Глава 12

Участие запорожских казаков в великой Северной войне. Поход запорожцев в Псковскую область и недовольство ими со стороны гетмана Мазепы. Действие запорожцев под Быховом. Нападения со стороны запорожцев на селитренных людей возле реки Самары. Сношение запорожцев с крымских ханом и разграбление ими турецких купцов. Меры, принятые в Москве, для укрощения запорожцев. Кошевой атаман Константин Гордиенко. Сношения запорожцев с крымским ханом. Ответ, полученный ими от хана и повинная перед русским царем. Отправка царского жалованья запорожским казакам. Новые волнения в Запорожье по поводу построения русскими городка в урочище Каменный Затон. Нападение запорожцев на царскую казну и отправка по этому поводу в Сечь Курбатова, стольника Протасьева я подьячего Павлова. Бесчинства запорожских казаков на проезжих дорогах возле Буга, Днестра, Ягорлыка и Каменного Затона. Виды на запорожцев со стороны турецкого султана и крайнее недовольство на них со стороны гетмана Мазепы

Константинопольский мир, закончивший в 1700 году войну России с Турцией, особенно необходим был для царя Петра Алексеевича; замирившись с турками, царь открыл весьма упорную и весьма продолжительную, длившуюся 21 год, войну со Швецией. Но насколько этот мир был желателен для русского царя, настолько же, если не больше, он был не желателен для всего запорожского войска. С этого времени в Запорожье поднялись такие смуты, распри и раздоры, которых ни раньше, ни позже того никогда там не бывало: запорожцы то мирятся с Крымом и объявляют себя против гетмана и царя, то они разрывают мир с Крымом, просят прощения у царя и делают нападения на татар, грабят проезжих турецких купцов; то они разбивают царских гонцов и захватывают в свои руки казну; то восстают против своих же товарищей за подобные нерыцарские дела и отправляют посланцев в Москву с просьбой о пожаловании казной и с обещанием верно служить царю. Было бы совершенно несогласно с истиной объяснять такое поведение запорожских казаков в отношении русского царя разнузданностью нравов и ненавистью их к законному порядку вещей. Тому много было чисто внешних, от запорожцев не зависящих причин. Такова прежде всего причина – невозможность, вследствие состоявшего русско-турецкого мира, вести мелкие войны против басурман: запорожские казаки, как исключительно военное сословие людей, от войны получали добычу, войной себя одевали, войной себя питали; государево же хлебное и денежное жалованье столь невелико было в сравнении со всей численностью запорожского войска, что оно расходилось по рукам казаков так точно, как расходится капля вина в большой посудине воды. Далее, помимо невозможности запорожцам вести войны с басурманами, сильно смущало их построение вблизи Сечи московских крепостей: если раньше они возмущались постройкой самарских крепостей, стоявших на значительном расстоянии от главного ядра низового товариства Сечи, то тем большие опасения возбуждало у них основание Каменнозатонского городка, как раз на виду самой Сечи. Затем большое негодование у запорожских казаков вызвал захват казаками Полтавского полка лучших во всем Запорожье поорельских и посамарских земель, которые запорожцы всегда считали своими, но которые, вследствие неимения у войска жалованных грамот, были отобраны по представлению гетмана и по воле царя у запорожцев и отданы полтавского полка малороссийским казакам. Кроме того, сильный ропот возбудила в Запорожье вербовка царем запорожских казаков в далекий от Сечи северный поход и особенно для земляных работ при постройке новой столицы при устье реки Невы. Наконец, появление в пределах вольностей запорожских казаков разного сброда людей «то с волошской стороны, то с Дона, то неяких с москалей», то из украинских городов, недовольных гетманским региментом разных людей, сильно смущало и простую массу запорожского войска. В это время в разных местах России поднимался ропот против новых, дотоле невиданных, порядков и затей со стороны молодого и неугомонного государя. Повсюду слышались голоса недовольных за введение разных повинностей и новых налогов; еще больше того возмущались тягостными и слишком продолжительными войнами, поднятыми царем против шведов. И чем дальше какая-нибудь область находилась от Москвы, тем сильнее выражалось в ней недовольство против царя. По всему этому в Запорожье уже с первого года XVIII века настал настоящий хаос, в котором мелькали разные лица, высказывались разные желания, объявлялись различные протесты, сходившиеся, впрочем, к одному пункту: за вольности, за старые права козацкие стоять против всех и ни под каким видом не поступаться ими.

Таково было положение дел в Запорожье.

Еще тягостнее было положение дел в малороссийских городах. Исконная внутренняя политика Московского государства состояла в том, чтобы отдельные части государства слить в одно политическое тело. С тех пор как в состав Великой России вошла Малороссия, на нее было обращено особенное внимание со стороны московских царей. Теперь страсть молодого и слишком деятельного царя, стремившегося все по-своему преобразовать, явно клонилась к тому, чтобы во всех малороссийских городах вместо выборного начала ввести начало назначения от Москвы, вместо украинской генеральной старшины призвать к управлению московских бояр, а вместо всей козацкой массы допустить к службе только избранных лиц, которые составляли бы особые «компании» и получали жалованье, а прочие казаки оставались бы при своих домах и, следовательно, были бы на положении простых крестьян.

Такой проект высказан был Петром уже в 1707 году, но вызвал сильное волнение в среде малороссийской старшины[472]. Все опасались такой новизны, все боялись за свою «матку-отчизну» и придумывали такие или иные средства, чтобы ее спасти. Но на что решатся запорожские и малороссийские патриоты для сохранения своих вольностей и прав, покажут самые события ближайших лет.

Выгоды, полученные русским царем от войны с Турцией, были слишком ничтожны: царь получил Азов и Таганрог, но зато обязался не заселять устьев Днепра. Овладеть же Черным морем он никак не мог – для этого нужно было взять Крым, отвоевать у турок устье Днепра. К тому же берега Черного моря и устье Днепра отдалены были от России громадным пространством безлюдных и со всех сторон открытых степей. Поэтому царю нужно было на время оставить юг. Еще раньше похода на юг к Черному морю Петр простирал свои взоры на запад к Балтийскому морю. Прибрежье Балтийского моря, так называемая Ливония, искони веков принадлежала России, и только орден меченосцев отнял его у Древней Руси, а потом всем Балтийским побережьем завладели поляки и шведы и чрез то заслонили для России свет от Западной Европы. Во время войны со шведами могли действовать оба излюбленные детища Петра, – молодая армия и новосозданный флот русский, то есть там и морское и сухопутное войско могли приобрести отличную боевую школу. Став твердой ногой у Балтийского моря, царь мог открыть себе прямой путь в Западную Европу и воспользоваться всеми плодами ее высокой цивилизации. Самые обстоятельства вполне благоприятствовали планам царя Петра Алексеевича. В то время Швеции готовили войну Дания и Польша, и Петр, рассчитывавший отнять берега Балтийского моря у шведов, мог найти себе союзников в лице двух королей, датского Христиана V и польского Августа II Саксонца, возведенного королем благодаря главным образом России.

Со времени Густава-Адольфа, то есть со времени Тридцатилетней войны, могущество Швеции выросло до того, что она сделалась первой державой в Северной Европе. От России, по Столбовскому договору, она получила Ингрию и Карелию, от Польши – Ливонию, у датчан же она оспаривала Шлезвиг-Голштинию, по Вестфальскому договору приобрела Померанию. В половине XVII века весь бассейн Балтийского моря очутился в ее руках. Но чтобы утвердить эти приобретения, Швеции нужно было быть наготове и держать сильное войско, так как ограбленные соседние державы искали случая воротить потерю, и преемники Густава-Адольфа провели свое правление в войнах. В них вырос воинственный дух Швеции и образовалась армия, первая по образцовому устройству в Европе; усилилась королевская власть в противовес аристократии. Особенно со времени Карла XI королевская власть получила сильное развитие, потому что правительство Швеции решило отнять у шведских дворян захваченные казенные земли и обратить их в пользу государства. Мера эта, известная под именем редукции земель, возбудила сильное неудовольствие со стороны дворянского сословия, и когда ее распространили на Ливонию, то там обнаружилось сильное волнение. Во время такого волнения явился к польскому королю изгнанный из Швеции лифляндский дворянин Иоган Рейнгольд Паткуль, составивший себе план образовать союз северных держав против Швеции. Время для приведения в исполнение такого плана казалось Паткулю вполне благоприятным, так как в Швеции царствовал семнадцатилетний король Карл XII, от которого никто не ожидал отпора.

