Отступление

Оставшиеся обвинения затрагивали разрушения и эвакуацию, проводившиеся немцами при отступлении, принудительный труд гражданского населения и использование военнопленных на строительстве оборонительных укреплений, а также отправку гражданских на работу в Германию.

Немцы отступали широким фронтом, преследуемые превосходящим их в шесть, если не в восемь раз противником.[100] Все резервы Гитлер переправил в Италию.[101] Их выживание зависело от двух условий. Во-первых, отступая от реки к реке, немцы должны были иметь заранее подготовленные позиции, и, во-вторых, им было необходимо не дать преследователям достигнуть рек на широком фронте – чтобы оставалось время занять новые позиции за очередной рекой и закрепиться на них.

Использование военнопленных и гражданских на строительстве оборонительных позиций вдоль рек стало основой двух обвинений. Обвинители потратили несколько дней на предъявление документов, чтобы показать, что в отдельных случаях в том или ином месте использовалось столько-то гражданских и столько-то военнопленных для рабского, по их понятию, труда. По этому поводу дискуссий не возникало. Приказы Верховного командования требовали привлечения и военнопленных, и гражданских лиц к выполнению этих задач, а также устанавливали условия их использования. Основной приказ устанавливал в большинстве случаев оплату на сдельной основе, которая по русским меркам считалась высокой; 54-часовую рабочую неделю; обеспечение работавших кухнями и столовыми; продажу товаров для удовольствия и минимальных удобств; обеспечение заболевших медицинской помощью и больничным лечением; выплату особых пособий работникам, разлученным со своими семьями. Не нашлось свидетельств нарушений основных положений данного приказа, однако не приходится сомневаться, что в отдельных случаях, когда требовалось закончить работу в особо сжатые сроки, условия труда были далеки от совершенства. Принудительный труд для украинских крестьян не был в новинку, а предоставлявшиеся немцами условия оказались значительно лучше, по крайней мере в материальном плане, чем те, что они получали от своих московских хозяев.

Утверждение обвинения, что военнопленные и гражданские использовались на линии фронта и в опасных условиях, оказалось безосновательным. Менее всего немцам хотелось иметь на своих позициях толпы военнопленных и гражданских, которые легко могли впасть в панику или взбунтоваться. Как мы доказали при помощи карт, работы всегда проводились достаточно далеко за линией фронта.

Единственной опасной работой, выполнявшейся русскими военнопленными, являлась расчистка минных полей. Обвинение назвало эту практику бесчеловечной. И мы застали их врасплох, представив свидетельство о том, что все западные союзники тысячами использовали военнопленных в тех же целях. Тогда обвинение привело, по моему мнению, безнравственный аргумент, будто использование союзниками военнопленных для разминирования имело место уже после военных действий и, значит, являлось вполне законным. Я всегда полагал, что долг гуманного обращения с военнопленными только усиливается после того, как их страна потерпела поражение и капитулировала, и, более того, с любой точки зрения международного права мы вообще не имели права держать их в плену.

Другое обвинение затрагивало меры, принятые немцами для задержки русского наступления. Возможности русской армии продвигаться вперед в большой степени зависели от того, что можно было найти в сельской местности. Армии не хватало транспорта.[102] Для перевозок использовалось местное население. Привлекались тысячи гражданских, тащивших на себе снаряды, канистры с бензином и все необходимое для войск до границы своих мест проживания, где они передавали свой груз соседним жителям, а сами возвращались за новым.[103] В условиях русской зимы ночевать на улице невозможно, поэтому без укрытий было не обойтись. Русские армии нуждались не только в провианте, но и в укрытиях, и в людских резервах (в 1941 г. Красная армия безвозвратно потеряла 159 тысяч автомобилей из 272 600 (58,3 %); эти потери удалось восполнить за счет мобилизации грузовых автомобилей из гражданского сектора экономики и за счет построенных во второй половине года; в армию поступило 204 900 машин: в 1942 г. потеряно 66 200 автомобилей, получено 152 900, в основном по лендлизу; в 1943–1945 гг. в армию было направлено 387 300 автомобилей; только бронетанковые части обслуживали 110 тысяч автомобилей и 30 тысяч мотоциклов. – Пер.).

