Глава 3 Державные интересы России в Первой мировой войне (из опыта отечественной геополитической мысли)

Первая мировая война до сих пор является одной из самых дискуссионных тем в отечественной и мировой историографии. Установки советской исторической науки, расценивавшей войну, «развязанную царизмом», как «империалистическую», «захватническую», сегодня сменили эпитеты начала XX в. о «Великой войне», «Второй Отечественной», «подлинно народной» и т. д.

Для выявления политической сущности войны, которую вела Российская империя, необходимо определить геополитические императивы и державные задачи нашего государства накануне этого глобального конфликта. Этими вопросами занималась отечественная геополитическая школа. Говоря о ней, о методах ее научного анализа, необходимо провести жесткую демаркационную черту с западной геополитикой.

Империалистическая эпоха породила два судьбоносных явления в мировой истории — Первую мировую войну и классическую западную геополитику как ее идеологическое обоснование. В сферу задач последней входило доказательство необходимости экспансионистской политики, территориальных захватов, претензий на мировое господство; познание же механизмов мироустройства было во многом производным от этой цели.

Отечественная геополитическая традиция — явление качественно другого порядка. В России геополитическая мысль зародилась на полвека раньше, вне связи с империализмом. Свои истоки она брала в недрах научного знания, отечественной антропогеографии и экономической географии, военной стратегии и истории. Российская геополитика (или если использовать не этот термин западной политологии, а понятия отечественной военно-географической науки — военная статистика (Д.А. Милютин), высшая стратегия (А.Е. Вандам), стратегия (А.А. Свечин) исходила из свойств континентальной Российской империи, основной ее задачей являлось обеспечение безопасности государства, и исходя из этого — поиск адекватной геостратегии на мировой арене. В рамках отечественной геополитики можно выделить два научных направления — военно-стратегическое (А.Е. Снесарев, А.А. Свечин, А.Е. Вандам, А.Н. Куропаткин, Н.Н. Головин, Н.П. Михневич, А.Х. Елчанинов, В.Л. Черемисов и др.) и экономико-географическое (Д.И. Менделеев, В.П. Семенов-Тянь-Шанский, П.Н. Савицкий и др.).

Куда же устремлялись взоры отечественных геополитиков и военных стратегов накануне войны?

Прежде всего на восток! Российская научная геополитическая мысль не была всецело сконцентрирована на европейских делах. Восточный вектор политической активности России, по мнению отечественных геополитиков, накануне войны также играл важное значение для укрепления ее обороноспособности. В этом отношении показательны слова И.И. Дусинского, отмечавшего в 1910 г., что «славянство — щит России на Западе. Но кроме Запада у нас есть Север, Юг и Восток, являющиеся исключительно сферой нашей политики национальной» (99). «Для нашей национальной политики, — продолжал он, — азиатские части восточного вопроса представляются еще более существенными, чем дела европейские» (100). Отсюда важнейшей геополитической задачей считалось обезопасить Россию от «исторической неизбежности натиска Китая»:

1) с помощью интенсивного промышленного освоения всего Зауралья (создания культурно-экономических колонизационных баз на Урале, Алтае, в горном Туркестане с Семиречьем и на «Кругобайкалье»), выравнивания по плотности населения центра и периферии (Д.И. Менделеев, В.П. Семенов-Тянь-Шанский, П.Н. Савицкий);

2) с помощью интенсивной колонизации в глубь Азии (101).

О естественно-исторической обусловленности русской колонизации на Восток с целью обретения «удобной и прочной границы» писал еще славянофил И.С. Аксаков в 80-е гг. XIX в. Он считал, что продвижение России в сторону Средней Азии «законно, естественно и неизбежно» (102). Еще дальше эту идею развил генерал А.Е. Снесарев, указав на необходимость укрепления наших государственных позиций в Афганистане в противовес британской Индии (103).

Геополитики двух разных школ — П.Н. Савицкий и А.Е. Вандам рассматривали Русское государство как геополитического преемника Монгольской державы. Это подразумевало включение в состав Российской империи остатков территории бывшей Золотой Орды.

Наследие «монголосферы» касалось прежде всего исторического «степного» мира, центральной области «старого материка» — Монголии и Восточного Туркестана, а также среднеазиатского, сопряженного геополитически с «иранской сферой» (104).

Географическая принадлежность Внешней Монголии к пространству России определялась близостью почвенно-ботанической и климатической. Она подчеркивалась ярким географическим контрастом с Китаем, где не было ничего сходного с монгольскими явлениями (105). Так же дело обстояло и с Синьцзяном (Восточный Туркестан).

П.Н. Савицкий и А.Е. Снесарев утверждали, что Синьцзян и Монголия составляли «монгольское ядро континента», обладание которым являлось геостратегической и геоэкономической необходимостью. Геополитическое значение этой территории было связано с созданием самодостаточной экономической системы. Отсюда делался вывод, что только ориентацией в сторону Востока может быть осуществлено «великопромышленное развитие России».

