До Москвы 18 километров[29] : отступление
До Москвы 18 километров[29]: отступление
На следующее утро, еще даже не развиднелось, нас разбудил шум боя. Мы тут же схватили винтовки и выскочили на улицу. Не успели мы сообразить, откуда стреляют, как уже лежали в снегу. Приближалось громоподобное «ура!». Клингенберг, вернувшийся к нам из госпиталя, тоже выскочил на улицу.
– Давайте сюда! Они снизу подходят! – крикнул он нам.
Забежав за угол дома, мы убедились, что это так. Проклятье, русские уже в деревне!
Я уже говорил, что наш дом стоял на возвышении. А противник наступал снизу, из овражистой низины. То ли боевое охранение проспало, то ли русские сумели снять его. Скорее всего, именно второй вариант. Как бы то ни было, мы сидели по самую шею в дерьме! Где-то неподалеку заговорил наш пулемет, но ни на численности наступавших русских, ни на их наступательном порыве это никак не отразилось. Они наступали, заполняя всю низину. По моим прикидкам, их должно было быть никак не меньше батальона. То есть силы были примерно равны.
– Если они насядут, то отрежут нас от своих и разобьют по частям, – досадовал Альберт.
Мы, как могли, отстреливались, но разве совладать было нам с такой ордой? Я бросил взгляд в сторону командования. Интересно, что они собирались предпринять перед лицом угрозы? Бах, встав на колени у угла дома, вел огонь из автомата. Клингенберг, стоя за поленницей дров, смотрел в бинокль. Ледяное спокойствие. Как всегда. Казалось, этого человека ничто не способно заставить потерять самообладание. Бросив несколько слов адъютанту, он отправил стоявшего позади него связиста к рации. Пули ударялись в стену в считаных сантиметрах от него, но Клингенберг и бровью не повел.
– Стреляй, идиот! А ты глазеешь по сторонам! – не выдержал Вернер, вернув меня к действительности.
Прицелиться, нажать на спуск, выстрел… Прицелиться, нажать на спуск, выстрел. Прицелиться, нажать на спуск, выстрел. Я функционировал как хорошо отлаженная машина. На страх времени уже не оставалось. Тут ты уже себя не спрашиваешь, убил ли ты там кого-нибудь или нет, а палишь без разбору. Тут закон один: либо ты, либо тебя! И ни на какие раздумья времени нет и быть не может. Онемевшими от холода пальцами я вставил в винтовку новую обойму и продолжал: прицелиться, нажать на спуск, выстрел.
Откос, на котором мы залегли, был довольно крут, просто так на него не взберешься, тем более под огнем. Но рано или поздно русские доберутся до нас, и тогда. Так что, если не произойдет чуда, нам точно конец – обратный отсчет пошел!
И чудо произошло! В самую последнюю минуту с другой стороны овражка открыло огонь легкое пехотное орудие 5-й роты. Как в свое время у Березины или в Макошино, солдаты спрыгивали на землю из невесть откуда взявшегося грузовика, на ходу открывая огонь по противнику. И неприятельская атака захлебнулась, что дало нам возможность перевести дух – нет, это не преувеличение, стало действительно легче.
– Ну, вот и подмога! – обрадованно воскликнул Вернер. – А я-то думал – все!
Но никак нельзя было недооценивать упорство русских, они не собирались записывать себя в побежденные. Так просто с ними не разделаешься! Теперь они сосредоточили огонь на артиллеристах. Трудно было поверить, что под шквальным огнем противника расчеты смогут продолжить огонь. Но с точностью часового механизма гремели разрывы снарядов, вздымая в воздух черные комья земли. Тем временем о том, что нас атакуют русские, стало известно в батальоне – Клингенберг повсюду разослал «гонцов», – и мы получили подкрепление в виде пулеметных расчетов. Кроме того, взвод 2-й роты, атаковав русских с фланга, вынудил их прервать атаку. Они стали отходить, сначала отдельные солдаты, потом и группами. Вот и вся атака!
В печке еще оставались угли. Хватило нескольких щепок. Вскоре огонь пылал вовсю. Мы почистили оружие, где надо подправили, зарядили винтовки и набили патронами подсумки. Может, это было и излишним, но мы старались держать оружие в порядке. Вернер отправился осмотреть стоявший у хаты «Цюндапп». По-моему, мотоцикл задело то ли пулей, то ли осколком. Но оказалось, все в порядке – ложная тревога.
Вечером впервые за долгое время Вернер достал свою гитару, и зазвучала песня о солдате, несущем вахту на Волге для своего фатерланда. Песня навевала мысли об одиночестве. Погодите, еще будет вам одиночество!
Сегодня был мой день рождения. Товарищи поздравили меня, а я выложил все присланное из дому и приберегаемое для этого дня на стол. А тут еще, кстати, нам выдали и довольствие, и появилась возможность кое-что прикупить из платных товаров. Так что стол вышел по-настоящему праздничный. Вернер был в ударе. Он виртуозно перебирал струны, пел, и было страшно приятно видеть его таким. Мы подтягивали ему, спели несколько немецких песен, потом он решил отложить инструмент и потянулся за своим котелком.
– Господа, время безмятежности кончилось. Они снова не дают нам покоя!
