10.2. Швейцария

Швейцария еще со времен Венского конгресса 1814–1815 гг. имела официальный статус нейтрального государства, гарантированный всеми великими державами. Правда, чего стоили эти гарантии, которые в любой момент могли превратиться в пресловутый «клочок бумаги», уже в первые дни войны показал печальный опыт двух других нейтральных государств — Бельгии и Люксембурга. Поэтому хотя декларацией от 3 августа 1914 г. швейцарское правительство заявило о своем намерении сохранять нейтралитет, одновременно в условиях вторжения германских войск в Бельгию швейцарцы провели всеобщую мобилизацию, начавшуюся еще 1 августа, в день национального праздника, и приступили к строительству пограничных укреплений и минированию горных проходов. Известный генерал Ульрих Вилле прекрасно понимал, на что способны швейцарские вооруженные силы. Он указывал позже в своем докладе парламенту, что при всей слаженности проведенной мобилизации не следует забывать, что «решение о ней было принято заранее и что ей не помешало вражеское нападение» (871). Мобилизация позволила поставить под ружье около 250 тыс. человек в строевых и 200 тыс. человек — во вспомогательных частях. Это была по тем временам внушительная военная сила, учитывая традиционно высокий профессионализм швейцарских военных. С другой стороны, техническое оснащение швейцарской армии уступало ведущим армиям той поры.

В период войны стратегическое планирование швейцарской армии развивалось по двум направлениям. С одной стороны, предлагалось основное внимание уделять охране границ и в частности участкам наиболее вероятного вторжения. Наиболее боеспособные части концентрировались в регионе Юра (872). С другой стороны, развивались планы укрепления горных местностей, прежде всего массива Сен-Готард, а также укрепленного района Сент-Морис в кантоне Вале, который предназначался для обороны от возможного вторжения французов с запада и итальянцев с юга (873).

Острым оказался вопрос о главнокомандующем. Основным и практически единственным претендентом на этот пост был уже упомянутый генерал Вилле. Он был, несомненно, военным профессионалом, отличался авторитарным складом ума и активно модернизировал швейцарскую армию. Но в романской части Швейцарии он слыл германофилом и приверженцем прусских военных порядков. С точки же зрения «романдийцев» на этот пост лучше всего подходил аристократ из Граубюндена Теофил фон Шпрехер (874). Только его добровольный отказ от претензий на пост главнокомандующего позволил избежать острого конфликта именно в тот момент, когда стране необходимо было продемонстрировать свое единство. После голосования в парламенте эту должность получил Вилле, заручившийся поддержкой 122 из 185 депутатов. Фон Шпрехера же назначили начальником Генерального штаба.

Война оказала большое влияние на политическое развитие страны. Самое главное, возникла угроза национальному единству Швейцарии. Территориально символическую границу, обозначавшую культурные противоречия между немецкоязычной и франкоговорящей частями Германии, называли «картофельным рвом»[119]. Он проходил по реке Зане. Конфликты между могущественными соседями всегда становились для Швейцарии «пробой на разрыв». Вот и теперь немецкоязычные швейцарцы, составлявшие примерно 70 % населения, в основном симпатизировали Германии, а франкофоны — Франции. Последние открыто солидаризировались с Бельгией, нейтралитет которой был растоптан немцами. Французский писатель-пацифист Ромен Роллан, проведший в Швейцарии военные годы, к своему ужасу обнаружил, что мирные франко-швейцарцы за годы войны проявили себя еще большими французскими националистами, чем сами французы (875). Со своей стороны, немецкие швейцарцы обвиняли «романдийцев» в преднамеренном распространении выдумок, порожденных французской военной пропагандой. Особенно усердствовало «Немецко-швейцарское языковое объединение», являвшееся одной из ведущих германофильских организаций в Швейцарии. Его руководитель пастор Эдуард Блохер с 1915 г. стал и председателем организации «Голоса во время шторма» («Stimmen im Sturm»), занимавшейся откровенной прогерманской пропагандой. Другим борцом за «германство» стал Эмиль Гарро. Во время войны он писал Блохеру: «О, если бы только мы смогли освободиться от „романдийцев“ и стать пусть даже подданными Империи („Reichsdeutsch“)». Немного позже он добавил: «Выбросить их („романдийцев“) вон мы не можем, ведь уходя, они забрали бы с собой страну, хотя я искренне не понимаю, почему Швейцария обязательно должна исчезнуть в случае отделения от нее франкоязычной части» (цит. по: 876).