В ряде насущных стратегических задач России в начале XX в. отечественными геополитиками (Д.И. Менделеевым, С.О. Макаровым, И.И. Дусинским, П.Н. Савицким) выделялась и проблема охраны северных «территориальных вод» и земель. В частности, Новой Земли от поползновений норвежцев, Шпицбергена не столько от Норвегии и Швеции, сколько от попыток проникнуть сюда «развязных янки, желающих соединить доктрину Монро с колониальной политикой во всем Тихом океане» (106) (имелись в виду стремления американцев захватить в свои руки угледобычу на Шпицбергене). Так, И. И. Дусинский пророчески предвидел еще в 1910 г. перерастание панамериканской доктрины Монро в планетарную стратегию.

Таким образом, определение и проведение удобных и надежных восточной, юго-восточной и северной границ, по мнению отечественных политгеографов и военных стратегов, являлось важнейшей задачей для Российской империи начала XX в.

В этой связи вступление России в Первую мировую войну расценивалось как ненужный и крайне нежелательный шаг, противоречащий экономическим и геополитическим, державным интересам России. А.Е. Снесарев полагал, что Россия должна сохранить позицию «третьего радующегося», жить «международным балансом», то есть не примыкать ни к одной из противоборствующих стран, заниматься внутренними реформами, укреплять свою экономическую, военную мощь и обороноспособность. На похожих позициях стояли и другие военные ученые — участники Первой мировой, оказавшиеся в эмиграции: бывший профессор Академии Генерального штаба А.К. Байов и бывший полковник русского Генерального штаба И.Ф. Патронов.

Война — это не только вооруженное противоборство, это и борьба идей, военных стратегий, геополитических школ и их прогнозов. Досадным недоразумением в преддверии Первой мировой войны являлась недооценка научных выводов отечественных геополитиков, в то время как, по верному замечанию историка Н. Яковлева, «живя на вулкане революции, российские буржуа с тоской взирали за кордон, находя тамошние страны, не имевшие непосредственно такой перспективы, невыразимо прекрасными. Отсюда разговоры, скажем, о высоком развитии военно-теоретической мысли на Западе — Шлиффене, Мольтке, Фоше, и стенания по поводу бедности талантами русской земли, где, дескать, не произрастают военные теоретики» (107). Однако историческая практика показала цену этим «столпам», допустившим ряд фатальных стратегических ошибок. В то же время отечественные военные стратеги и геополитики, многие из которых незаслуженно забыты сегодня, сумели проанализировать опыт современной войны и дать взвешенный научный прогноз о затяжном характере грядущей Первой мировой войны[31].

Приоритетной геополитической задачей, которая выдвигалась Российской империей, вступавшей в Первую мировую войну, являлась защита своей сферы влияния на Балканах (конкретнее, в царском Высочайшем манифесте от 20 июля 1914 г. говорилось о защите Сербии).

Балканский полуостров как ключевое стратегическое звено Черноморско-Средиземноморского бассейна представлял для Российской империи важнейшее геоэкономическое значение, обеспечивая выход к мировым торговым путям. В геостратегическом плане Балканы являются плацдармом для ведения наступательных военных действий в восточном направлении, в том числе для кампаний против России вроде «Drang nach Osten»[32]. В геополитическом плане балканская зона включена в сферу, в которой исторически сосредоточены важнейшие стратегические и национальные интересы России. Сюда входят Малая Азия, Кавказ, Закавказье и Средняя Азия. Неслучайно в проектах западных держав по установлению мирового господства важнейшим направлением военной политики являлось и по сей день является создание на Балканском полуострове военно-стратегического плацдарма для установления контроля в Юго-Восточной Европе и последующего закрепления в Черноморском и Прикаспийском бассейнах.

Безусловно, вторжение на Балканы враждебной страны в преддверии Первой мировой войны представляло угрозу для национальной безопасности Российской империи. Поэтому в Высочайшем манифесте о вступлении в войну говорилось об оборонительных целях нашей страны: «Ныне предстоит уже не заступаться только за несправедливо обиженную родственную нам страну, но оградить честь, достоинство, целость России и положение ее среди Великих держав» (108).

Российская символическая карта мира. 1915 г.

Русская геополитическая школа признавала стратегическую целесообразность укрепления России на Балканах. Однако к идее Балканского союза наши ученые-геостратеги относились настороженно[33]. По мнению генерала А.Е. Вандама, она была взята на вооружение англичанами: Балканский союз был брошен на слабеющую Турцию, не могущую более представлять собой надежный заслон для русских и немцев на пути к Средиземному морю (109). Усиливая Сербию, Черногорию и Грецию после размежевания отнятых у Турции земель, Англия «двойным барьером заградила первый Балканский путь» (110). А после второй Балканской войны Британия, дав возможность Турции вернуть некоторые потерянные земли, еще более усилила оборону Проливов.