Едва договорив, Вернер поднялся и вышел на улицу. Русские снова подобрались к деревне. Пуля на излете, пробив оконное стекло, будто подстегнула нас. На этот раз противник наступал с другого направления. Перебежав через дорогу, мы нырнули в снег. На нас надвигалась плотно сбитая, безликая и бесформенная темная масса. Из-за деревьев появлялись все новые и новые красноармейцы. Подпустив их метров на шестьдесят, мы открыли огонь.
– Прекрасный день рождения! – пробурчал я про себя.
Самое время было подумать о себе. Выпущенная русскими автоматная очередь прошла выше головы – пули, едва не срезав наличник, вошли в доски у самой крыши дома, у которого я залег. Меня окатило снежной пылью. И поделом мне! Нечего вертеть головой, разглядывая русских! Но в снег голову я тоже не мог сунуть, словно страус в песок. Нет, сначала тихо, без резких движений оглядеться, потом патрон в патронник и тщательно прицелиться. На сей раз атакующие были встречены таким яростным пулеметным и винтовочным огнем, что участь их напрямую зависела от фанатичного упорства, с каким они будут продолжать эту атаку. И когда в бой вступило легкое пехотное орудие, исход схватки был решен.
Вся деревня была усеяна телами погибших русских, кое-где даже грудами тел. Поднявшись, мы рукавами камуфляжных курток смахнули струившийся по лицам пот и вернулись в дом. У нас тоже без потерь не обошлось – иваны ведь не новогодними петардами нас закидывали! Вот-вот за нашими погибшими и ранеными товарищами должны были приехать тыловики.
Вернувшийся с командного пункта Альберт, хлопнув дверью, в своей обычной, чуть дерганой манере задал риторический вопрос:
– А вы знаете, кто были те русские, с которыми мы час назад разделались?
– Только вот не надо нам ребусов и загадок, давай выкладывай! – отрезвил его Вернер.
– Это… Это были женщины! Целый батальон баб, представляете?
И продолжал:
– Кое-кто из наших стал стаскивать с них все, что потеплее, тут и выяснилось, что все солдаты до одного – бабы! Некоторые совсем молоденькие.
– Хватит! Можешь не продолжать! – рявкнул Вернер.
– А чего это ты так взвился? Я же не виноват, что «отец народов» Сталин посылает баб воевать с нами! Да нам что с того? Нам плевать с высокой башни, кто нас на небеса отправит – бабы или мужики!
Хотите верьте, хотите нет, но меня охватило странное чувство. Только представьте себе – заснеженная деревенская улица усеяна трупами молодых девчонок. Когда противник бурой массой надвигался на нас, никому и в голову не могло прийти, что это женский батальон. И даже если бы пришло. Какая на самом деле к черту разница, какого пола твой противник? Мы уже были наслышаны о том, что русским все равно, кого бросать в бой с оружием в руках – женщин, мужчин! Значит, такая у них концепция тотальной войны! Но что же это должен быть за режим, если он с такой легкостью посылает на убой женщину?! Видимо, Сталина здорово припекло, раз он решился на подобные меры, невзирая на колоссальные людские ресурсы в его распоряжении[30].
Этот эпизод окончательно убедил нас, что мы вплотную подобрались к Москве. Ночью те, кто стоял в боевом охранении, докладывали, что видели метавшиеся по небу над Москвой лучи прожекторов. Мол, словно приглашали нас – дескать, давайте, наступайте, чего медлите? Дозор нашего батальона доходил почти до окраин города. До Москвы оставалось, наверное, километров восемнадцать. Что такое 18 километров? В особенности для такой гигантской, необозримой страны, как Россия? Ну а тут, вероятно, у «красного царя» никого поблизости, кроме женщин, не оказалось[31]. Бог ты мой, ну почему просто не уселись на мотоциклы и не убрались отсюда подальше?
Это мы так думали. А господа генштабисты лучше нас знали и понимали, что правильно, а что нет. И по их мнению, нам только и оставалось, что до рези в глазах вглядываться в лесные опушки вокруг этой распроклятой деревни или в случае нужды утыкаться мордой в снег!
Во второй половине дня 9 декабря мы стали понимать, как видят обстановку наши тыловики. Я только что прибыл на командный пункт, и тут зазвонил полевой телефон. Трубку снял унтерштурмфюрер Бух и тут же передал ее Клингенбергу. Мне бы уйти, но из присущего мне любопытства я все же решил повременить. До конца жизни мне не забыть это. Мы с Бухом не отрывали взора от Старика, вмиг побледневшего как смерть, потом вдруг побагровевшего. Из краткого обмена мнениями я понял, о чем шла речь.
У Клингенберга отвисла челюсть, было видно, какого труда ему стоило ответить «Яволь!». Потом он грохнул телефонную трубку на аппарат. Я почувствовал сильнейшее желание исчезнуть. Клингенберг окинул взором расстеленную перед ним на столе оперативную карту. И могу поклясться – незаметно смахнул набежавшую слезу. Все выглядело так, будто комар в глаз угодил. Но какие к дьяволу комары в декабре? Я знал Клингенберга еще по Франции. А когда он принял командование батальоном, мы встречались практически ежедневно. Я никогда не видел этого человека не то что потрясенным, а даже растерянным. И он отдал лаконичный приказ. Приказ к отступлению! Взятие Москвы в этом году отменялось!