Особенно сложной была ситуация в прессе. Между германофилами и франкофонами началась настоящая газетная война. Противоборствующие стороны получали информацию из разных информационных агентств, и часто она была взаимоисключающей. Так, наименование французского агентства новостей «Гавас» стало в немецких кантонах Швейцарии символом лжи и пропаганды. На стороне франкофонов выделялся публицист из Женевы Вильям Фогт. Он выпустил отдельный памфлет, в котором обвинил всех без разбора немецких швейцарцев в «преклонении перед Пруссией». С другой стороны, германские агентства были не лучше — судя по их сообщениям, армии рейха одерживали победу за победой, — и так до окончательного поражения (877). После же реальных успехов армий Четверного союза на фронтах славословие в его адрес со стороны в общем-то спокойных и сдержанных швейцарцев вообще не знало границ. Так, например, в конце 1915 г. авторитетная «Нойе Цюрхер цайтунг» писала: «великое дело свершилось — от Остенде до Багдада широкой полосой пролегает огромная империя, которая в будущем, может быть весьма недалеком, еще прочнее сплотится в единую Четверную империю: Германию, Австро-Венгрию, Великую Болгарию и Оттоманскую Порту. В экономическом смысле этот новый союз государств захватит в свои руки гегемонию над Старым Светом» (878).

Впрочем, иногда раздавались трезвые, хотя и нетипичные для тогдашней Швейцарии голоса, которые с трудом пробивались к читающей публике. Так, после нападения Германии на Бельгию в «Нойе Цюрхер цайтунг» появилась статья видного публициста Эдуарда Фуэтера, выражавшая сочувствие Бельгии и Антанте в целом. Членом наблюдательного совета этого издания являлся профессор государственного, канонического и международного права университета в Цюрихе Макс Хубер, впоследствии ставший выдающимся дипломатом и председателем Международного Комитета Красного Креста. В ответ он резко раскритиковал Фуэтера в том смысле, что в такой сложной ситуации необходимо выдерживать подчеркнуто нейтральную позицию. Симпатизируя в целом Германии, Хубер все-таки осознавал, что «Нойе Цюрхер цайтунг» являлась тогда, пожалуй, единственной газетой, соединявшей немецкую и французскую части Швейцарии, и рисковать этим хрупким «мостиком» было бы просто преступно (879). Также и немецко-швейцарский писатель Конрад Фальке выпустил брошюру, в которой пытался убедить сограждан в необходимости «преодоления картофельного рва» («?berbr?ckung des R?stigrabens») (880).

Опаснее были германо-романские «недопонимания» в армии, командование которой чем дальше, тем меньше скрывало своих симпатии к Германии. Так, в своем письменном приказе еще от 15 сентября 1914 г. генерал Вилле высказал мнение о том, что «пока Центральные державы одерживают победы, нейтралитет страны можно сохранять, однако в случае, если перевес окажется на стороне Антанты, Швейцария едва ли будет в состоянии держаться в стороне, и ей придется втянуться во всеобщую войну» (881). Поэтому и граница с Германией была прикрыта войсками в наименьшей степени.

Когда по приказу Вилле командир бригады Риборди (родом из французской части кантона Вале) был замещен германоязычным Эмилем Зондерэггером из Аппенцеля (882), это вызвало неприятие среди солдат-франкофонов. Другой неприятный инцидент произошел в марте 1915 г. в двуязычном кантоне Фрибур, когда в народе распространились слухи о том, что швейцарское военное командование запретило якобы поездам, перевозящим интернированных французских солдат, останавливаться на территории этого кантона. Дело дошло до антигерманских демонстраций и оскорблений в адрес немецких профессоров, преподававших в университете Фрибура, а также немецко-швейцарских солдат (толпа на привокзальной площади обзывала их «грязными бошами») (883).