Балканы рассматривались как форпост для продвижения к важнейшим стратегическим точкам — черноморским Проливам Босфору и Дарданеллам. Овладение Проливами рассматривалось в качестве необходимого условия для обороны Черноморского побережья. В этой связи российскими военными стратегами разрабатывались планы по укреплению защитного геополитического пояса Российской империи. Это подразумевало усиление влияния на Балканах, прежде всего в Болгарии. Адмирал А. Д. Бубнов приводил в своих воспоминаниях беседу с Николаем II по поводу болгарского Бургаса осенью 1915 г.: «Болгарский порт этот имел значение огромной важности для Босфорской операции, горячим сторонником которой был Государь. Дело в том, что Бургас был единственным портом вблизи Босфора, где можно было высадить крупный десантный отряд, без коего наш Генеральный Штаб и в частности ген. Алексеев категорически не считал возможным предпринять операцию для завладения Босфором. Об этом порте давно уже велись секретные переговоры с Болгарией, которые, однако, были безуспешными, ибо Болгария требовала себе за выступление на нашей стороне и представление нам Бургаса Македонию, на что Сербия своего согласия ни за что давать не хотела, закрывая глаза на то, что мы именно во имя ее спасения вступили в эту тяжелую для нас войну. Эта черная неблагодарность, угрожающая лишить нас не только возможности решить нашу национальную проблему, но даже выиграть войну, глубоко опечалила и поразила Государя, заступничеству коего Сербия была обязана всем, и Государь теперь искал возможности обойтись без Бургаса для решения Босфорского вопроса» (111). Это наглядно иллюстрировало взаимосвязь проблемы Проливов и контроля на Балканах.

Определяя круг стратегических интересов Российской империи к началу Первой мировой, выдающийся представитель экономико-географического направления русской геополитической школы П. Савицкий исходил из того, что все главные ее сырьевые области (Донецкий и Керченский бассейны, Кутаисская губерния, Апшеронский полуостров и т. д.) расположены «амфитеатром» вокруг Черного моря. Отсюда прослеживалось экономическое и стратегическое тяготение к ним Константинополя, который Савицкий считал «крупнейшим русским портом», поскольку в его гавань ежегодно заходило русских торговых судов гораздо больше, чем в любой русский порт (112).

Петр Николаевич Савицкий.

Здесь вполне определенно прослеживалось влияние славянофильской традиции, которая рассматривала черноморское направление и борьбу за Проливы как стратегически приоритетное для России. Как отмечал эпигон позднего славянофильства Н.Я. Данилевский: «Одно Черное море в состоянии дать России силу и влияние на морях» (113). Подразумевалось, что это даст и определенное влияние на страны Востока. А защитить уязвимую южную границу, с точки зрения этого направления отечественной геополитики, могло одно — присоединение Константинополя с последующим превращением его в столицу Всеславянской Федерации или же, как предлагал неославянофил К.Н. Леонтьев, — в административную столицу Российской империи. Стратегически это значительно сократило бы пограничную линию, обезопасив наше южное направление.

Такой подход не был лишен и вполне практических оснований. Одной из официальных целей Российской империи в Первой мировой войне ставилось «водружение креста на Святую Софию». А в меморандуме российского МИД от 4 марта 1915 г. в числе изложенных официальных требований в связи с Оттоманским наследством указывался, наряду с прочими европейскими владениями Турции, и Константинополь (114). Овладение им обеспечило бы навсегда свободный проход через Проливы.

Некоторые исследователи полагают, что от этой идеи необходимо было отказаться, чтобы удержать Турцию от вступления в войну на стороне врагов России, а также что «обладание Проливами было нужно для увеличения прибылей экспорта зерна и других видов сырья, то есть компрадорской прослойке русской буржуазии» (115). На основании этого делаются выводы об империалистических, то есть выходящих за пределы самообороны и защиты собственных геополитических интересов, целях Российской империи в Первой мировой войне. При этом не учитывается то обстоятельство, что у Турции в преддверии войны разыгрались империалистические реваншистские аппетиты: она хотела заполучить Закавказье, Кавказ и вовлечь в сферу своего влияния мусульманские регионы Поволжья.

Геополитическое и военно-стратегическое значение Проливов для России сложно переоценить. Министр иностранных дел России С. Д. Сазонов по этому поводу отмечал: «Проливы в руках сильного государства — это значит полное подчинение всего экономического развития юга России этому государству… Тот, кто владеет Проливами, получит в свои руки не только ключи от морей Средиземного и Черного, — он будет иметь ключи для поступательного движения в Малую Азию и для гегемонии на Балканах» (116). Таким образом, обладатели этих «ключей» могли открыть двери врагам России или же запереть ее флот! Особенно ярко это будет проиллюстрировано в годы Второй мировой войны, когда история повторится, и снова прогерманская Турция закроет Проливы для Советского Союза. Да и сегодня турецкие «ключи» от Черного, а когда-то Русского моря открывают вход в Черное море американским кораблям.