Никто на КП и словом не обмолвился. Все молча уставились на командира. Сидевший в углу радист нервно грыз ногти. Унтерштурмфюрер Шрамм снял очки и с преувеличенной тщательностью принялся их протирать носовым платком. Бух, пожевав губами, рассеянно провел ладонью по щеке. Ну а я, кляня во все тяжкие свое любопытство, сконфуженно переминался с ноги на ногу, чувствуя себя здесь пятым колесом в телеге. Наконец Старик спустился на грешную землю. Брошенный на меня взгляд говорил очень многое[32]. Но он лишь коротко бросил мне:
– Выйдите отсюда!
Я пулей выскочил с командного пункта.
Приказ, повергший весь командный пункт батальона в шок, вскоре стал всеобщим достоянием. Каким-то образом о предстоящем отходе узнали все. Несколько минут спустя появился адъютант и по горло озадачил нас, связных. Получив приказы, все бросились развозить их. Мы с Вернером направились в расположение 2-й роты и вручили приказ командиру роты.
Следующие несколько часов прошли словно в тумане – мы даже не имели минуты, чтобы задуматься над тем, что произошло. Командный пункт работал в предельном режиме. Гауптштурмфюрер Клингенберг снова стал Стариком, прежним и привычным. Раздавал приказы без тени эмоций. Спускались сумерки, этот кошмарный день все же каким-то образом заканчивался. Вскоре совсем стемнеет. Видимо, чтобы охладить наши переживания, задул резкий северный ветер. На 22:0 °Cтарик назначил отвод сил. Вернер еще раз проверил мотоцикл, чтобы, не дай бог, не возникло задержки при отходе. И тут же вернулся.
– Не хочет заводиться, и все! – сообщил он.
Мы стали вместе сражаться с забастовавшим двигателем. Ни в какую! Что мы только не перепробовали! Я уже стал выходить из себя – нет, мой старичок BMW меня бы никогда так не подвел! Тот всегда заводился, что бы с ним ни приключалось.
Пришлось пойти на радикальные меры – разжечь костер под двигателем. Скоро языки пламени жадно лизали цилиндры. Но тут порывом ветром огонь раздуло, и в следующую секунду мотоцикл охватило пламя. Выхватив одеяла из коляски, мы принялись тушить огонь. К счастью, нам это удалось, если не считать обгоревшего провода. Мы стояли, уставившись на отказавшую вдруг машину, понятия не имея, что предпринять. И так простояли, наверное, с час. В принципе ничего катастрофического не стряслось – просто необходимо было заменить провод, только и всего. Но вероятно, читатель не знает, что температура в тот день упала с минус 25 до 30 градусов. Сердце у нас упало – мы беспомощно переглядывались.
– Я все сделал, что мог. Эта скотина просто специально хочет нам нагадить. Так что давай-ка бросим его здесь, а сами уедем на чем-нибудь другом.
Унтерштурмфюрер Бух, наблюдавший за нашими тщетными потугами, включая и разведение костра, саркастическим тоном рекомендовал завести мотоцикл, бросив в него ручную гранату.
– Ладно, Вернер, – попытался успокоить друга я. – Бросить мы его всегда успеем. Надо все же еще раз попытаться. Там в коляске наверняка завалялся кусок провода. Кто знает, может, сработает. Просто, пока машина под задницей, нам ничего не грозит.
Тут я, разумеется, лукавил. Нам очень даже многое грозило, но просто не хотелось лишаться еще одного мотоцикла. Подошел Альберт. Пока он одеревеневшими от мороза руками удерживал чуть приподнятый мотоцикл, Вернер проворно сменил провод. Вернер располагал совершенно уникальным и неисчерпаемым ненормативным словарным запасом, но, будучи вынужденным на морозе устранять неисправность, надо сказать, превзошел себя.
У дома рядом замелькали фигуры – рассаживались офицеры. Командирская машина тронулась с места. Вскоре исчезла во тьме и передвижная радиостанция. А Вернер все еще возился с мотоциклом.
– Пора ехать. Хватит. Давайте садитесь. Бросайте этот чертов мотоцикл, и так времени в обрез, – распорядился адъютант.
– Мы уже почти готовы, унтерштурмфюрер! Мы… догоним вас! – крикнул я вслед.
– Ну вы и упрямые! Но не забудьте через мосты за деревней проехать не позже 23:45. Потом они будут взорваны. Незачем позволять русским висеть у нас на хвосте.
Альберту приказали следовать на штабной машине. Мы остались с Вернером вдвоем.
– Нет, надо срочно перекурить, – сказал Вернер и потрусил в дом.
Я тоже ничего не имел против, чтобы погреться.
Потом ни Вернер, ни я так и не смогли объяснить, как нас тогда сморило в теплом помещении. Но так как поленьев в печь подбрасывать было некому, мы проснулись от холода. Смертельно перепугавшись, я принялся тормошить Вернера, ничком лежавшего на столе, подложив сложенные руки под голову:
– Эй, Вернер, давай просыпайся! Мы проспали все на свете!
Он подскочил как ужаленный. И ни с того ни с сего принялся браниться на меня. В ответ я лишь улыбнулся:
– Вернер, а ты только представь, что вместо меня тебя растолкал какой-нибудь иван? Воображаешь себе? Ты продираешь глаза, а в дверях иван с автоматом?