Но наибольший резонанс произвело так называемое дело полковников. С самого начала войны шеф швейцарской разведки Фридрих Мориц фон Ваттенвиль и полковник Карл Эгли снабжали военных атташе Германии и Австро-Венгрии разведывательными материалами исключительной ценности и секретности. В число таких материалов входили и дешифранты дипломатических депеш, раскодированные швейцарскими шифровальщиками. Это было грубым нарушением швейцарского нейтралитета. В декабре 1915 г. данный факт стал известен федеральному правительству. В стране, особенно в ее французской части, поднялась буря возмущения. Вилле, желая тихо замять дело, сместил обоих полковников с занимаемых постов. Но под давлением парламентариев, прессы и общественного мнения правительство 11 января 1916 г. назначило административное расследование. Предварительное следствие возглавил уже упомянутый Хубер. Для его совести это следствие стало огромным испытанием. С одной стороны, он видел, что все обвинения в адрес Ваттенвиля и Эгли абсолютно оправданны. Но Хубер не мог обнародовать источники своей информации и вынужден был дожидаться добровольного признания обвиняемых. Выбор был невелик — либо предать интересы государственной тайны, либо войти в конфликт с истиной и юстицией. Однако Хуберу все-таки удалось убедить полковника Эгли сделать частичное признание, после чего он мог спокойно продолжать следствие. 18 января Вилле против своего желания был вынужден отдать обоих офицеров под трибунал. Признавая их вину, главнокомандующий долго отказывался их осудить, мотивируя свою позицию заботой об имидже армии. В конечном итоге 28 февраля военный трибунал оправдал Ваттенвиля и Эгли, обязав, однако, военные власти наложить на них суровые меры дисциплинарного наказания. Вилле отдал полковников на 20 суток под строгий арест, а правительство уволило со службы. Во франкоязычной части Швейцарии мягкость наказания вызвала сильное разочарование, которое эхом отозвалось в прессе. Обыватели старались казаться примиренными, но их доверие к правительству было поколеблено, а к немецкоязычным швейцарцам вообще было сведено к минимуму. Социалисты были едины в критике армии и правящих кругов. Вскрылись и стали общественным достоянием глубокие противоречия между правительством и армейским руководством; на поверхность вышли неявные противоречия между регионами страны. Таким образом, проявились симптомы кризиса доверия в национальном масштабе. Это оживило общественную полемику среди интеллектуалов и политических деятелей о характере, сущности и пределах швейцарского нейтралитета в мировом конфликте, исход которого был еще очень туманным (884).

Подразделение швейцарской армии отрабатывает действия в обороне.

Война между тем продолжалась. Основным районом сосредоточения войск была граница с Францией. До поры до времени швейцарцы имели основание считать свои рубежи практически прикрытыми и не опасаться перенесения боевых действий на свою территорию. Но в феврале 1916 г. заработала на полную мощь «верденская мясорубка». Неудачи германских войск под Верденом принуждали их Верховное командование искать неординарные решения. Будучи проинформированными о прогерманских настроениях Вилле, французы опасались, что под его давлением политическое руководство Швейцарской конфедерации примет решение пропустить немцев через свою территорию. Но этого не произошло. В мае 1916 г. президент Конфедерации Камиль Декоппе, опасаясь нарушения Германией границ своей страны, официально запросил Париж о возможности заключения двусторонней военной конвенции. В связи с этим президент Франции Раймон Пуанкаре даже записал в своем дневнике о «прекрасном» отношении к французам в Швейцарии, даже немецкой (885). К ноябрю 1916 г. численность швейцарской армии заметно сократилась и составила 38 тыс. человек. Но на рубеже 1916–1917 гг. в связи с актуальной ситуацией на Западном фронте французское командование ввело в действие свой план «H» («Helv?tie»). В начале апреля 1917 г. в Берне состоялись тайные французско-швейцарские консультации. Начальник швейцарского Генштаба фон Шпрехер заверил французского партнера по переговорам, генерала Максима Вейгана, что германское наступление через Швейцарию маловероятно с учетом того, что неограниченная подводная война, которую начали немцы в Атлантике, а также Февральская революция и свержение царизма в России выглядели для Германии весьма обнадеживающе. Переговоры в Берне не привели ни к каким конкретным результатам, хотя и способствовали укреплению французско-швейцарского доверия (886).