Итак, усилиями Паткуля, в особенности же в силу различных политических интересов, составился союз Польши, Дании и России против Швеции и этим союзом положено было начать враждебные действия в трех пунктах: Польша должна была напасть на Ливонию, Дания – на Шлезвиг-Голштинию, Россия – на Ингрию. Война эта, продолжавшаяся 20 лет, началась на севере одновременно с другой войной, не менее важной для Европы, а именно борьбой Франции с коалицией из Испании, Англии, Голландии и Германии за так называемое испанское наследство, и эти две войны шли параллельно, постоянно перепутываясь боковыми ветвями[473].

Вступая в борьбу с такой сильной державой, какой было в то время Шведское королевство, русский царь стянул все свои боевые силы из великороссийских войск на север. Вместе с великороссиянами должны были действовать и малороссийские казаки, а заодно с малороссийскими казаками и запорожцы.

Главным местом похода для малороссийских полков и для запорожцев указана была Ливония. Запорожцы предварительно обратились к гетману Мазепе с просьбой о высылке им на войско царского жалованья, которое и было выслано на имя кошевого атамана Герасима Крысы через стольника Кругликова[474].

Военные действия открыл польский король в 1700 году в Ливонии. Гетман Мазепа по царскому указу послал отряд казаков в 12 000 человек под начальством собственного племянника нежинского полковника Обидовского с полковниками Искрой и Мокиевским. Обидовский прибыл сперва во Псков, а оттуда поднялся до города Нарвы; но пока он прибыл к Нарве, там уже произошло ноября 19-го дня поражение русских шведами[475]. Тогда Обидовский отступил назад во Псков; но здесь в феврале месяце 1701 года он скончался.

Запорожские казаки вышли в северный поход отдельно от малороссийских; подвигались, по донесению Мазепы царю Петру Алексеевичу, так медленно и так лениво, что едва к Масленице пришли на Смоленский рубеж, причем будто бы во время похода запорожцы причинили столько бед и грабежей жителям великороссийских и малороссийских сел и городов, что всего того и пересказать нельзя. Через все это гетман Мазепа крайне был недоволен на запорожцев и просил государя отдать приказ поставить их во время сражения так, чтобы они вполне искупили свои вины[476]. Сколько правды в этом показании – решить трудно. Во всяком случае, нужно думать, что запорожцы неохотно шли с родного юга на далекий и суровый север, где не могли добиться ни жалованья из царской казны, ни пропитания от местных обывателей, вследствие чего должны были во многих местах силой добывать себе пропитание.

В половине февраля 1701 года в местечке Биржах произошло свидание между царем Петром Алексеевичем и королем Августом II, и во время этого свидания состоялся формальный договор между союзниками против шведского короля. В случае счастливого исхода войны Петр возьмет себе Ингрию и Карелию, Август II – Остзейский край. Зато Петр обещает Августу прислать вспомогательное войско в 15 000 человек, доставить продовольствие для войск и уплатить 100 000 рублей. На совещании при короле были знатные польские паны, которые потребовали сверх того от царя возвращения Польше городов – Терехтемирова, Стаек, Триполья, дозволения вновь заселить город Чигирин и присоединения к Речи Посполитой некоторых сел Стародубовского полка. Но Петр нашел нужным по поводу последнего требования снестись с гетманом Мазепой и для того отправил к нему дьяка Бориса Михайлова. Спрошенный по этому поводу гетман дал царю ответ, что на такое требование соглашаться отнюдь нельзя: тогда жители Левобережной Украины перейдут в Правобережную, да и запорожцы будут склонны к правой стороне и гетмана будут слушаться только в самых крайних случаях[477]. Объясняясь с гетманом Мазепой, дьяк Михайлов между прочим объявил ему о запорожских казаках то, что бывшие из них в лифляндском походе разорили на возвратном пути несколько великороссийских сел и деревень и умертвили многих крестьян и хотя за то должны были бы понести жестокую казнь, но милостивый государь простил их с условием впредь не делать таких злодейственных дел[478].

Вскоре после этого гетман Мазепа по приказу государя отправил в Лифляндию новый отряд казаков под начальством гадячского полковника Михаила Боруховича, при котором кроме собственного полка было 2000 запорожцев. Борухович находился под командой князя Репнина и вместе с ним был под Ригой, а потом отступил через Друю и Опочну к Пскову, где Репнин соединился с генерал-фельдмаршалом Борисом Шереметевым[479].

О поведении запорожцев во время Северной войны находим также указания в малороссийской летописи Самовидца. Запорожцы, вследствие нанесения «кривд» московским людям и вследствие дороговизны их содержания, отпущены были из-под Пскова в Сечь. Когда они шли литовским краем к Полоцку, то их затянул на службу к литовскому гетману Казимиру Сапеге гетманский слуга Юргевич против «списковых» казаков, которые под руководством воеводы витебского Потея разорили имения Сапеги, пограбили монастырь Кутенский и вырубили местечки Дубровную и Гайшин. Соединившись с Юргевичем, запорожцы первее всего имели стычку с «списковыми» казаками под Могилевом и прогнали их оттуда. Тогда «списковые» казаки, руководимые князем Огинским, Стеткевичем и другими панами, расположились в Головчине с намерением дать в нем битву Юргевичу и запорожцам. Но запорожцы, предупредив «списковых» казаков, разбили их на рассвете, положили многих из них на месте, самый Головчин разграбили и ни во что обратили. Из-под Головчина запорожцы, несмотря на то что Юргевич очень щедро платил им, ушли на Украину, и только немногие из них остались под Могилевом, где принимали участие в битвах и причинили там большие шкоды[480].

Вражда запорожских казаков против «московских» людей во время похода на север объясняется тем настроением, в каком находилось в то время все запорожское войско. Запорожское войско не переставало негодовать на Москву за постройку на реке Самаре давней русской крепости Новобогородицкого городка и за сооружение новой крепости в Каменном Затоне и уже давно искало случая, чтобы выказать свое неудовольствие гетману и царю за притеснение исконных вольностей своих. И такой случай представила им Северная война. Русский царь выступил на борьбу с сильнейшим в то время королем и уже потерпел жестокое поражение под Нарвой. Скоро после этого разнесся слух о том, что турки заключили мир с Венецией и готовились к войне с Москвой; царь был в сильной тревоге и писал по этому поводу наставление Федору Апраксину из Москвы, как оберегать Азов и Таганрог[481].

Одного с турками желал, разумеется, и крымский хан. Понимая всю серьезность положения дел для России, запорожцы приняли иной в отношении гетмана тон. Прежде всего они обратились к нему с претензией на так называемых селитренных людей. Селитренные люди, жившие возле Самары-реки, обязались платой запорожскому войску по 100 золотых с котла, но потом послали заявление в Кош, что они обязательства своего не желают исполнять. Гетман принял сторону селитренных людей и в свою очередь обжаловал запорожских казаков перед царем. «Запорожцы, – писал он царю, – кроме того, что берут по 100 золотых с котла, притесняют еще селитренников всячески: и деньги, и напитки, и харчи берут с селитренных майданов безпрестанно, почему селитра дешево продаваться не может. Запорожцы упорно называют реку Самару от устья до верха, и леса по ея берегам растущие и дальние буераки лесовые, и могилы, из которых делается селитра, – своими; они грозили майданы селитренные разорить, селитренников с работниками отогнать, и не только на селитренное дело, но ни на какую потребу лесов самарских никому не давать, как паствы скотине там не дают. И если при реке Самаре селитры не делать, то нигде более нет способных мест»[482].

Кроме того, до гетмана дошли и другие вести относительно запорожских казаков: он узнал, что они вошли в сношение с крымским ханом, приготовили четыре пушки, выбрали из своей среды четырех полковников и решили в числе 3000 человек идти на помощь хану, призывавшему их против Ногайской Орды. Гетман поспешил осведомиться об этом у самого кошевого атамана и получил от него такого рода ответ: «Трудно было нам посылать в Москву и дожидаться монаршеского указа или докладывать вашей вельможности, потому что хан позвал нас вдруг, уже вышедши в поле; он обещал нам своих коней и уступку всей добычи. Дело не сделалось по непостоянству зимы; некоторые из наших хотели идти на ханский призыв, но всем Кошем мы не поднимались и не на православных каких хотели идти. Здесь исконная вольность: кто куда хочет пойдет и где хочет добычу берет, удерживать войско от корыстей невозможно. Да и о том докладываем, что теперь низовое войско час от часу стесняется людьми городовыми, зверя и рыбы казакам добывать негде, а монаршеским жалованьем целый год прожить нельзя, и потому поневоле принуждено наше товариство идти в помощь хану на орду ногайскую. Нам кажется, что на это гневаться на нас не следовало, напротив, надобно было радоваться, что басурманы, бранясь между собой, нас призывают. Мы о том промышляем, чтобы они не только низовое, но и городовое войско призывали себе на пагубу»[483].