На часах было 23:30. То есть нам оставалось четверть часа. Мы все же подтащили машину поближе к дому. Снова попытались прогреть ее на открытом огне. Разумеется, более чем рискованная затея. Потому что, если бы нашему «Цюндаппу» настал каюк, пришлось бы со всех копыт мчаться к мостам. Правда, оставалась еще возможность убраться вместе с саперами. Теперь мы уже полностью сосредоточились на выполнении нашей задачи – во что бы то ни стало поставить на ход машину. Видимо, со стороны мы выглядели полными идиотами! Лежа на снегу, смотрим себе на огонь. Догорел последний бензин из канистры. Ну вот, теперь можно и ударить сапогом по стартеру… Уррррааааа! Сработало! Мотоцикл аж дернулся! Оказывается, он стоял на передаче. Мы тут же вскочили на него и рванули с места. Это было в ночь с 9 на 10 декабря 1941 года. Мы с Вернером последними оставляли рубеж на участке между Истрой и Москвой, там, где наша дивизия продвинулась дальше остальных. Началось наше отступление.
Без нескольких минут до полуночи мы проехали мимо наших саперов из 5-й роты. Они уже закончили работу, повсюду разложив свои «сюрпризы».
– Вы как раз вовремя подоспели, бедняги! Еще бы немного, и.
Вернер ответил в тон саперу, но нам очень уж не хотелось плестись в хвосте – куда приятнее было бы сознавать, что не мы последние, а саперы. До Истры мы ехали не спеша, лишь изредка переключая передачи. Коробка передач работала, если как следует нажимать. Вернер, наперекосяк усевшийся в коляске, досадовал на холод. До меня доносились лишь обрывки его проклятий, но и они говорили обо всем! Если бы в этот момент кто-нибудь его услышал, не миновать бы ему военно-полевого суда. Я старался не газовать без нужды на обледенелой и кое-где припорошенной снегом дороге. Просто хотелось живыми и без происшествий добраться до своего подразделения. Там, и только там мы будем в безопасности – при условии, что на войне вообще уместно рассуждать о безопасности.
Прямо перед нами показалась объятая пламенем деревня. Прозевав, я и не заметил крутого поворота. Тормозить было уже поздно – не дорога, а сплошной лед. Машину стало заносить, я все же сумел выровнять мотоцикл. Все шло нормально, вот только что-то притих сидевший в коляске Вернер. Надо было его срочно вывести из дремоты. Резко взяв вправо, я коляской врезался в сугроб у одного из уцелевших домов, и даже пулемет Вернера стволом прошелся по бревенчатой стене. Очнувшись, он не понял, в чем дело. Видя его изумленную физиономию, я едва удержался на седле! Разумеется, он окатил меня такой бранью, что не берусь и описать!
Перегазовывая, я пытался удержать скорость как можно ниже, жестами давая понять моему товарищу, что все, мол, в порядке, а ты только держись. Самое главное сейчас было не дать двигателю заглохнуть. Не было ни малейшей гарантии, что он заведется снова.
К утру 10 декабря мы снова ехали через Истру. Пару недель назад мы уже побывали здесь транзитом. Правда, в другом настроении. В Истре было полно и других частей – мы видели их здесь впервые, – и все они направлялись на запад. За речкой, которой этот городок и обязан названием, мы свернули на юг. Роты уже занимали позиции на западном берегу реки Истры. Остальные подразделения остановились возле сложенного кирпича.
– Здесь намечено разместить командный пункт. И пока он не будет готов, мы останемся в ближайшей деревне, – объявил Бух.
Мотоциклисты-посыльные остались там. Взвод связи отправился вместе с адъютантом. Мы, как завзятые строители, натаскали кирпичей и вскоре оборудовали себе неплохое убежище от ветра. Вернер отъехал вместе с ротным посыльным, а потом вернулся с печкой. Мы соорудили из валявшихся вокруг досок скамьи и стол. К вечеру мы уже сидели в тепле.
Около полудня появился адъютант. Увидев результат нашей работы, он просиял. И кое-что рассказал нам. Вообще Бух старался держать нас в курсе событий – как ни говори, все же лучше хотя бы в общих чертах знать, что тебя ожидает. Как-то легче на душе, чем все эти игры втемную. Пока в адъютантах ходил оберштурмфюрер Забель, мы представления об обстановке не имели. Видимо, он считал нас тупицами. Или же себя слишком большим умником, которому не пристало снисходить до солдатни.
Во всяком случае, многое говорило о том, что нам предстоит уйти на зимние квартиры. Обещали, что к нам подтянут подкрепления – усилить нашу истончившуюся линию обороны. А Москва? Пока что Москву, во всяком случае на зимний период, исключили из повестки дня. Бух сообщил, что русские пытаются отрезать нас сзади. Кое-где их силы сумели прорваться, в частности на нашем участке, вот поэтому и возникла необходимость отвода сил. Мы долго не спали и все обсуждали наше отступление.
– Ладно, хватит болтать, великие стратеги, – положил конец дискуссии Обермайер. – Послушать вас, так только вы одни умные, а все остальные тупее некуда. Доброй ночи!
Обермайер был из 4-й роты. Улегшись на скамью, он завернулся в шинель и пять минут спустя уже вовсю храпел. На пост первым заступал Гёттинг из 3-й роты. Взяв винтовку, он выбрался наружу. Завтра прямо с утра нам предстояло сварганить приличную дверь в наше временное обиталище.