Иначе выглядела ситуация на итальянской границе. После вступления Италии в войну на стороне Антанты в мае 1915 г. сюда было переброшено некоторое количество швейцарских войск. Именно здесь, в районе перевала Пассо Стельвио в Восточных Альпах, в ходе войны произошло больше всего инцидентов с пересечениями границы Швейцарии воюющими сторонами (около 1000 раз). Тут постоянно происходили столкновения между итальянскими и габсбургскими войсками. Однако в конце лета 1917 г. удалось все-таки заключить трехстороннее соглашение между Швейцарией, Италией и Австро-Венгрией, предполагавшее отсутствие боевых действий в непосредственной близости к швейцарской территории. К тому времени, после вступления в войну США в апреле того же 1917 г., военное давление на Швейцарию со стороны обеих воюющих коалиций резко упало.

В годы войны нейтральная Швейцария стала полем для мирных зондажей обеих воевавших коалиций и уникальным местом сбора разведывательной информации о противнике. Немецкий писатель Герман Гессе, который провел там военные годы, колоритно описал царившую в стране атмосферу. По его словам, люди жили «в мерзком переплетении политики, шпионажа, игр, подкупа и ухищрений спекуляции, замешанном так густо, что подобную концентрацию нелегко было отыскать на земле даже в те годы, в средоточии немецкой, нейтральной и неприятельской дипломатии». Гессе вспоминал, что этот альпийский оазис мира «в мгновение ока оказался перенаселен, и притом сплошь дипломатами, тайными агентами, шпионами, журналистами, скупщиками краденого и жуликами. Я жил среди послов и военщины, общался с людьми разных национальностей, в том числе и неприятельских, воздух вокруг меня являл собой одну огромную сеть шпионажа и антишпионажа, слежки, интриг, политического и приватного делячества…» (887). Сама же швейцарская дипломатия неоднократно на протяжении войны пыталась играть посредническую роль. Но эти попытки всякий раз заканчивались грандиозными скандалами и ставили страну перед лицом серьезных последствий. Приведем лишь два примера.

Первый из них связан со швейцарским посланником в Вашингтоне Паулем Риттером. В феврале 1917 г., уже после официального разрыва американо-германских дипломатических отношений, он пытался предотвратить объявление американцами войны Германии в связи с тем, что последняя начала неограниченную подводную войну. По поручению Берлина Риттер проинформировал госдепартамент в Вашингтоне о том, что Германия-де готова вступить в переговоры с США (888). В тот момент немцы уже готовились к тому, чтобы эвакуировать из Вашингтона свой дипломатический персонал и передать Швейцарии представительство своих интересов. Однако в день контакта с американскими дипломатами Риттер формально все еще представлял лишь интересы своей страны.

Вышло так, что Конфедерация опять встала на сторону Германии, нарушая тем самым принцип нейтралитета. Американцы решительно отклонили предложение Берлина о переговорах и передали всю информацию об этом в прессу. «Козлом отпущения» стал неловкий Риттер, в защиту которого госдепартамент не проронил ни слова, заняв формальную позицию (889).