Считая себя полными хозяевами в пределах собственных вольностей, запорожцы в это же время допустили у себя погром проезжих купцов и находили для того полное оправдание себе. Так поступили они июня 1-го дня с цареградскими торговыми греками Григорием Дмитриевым и их пятью товарищами, подданными турецкими. Эти купцы, везшие с собой драгоценные камни, жемчуг и красный кумач, пришли из Царьграда морем в Очаков, из Очакова поднялись вверх по Днепру и по Бугу. От Буга, наняв подводы у каких-то рыболовов, купцы пошли сухопутьем на Чигирин и оттуда имели проехать в другие города для распродажи редких своих товаров. Но едва они успели дойти до реки Ингула, как на них напала ватага запорожцев, малороссийских казаков и рыбных промышленников, предводимая атаманом Щербиной и есаулом Тонконогом, разграбила весь их караван, забрала все их гарары (тюки) с товарами и отвезла все добро в Сечь, где вся добыча частью была поделена между казаками, частью публично продана[484]. Потерпевшие купцы поспешили сперва занести жалобу силистрийскому сераскер-паше, а потом послали «ходатайственные письма» за себя от иерусалимского патриарха и от мултанского владетеля гетману Мазепе[485]. Силистрийский паша сообщил о том турецкому султану, и падишах с сильным неудовольствием потребовал удовлетворительного ответа по этому поводу у малороссийского гетмана Мазепы через того же силистрийского сераскера[486]. Независимо от жалобы гетману потерпевшие купцы послали жалобу с приложением росписи пограбленных вещей и русскому государю.

Тогда из Москвы июня 18-го дня послана была в Сечь царская грамота на имя кошевого атамана Петра Сорочинского с толмачом посольского приказа Кириллом Македонским и с нежинским полковым обозным Федором Кандыбой для розыска об учиненном запорожцами разбое над проезжавшими цареградскими купцами. По той грамоте велено было разыскать воров и разбойников и учинить им «жестокую казнь по указу великого государя, по войсковым правам и по разсмотрению гетмана», а пограбленные пожитки возвратить потерпевшим по росписи[487].

На такое предписание запорожцы ответили царю письмом августа 1-го дня и в том письме оправдывали себя тем, «будто учинили они за то, что те греки сами были в том винны». Из взятых товаров они одну половину возвратили, а другую при себе удержали, назначив за нее денежную плату.

Когда же товары пришли в Переволочну, то оказалось, что их прислано было слишком мало, а цены за удержанные в Сечи поставлены были слишком низкие. В это время к гетману Мазепе прибыл от силистрийского паши посланный Ибрагим-ага, который ни за что не хотел выезжать из Батурина до тех пор, пока не получит полного удовлетворения за пограбленные товары[488].

После этого в Москве открыто был поставлен вопрос, как поступить с запорожцами, чтобы их укротить. По этому поводу вместо царя, находившегося в то время в походе против шведов, обратился с запросом к гетману Мазепе граф Федор Головин. Но гетман и сам не знал, как ему поступить с запорожцами: «Имеешь, ваша вельможность, сам высокий разум, которым великие монаршеские исправляешь дела: так можешь свободно без моего совета то разсудить, какого запорожцы наказания годны. Я бы давно им притер носы и унял их от сумасбродного своевольства, и за нынешний проступок умел бы покарать, если б не боялся привести их в последнее отчаяние и отогнать от милости монаршеской. Издавна не раз бывало, что они, усмотри с этой стороны какое-нибудь неудовольствие, ставили кого-нибудь наказным гетманом и уходили в соседния области, ища заступления, что и теперь сделать им нетрудно».

Такой ответ не мог удовлетворить Головина и он предлагал гетману решительно поступить в отношении главных зачинщиков сделанного грабежа: зазвать главнейших из них в Батурин, там их внезапно схватить и отправить в Москву.

Но такого действия гетман никак не мог допустить: «Старинная пословица говорит: мужик черен как ворона, а хитер как черт; я уже говорил с запорожцами, которые ехали в Москву за жалованьем, пытал (допрашивал) их о разбое над греками, представлял, что это дело не может успокоиться, пока не выдадут заводчиков; но у них один ответ: у нас нет никаких заводчиков, мы все это сделали, все войско запорожское низовое на то позволило. Есть у них писарь Зеленицкий, вор и давний изменник, который был первым советником Петрику, и вместе с ним в Крым ушел, навел на Украину татар и запорожцев; разбитый под Царичанской, бежал в Запорожье и до сего времени там живет, оставя в Полтаве отца, мать и жену. Говорят о нем, что он великую силу имеет между запорожцами: в раде молчит, а по куреням тайно что хочет, то и делает. Если б дал Бог прибрать его к рукам, то тайны запорожские открылись бы, ибо нестаточное дело, чтоб запорожцы поступали так дерзко, не будучи обнадежены либо от хана, либо от поляков».

Нерешительность гетмана в отношении запорожских казаков вызвала большое неудовольствие со стороны Головина, и Мазепа тотчас поспешил оправдаться перед ним. «Бог свидетель, что я сделал так только для того, чтоб не подать на себя большого подозрения, будто я действую из приватной моей к запорожцам какой-нибудь злости, а не для общего добра и верной службы, потому что и первое мое донесение о грабительстве запорожцев, шедщих во Псков на службу, ни во что вменено, а они, возвратясь, своими песьими губами лают: гетман хотел запровадить нас в Сибирь или в Архангельск в вечную неволю, привел на то государя, чтоб нам ни сукон, ни обещанных по пяти рублей на человека за наши работы не дали, хотя те деньги и сукна были уже и во Псков доставлены. Хотя я их собачьих голосов не боюсь, однако терпеть от таких гультяев – вещь тяжелоносна»[489].

Гетман Мазепа далек был от того, чтобы указать на средства, как наказать запорожцев, – в этом случае он остерегался именно того, чтобы через Запорожье на него не поднялась Украина.

А запорожцы по-прежнему нисколько не унимались от враждебных действий против гетмана Мазепы и поселенных им на реке Самаре промышленных людей: в октябре месяце 1701 года они, не получая пошлины от селитренных людей, разорили их заводы и запретили размежевку посамарской земли.

Иначе отнеслись к запорожцам в самой Москве. Не подчиняясь гетману и отказывая в выдаче зачинщиков погрома цареградских купцов, запорожцы тем не менее имели неосторожность отправить свою депутацию за получением царского жалованья в Москву. Но едва прибыли в столицу запорожские посланцы Герасим Крыса и его товарищи, как их немедленно посадили в тюрьму и стали допрашивать, были ли они свидетелями погрома селитренников и цареградских купцов. На такой вопрос запорожские посланцы отвечали, что свидетелями разгрома купцов они не были, но войско сделало то с общего согласия, потому что проезжавшие через запорожские степи купцы пренебрегли порядками, установленными войском низовых казаков, не захотели взять запорожской пограничной паланки проводников, как требовал того обычай войсковой, и тем отказались платить пошлину на Кош. Что до селитренников, то Герасим Крыса и его товарищи ответили, что свидетелями их разорения они не могли быть, а только слыхали о том в пути и находят, что товариство поступило с ними по всем правам, так как оно считало и считает земли по реке Самаре за полную собственность свою и потому не позволит мужикам ею завладеть. За такой смелый ответ некоторые из запорожских депутатов были удалены из Москвы и разосланы по великороссийским городам[490].

После этого февраля 19-го дня царь Петр Алексеевич послал из Москвы в Сечь новую грамоту на имя кошевого атамана Петра Сорочинского с приказанием без всяких отговорок возвратить все сполна товары, пограбленные у проезжих купцов; в противном случае царь грозил подвергнуть «без пощады» смертной казни запорожских посланцев Герасима Крысу и его товарищей и впредь прекратить выдачу жалованья всему войску запорожских казаков[491].