Невероятно! Мы торчали здесь вот уже третий день, а никаких русских не было и в помине. За это время успели оборудовать первоклассный командный пункт. Там даже было подобие кроватей, да и вообще бункер вышел достаточно удобный. Наши тыловики разместились на противоположном конце деревни.
Наступило 12 декабря, а русских все не было[33]. Мы никак не могли понять, почему это «товарищи русские» вдруг решили оставить нас в покое. Неужели поверили, что им и на самом деле удалось прогнать нас? Или же просто копили силы, чтобы поддать нам как полагается? Приближалось Рождество. Альберт был сейчас редким гостем – его разрывали на части: всем был нужен переводчик. Но он не забывал напоминать нам о своих способностях достать что угодно. Хоть из-под земли. Так что праздничный стол обещал быть обильным и разнообразным. А у тыловиков все выглядело так, будто и войны никакой нет. Сами тыловики, связисты и ремонтники жили сейчас припеваючи. Мы часто навещали их. Дел хватало: надо было и обмундирование в порядок приводить, и матчасть. Да и самим нам не мешало соскрести с себя накопившуюся за дни боев грязь. Кипятили воду, мылись, благо мыла хватало. И еще мы отсыпались. Несмотря на мороз, солнце показывалось каждый день, от него на душе становилось чуточку веселее.
Вернер:
– Нет, я ничего не понимаю, и мне все это не нравится. Ну, посмотри – это же бессмыслица какая-то. Русские в принципе рядом, хоть и решили как бы прикрыть лавочку. Но и нам не мешает глядеть в оба, а не то они захватят нас врасплох, пока мы тут расслабляемся.
– Вернер, послушай. Знаешь, кто ты? Ты – пессимист. Эти ребята с лампасами на штанах тоже ведь не совсем уж дураки и знают, когда протрубить общий сбор. Может, у иванов с людьми напряженка? – возразил я.
– Да перестань ты! Ты считаешь, у русских с их многомиллионным населением вдруг не стало хватать солдат?[34]
Откуда нам было знать, что у Сталина действительно возникли проблемы и что он как раз тогда дожидался, пока подтянут свежие силы сибиряков (уже давно подтянули. – Ред.). Не знали мы и о том, что он просил у «нейтральных» США[35] все необходимое для ведения войны.
13 декабря. Все оставалось по-прежнему. Солдат «доблестной Красной армии» мы видели очень и очень редко. Все-таки русские почему-то решили оставить нас в покое, по крайней мере на истринском участке[36]. Только потом мы узнали о страшных боях у себя в тылу. А здесь… Здесь ничего не происходило. Ровным счетом ничего – нашей дивизии враг не досаждал[37].
Мы пришли в деревню с намерением помыться, а потом спокойно провести предстоящий вечер. В печке потрескивали дрова, и мы нежились в тепле. Но тут распахнулась дверь, и связист прокричал:
– Немедленно готовьтесь! Мы уходим!
И исчез.
Первой мыслью было, что это парень решил нас разыграть. Такое уже бывало, и не раз! Но на сей раз все было вполне всерьез. На деревенских улицах связные уже вовсю прогревали моторы, тут и там выкрикивали распоряжения. Вот тебе и спокойный сон у теплой печки! Нет уж, это было бы слишком хорошо.
Надвигалась буря. Неужели нам придется покинуть это наше маленькое, уютное прибежище, к которому мы уже успели привыкнуть? Ощипанные курочки полетели в коляску – ничего, они нам еще пригодятся! Везде царил страшный переполох. Взвод связи сматывал провода, грузил радиооборудование. Командный пункт перебрасывали в разведбатальоны дивизии. Необходимо было организовать прикрытие нашего отхода. Стали отъезжать первые грузовики.
Надсадно гудя, наш мотоцикл пробирался через метель. Видимость была сильно ограничена. Мы передали необходимые распоряжения в разведбат и возвращались в свое подразделение. Сидевший в коляске Вернер пинком мне в бок дал знак остановиться. Спешившись, мы принялись хлопать друг друга по спине – просто выработался некий ритуал – это мы так пытались согреться.
Мотоцикл вновь пробирался сквозь вьюгу и снежные заносы по узкой, покрытой льдом дороге, скорее напоминавшей лесную тропинку. И мы ехали по ней с чувством, что замыкаем «победное» шествие германской армии. Позади уже были иваны.
Понемногу темнело, но мы так и не могли обнаружить следов присутствия наших. Где же, черт их побери, они окопались?
– Наверное, уже в Берлине! – предположил Вернер, стараясь перекричать вой ветра.
И мне вспомнилась песенка коллективного сочинения на мелодию «Лили Марлен». В весьма иронической форме в ней проводилась параллель между судьбами армии Наполеона и нашей у самых ворот Москвы. Хорошо, что высокое начальство не научилось читать наши мысли!
Ух ты! Я едва не вмазал в придорожное дерево. Чудом увернулся. Вот что бывает, если слишком много думать. Вернер невольно подогнул под себя ноги, сидя в коляске. Начинался лес.
– Думаю, самое время и пулемет установить, – порекомендовал я.