Однако самое скандальное нарушение принципов нейтралитета было совершено федеральным советником Артуром Хоффманом в мае 1917 г. Руководя швейцарской дипломатией, он, опять-таки по просьбе Германии, решил прозондировать степень готовности революционной России к заключению сепаратного мира с Четверным союзом. Хоффман действовал на свой страх и риск, не проинформировав об этом остальных членов правительства. Предполагалось, что депутат Национального совета, председатель Социал-демократической партии Швейцарии (СДПШ) Роберт Гримм наладит контакты с членами Временного правительства в Петрограде. 27 мая из российской столицы Гримм запросил Хоффмана о германских условиях сепаратного мира. В ответной телеграмме Хоффман на основании переговоров с германскими «видными лицами» сообщил предварительные мирные условия Центральных держав (890). Однако случилось так, что эта депеша была перехвачена и опубликована в шведской социал-демократической газете (891). Разразился громкий скандал. Гримма выслали из России как агента германского правительства. Хоффман же оказался скомпрометирован, и, не дожидаясь, пока Федеральный совет исключит его из состава правительства, сам подал в отставку 18 июня (892). Таким образом, провозглашая на протяжении долгих столетий принцип нейтралитета, Швейцария не обладала реальным опытом «нейтральной дипломатии». Приведенные два примера подтверждают, что, оказываясь на международной арене с самостоятельными миссиями, швейцарцы так или иначе начинали склоняться на сторону Германии.

Ожесточенное противоборство между Германией и Антантой происходило и в сфере швейцарской экономики. Как известно, война потребовала огромного напряжения промышленности и всех ресурсов не только воевавших, но и нейтральных стран, соответственно с этим возросла в финансировании войны роль международного кредита. Хотя Швейцария относилась к странам-рантье второй величины, швейцарские «гномы» продолжали на всем протяжении войны кредитовать обе воюющие стороны, причем большая часть кредитных обязательств Германии выписывалась в марках.

Одним из рычагов, который беззастенчиво применялся Германией для получения швейцарских кредитов, было непосредственное давление путем угроз военного и экономического характера. Много ярких примеров такого метода получения кредитов можно найти в книге швейцарского экономистах. Бланкара (893). Так, в 1916 г. Германия заключила со Швейцарией компенсационный договор и при этом обязалась оплатить часть импорта своего угля экспортом определенных товаров (молочных продуктов, в частности сыра). Однако осуществление обещанных поставок германское правительство ставило в зависимость от предоставления ему широких кредитов. Более того, там, где немцы не имели конкурентов, они назначали на экспортируемые ими товары рваческие цены. Например, в октябре 1918 г. внутри Германии цена на сортовое железо составляла 200 марок за тонну. Швейцария же платила за импортируемое немецкое сортовое железо по 750 франков за тонну, то есть втридорога. 8 февраля 1917 г. в Германии был принят закон, ограничивавший право распоряжения заграничными авуарами, причем под эту категорию подводились не только краткосрочные активы, но и всякие иностранные ценные бумаги. Фирма, получившая из-за границы товары, не имела права употребить для их оплаты свои депозиты в заграничных банках без разрешения Рейхсбанка. На основании этого закона 22 мая 1917 г. последовало распоряжение рейхсканцлера Т. фон Бетман-Гольвега о передаче государству целого ряда швейцарских ценных бумаг, которые были использованы затем для получения займа (894).

Германия учредила в Швейцарии специальную валютную биржу (Devisenstellen), которая должна была путем любых махинаций поддерживать курс рейхсмарки (895). Марка стала предметом интенсивной спекуляции на швейцарских биржах, причем каждая одержанная Германией частная победа и каждый слух о близости мира вызывали повышение курса марки.

Отделение швейцарской армии проходит маршем через деревню.

В течение войны курс марки плавно понижался, сохранив еще в октябре 1918 г. свыше 60 % паритета на цюрихской бирже. Большие запасы золота давали Германии возможность в необходимый момент поддержать курс валюты при помощи желтого металла. Германия прибегала к валютной интервенции для поддержания курса марки не только тогда, когда обстоятельства складывались для него благоприятно, но и в тех случаях, когда надо было усилить влияние благоприятных факторов. Так, в конце 1917 и в начале 1918 г., когда курс марки поднимался благодаря поражению итальянцев при Капоретто и выходу России из войны, Германия не ослабила, а усилила интервенцию на швейцарских биржах, вследствие чего курс марки тогда достиг без малого 80 % паритета.