Когда царская грамота доставлена была в Сечь и прочитана на раде, то казаки закричали своему кошевому, чтобы он сам отвечал за все убытки, причиненные грекам, потому что он был и настоящим виновником всего дела, и советником дележа товара по куреням, тогда как сами казаки советовали кошевому спрятать все забранное добро в общую войсковую скарбницу до времени. После такого приговора кошевой Петро Сорочинский сложил с себя атаманский уряд и уступил булаву новому кошевому атаману.

Таким оказался казак Платнеровского куреня Константин Гордиенко, вскоре потом приобревший большую известность как у запорожских, так и у малороссийских казаков. Гордиенко, иначе называемый Гординским или Головком[492], по козацкому прозвищу Кротом[493], был самым выдающимся из всех кошевых атаманов конца XVII века и первой четверти XVIII. Родом он был из теперешней Полтавской губернии, в молодости учился в Киевской духовной академии, из «городов» как-то попал в Запорожье, там записался в Платнеровский курень и потом выбран был кошевым атаманом низовых казаков. По своим качествам это был человек храбрый, решительный, смелый: по своим убеждениям это был горячий патриот и фанатический ненавистник Москвы. Как кошевой Сирко, Гордиенко хотел видеть свое Запорожье независимым в политическом отношении от Москвы и в этом духе действовал. Не обладая, однако, ни дальновидностью, ни изворотливостью, ни военным гением Сирка, Гордиенко в меньшей степени мог рассчитывать на успех своего дела, чем Сирко. Если Сирко, умевший до некоторой степени ужиться независимым между Турцией и Крымом, с одной стороны, Россией и Польшей – с другой, если этот бессмертный кошевой, пользовавшийся всесветной славой непобедимого героя, сошел в могилу, не сделавши независимым своего Запорожья, то Гордиенко мог только ввести в заблуждение низовое товариство и вызвать гнев со стороны русского царя.

Между тем царь Петр Алексеевич, испробовав грозные меры в отношении запорожцев, прибегнул к мерам противоположным. Так, когда была одержана первая победа русских над шведами при деревне Эрестфере и когда вслед за тем гетман Мазепа явился в Москву с тем, чтобы принести поздравление со счастливой викторией, то он получил там большие дары для себя лично и вывез подарок для запорожского войска – 1000 червонцев, несколько штук сукон, несколько соболей и дорогих материй[494].

Но на запорожцев, по-видимому, даже и эти дары мало подействовали. В начале 1702 года вернулись из ливонского похода в малороссийские города гетманские полки и объявили там во всеуслышание, как зло и презрительно обращались с ними великороссийские войска, как они отнимали у них взятую на войне добычу, били, топили в воде. Это обращение так подействовало на малороссиян, что некоторые из малороссийского поспольства даже стали переходить на сторону шведских войск[495].

Таково же точно было обращение москалей и в отношении запорожских казаков. Тогда большая часть запорожцев вернулась в Сечь; некоторые же остались в Польше. В то время в Польше образовались две политические партии, из коих одна стояла за Августа II, выбранного главным образом под влиянием русского царя; другая держалась Станислава Лещинского, поставленного в Польше Карлом XII, шведским королем. Во главе последней партии стояли знатные паны Сапеги. Запорожцы пристали к сапежинцам.

Января 9-го дня 1702 года царь послал увещательную грамоту к малороссийским и запорожским старшинам и в этой грамоте писал, что запорожцы «со своими полководцами» верно и радетельно служили государю под Печерами и под Ригой в борьбе со шведскими войсками и получили царский указ с дозволением вернуться на родину. Возвращаясь домой, они, однако, «презрев ту свою службу и радение и государскую к себе милость, от региментарев своих отлучились и в домы свои не пошли, а пристали к другой стороне, неведомо для чего». Государь увещевал всех атаманов, казаков и все поспольство, чтобы они, припомня Бога и крестное свое целование, возвратились по-прежнему в свои дома, за что, а равно и за службу, и военные труды их дано будет щедрое жалованье; в противном случае те, которые домой не возвратятся, будут лишены царской милости, получат смертную казнь и навлекут на себя проклятие от потомства[496].

Несмотря на такую грамоту, запорожцы все-таки остались в числе нескольких отрядов в Польше при сапежинцах и принимали участие в деле под литовским городом Быховом при осаде и взятии его мозырским старостой Михаилом Халецким. В то время к Быхову двинулись поляки, сторонники Августа II в числе 6000 человек, и посланные от гетмана Мазепы 12 000 малороссийских казаков под начальством стародубовского полковника Михаила Миклашевского. Осажденных сапежинцев было 4000 человек разного сброда 1500 и 150 запорожских казаков. Октября 12-го дня 1702 года осажденные сдались на волю победителей, и в числе их находились запорожские казаки, которые были приведены в город Батурин. Гетман Мазепа хотел всех приведенных запорожцев казнить смертью, и только бывшие под Быховом малороссийские полковники упросили его не делать того, потому что они дали всем сдавшимся клятву сохранить им жизнь[497].

Но были тут и такие казаки, которые не хотели принимать никакого участия в военных действиях и занимались грабежом и разорением соседних деревень. Они не слушались старосты Михаила Халецкого, напрасно раздававшего им деньги для удержания в повиновении, и своего предводителя войскового товарища Тимофея Радила, старавшегося водворить между ними порядок и спокойствие. Разгневанный царь приказал гетману Мазепе судить их за преступления по войсковым правам, и тогда главные руководители были казнены, а остальные, числом 1000 человек[498], немедленно смирились и в начале следующего 1703 года отправлены были гетманом в город Смоленск с тем, «чтоб они никогда не возвращались в малороссийские города для смущения добрых людей»[499].

Все эти строгости еще больше разжигали страсти запорожцев и вызывали у них враждебные чувства прежде всего против гетмана, а надежда на поддержку со стороны Крыма заставляла не повиноваться ни царским указам, ни гетманским универсалам.

Но в это время из Крыма в Сечь пришли недобрые вести: крымский хан, к которому запорожцы обращались за помощью, отказал им в этом, потому что он был в миру с московским царем. Сам хан в этом случае подчинялся турецкому султану. К султану же незадолго перед тем отправлен был царем великий посол князь Дмитрий Михайлович Голицын для ратификации трактата, заключенного между Турцией и Россией. Удостоенный аудиенции у падишаха, он успел мирно настроить султана в отношении России. Тогда запорожцы, «придя в чувство», отправили челобитную царю, в которой писали, что турецкие купцы сами были виноваты в своей беде: они не захотели платить войску пошлины и поехали не через Сечь, а степью; запорожцы же хотели преградить им неправильный путь, но встретили вооруженное сопротивление со стороны купцов; призвали к себе на помощь своих товарищей рыболовных промышленников, находившихся возле Буга-реки, и «большим собранием» заворотили купцов в Сечь. В Сечи товариство поделило по куреням только красные кумачи, а камни, жемчуг и деньги возвратило купцам, в заключение челобитной запорожцы просили царя помиловать их, переменить гнев на милость и возвратить низовых посланцев в Сечь[500].

Марта 3-го дня отправлено было из Москвы в Батурин на имя гетмана Мазепы подьячим Павловым царское жалованье, состоявшее из денег, бархата, сукон и соболей, для запорожских казаков[501].

Гетман удержал у себя часть этого жалованья для передачи потерпевшим от запорожцев купцам. Предложено было силистрийскому паше получить несколько штук сукон, бархата, атласа и соболей, всего на сумму около 10 000 левов; но паша нашел это слишком недостаточным вознаграждением, и тогда Мазепа прибавил к 10 000 еще 400 рублей из запорожских денег, собранных в Переволочне за перевоз: когда же паша нашел и эту сумму небольшой, то гетман еще собственных 640 рублей приложил к ней и только тогда успокоил пашу[502].