Гитлер приказал немецким армиям не оставлять за собой ни провианта, ни скота, ни укрытий, ни жителей, способных служить в Красной армии. Подробные приказы были разосланы напрямую в действующие армии, минуя командования групп армий. Манштейн издал приказы, предписывавшие эвакуировать только семьи целиком, а там, где эвакуация не являлась целесообразной, крестьянам следовало оставлять припасы, достаточные для их существования до следующего урожая. Городскому населению оставлялся месячный запас продовольствия. В отличие от Гитлера он не был готов оставить позади себя стариков и детей, которые могли стать лишь обузой при преследовании его отступающих войск, или бросить гражданское население в разоренной сельской местности без средств существования, поскольку отлично понимал, что русская армия не станет их кормить.[104] Единственное вмешательство в приказы Верховного командования, которое позволил себе фон Манштейн, – это смягчение их жестокости.

Фон Манштейн был готов взять на себя риск, оставляя некоторую людскую силу и припасы, но он сам находился в положении подчиненного, к тому же у армий всегда имелась возможность предпочесть более безжалостный приказ Верховного главнокомандования. Нашлось немного свидетельств того, насколько эффективными оказались в данном случае приказы Манштейна, однако генерал Буссе рассказывал, что, за исключением тех немногих мест, где хозяйничали войска СС, армия следовала инструкциям фельдмаршала.

Заключительное обвинение рассматривало военную необходимость в широком аспекте. Наши бомбардировки создали гигантский дефицит рабочей силы в Германии,[105] необходимой для поддержания военной экономики. Это потребовало привлечения иностранных рабочих, частью добровольного, частью принудительного. Руководил этим Заукель. На оккупированных территориях ему была передана часть исполнительной власти, такой же, какую осуществлял в Англии Эрнст Бевин, министр труда и общественных работ. Власть Заукеля даже превышала власть военных командующих. Его представители имели полномочия издавать приказы, обязательные для армии, – сверху вниз, по инстанциям. Он открыл конторы по найму (биржи труда) на оккупированных территориях, осуществлявшие политику вербовки, и отдавал распоряжения комендантам и бургомистрам городов. Ему помогала гражданская полиция. Армия активно возражала, поскольку сама отчаянно нуждалась в рабочей силе. В самом деле, вот вам один из бесчисленных примеров косвенной помощи русским, проистекавшей из наших бомбардировок.

Сотрудничество армии с ведомством Заукеля состояло в крайне неохотном высвобождении рабочей силы, которую она использовала. При таких обстоятельствах утверждение, что депортация явилась результатом приказов Манштейна, выглядит довольно нереалистично. Правда состояла в том, что фон Манштейн, осознавая приоритет потребностей Германии в рабочей силе, что явилось следствием наших бомбардировок, уступил в высвобождении рабочих рук, которые предпочел бы оставить за собой.

Оправдательным аргументом по этому обвинению в целом являлась военная необходимость. Я привел следующий довод:

«Сэр, требования последней войны не возникали и не могли рассматриваться во времена Гаагской конвенции.

«Основополагающим в Гаагской конвенции, как это описано в преамбуле, явилось «желание уменьшить бедствия войны, насколько позволят военные требования» (я оперирую терминами Гаагской конвенции), то есть их определили для того, чтобы смягчить жестокости, которые существенно не способствовали победе, и оставили державам свободу применять любое насилие, если это диктуется необходимостью. Такова основная – и единственная – идея, способная заставить работать законы и обычаи войны.

Военные требования, рассматривавшиеся в Гааге, очень сильно отличаются от того, что стало необходимым в тотальной войне 1939 г.

Гаагские конвенции предназначались для войн между армиями, в которых гражданское население не принимало участия; но, когда война превратилась в противостояние целых народов, когда промышленные рабочие стали, подобно солдатам, полноценной частью военной машины, когда мы достигли стадии, требующей труда 20 человек ради того, чтобы сражался один, мы достигли того уровня, при котором война не могла ограничиваться одними лишь армиями.

Военная необходимость включает в себя нападение на объекты экономического могущества государств. Мы признали такую необходимость. Статья 25 Гаагской конвенции гласит: «Воспрещается атаковать или бомбардировать каким бы то ни было способом незащищенные города, селения, жилища или строения». Да, сэр, мы игнорировали это правило; оно не действовало из-за военной необходимости ведения современных военных действий, которая и повлекла за собой бомбардировку незащищенных городов; существовала необходимость атаковать вражеские производства, и мы приняли эту необходимость.[106]

Хочу добавить кое-что о воздушной войне. И не для того, чтобы как-то критиковать ее – скорее наоборот, чтобы проиллюстрировать всю широту возможностей защиты на основании военной необходимости. Иногда говорят, и я намерен покончить с этим, что наши воздушные бомбардировки Германии были не чем иным, как репрессалиями. С исторических позиций это совершеннейшая неправда. Наши бомбардировки Германии были оправданны.