Таким образом, нельзя не учитывать и важнейший военно-политический фактор: обладание Проливами входило и входит в сферу интересов стран — геополитических противников России.

Накануне Первой мировой войны эти территории входили в сферы интересов главных ее застрельщиков — Англии и Германии. Главную угрозу в этом направлении для России, по мнению П.Н. Савицкого, представляла Германия, которая, угрожая из Константинополя, могла бы «повторить попытку Крымской войны» (117). «Окончательное водворение Германии на Босфоре и Дарданеллах было бы равнозначно смертному приговору России», — отмечал С. Сазонов (118).

Англия же со времен «Большой игры»[34] не могла допустить закрепления России на Проливах, поскольку это превратило бы ее не только в крупнейшую средиземноморскую, но и мировую державу. Кроме того, в планетарных проектах британской геополитической школы, душой которой был X. Маккиндер, Россия представляла «сердце мира», «осевое государство», «срединную землю», по которой проходила «географическая ось истории» (119). В этой связи им была выведена знаменитая формула: «Кто контролирует Хартленд, тот командует Мировым островом (то есть Евразией и Африкой); кто контролирует Мировой остров, тот командует миром» (120). А подступиться к этому миру можно было и со стороны Черного моря и Кавказа.

Англия сумела использовать Балканский вопрос для решения одной из главных своих задач в войне: ослабления своих геополитических конкурентов — Германии и России — через стравливание их друг с другом. Ловко воспользовавшись фактом пребывания немецкого генерала О. Лимана фон Сандерса в Константинополе, британская дипломатия помогала Германии упрочить свои позиции в Турции, одновременно подталкивая Россию к решительным действиям, намекая на свою поддержку (121). По этому поводу Сазонов отмечал в «Воспоминаниях»: «Все практическое значение военной миссии генерала Лимана фон Сандерса сводилось для нас к тому, что если у кого-либо в России еще были сомнения относительно истинных целей германской политики на Ближнем Востоке, то обстановка, в которой была задумана и приведена в исполнение означенная миссия, положила конец всяким неясностям и недоразумениям» (122). А в 1915 г. Англия по инициативе У. Черчилля сама предприняла попытку захватить Дарданеллы.

Отто Лиман фон Сандерс и Мустафа Кемаль.

Говоря о стратегическом значении Проливов, стоит подчеркнуть, что овладение ими обеспечило бы более эффективное транспортное сообщение участников Антанты через черноморские порты, что подняло бы боеспособность русской армии и способствовало бы скорейшей победе над Германией.

Николай II и король Великобритании Георг V.

Кроме того, понятие «стратегические интересы» страны включает в себя и экономические цели. В свое время выдающийся российский геополитик А. А. Свечин подчеркивал, что экономические задачи — часть стратегии государства в войне, «каждое государство, чтобы не быть застигнутым врасплох, уже в мирное время стремится установить у себя известное согласование между своим хозяйственным развитием и экономическими предпосылками успешного ведения войны» (123). Экономическое значение Проливов накануне войны сложно переоценить. В отчете вице-директора канцелярии МИД России Н. Базили «О целях наших на Проливах», составленном им накануне войны, указывалось, что через Проливы шло 60–70 % экспорта российского хлеба и порядка 34 % всего вывоза из России (124).

Таким образом, овладение Проливами имело решающее стратегическое влияние на исход всей войны. Нахождение Проливов под контролем «Четверного союза» представляло серьезную опасность для национальной безопасности Российской империи.

Анализируя стратегическую целесообразность войны России в блоке с Англией против Германии, российские геополитики подробно изучали опыт своих западных коллег (работы Ф. Ратцеля, Р. Челлена, А.Т. Мэхэна, Дж. Стронга, В. Уайта). Им было известно, что главным противником на пути к мировому господству Англия считает Российскую империю (125). Об этом красноречиво свидетельствовало стремление первой заблокировать подступы России к Черному морю со стороны Кавказа. Наши военные стратеги были осведомлены о планах американского геополитика А.Т. Мэхэна по созданию на территории Малой Азии и Месопотамии зависимого от Англии буферного государства, которое плотно бы закрыло выход России к Средиземному морю и Индийскому океану (126). Не могла пройти незамеченной и истерическая кампания английских СМИ, которая велась с момента достижения Российской империей своих естественных границ и усилилась накануне Первой мировой войны, по поводу казаков, которые норовят пересечь Памир и покуситься на жемчужину британской короны — Индию. Помнили наши геополитики и о позиции Англии в преддверии и в ходе Русско-японской войны. Когда по итогам подписания договора с Пекином в 1898 г. Россия получила выход к теплым тихоокеанским морям, англичане восприняли это как непосредственную угрозу своим интересам в юго-восточном Китае и с моря — Индии. Тогда британские СМИ ввели в оборот образ «русского медведя, сползающего к Желтому морю со своих сибирских ледников».