Апреля 17-го дня Иван Мазепа доносил царю Петру Алексеевичу о том, что легкомысленные и своевольные запорожцы, собравшись большими «купами» в Кодаке около Самарских городков и в городах малороссийских гетманского регимента, чинят похвальбы, обещаются вместо 80 человек, посланных из Сечи и задержанных в Москве, взять 800 человек, нисколько не заботятся о том, что к ним не пропускают хлебных запасов и надеются получить их иным способом: «Оные запорожцы недобрым духом дышат и с недобрым намерением так великими купами собираются. Стоя на разных местах, они многих малороссийских городов жителей, возвращающихся снизу в свои домы и отбываючих от мирового поветрия, обходячих Каменный Затон степою (степью), спостигши, бьют и грабят и к конечной нищете приводят; также в пасеках и в реках полевых, кого ни есть, найдут, то такое же исполняют разбойство и грабеж, ради которых жителям малороссийских украинных городов ни до пасек своих и на иные места за промыслами господарскими отнюдь проехати невозможно». По всему этому гетман Мазепа просил государя дать ему «милостивый наставительный указ», как ему поступить со своевольными запорожцами, то есть разорять ли их, когда они приблизятся к малороссийским городам, или же другие какие-либо меры против них взять, а на всякий случай, пока придет царский указ, гетман велел собраться конным и пехотным сердюцким полкам и идти на реку Орель[503].

Что происходило в это время в Сечи и каково было подлинное настроение запорожского войска, об этом пространно донесли Мазепе его приспешники, «нижайший подножок» товарищ Роговского куреня Василь Зеленый и «наставник» последнего «в добром деле» отец Антонин Мокиевский. Василий Зеленый состоял сперва писарем запорожского войска, но потом, вследствие разразившегося морового поветрия, ушел в дикие поля на Ингулец и там скрывался всю осень и все лето. Узнав, что моровая «пляга» наконец со дня пророка Ильи «прочь уступила», Зеленый вернулся в Сечь и там увиделся с давним своим наставником отцом Антонином Мокиевским и после совета с ним написал лист гетману Мазепе о происшествиях последних дней в Запорожской Сечи. Первее всего, писал Зеленый, запорожцы сносятся с крымским панством и заводят с ним такое же «братерство», какое было во время небожчика (покойного) Хмельницкого. Другое – запорожцы всецело и «вседушевно» хотят Москву воевати. Для того чтобы войти в непосредственные отношения с Крымом, запорожцы отправили до Перекопа своих посланцев. Из Перекопа посланцы отправлены были с татарскими провожатыми до Бахчисарая, но в Бахчисарай не попали, а пришли в Карачев[504] – город, где находился в то время хан со своим войском. Хан и татары, принявши лист от запорожских посланцев, прочитали его и призвали к себе одного старого татарина и старого же очень опытного запорожского посланца Супруна Стеблиевского (то есть приписанного к куреню Стеблиевскому), «добре» знавших войну и постановления Хмельницкого. Эти старцы долго говорили публично в присутствии хана о давних войнах и потом были отпущены по «господах» (то есть по домам). Отпустив старцев, хан и его приближенные приступили сами к совещанию. Во время этого совещания хан решительно отказался от предлагаемой войны; зато все «панове» высказались за участие в войне. Споря об этом в течение нескольких дней, приближенные хана дошли до того, что хотели «сложить» его с ханства и только после того хан дал свое согласие. Тогда ханские «панове» послали донесение о своем намерении турецкому султану и просили у него позволение о выходе им на войну. После отправки депутатов к султану, татары вновь вернулись к предложению запорожцев и решили в предстоящую зиму идти войной до самой Москвы, для чего предложили запорожским посланцам вопрос, спрашивали запорожских посланцев, будет ли ревностно помогать Крыму низовое войско. Посланцы отвечали, что войско будет во всем согласно с татарами, потому что оно недовольно на москаля, который строит город в Каменном Затоне. А будет ли татарам помогать заднепровский гетман воевать Москву? – спросили татары. Посланцы на такой запрос ответили, что они того не знают. Но на что же они надеются? Надеются «на охотника». А полк Полтавский пойдет ли против немцев? Полк Полтавский не пойдет против немцев, – он будет дома. «Добре, – рекли татаре, – коли не пойдет, то все ваше товариство цело будет; только чтобы вы додержали слово и не довели нас до стыда, как с Петриком и с иными, Суховеем и Ханенком. Впрочем, хоть вы все пойдете, хоть не пойдете, только бы ваши знаки войсковые сечевые были с нами, а мы и сами пойдем, хоть и до самой столицы (то есть Москвы); только мы от вас того желаем, чтобы от сего времени больше с Москвой ни листами не засылались, не жили с ними зичливе, но с нами оставались в приязни и доносили нам от себя всякие ведомости, а какая к нам из Царяграда от монарха турского будет ведомость, то вскоре и вам и нам известно будет, и вы во всем будьте покойны».

Возвращая запорожских посланцев из Крыма, хан и его панове отправили с ними одного незначного, но только старого человека, татарина сам-треть. Так как в то время настоящий войсковой писарь, заразившийся перед тем поветрием, еще не выздоровел от болезни, то вместо него кошевой атаман обратился с просьбой к Зеленому дать присланному татарину ответный лист до хана и всего крымского панства. Зеленый воспользовался таким приглашением, разузнал о результатах посольства запорожцев в Крым и в то же время исполнил просьбу кошевого. Первее всего запорожцы благодарили хана за присланные им листы и за его внимание ко всему войску. Затем просили его как можно скорей уведомить войско в случае получения какого-либо известия от турецкого султана. Далее «всесердечно, як старший товарищ, так и меньший», просили хана к себе на соединение с ордами с тем, чтобы побить Москву в Каменном Затоне, и оттуда идти далее; обещали с москалями не сноситься и всячески вредить им. Запорожцы не похваляли порады татар за то только, что они откладывают войну на зиму, когда реки станут; лучше было бы тому неприятелю, москалю, теперь же запретить строить вблизи Крыма города и поселяться в них, потому что коли Москва усилится там всякими войсковыми приборами, людьми умножится, то трудно будет выкоренить ее оттуда; теперь же было бы удобно с ней сделать что угодно.

Написанный лист кошевой атаман взял к себе и сам наедине вычитал его, желая доподлинно убедиться, все ли пункты в нем прописаны, о которых он приказывал. После этого кошевой, не собирая войсковой рады, а только «атаманскую пораду», тихо отпустил из Сечи ханского посла, боясь, чтобы кто-нибудь из москалей Каменного Затона не услыхал о том, что запорожцы послали свой лист к хану. После отъезда ханского посла из Сечи между запорожцами стали носиться «разные голоса». Одни говорили: «Если орда теперь же не захочет соединиться с нами и пойти Москвы воевати, а на нас будет (чрез то) опал (то есть гнев) монарший, то мы отпишемся к Москве до великого государя, что мы того, войско, ничего не чинили и не знали, да все то пан гетман нам велел чинити так с ордою, яко и с Москвою; то его самого возьмут на Москву в неволю, а мы как раньше, так и теперь будем находиться в ласке и милости монаршей». Другие же так рассуждали: «Коли не будет после сего на нас ласки царской, то мы хочь вечно поддамося турецкому монарсе, а Москве не дамося в неволю, бо они (москали), вже знаем, як людей мучат». Изображая все это гетману Мазепе, Василь Зеленый от себя осмеливался подать ему совет ради сердечной к его вельможности зичливости потешить чем-либо на этот раз запорожское низовое войско – или отвратить гнев монарший и вызволить из Москвы сечевое товариство, или же прислать на Кош борошна и написать ласково до войска, но в таком духе, чтобы оно кошевого отставило от его уряда; тем более что войско имеет быть на него недовольным: во-первых, он всем позбавлял добычи; во-вторых, произвел большую турбацию.

Письмо Василия Зеленого Мазепе, подкрепленное письмом Антонина Мокиевского, писано наполовину по-русски, наполовину по-латыни; в нем Зеленый выставляет себя горячим патриотом всей России, искренне преданным русскому монарху и малороссийскому гетману, но в то же время просит сжечь все посылаемые пункты, чтобы о том как-нибудь не дошло известие в Сечь и чтобы чрез то не погибли оба автора письма и самая святая обитель. «Тут все того пилно стерегут и доведуются о таких делах. Антона, товмача вашего, завернувши, держат в вязеню крепком, поки от вас о нем до войска письма не будет. А все то наигорше кошовый чинит своим упором и поводом»[505].

Узнав о сношениях запорожцев с крымским ханом, гетман Мазепа отправил в Крым собственного гонца и через того гонца просил хана не нарушать мира с Москвой. Хан принял гетманского гонца с честью и обещал не разрывать мира с Москвой, о чем гетман поспешил сообщить графу Головину письмом в Москву и тут же занес жалобу на бегство в Запорожье многих людей из малороссийских городов[506].