Вернер вытащил из коляски пулемет и насадил его на штырь перед собой. Я от души надеялся, что эта мера окажется излишней. И еще – если все же будет не так, дай бог, чтобы оружие не заклинило в решающий момент.
В лесу было не так ветрено, но это лишь обостряло чувство одиночества. Боевой дух упал до нуля. Были ли мы тогда храбрыми солдатами? Большинство из нас тряслись, как осиновые листья на ветру. И если мы пытались шутить по поводу боев, это были шутки наигранные, их целью было заглушить мучивший нас страх. А когда ты в бою, тут тебе не до размышлений и не до страхов – времени нет. А когда бой завершен, да, верно – ты начинаешь думать, «а что, если бы», но надолго это не затягивается. Ты счастлив уже потому, что вышел сухим из воды. Умирать? Умирать никому не хотелось!
– Эй! Ты что, свихнулся? – ткнул меня в бок Вернер. – Стой! – крикнул он.
Черт, я и правда что-то снова не в себе.
– Приехали!
Я не сразу разобрал укутанную во все, что можно, фигуру у деревьев. Боевое охранение нашего батальона! Часовой показал нам, куда ехать, и вскоре мы добрались до лесной прогалины. Повсюду стояли бараки, из окон сочился тусклый свет. Пока Вернер – он все был в звании роттенфюрера – докладывал о прибытии, я поставил машину в указанном мне часовым месте.
Теперь, когда мы наконец добрались до своих, мы почувствовали, сколько сил отнял у нас этот день. Нельзя сказать, что все шло наперекосяк, нет. Заурядное поручение, которых у нас был не один десяток на счету. Но вот этот холод, эти огромные, необозримые открытые пространства, безлюдье, метель – все это отнимало очень много сил[38].
Мы потащились в один из указанных бараков. Едва зашли внутрь, как в нос ударила вонь – так всегда бывает, когда заходишь в помещение, долго пробыв на свежем воздухе. Но мы были среди своих товарищей, можно сказать, в родной семье! В неясном свете свечей я различил всех находившихся здесь. Все были одеты по полной форме на случай внезапного отъезда. Как мы, мотоциклисты-посыльные, ни кляли судьбу, но всегда были легки на подъем. В надежде, что нас не заставят и сегодня в очередной раз продемонстрировать эту самую легкость на подъем, я шепнул Вернеру:
– Спокойной ночи!
Закрыв глаза – уже в полусне, – я услышал гул двигателей. Боевому охранению было поручено через равные промежутки времени запускать двигатели для прогрева.
Циркулировали слухи о том, что нас перебросят дальше в тыл на заранее подготовленные оборонительные позиции. И наши нынешние бараки – раньше здесь был детский санаторий – не более чем временное расквартирование. Но мы подозревали, что даже командиру не была известна реальная обстановка и ближайшие перспективы ее развития. Ротные дозоры следили за местностью, обеспечивая охранение. Сами бараки стояли в глубине леса примерно в полукилометре от опушки. За опушкой начиналось поле, а за полем находилась деревня.
Вернер возился с мотоциклом, чтобы заранее исключить все неожиданности. Машина и так попортила нам достаточно нервов, и больше рисковать мы не хотели. Ремонтники вроде наладили сцепление, но оно все равно барахлило. Мотоцикл «захворал», и серьезно, а нам предстояло выхаживать его. Я передавал Вернеру сначала один инструмент, потом другой. Работать на холоде – сомнительное удовольствие. Периодически мы заходили обогреться, и каждый раз приходилось заставлять себя снова выходить на мороз.
– Вернер, прослушай… Это не стрельба?
Положив инструменты, мы оба поднялись.
Разумеется, это была стрельба. Со стороны той самой деревни, что за полем, доносились винтовочные выстрелы и стрекот пулемета. Вернер поправил подшлемник и снова занялся мотоциклом.
– Надо вот эти гайки затянуть. И побыстрее, а то я чувствую, что скоро тут будет жарко.
Потом несколько мотоциклов выехали на дорогу, соединявшую наши бараки с опушкой леса. Командир отделения, унтершарфюрер, спрыгнул с мотоцикла и вместе с нашим командиром проследовал в барак. Стрелки-мотоциклисты стали рассказывать о том, как сидели в одной из изб и пекли в печи картошку. И кто-то из них, случайно выглянув в окно, заметил группу идущих по улице русских. Хорошо, хоть мотоциклы стояли чуть дальше, и иваны их не успели заметить. Единственное, что оставалось, так это пробраться к мотоциклам, сесть на них и убраться подобру-поздорову. Русские были так ошарашены, что не сразу поняли, в чем дело. Я не понимал, как это можно было забраться в избу в незнакомой деревне и даже не потрудиться выставить охранение. Только когда мотоциклы уже неслись к опушке, русские решили обстрелять их. Унтершарфюрер вышел из командного пункта с побагровевшим лицом. Видимо, Клингенберг устроил ему хорошую взбучку. И был прав – безответственность и еще раз безответственность!
Винтовочная и пулеметная стрельба уже была слышна на опушке леса. Наше охранение палило в ответ. Русские! Все же добрались до нас![39]
– Тревога!
Бойцы выскакивали из бараков, на ходу забрасывая в коляски все необходимое, и рев запускаемых двигателей заглушил стрельбу. Нам тоже следовало пошевеливаться, и мы попытались запустить мотоцикл. Куда там! Мотор только чихал, но заводиться не хотел. Поняв, что он не заведется, Вернер выхватил гранату и был готов бросить ее куда потребуется. Нужно было уходить. Один за другим мимо проезжали мотоциклы роты. Только полевая кухня оставалась на месте.