Накал англо-русских геополитических противоречий был столь высок, что многие аналитики говорили о возможности столкновения (127).

Отечественным геополитикам была хорошо знакома стратегия англосаксов — не допускать преобладания на европейском континенте какой-либо державы. Российские геостратеги были осведомлены и о политике «колец Анаконды», сводящейся к уничтожению морских сил континентальных соперников и запиранию их на материке. Поэтому адекватно оценивали роль Англии, которая стремилась как можно плотнее забаррикадировать наш государственный фронт от устья Дуная до устья Амура.

Определяя причиной войны империалистическое соперничество Англии и Германии, А. К. Байов подчеркивал, что наиболее заинтересованной в войне являлась Англия, для которой был очень важен русский рынок: «Экономическое соперничество Англии и Франции, с одной стороны, и Германии — с другой, соперничество, на пути которого все преимущества были на стороне Германии, неминуемо должно было привести к войне, и эта война была наиболее необходима, а поэтому и наиболее желательна для Англии» (128). Военный стратег выявлял геоисторические корни английской политики противодействия сильным конкурентам, ведь в ходе Первой мировой войны она делала все, чтобы помешать России войти в число государств-победителей и стать самой сильной державой Евразии, а возможно, и мира (129). Многие геополитики подчеркивали, что антироссийские действия англичан проявлялись не только в нажиме на союзнические обязательства России, которые та свято исполняла, но и в оказании финансовой помощи российским либералам в организации Февральского переворота, повлекшего за собой развал империи. В частности, такие позиции разделял выдающийся военный ученый, бывший профессор Академии Генштаба Н. Головин.

Таким образом, именно на Англию российские геополитики возлагали ответственность за развязывание Первой мировой войны, целью которой являлось подавление Германии как главного конкурента в Европейском регионе и на Атлантике, как в свое время являлось подавление активности России на Тихом океане (130). Впоследствии анализируя итоги войны, А. К. Байов верно указал, что, стравив мощные державы, Германию и Россию, Англия, следуя вековой геополитической тактике загребать жар другими руками, пострадала от инициированной ею войны меньше остальных участников, при этом выиграв значительно больше (131).

Включение остальных государств Европы в этот конфликт обеспечило бы Англии скорейший желаемый результат при меньших экономических потерях. Известна была и «директива» английского Генштаба, согласно которой три четверти всей тяжести войны на суше против Германии возлагались на Россию (132). Как заметил министр иностранных дел Британии сэр Эдуард Грэй, для континентальных стран, таких как Россия и Германия, поражение на море не является катастрофическим. А для того, чтобы поражение было серьезным, нужна континентальная война между континентальными противниками (133).

Русская конница с копьями. Восточный фронт, 1915 г.

В феврале 1914 г., перед самым началом катастрофы, бывший министр внутренних дел в правительстве С.Ю. Витте, член Государственного совета П.Н. Дурново в записке на имя Государя представил свой военно-стратегический прогноз перспектив участия России в войне в блоке с Англией, прогноз, которому суждено сбыться: «Любые жертвы и основное бремя войны, которое падет на нас, и уготованная России роль тарана, пробивающего брешь в толще немецкой обороны, будут напрасными. Ибо мы воюем на стороне нашего геополитического противника — Великобритании, которая не допустит никаких серьезных обретений» (134).

Итак, вывод отечественной научной геополитической мысли накануне Первой мировой войны был однозначен — «английский способ» решения германского вопроса губителен для России.

Немаловажным аспектом при анализе державных задач России в войне, нашедшим отклик в исследованиях отечественных геополитиков, являлась оценка соотношения интересов Российского государства и принятых им союзнических обязательств. Большинство аналитиков полагало, что, выполняя свой долг перед союзниками, истекая кровью, Россия сама приносила себя в жертву игре своих империалистических друзей по Антанте. Так, спасая Францию от разгрома, Россия уже в 1914 г. в Восточной Пруссии потеряла убитыми и ранеными около 500 тыс. солдат и офицеров.

В отчете Кружка по изучению Первой мировой войны при историко-философском отделении Русского народного университета в Праге были приведены следующие сведения: «Бросая в Восточную Пруссию в трагический для Франции момент две русские армии, до их окончательного сосредоточения и готовности к бою, Верховное русское командование исходило из интересов общих, жертвуя интересами русскими во имя спасения Франции. Русские армии терпели страшные поражения, тем не менее варшавская операция считается образцом маневренного искусства русских полководцев, на котором, несомненно, будут воспитываться будущие военные деятели. Лодзинская операция стоила немцам колоссальных жертв, не дав реальных результатов. Наконец, германцы, сосредоточив против нас 2/3 своих сил, хотели нам устроить севернее Полесья „Седан“, но эта операция им не удалась» (135).