Между тем ненависть запорожцев к москалям все более и более возрастала и перешла в открытую вражду. Так, осенью этого же года какая-то гулящая степная ватага напала на капитана Суховольского, везшего с солдатами для стрелецкого полка в Каменный Затон царскую казну, капитана и двух солдат убила, бывшего при них священника исколола и в терновник бросила, а царскую казну себе забрала. Другая подобная же ватага воровским способом «в великороссийских полках у Каменного Затона и у Новобогородицкого городка лошадей похватала и с собой угнала[507]. В это же время из Сечи отделилось 600 человек искателей приключений, которые ударились на вершину речки Волчьих Вод и сделали там нападение на промышленных людей, ездивших на свои пасеки и на рыбные ловли[508].

Главной причиной такого озлобления запорожских казаков против Москвы было построение нового русского городка в Каменном Затоне. Сентября 23-го дня послана была на имя кошевого атамана Гордиенка царская грамота с приказанием не препятствовать русским людям ломки камня и обжигания извести на построение Каменнозатонского городка[509]. Грамота эта отправлена была сперва к гетману Мазепе и от него через казака Антона Гречаника доставлена в Сечь. В Сечи грамоту приняли, а гетманского посланца приковали железами к пушке и посадили под строгий караул, и хотя тот посланец впал в какую-то болезнь, но его днем отпускали со сторожами, а на ночь, крепко сковав, вновь к пушке сажали и никого к нему не допускали[510].

В это время, а именно октября 11-го дня, как сообщал гетману переволочанский дозорца Безкровный, в Запорожскую Сечь приехали от крымского калга-султана три старых татарина к кошевому атаману с просьбой позволить татарам воспользоваться запорожскими судами для переправы с левого берега Днепра на правый у Тавани, чтобы идти в турецкий город Белоград «для некоторого их сейма». В Сечи собрана была по этому поводу войсковая рада и на ней прочтен лист калга-султана. В той раде был казак Брюховецкого куреня Тимош, который, выслушав о чем шла речь, сказал кошевому и всему войску такое слово: «Пане атамане кошевой и все войско запорожское! Не доведется нам на своих отцев, братьев и сестер руки свои подымати и на них идти войною». Казаки, выслушав ту речь Тимоша, в тот день ему простили, найдя, будто бы он был подвыпивши, но на другой день, выйдя и собравшись на новую раду, велели тому Тимошу «отбить» руки и ноги и в тот же час ему то все учинили, а потом на дровнях выволокли вон[511]. На новой раде казаки приговорили спустить к потребе татар в назначенное место суда и для помощи при перевозе через реку послать им несколько десятков человек сечевых казаков, а для извещения самого калга-султана отправить двух человек, старого казака Трипутня да казака Роговского куреня, Василия Белоцерковского, однако, желая показать себя чистыми в этом отношении перед гетманом Мазепой, запорожцы послали известие о действиях своих гетманскому дозорце Бескровному и вслед за ним самому гетману. Последнему они писали, что крымский султан, идя из Крыма, прислал в Кош своего посланца Алмат-агу с просьбой, «дабы запорожцы не заборонили ему взять их войсковые, находящийся на пристани в Тавани суда, переправиться ему через Днепр со своим двором». Запорожцы, по той просьбе, выбрали двух знатных товарищей, дали им свой лист и послали их к султану на перевоз с той целью, чтобы взять «подлинное уведомление о замыслах татар», а также и с тем, чтобы «они не чинили никакой неправды запорожскому товариству в поле и в речках на обыкновенных добычах» казаков. Тех татар с султаном шло до 2000 человек; а у Очакова переправилась через Днепр «великая сила» татар, но куда они идут и какое намерение имеют, запорожцы о том не знают ничего; когда же посланцы запорожские привезут какую-нибудь «отповедь» на войсковой лист, тогда запорожцы и гетману о том дадут знать. А теперь, пользуясь случаем, просят гетмана оказать свое «господское призрение» на тех товарищей сечевых, которые уже больше года находятся в Москве и до сих пор не возвращаются на Кош: «В нашем проступстве[512] мы пребываем причиною все, а не они одни и, виняся перед вашею вельможностью, просим заступиться за нас перед царским пресветлым величеством на Москве и прощение им испросить»[513].

Но просьба запорожцев оставлена была без всякого внимания. Взамен того послана была в Сечь царская грамота с предписанием о том, чтобы казаки не препятствовали великороссийским людям брать в разных местах материалов, годных для построения крепости в Каменном Затоне.

Тогда запорожцы, собравшись на войсковую раду, написали лист уже самому царю и отправили его гетману Мазепе для пересылки в Москву. Содержание того листа было таково.

«В нынешнем 1702 году, октября в 20 день, донесена к Нам, войску запорожскому низовому, препочтенная вашего царского величества грамота от подданного обеих сторон Днепра, гетмана и ставного чина святого апостола Андрея кавалера Ивана Степановича Мазепы, через особого его посланца. Отдавая честь высокоименитой грамоте и надеясь (слышать) монаршее милостивое слово, мы велели читать вслух ее для уразумения всякому. Но мы не нашли в ней ни одного слова на наши просительные к вам, великий государь, письма, с которыми неоднократно обращались к вашему царскому престолу об отпуске нашего, посланного всем войском, товариства и о премилостивом от царственной руки годового жалованья. Напротив того, из написанной боярской вашей грамоты мы поняли, претерпевая уже второй год без перемены бедствия, мы не знаем, живы ли или нет наши товарищи, поехавшие за монаршеской казной: в присланной к нам грамоте ничего ваше царское величество не упоминаете о наших товарищах, а только изволите приказывать нам, войску запорожскому низовому, о строении города Каменного Затона, дабы мы людям, посланным от генерала князя Ивана Михайловича Кольцова-Мосальскаго, не возбраняли брать на будущий 1703 год камня, извести, где они найдут ее годною на сжение и на стенное строение. На это все единогласно вашему царскому величеству объявляем, что совершенно не хочем оного города близ нас на Днепр иметь и камня брать на строение его не дозволим: еще города того и не построили, а мы уже терпим большия неправды и убытки в вольностях козацких наших, чего наперед сего ни от кого не видали по данным нам древними монархами грамотам. Теперь же мы узнали об особенно сильном стеснении, которое терпит наше товариство, занимающееся добычей в поле и выше Днепра на обыкновенных местах: оно не только не может выплыть к назначенному у запорожской Сечи месту, но даже, вследствие разорения московскаго, которое делается из Каменного Затона, несет знатное убийство. Сам генерал, идя прошлым летом около этого времени, в Каменный Затон с большой силой для строения городов, отнял у нас перевоз в Кодаке и поставил там сторожу, где и теперь стоит 50 человек ратных государских людей. В самарских же лесах и в строении мельниц немалое чинится разорение от полтавских полчан и от самарских жителей. Таким образом, видя, как наша козацкая вольность обращается в неволю, мы все единогласно не позволяем и возбраняем строить города в Каменном Затоне. Всегда открыто становясь перед очи басурман, мы были во всем послушны вашему царскому величеству, во всякое время находились на своем посту, всегда доставляли вам всякие вести, и теперь все это согласны делать, но приказания о построении города не будем слушать и против князя Мосальского или другого кого, кто в предбудущий 1703 год явится в Каменный Затон, изготовимся и станем к военному бою со всем нашим всепоспольным товариством. Изложив все наши обиды вашему царскому величеству, мы отдаем себя во власть великодержавной руки вашей. Вашего царского величества войска запорожского низового атаман кошевой Костянтин Гордеенко со всем поспольством из Сечи запорожской 23 октября 1703 года»[514].

Такую смелость относительно русского царя поддерживали в запорожцах крымские татары, которые имели постоянное сношение с Кошем и через своих посланцев обещали казакам деятельную помощь против Москвы, если только она не прекратит постройки своих городов на Днепре. Кроме татар поддержка запорожцам шла и от турок, так как силистрийский паша также недоволен был возведением русских крепостей на Днепре и усматривал в том нарушение мира со стороны России по отношению к Турции, о чем и заявил гетману Мазепе в своем к нему письме[515]. Оттоманская Порта вновь готова была разорвать с Россией мир, и по этому поводу русский резидент Петр Толстой, находившийся в Андрианополе, писал в Москву Федору Головину: «Татары с великим шумом просили Порту о разрушении мирных договоров и о дозволении всчать войну с Россией. О том были у меня с турецкими министрами многие разговоры»[516].