– Эй, подождите! Возьмите нас на прицеп!
Эвальд услышал наши мольбы, и мы быстро прицепили машину тросом за грузовиком. Стреляли уже где-то совсем рядом с опушкой. Русские открыли огонь по проезжавшим мотоциклам. Нам отчаянно не везло – единственная проезжая дорога проходила прямо под носом у иванов, а потом резко поворачивала на запад.
Эвальд с поразительным хладнокровием несколько раз пытался запустить наш мотоцикл. Потом мы услышали треск – это русские продирались через кустарник у самой дороги. Боже! Пора было убираться! Чего ждать?! Обойдя дорогу, русские пытались захватить последние машины. Эвальд уже просто не мог разъяснять, что собрался предпринять. Рванув с места, он просто потащил нас за собой на буксире.
Очень, знаете, неприятная вышла поездочка! Трудно было удержать руль, нас кидало по дороге из стороны в сторону. Эвальд мчался так, что у нас ветер свистел в ушах. Больше всего я боялся, что трос не выдержит, – тогда нам только и оставалось, что соскочить с него и что есть сил броситься за грузовиком и успеть вскочить в кузов прямо на ходу. А это было сложно – борта слишком высокие. Нам уже было плевать на то, что мотоцикл достанется русским. Тем хуже для них! Намучаются они с ним!
Еще страшнее стало, когда мы, выехав из лесу и пробираясь по идущей параллельно ему дороге, угодили под огонь русских. Несколько солдат противника уже были почти там. Еще несколько минут – и они перекроют дорогу! Наш мотоцикл, все еще на буксире, упирался, как мул. Скрючившись – я на сиденье, а Вернер в коляске, – чтобы не стать легкой добычей русских пехотинцев, мы пронеслись мимо их постоянно увеличивавшейся группы. На наше счастье, они не сообразили, что грузовик тащит еще кого-то на буксире. И страшнее и опаснее минут, пока грузовик протаскивал нас мимо иванов, у меня в жизни до сих пор не было.
Все! Проскочили! Иваны остервенело палили нам вслед – ерунда, трата патронов! Наша импровизированная колонна скрылась за поворотом, означавшим спасение и свободный путь отхода на запад. Теперь мы были вне поля видимости русских. Эвальд замедлил ход, и наш мотоцикл снова забастовал. Чихнув пару раз, двигатель вроде бы заглох, но уже несколько секунд спустя взвыл как ни в чем не бывало. И тут до Эвальда дошло, что мы все еще на буксире, – за время ухода от преследования у него это напрочь вылетело из головы. Грузовик остановился.
– А чего вы не сигналили? – наивно спросил он.
– Знаешь, уж мы так смеялись, так смеялись, что и не подумали даже об этом. Да, кстати, двигатель заработал только что. Спорить могу на что угодно – это был твой первый арьергардный бой. Видно, полевая кухня подсобила – мощнейшее оружие!
Когда Эвальд остановился, пришлось все же заглушить двигатель, чтобы не въехать ненароком в полевую кухню – Эвальд не пережил бы, если с его сокровищем что-нибудь стряслось. Отцепив трос, мы стали запускать мотор. Он еще не успел остыть и тут же завелся.
Километров через восемь мы выехали на широкую и вполне приличную дорогу с весьма оживленным движением. Захватывающее зрелище! Легковые автомобили, танки, штурмовые орудия, гужевые повозки и сани – все устремлялись на запад. Тут и там по обочинам лежали и перевернутые транспортные средства. В пеших колоннах «безлошадные» экипажи перемешались с пехотинцами. Никто не желал терять контакта со своими. Лучше уж не отставать. Впервые за всю «победоносную кампанию» у нас в душе шевельнулись сомнения: неужели и это было запланировано?
Стоило русским бросить нам вдогонку все имевшиеся в их распоряжении силы, здесь началось бы такое, что и в страшном сне не увидишь. Но они наносили нам лишь спорадические удары разрозненными силами[40]. Во всяком случае, именно так и было на нашем участке между Истрой и Рузой.
Сквозь пелену снегопада я разобрал, что впереди дорога взбиралась вверх и исчезала за холмом. Когда мы добрались туда, поняли, что перед нами сплошной лед. Мотоциклисты тщетно пытались удержать машины на дороге. Кое-кому это даже удавалось, остальные лишь руками разводили. Что только не пихали водители под буксовавшие колеса – драные мешки, доски. Некоторые в отчаянии толкали машины – ничего не помогало. Находились и такие, которые просто лезли напролом. Ехали наудачу. И представьте себе, прорывались до следующего не обледенелого участка дороги. Но большинству везло куда меньше – так и продолжали стоять в клубившемся снегу.
Давно, еще в школьные годы, мне на глаза как-то попалась картина: переход Наполеона через Березину. И теперь все происходящее странным образом ассоциировалось с ней. Неужели и нам уготована та же участь? Великий корсиканец испытал это на Березине. А мы еще и до Рузы не дошли – может, нас ожидает нечто худшее, чем Наполеона?