Не могло пройти незамеченным от взгляда военных геополитиков, что, требуя от России выполнения союзнического долга, бросая ее армию на самые опасные участки фронта, друзья по Антанте не спешили выполнять свои обязательства, а то и вовсе отказывались. В 1915 г., когда России как никогда нужна была помощь, союзники отказались начать наступление на Западном фронте, дав противнику занять Галицию, Польшу, Литву, часть Белоруссии и Латвии. Пока русская армия несла колоссальные потери, Англия и Франция перестраивали свою промышленность на военный лад и копили силы. В итоге территориальные потери в 1915 г. стали поводом для расшатывания общественного мнения в стране, для подготовки идеологической почвы к последующему Февральскому перевороту.

Кайзер Вильгельм II и император Николай II обменялись мундирами.

Геополитический анализ потенциала пространственно-силовых взаимоотношений России и Германии показывал стратегическую целесообразность союза этих двух крупнейших государств Евразии. Многие военные геополитики в начале XX в. в качестве альтернативы предлагали создание конфедерации континентальной России и Германии с подключением Франции, возможно, Австрии и Италии с целью вытеснения англосаксов из Старого Света[35].

Ради сохранения русско-германской дружбы многие геополитики славянофильской направленности призывали частично отречься от панславянских интересов, если Германия откажется от политики продвижения на восток и юго-запад (136). Такой союз считался возможным, поскольку учитывалась двойственная геополитическая природа Германии, которая имеет «как бы два лика: один смотрит на океан, другой — на континент» (137). Этим обусловливалась двойственность ее геостратегии: «Drang nach Osten» или «Zukunft liegt an der See»[36]. Таким образом, устремление геополитической активности Германии на колониально-заморское расширение делало ее естественным союзником России против Океанической империи.

В 1916 г. П.Н. Савицкий отмечал, что даже «направленность войны против России не уничтожает того обстоятельства, что, при известных условиях, идея империалистической Германии гораздо более совместима в мире с идеей империалистической России, чем с идеей империалистической Англии» (138). Именно на таких позициях изначально стоял Вильгельм II. Анализируя причины войны, многие русские военные стратеги считали, что у России и Германии не было геополитических и геоэкономических противоречий, которые могли бы объективно стать предпосылками войны: в странах Дальнего Востока, Средней Азии, Персии и на Ближнем Востоке главным конкурентом России была не Германия, а Англия. «Очевидно, что России, с точки зрения материальных интересов, война с Германией была не нужна», — делал вывод генерал Байов (139).

А.Е. Вандам верно отмечал: «Едва только закончена была тихоокеанская трагедия наша, как с быстротой фокусника, надев на себя маску приветливости и дружелюбия, Англия сейчас же подхватила нас под руку и повлекла из Портсмута в Алхезирас, чтобы, начав с этого пункта, общими усилиями теснить Германию из Атлантического океана и постепенно отбрасывать ее к востоку, в сферу интересов России» (140).

Договор с Англией 1907 г. и последующая интеграция России в Антанту рассматривались российскими военными стратегами как путь к предательству национальных и государственных интересов. В 1907 г. А.Е. Снесарев публично заявил, что, подписав конвенцию с Англией, Россия «окончательно признала Афганистан находящимся вне сферы русского влияния» (141).

До сих пор многие аналитики полагают, если бы Россия в свое время, в 90-е гг. XIX в., заключила бы стратегический союз с Германией, то «к 1914 году Британской империи, вполне возможно, уже могло бы не существовать», вся британская геополитическая конструкция рухнула бы (142).

Однако еще во времена прорусски ориентированного Отто фон Бисмарка, полагавшего, что «на Востоке у нас (Германии. — Прим. А. М.) врагов нет», в Германии имелось мощное шовинистическое пангерманистское лобби, настроенное против России, выступавшее за ее расчленение. Ярким выразителем подобных идей был немецкий философ Эдуард Гартман, который в конце 80-х гг. позапрошлого столетия опубликовал статью «Россия в Европе» в журнале «Die Gegenwart», в которой изложил свое видение геополитической судьбы для России: «Финляндия была бы отдана Швеции, Бессарабия — Румынии, Эстляндия, Лифляндия и Курляндия вместе с Ковенской и Виленской губерниями преобразованы были бы в самостоятельное Балтийское королевство, а речная область Днепра и Прута — в королевство Киевское. Швеция и Балтийское королевство получили бы гарантию их существования от Германии, а Румыния и королевство Киевское — от Австрии и вступили бы с этими государствами в военный союз, при котором их армии были бы в случае войны подчинены командованию стран-гарантов. В Польше снова вступили бы в силу права собственности раздела 1795 г. с использованием стратегически целесообразных границ. На Балканском полуострове у Австрии были бы развязаны руки» (143). Надо отметить, что подобные настроения бытовали еще в Пруссии во времена Крымской войны среди господствующих кругов.