Для самого гетмана волнение запорожцев было опасно не само по себе, а по тем смутам, которые оно могло произвести в малороссийских городах: все недовольные гетманскими порядками в городах смело возвышали в то время свои голоса и уходили из городов в Сечь[517]. Этого-то именно и опасался гетман. Поэтому он отнесся в Москву с письмом и просил взять решительные меры для искоренения своевольства запорожских казаков.

Из Москвы для исследования дела на месте послан был в город Батурин скорый гонец Курбатов. Прибыв в Батурин и сделав там допрос, Курбатов узнал, что все жалобы гетмана на запорожских казаков действительно имеют свое основание, почему и обратился с вопросом к самому же гетману, как быть в отношении казаков. Гетман на такой вопрос отвечал, что прежде всего надо иметь в своем распоряжении два или три полка доброй пехоты на тот конец, когда запорожцы и крымские татары соединятся в одно; затем следует прислать в Батурин или в Севск задержанных в Москве запорожских посланцев и следуемую войску денежную казну; последняя должна быть отослана в Сечь только тогда, когда низовое войско покажет несомненные признаки покорности царю. Более решительные меры, как, например, изгнание запорожцев из пределов России или безусловное подчинение их русскому царю, по мнению гетмана, невозможны были вследствие следующих трех причин: во-первых, вследствие того, что если в Сечи сядет тысяч пять человек, то против них надо идти генеральной войной, чего ныне сделать нельзя, а белгородским отрядом их не прогнать; во-вторых, если приступить к ним с войсками, то им будет помощь от хана и крымских татар; в-третьих, если они, испугавшись большого войска, оставят Сечь, то пойдут во владения хана, поселятся в Кардашине внизу Днепра, к морю, или в Прогноях и пущее разорение будут чинить; да и иные к ним будут прибегать. А что турки хотят открыть с русскими войну, то это ясно из всего, потому что без их позволения хан не заключил бы союза с войском запорожских казаков.

Все эти доводы Курбатов принял в резон и с тем отъехал из Батурина в Москву.

Тогда в Москве решили отправить чрезвычайного посла в Сечь с царским жалованьем, с подарками и с государевой грамотой и через того посла привести запорожских казаков к присяге на верность русскому царю. Прежде всего отправлен был стольник Федор Протасьев, а за ним марта 21-го дня выехал подьячий Андрей Павлов. Последнему велено было ехать сперва в Батурин и в Борзну, взять там у гетмана и у какого-то торгового москвитина 300 половинок шиптуховых сукон и с ними ехать в Сечь.

Выехав из Москвы, подьячий Андрей Павлов апреля 9-го числа нашел гетмана в селе Ярославце в трех милях от Глухова и там передал ему «наказную память» свою. Гетман, приняв царскую грамоту, писанную лично к нему, и выслушав наказную речь подьячего, объявил, что в царской грамоте велено его, подьячего, вместе с кем-нибудь из гетманских людей отправить в Запорожскую Сечь; но это только в том случае, если царскому послу не будет никакого дурного умысла от запорожских казаков. Объявляя о том послу, гетман заметил сам от себя, что он не есть сердцеведец всему: сегодня запорожцы спокойны, а завтра замыслят что-нибудь злое. Однако, повинуясь воле государя, назначил к подьячему своего батуринского сотника Ивана Скоропадского и обещал дать роспись для раздачи государева жалованья по куреням. В тот же день и в том же селе у гетмана Мазепы был обед; на том обеде был подьячий и были запорожцы, отпущенные из Москвы, – полковники Герасим Крыса и Лукьян Ирклеевский[518] сидели в светлице с гетманом, а рядовые казаки на дворе в намете. После обеда гетман выходил к тем казакам, что сидели в намете, и делал им выговор с великим гневом за их непристойные поступки. Тогда рядовые казаки и полковники просили прощения у гетмана за разбой над греческими купцами, а относительно прочих поступков заявили, что они в них неповинны: если какие другие проступки и были за запорожскими казаками, то они, посланцы, того не знают, потому что все время сидели в Москве за караулом и теперь, по милости царского величества, отпущены на свободу, за что обещают как великому государю, так и гетману верно служить и непоколебимо радеть. Тогда гетман, снисходя к такому обещанию, объявил, что так как запорожские посланцы пожалованы от его царского величества жалованьем и свободой, то за то они, по приезде в свой Кош, должны быть во всем верны великому государю и послушны ему, гетману. Запорожцы снова подтвердили свой обет верности и тогда гетман ушел в светлицу, а глуховскому сотнику Алексею Туранскому приказал поить и кормить запорожцев в полную их волю. Апреля 12-го дня запорожцы отпущены были гетманом из Ярославца и отправилась в дальнейший путь до Сечи. Сам подьячий, получив в Борзне сукна у москвитина, а у гетмана взяв в Батурине роспись жалованья и 8 пар соболей для раздачи их «желательным лицам», отправился из Батурина вместе с сотником Дмитрием Нестеренком, назначенным к подьячему от гетмана, на Конотоп и на Ромен. В Ромне к подьячему явился от гетмана батуринский сотник Яким Кныш и объявил, что гетман приказал ему вместе с подьячим ехать в Запорожье при жалованье и отобрать у него 8 пар соболей. Приняв гетманского гонца, подьячий в выдаче ему соболей отказал, объявив, что отдаст их ему только при стольнике Протасьеве в Переволочне. Из Ромна подьячий Павлов проехал на Полтаву, а из Полтавы в Переволочну. В Переволочне он съехался со стольником Протасьевым и при нем возвратил соболи гетманскому посланцу Кнышу. Мая 1-го дня из Переволочны подьячий вместе со стольником Протасьевым, генеральным есаулом Иваном Скоропадским и сотником Якимом Кнышом отправился до Запорожской Сечи. Не доезжая самой Сечи, мая 4-го числа стольник Протасьев отправил подьячего Хохлова, а генеральный есаул Скоропадский – сотника Кныша к кошевому атаману Гордиенку с известием о приезде его, царского стольника, с жалованьем и с грамотой от великого государя. Кошевой атаман того ж числа выслал навстречу стольнику Протасьеву и к генеральному есаулу Скоропадскому запорожского войскового есаула Ивана Гадяцкого. Иван Гадяцкий, встретив посланцев, спросил их от имени кошевого о здоровье и потом объявил им, чтобы они того же числа в Сечь не въезжали, а ночевали бы вблизи Сечи. Мая 5-го числа войсковой есаул велел посланцам ехать вместе с ним в Сечь. И когда стольник Протасьев да генеральный есаул Скоропадский приблизились к Сечи, то кошевой с войском встретил их у Сирковой могилы и потом стольника и генерального есаула спрашивал о здоровье. После этого кошевой попросил стольника подать ему царскую грамоту, и когда стольник подал кошевому грамоту, то кошевой, взяв ее в руки, поцеловал приложенную к ней печать великого государя и потом вновь возвратил ее стольнику. Стольник вручил ту грамоту подьячему Хохлову и велел нести ее, «взяв» перед собой. А когда кошевой целовал царскую грамоту в печать, то в это время все войско стреляло из мелкого ружья. Потом, когда стольник, генеральный есаул и подьячие стали входить «в замок», то казаки стреляли из пушек. По приходе в замок все собрались в церковь и слушали молебное пение и Божественную литургию. В тот же день кошевой учинил войсковую раду, на той раде велел быть и стольнику Протасьеву. Стольник, придя на раду, спрашивал по «наказу» здоровье сперва кошевого атамана, а потом всего поспольства от имени великого государя. И кошевой и все поспольство благодарили великого государя за такую милость. После этого стольник вручил кошевому царскую грамоту и ту грамоту прочитали всем казакам в раде. По прочтении первой грамоты кошевой спросил у стольника грамоту о присылке войску царского жалованья. Стольник Протасьев велел подьячему Павлову подать кошевому атаману просимую грамоту. Ту грамоту также прочли всему войску на раде. После этого стольник говорил войску речь, написанную «по наказу на здирке». Тут многие из войска заявили, чтоб ту речь, написанную на «здирке», прочел войсковой писарь всем вслух, и стольник тот «здирок» отдал кошевому, а кошевой передал его писарю и писарь прочел его всем вслух. Потом кошевой и все войско приказали прочесть роспись своим войсковым обидам, которые нанесли им князь Кольцов-Мосальский и воеводы самарский и каменнозатонский. По прочтении грамот великого государя, войсковых жалоб и по выслушании от стольника наказной речи, кошевой, старшина и все войско говорили, что они великому государю служили и впредь служить будут верно; измены никакой не чинили, крымскому хану не присягали и в Крым только для проведывания вестей посылали; крестное же целование учинят по принятии царского жалованья, которое должно быть роздано в той же раде. И то жалованье, по указу и по росписи, стольник роздал кошевому, старшине и всему войску в той же раде. Атаману кошевому 2 сорока соболей да 4 пары добрых соболей, 4 портища сукна тонкого по пяти аршин портище, 2 портища атласу по 10 аршин, 2 камки луданные по восьми аршин и четыре вершка бархатных на шапки. Судье – «кошевому» (то есть войсковому), писарю, есаулу по сороку соболей да по две пары добрых соболей, по два портища сукна тонкого, по пяти аршин портище, по два портища атласу по 10 аршин портище, по два вершка бархатных на шапки. Атаманам куренным, 38 человекам, по две пары соболей. На все войско низовое 1000 червонных золотых, 300 половинок шиптухового сукна, 50 пудов пороху и 50 пудов свинцу. По принятии того жалованья кошевой атаман, старшина и куренные атаманы били челом великому государю за его милость, оказанную войску. Тогда стольник сказал кошевому, старшине и всему войску слово, увещая их, чтобы они, видя к себе прещедрую монаршескую милость, служили великому государю верно и целование на том крестное перед св. евангелием учинили. На то слово кошевой, старшина и куренные атаманы объявили, что они великому государю служить и всякого ему добра хотеть рады, но крестного целования в тот же день учинить не могут, потому что у них будет рада о том в течение всего дня и что в той раде постановят, о том и стольнику объявят. Но в тот день у них рады не было. Мая в 6-й день на праздник Вознесения стольник был в Божественной литургии и тут говорил кошевому атаману: 5-го числа у казаков рады не было и следовало бы им теперь 6-го дня мая учинить ее перед св. Евангелием, потому что день этот – торжественный, праздник Вознесения Господня. На то замечание кошевой стольнику ответил, что 5-го числа у них рады в Сечи не было, а без рады войско присягать не будет, но рада соберется непременно 6-го числа. Того же числа, часу в десятом дня, кошевой атаман прислал своего есаула Гадяцкого к стольнику Протасьеву, генеральному есаулу Скоропадскому и к подьячим и просил всех идти к нему в курень, где были собраны и все куренные атаманы «для разговору о делех».