Хорошо хоть, что мы заметили этот злополучный подъем издалека. Изо всех сил я переключил на пониженную передачу, чтобы полностью использовать мощь двигателя на подъеме. И поступил очень своевременно – попытайся я переключиться несколькими секундами позже, ничего бы из этого не вышло, принимая во внимание никуда не годное сцепление. Настал момент истины – Вернер одним махом на ходу перескочил из коляски на заднее сиденье, чтобы таким образом обеспечить большую нагрузку на ведущее заднее колесо. И мы все же хоть и довольно медленно, но одолели этот подъем. Я даже растрогался от такой милости, которую оказал нам наш видавший виды «Цюндапп».
Но не успели мы проехать и десятка метров, как мотоцикл снова закапризничал.
– Вот же дрянь паршивая! Гранатой тебя разнести на куски! – вспылил я.
Комментарии Вернера вообще лучше не приводить даже в сокращенном виде. Соскочив с мотоцикла, он принялся толкать его, но… Вернер не учел коварства ледяной поверхности и тут же растянулся на дороге.
Все же каким-то чудом мы устояли сами и удержали машину. Более того, успели вскочить на мотоцикл и поехали дальше. Только сейчас я почувствовал, как весь взмок.
Метель стала стихать и в конце концов прекратилась. Показалось солнышко, а вместе с ним и деревенька. Намного оторвавшийся от нас Эвальд уже вовсю хозяйничал там, расположившись среди грузовиков, бронетранспортеров и легковых машин. Судя по всему, отвод войск намечалось проводить без остановок. Часть подразделений замыкала колонну отступавших и была готова в любой момент вступить в боевое соприкосновение с врагом, если тот надумал бы ударить нам в спину.
В ходе отступления мы как бы поменялись ролями с разведбатальоном. Именно мы теперь следовали в самом хвосте и должны были прикрывать отходившие на запад части дивизии. Мы были на седьмом небе оттого, что иваны все же дали нам передохнуть. Одному Богу известно, почему они так действовали. Потому что, если бы они надавили на нас как полагается, нам пришлось бы очень туго. Случись так, что не они нас вынудили к отступлению, а наоборот – мы их, то мы бы бросили в бой все силы, включая, наверное, гужевые повозки. Черт его знает, может, русские просто не видели в этом особой нужды[41]. Мы ведь представления не имели об оперативной обстановке на этом участке фронта в целом. Но то, что иваны приберегали кое-что для нас, в этом сомневаться не приходилось.
Отступление продолжалось! Пошли разговоры об оборонительных позициях на реке Рузе. Мы следовали по обледенелым дорогам. Ветер продолжал свою исступленную песню, продирал до костей. Как-то во время одной из остановок Вернер предупредил меня:
– У тебя нос совсем побелел!
Я растер его снегом, и все пришло в норму. Можно было тащиться дальше.
Если в ходе отступления в других частях и подразделениях дисциплина заметно упала, все шли и ехали вразнобой, то гауптштурмфюрер Клингенберг держал нас всех вместе. Именно это отступление расставило все точки над «i», показав, кто настоящий офицер, а кто ничтожество. Мотоциклисты-посыльные по-прежнему выполняли поручения, передавали приказы, будто ничего не произошло. Когда мы наступали, мы нередко осыпали проклятиями нашего Старика. Теперь же, если мы и бранили кого-то, то явно не нашего командира. Мы были счастливы, что воюем под командованием знающего и толкового офицера!
16 декабря несколько грузовиков тыловой службы отправлялись в село Никольское. Все связные были в разъездах, кроме меня и еще нескольких стрелков. В Никольском располагались продсклады, возникла опасность, что они попадут в руки русским. Всем находившимся вблизи подразделениям был отдан приказ немедленно получить пайки. Унтерштурмфюрера Буха выделили следить за разгрузкой. Он, как сторожевой пес, следил за тем, чтобы ничего не ушло на сторону. И все же… По возвращении оттуда Вернер выставил на стол несколько банок свиного жира. Лойсль расхохотался:
– И ты тоже сумел отхватить?
Но Вернер молча извлек из голенищ сапог по буханке хлеба. Они хоть и помялись, но не раскрошились. Но истинным профессионалом проявил себя Альберт, стащивший здоровенную палку сухой колбасы. Так что тот предстоящий вечер можно было посвятить обжираловке.
Но в тот день случились и куда менее приятные события. Дозор 2-й роты остановил несколько грузовиков, которые во весь опор мчались на запад. Когда унтершарфюрер, командир батальона, поинтересовался, кто они и откуда, унтер-офицер не мог дать внятного ответа. Командиру отделения 2-й роты это показалось подозрительным, и он приказал солдатам обыскать грузовики. В этот момент водитель попытался уехать, но унтершарфюрер, недолго думая, дал очередь по первому грузовику, а его стрелки-мотоциклисты, схватив винтовки, были готовы выполнить приказ командира отделения (и дозора).
Короче говоря, один из грузовиков был доверху набит боеприпасами, которые позарез были нужны в батальоне. Мотоциклы с колясками нагрузили под самую завязку, а потом унтершарфюрер дал команду ехать. Что именно скрывалось за этой историей и выполняли ли военнослужащие в грузовиках чей-то приказ, так и осталось загадкой. Впрочем, нас лично это мало волновало: главное – мы были надолго обеспечены боеприпасами.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.