В 1899 г. известный политический деятель кайзеровской Германии Б. фон Бюлов (впоследствии ставший канцлером) в своих записках четко выразил эти настроения и аппетиты зарвавшейся немецкой буржуазии: «В будущей войне мы должны оттеснить Россию от Понта Евксинского и Балтийского моря. От двух морей, которые дали ей положение великой державы. Мы должны на 30 лет, как минимум, уничтожить ее экономические позиции, разбомбить ее побережья» (144).

Бернгард фон Бюлов, рейхсканцлер Германской империи с 1900 по 1909 г.

Наконец в 1914 г. кайзеру Вильгельму II был предоставлен меморандум Класса-Гутенберга, в котором содержались предложения по зачистке от русского, туземного населения Прибалтики, Польши, Белоруссии и Великороссии к западу от линии Петроград — Смоленск, а «освобожденные» территории заселить немцами (145). В этом же году в заявлении Пангерманского союза — идеологического центра немецкого шовинизма предлагалось отбросить Россию к границам допетровской Московии, а профессор Кенигсбергского университета Ф. Лациус писал о «немецких городах» Новгороде и Могилеве и помещал Петроград в глубину «восточного пространства» рейха. Шло полным ходом создание планов «заселения, колонизации и германизации Восточной Германии» (146).

В это время в кругах немецкой пангерманистской интеллигенции разрабатывались геополитические проекты «Mitteleuropa» — Срединной Европы, или Срединной Империи, которая должна воссоздать контуры империи Карла Великого, объединившись под началом Германии, а затем развиться до «естественных границ». Известный немецкий геополитик и по совместительству депутат рейхстага Ф. Науманн, развивая идеи шведского пангерманиста Р. Челлена, раздвинул границы «Mitteleuropa» от Балтики до Черного моря, включив в их пределы Прибалтику и Балканы (147). Эту геополитическую химеру, прототип современного ЕС, С.Д. Сазонов метко окрестил «стремящимся к мировому господству» «Берлинским халифатом» (148).

Немецкой военщиной были взяты на вооружение старые идеи географа и геополитика Ф. Ратцеля, согласно которым естественная граница великой державы должна замыкать пространство в 5 млн кв. км (149). Политическая же граница Германии к началу XX в. опоясывала 1 млн кв. км, не считая колоний. Это «биологически ненормальное» проведение границы ущемляло «жизненные функции» государства. Поэтому тяга врастания в естественные пространства, по мнению немецких геополитиков, была закономерна, но «удовлетворена она может быть лишь в рамках континента» (149). Используя понятие «естественные границы» Германии, немецкие геополитики в 1915 г. прочерчивали их по Уралу (150).

В этой связи русская зарубежная военная историография полностью возлагала ответственность за развязывание войны на Германию.

Итак, в нашей Высшей Стратегии накануне общеевропейской трагедии было отчетливое понимание того, что грядущая Первая мировая «несвоевременная и ненужная», «усердно навязываемая нам англичанами» и развязанная Германией война может поставить Россию в крайне невыгодное положение в дальнейшем. При этом подчеркивалось, что характер войны со стороны России был вынужденный, оборонительный. Расценивая Первую мировую войну как империалистическую, в основе которой лежат противоречия между Англией и Германией, представители русской геополитической школы подчеркивали, что наша страна и ее сферы влияния (Балканы, Причерноморье, регион Проливов, Балтика) как объект геополитических интересов основных застрельщиков была втянута в зону их интересов. Цели империалистических держав по обе стороны баррикад — и «союзников», и противников — в отношении нашей страны парадоксальным образом совпадали: оттеснение России от Балтийского и Черного морей и Проливов, отторжение Кавказа. Сегодня эти силовые линии, выстраиваемые США и их друзьями, вновь пытаются оттеснить Россию вглубь континента — в тундру.

При этом державные задачи нашей страны в оценке военных аналитиков и геополитиков того времени в Первой мировой войне были оборонительными. Империалистических целей у Российской империи того времени большинство геополитиков не усматривало.

О научной обоснованности выводов отечественной геополитики свидетельствует их соответствие дальнейшей политической практике.

Пророческими оказались предсказания Дурново в той самой записке на имя Николая II. Анализируя последствия возможных военных неудач, он обрисовал сценарий поэтапного крушения империи: сначала начнется критика правительства и министров со стороны Государственной Думы, это вызовет в обществе революционные выступления, а «всякое революционное движение неизбежно выродится в социалистическое»; армия будет деморализована, а законодательные учреждения и лишенные действительного авторитета оппозиционно-интеллигентные партии будут не в силах сдержать ими же поднятые народные массы. В итоге, «по глубокому убеждению, основанному на тщательном многолетнем изучении всех современных противогосударственных течений, в побежденной стране неминуемо разразится социальная революция» (151).

Еще одним страшным последствием этой войны для России, по мнению наших геополитиков, могло быть ее возобновление. Так, А.Е. Вандам в 1913, П.Н. Савицкий в 1919 г. предвидели Вторую мировую войну.