Когда стольник, генеральный есаул и подьячие пришли в курень кошевого, то кошевой, старшина и все куренные атаманы объявили, что войско присягать великому государю не желает, потому что вольности его войсковые «утруднены» на Днепре и на Самаре строением городов Самарою (то есть Новобогородицкой крепостью) и Каменным Затоном. После этого приказали войсковому писарю читать грамоту государей Иоанна Алексеевича и Петра Алексеевича, в которой изображено о наступлении царских ратей на юрты крымского хана, о строении Новобогородицкого города у реки Самары и о царском приказании запорожскому войску также чинить над тем же неприятелем воинские промыслы. Потом, по прочтении царской грамоты, кошевой атаман, старшина и все куренные атаманы говорили о том, что им объявили, будто тот самарский город построен на время для складки хлебных и воинских запасов, пока кончится война с крымским ханом; ныне у государя с турским султаном перемирие, крымский же хан в подданстве у султана, а вышеписанный город Новобогородицкий стоит по-прежнему, н кроме него строится еще город в Каменном Затоне; от тех же городов на Днепре и на Самаре немалая войску запорожскому в его вольностях трудность; а потому когда те вышеписанные города будут снесены, то запорожцы немедленно свою присягу учинят великому государю. После того запорожцы приказали читать на свои вольности «привелеи» бывших королей польских. На такое заявление кошевого, старшины и куренных атаманов царский стольник ответил: чаял он, что его призвали для учинення присяги великому государю, а не для объявления о строении городов. Те города строятся по воле государя и для целости и охранения всей Малой России от неприятельских приходов; им же, запорожцам, в том никакой трудности нет и не будет; да и годится ли им в том строении монарху своему указывать и быть упорными; пусть бы запорожцы все «нововымышленные противные слова отложили» и великому государю присягу учинили, а милость царского величества никогда от них отъемлема не будет. На это кошевой, старшина и все куренные атаманы объявили, что о той присяге они учинят раду всем войском; и потом стольника, генерального есаула и подьячих из куреня отпустили. Мая 7-го дня кошевой атаман и все войско действительно раду учинили и на ней велели быть стольнику, есаулу и подьячим. Когда же стольник, есаул и подьячие пришли в войсковую раду, то кошевой атаман, старшина и иные знатные казаки, как, например, бывший кошевой атаман Петро Сорочинский, заявили, что непременно нужно привести великому государю требуемую присягу. Но тут некоторые легкомысленные казаки выказали противность тому и присягать не захотели, упираясь на то, что когда город Каменный Затон снесен будет, то и присяга учинена будет. На то стольник и генеральный есаул возразили, для чего же их в таком случае обнадеживали не только на словах, но и в письмах, для чего их уверяли, что когда они придут с государевой казной и с казенщиками в Сечь, то тогда и учинена будет присяга, а ныне вымышляют «новую противность»? Если б они так не писали, то и посланные царского величества к ним бы не ездили. На то кошевой, судья и писарь в той же раде отвечали: писали они, кошевой и старшина, не своим одним советом, но советом и радой всего войска, ныне же отмена на присягу у войска учинилась через строение Каменного Затона, а не писали они стольнику и генеральному есаулу заранее о такой своей отмене потому, что они ожидали видеть у стольника и есаула царский указ о нестроении города в Каменном Затоне, как просило о том войско государя. После этого кошевой и все войско разошлись по куреням и тем окончили всю раду. Мая 8-го дня кошевой атаман и поспольство дали стольнику Протасьеву и подьячему Павлову листы к государю и отпустили их из Коша.

Мая 19-го дня стольник и подьячий приехали в Батурин, а мая 21-го дня из Батурина были отпущены в Москву[519].

По отъезде царских посланцев из Сечи, в Запорожье вновь заговорили страсти против гетманских и московских порядков, и следствием этого было нападение со стороны казаков на проезжавших людей гетманского регимента и царской службы. Так, в это время ватага запорожских казаков, собравшаяся в числе 70 человек возле Буга и Днестра, напала в урочище Сухом Ягорлыке на гетманского посланца Зигуру Стилевича, родом грека, ехавшего по поручению гетмана из Батурина к силистрийскому паше Юсупу, и убила его до смерти[520].

Для того чтобы прекратить разбои запорожских гультяев, гетман Мазепа отправил за Днепр нескольких человек компанейского войска, к которому фастовский полковник Семен Палий присоединил казаков собственного строя. Тогда одни гультяи перешли под предводительством казака Карнауха на левую сюрону Днепра, напали на 40 маж чумаков Лубенского полка, ехавших на Берду за солью, разбили все мажи, людей переранили, волов и худобу людскую себе забрали. Другие гультяи под предводительством атаманов Корсуна, Москаля и Ропухи сделали нападение на ратных людей государевых, шедших до Каменного Затона, и на купеческих полтавских людей, возвращавшихся из Крыма; у первых отняли несколько десятков коней, у других отняли несколько возов, а людей до смерти позабивали[521].

Гетман бессилен был искоренить запорожских своевольников и находил, что вернейшим средством для того, чтобы «нахилить малодушных плутов на верность и послушание великому государю – было бы искоренить силою оружия проклятое гнездо их Сечу»[522].

Так писал мая 20-го дня гетман ближнему боярину Федору Алексеевичу Головину, извещая при этом его и о той опасности, какая грозила Малороссии и России от турецкого султана вследствие его воинственных замыслов: султан, под предлогом разграничения с поляками земли, в действительности же с умыслом склонить на свою сторону запорожцев, пришел лично к реке Днестру, а силистрийскому паше Юсупу отдал приказ строить города на Днепре, и первее всего на острове Козацком[523].