Сэр, приведу цитату из книги маршала ВВС Артура Харриса (также известен как Бомбардировщик Харрис, с 1946 г. маршал Королевских ВВС, глава бомбардировочного командования Королевских ВВС в период Второй мировой войны; наиболее известен как идеолог стратегических бомбардировок немецких городов во время Второй мировой войны, которые привели к многочисленным жертвам среди гражданского населения. – Пер.). Она касается бомбардировок Дрездена 13 февраля 1945 г. В то время Дрезден был наводнен беженцами, и количество невинных жертв – около четверти миллиона, – оказалось ужасающим. На странице 242 маршал Харрис пишет следующее: «Я знаю, что разрушение такого большого и прекрасного города в конце войны расценивалось как лишенное необходимости даже многими из тех, кто признавал полную оправданность наших более ранних бомбардировок, как и любых других военных операций. По этому поводу я только скажу, что налет на Дрезден тогда расценивался в качестве военной необходимости более значимыми людьми, чем я».

Сэр, если разрушение Дрездена 13 февраля 1945 г. было военной необходимостью, то тогда военная необходимость является достаточно широким понятием, покрывающим все, предпринятое фон Манштейном для спасения его отступающих армий от непосредственной угрозы. Более того, сэр, есть некоторая ирония в том, что нам приходится судить человека за разрушение городов именно в Гамбурге.

Добавлю следующее, сэр, что чем более тотальной становится война, тем большей становится ответственность за ее ведение для политиков и меньшей для генералов. Оба, фон Манштейн и маршал Харрис, претворяли в жизнь политику своих правительств. Если, руководимый военной необходимостью, маршал Харрис, бомбя дома вместе с мирными жителями, лишал немецкую экономику рабочей силы, то мне трудно понять, почему не являются оправданными действия Манштейна по эвакуации русского гражданского населения, что лишало рабочих рук русскую экономику. Сэр, мне трудно понять, почему, с одной стороны, можно бомбардировками и разрушением домов лишать мирное население возможности работать, а с другой стороны, находить противозаконным привлечение его к необходимым работам для армии, над которой нависла прямая угроза.

Сэр, помимо бомбардировок, наши наземные войска, отступая, зачастую взрывали портовые сооружения и другие объекты экономического значения, чтобы не дать им попасть в руки немцев.

Сторона обвинения предлагает вам ступить на весьма скользкий путь, учитывая эти события. Несомненно, они заявят: «Бомбардировки – это совсем другое дело, поскольку бомбы падают не на оккупированную территорию; а подрывы объектов тоже другое дело, потому что, хоть территория и была оккупированной, она была нашей или наших союзников». Но, сэр, такие тонкие различия основываются на конвенции, которая никогда не принимала в расчет ни современных авиационных бомбардировок, ни решающей роли экономики в вопросах военной мощи – это возникло только во время двух последних войн.

Позвольте привести пару примеров абсурдности и отсутствия реалистичности точки зрения закона, которую обвинение просит вас принять к сведению. Предположим, что немцы, как и мы, могли задействовать тысячу или более бомбардировщиков. Совершенно очевидно, что для них было бы абсолютно законно через пять минут после эвакуации Мариуполя или Сталино (с 1961 г. Донецк) сровнять эти города с землей и уничтожить их жителей столь же эффективно, как мы разрушили Гамбург. Тем не менее обвинение считает, что для немцев причинить подобные разрушения, даже без риска жизни для населения, противозаконно, поскольку это следовало делать армиям до того, как они, отступая, оставили эти территории.

Теперь, сэр, возьмем случай с эвакуацией. Обвинение скажет вам, что когда наши войска при отступлении сосредоточились на немецкой территории и собирались форсировать Рейн, то для нас было совершенно законным эвакуировать всех до единого немецких гражданских из зоны сосредоточения войск. Тем не менее эвакуация гражданских лиц из районов отступления немецкой армии оказалась незаконной.

Сэр, ведение военных действий влечет за собой разрушения колоссальных масштабов – разрушение жизней, общества, домов и городов. То, что эти разрушения следует ограничить, мы и не пытаемся оспорить. И эти ограничения – суровая военная необходимость. Но нельзя ограничить разрушения узким кругом правил и условий, установленных по договоренности во времена, когда последняя война велась в вельде Южной Африки и когда проблемы, с которыми столкнулись воюющие стороны, невозможно было даже вообразить».