Как отмечал А.Е. Вандам, «потеряв колонии, не имея возможности существовать средствами собственной территории, немцы проведут наступление против России» (152). В случае победы над Германией на континенте усилится Россия, тогда Англия будет реализовывать принцип «баланса сил» против России, «приступит к образованию против нас коалиции с целью постепенного оттеснения нас не только от Балтийского и Черного морей, но и со стороны Кавказа и насыщаемого сейчас ярым ненавистником России, доктором Морисом, англосаксонскими идеями Китая» (153). Как четко в этом научном военно-стратегическом прогнозе обрисованы планы антантовских интервентов в годы Гражданской войны!

По окончании Первой мировой войны, исследуя феномен Российской империи в складывающихся условиях нового Версальского миропорядка, российские геополитики не могли не обратить внимания на Германию, выброшенную, как и Россия, за борт с корабля мировых держав решениями Парижской мирной конференции. Критикуя такой вердикт, П.Н. Савицкий пророчески заметил, что страны — участники этого «международного судилища» «горестно ошибутся в своих ожиданиях и в исторической перспективе уготовят себе несколько смешное положение» (154). Кроме похожего униженного состояния эти две страны сближало такое историческое свойство государственности, как великодержавность, существо которого заключается, по мнению Петра Николаевича, в том, «что они остаются великодержавными при всех поворотах своей истории» (155). А это означало, что центростремительные силы снова проявятся в государственном организме и возродят империю.

В 1919 г., предвидя угрозу расширения Германии в восточном направлении за счет территории России, П.Н. Савицкий разработал превентивный геостратегический план «континентальных гарантий и океанического равновесия», в соответствии с которым, во-первых, Россия (при этом не имело значения — со стороны белых или красных) должна заключить с Германией «соглашение расчета», по которому первая получает гарантии от покушения на нее Германии, заключающиеся в возможности «полного осуществления славянской идеи», а именно: «в укреплении западных и юго-западных славянских государств и союзе с ними России, усилении ее влияния на Балканах и в ненемецких областях бывшей Австро-Венгрии» (156). Взамен Россия должна отказаться от интересов в Европе западнее линии Познань — Богемские горы — Триест, в результате чего Германия «бескровно добьется преобладания» в Западной Европе (157). Савицкий полагал, что в этом случае Германия может обойтись без войны, создав под своей эгидой вместе с «континентальными странами крайнего Запада и их колониями» (фактически навязав) «западноевропейский таможенный союз», в рамках которого протекционистская политика Франции и Италии была бы ликвидирована, а Германия получила бы доступ к «линии океана, более близкой ко многим центрам ее хозяйственной жизни, чем Любек и Гамбург» (157).

Во-вторых, для устойчивости системы «континентальных гарантий» необходимо ее подкрепить «океаническим равновесием», а именно поддержкой России Англией, ибо «одоление Германии над одной из этих сторон грозило бы повлечь установление всеевропейской, если не всемирной гегемонии Германии» (158).

Такой утопичный проект по реализации континентальных панславянской и пангерманской идей именно при посредничестве «океанической» Британии в основе своей имел очень важное рациональное практическое военно-стратегическое начало. Это идея о необходимости заключения соглашения между двумя аутсайдерами мировой политики. Савицкий был уверен, что «народы российский и германский совместно оказались побежденными, весьма вероятно, только для того, чтобы в следующий момент совместно же оказаться победителями» (158).

Значение этой концепции наиболее четко проявляется в сравнении с геополитическими планами англосаксонских и немецких геополитиков межвоенного периода.

Так, в 1919 г. классик англосаксонской геополитики X. Маккиндер указывал на то, что возможный союз Германии и России может парализовать англосаксонскую политику «Анаконды» (159). Интересно, что к аналогичным выводам позже придут представители немецкой геополитической школы. Идея о военно-стратегической целесообразности континентального единства СССР и Германии была очевидна и для известнейшего геополитика третьего рейха К. Хаусхофера, который даже в 1940 г. выступал за создание континентального блока по оси «Берлин — Москва — Токио», охватывающего пространство от Балтийского и Черного морей до Тихого океана. К. Хаусхофер считал, что «обширнейшее германо-русско-восточноазиатское единство — то, против чего бессильны любые, даже объединенные британские и американские блокирующие акции…» (160).

Контрстратегия данной геополитической линии должна была заключаться в создании между Россией и Германией разделительного «срединного пояса» из государств Восточной Европы. Как известно, такой подход нашел отражение и в «14 пунктах» В. Вильсона, и в политической практике — в принципах организации Версальско-Вашингтонского миропорядка.

Как показывает исторический опыт, научная геополитика (или военная статистика, высшая стратегия) должна лежать в основе государственной внешней и внутренней политики. Пренебрежение выводами первой может привести к катастрофическим результатам.