В экономическом давлении на Швейцарию от немцев не отставали и французы. Они ввели жесткий контроль поставок в страну продуктов питания и продукции промышленного производства. Этой цели служила созданная по настоянию Антанты организация «Soci?t? Suisse de surveillance ?conomique» («S.S.S.»), которую в Швейцарии иронично называли «Souverainet? Suisse suspendue» («приостановленный швейцарский суверенитет»). Поэтому с 1917 г. в Швейцарии пришлось ввести жесткое рационирование продовольствия (896). В целом за время войны продукты питания вздорожали вдвое.

Тяжким бременем на экономику страны легла четырехлетняя военная мобилизация. В период войны все боеспособное мужское население Швейцарии было обязано нести военную службу на границах. Военная повинность не компенсировалась в денежной форме, что впоследствии приводило к окончательной потере работы. Государство прибегло к введению ряда военных налогов. Один из них был введен в июне 1915 г., правда, с согласия народа. Летом 1916 г. налогом были обложены прибыли промышленности. Ощущался дефицит промышленного сырья, росла безработица. Всеобщее недовольство вылилось в забастовки. Из-за них к концу войны швейцарская армия снизила количество призванных в свои ряды до 12,5 тыс. человек.

Другим дестабилизирующим фактором стало присутствие в стране целого ряда ведущих деятелей европейского революционного и социалистического движения, вынужденных бежать из воюющих стран и нашедших убежище в Швейцарии. Местные же социал-демократы, следуя общеевропейской тенденции, в начале войны выступили с патриотическими лозунгами. Правый социал-демократ Герман Грейлих, выступая в парламенте от имени всей фракции СДПШ, заявил, что она будет голосовать за мобилизацию для охраны нейтралитета и за чрезвычайные полномочия военных властей. Грейлиху же принадлежали слова: «Классовая борьба пока прекращается. Мы должны ее спрятать в угол» (цит. по: 897). В годы войны в СДПШ шла борьба между представителями радикального и умеренного направлений. До организационного разрыва дело не дошло, и в этом значительная заслуга принадлежала председателю партии Гримму. Он придерживался центристских взглядов и «цементировал» партию силой личного авторитета, который был высок и в международном социалистическом движении. Гримм был председателем Циммервальдской (1915) и Кинтальской (1916) международных социалистических конференций, официальным лидером Циммервальдского объединения. Он сыграл важную роль в подготовке и проведении в апреле 1915 г. в Берне международной конференции пролетарской молодежи (898). Левое крыло СДПШ во главе с Фридрихом Платтеном группировалось вокруг цюрихской организации партии. Оно находилось под сильным идейным воздействием лидера российских большевиков В.И. Ульянова (Ленина), жившего в Швейцарии с сентября 1914 по март 1917 г. В начале войны левые оставались на позициях пацифизма и выступали (впрочем, весьма нерешительно) против центристского руководства Гримма. 7 января 1917 г. он провел через ЦК СДПШ решение об отсрочке на неопределенное время чрезвычайного съезда этой партии, насчитывавшей более 30 тыс. человек. Съезд состоялся в Берне лишь летом 1917 г., и левые на нем выступили против предоставления армии новых кредитов. Октябрьский переворот в России пробудил среди швейцарских рабочих надежды на возможность революционно-насильственного создания более справедливого общественного устройства. Одновременно бюргерство и армейское командование резко выступило против любых социально-революционных перемен. 17 ноября 1917 г. в Цюрихе произошли первые крупные столкновения между рабочими и армией, 4 человека были убиты и около 100 ранено (899).

В январе 1918 г. левые силы обвинили правительство в стремлении превратить Швейцарию «в одну большую тюрьму». 4 февраля в городе Ольтен, юго-западнее Цюриха, был создан так называемый Ольтенский комитет с участием представителей СДПШ и профсоюзов. В стране возник своего рода «теневой кабинет», руководители которого грозили всеобщей забастовкой. 30 сентября 2 тыс. служащих цюрихских банков, недовольные своей заработной платой и отсутствием собственного профсоюза, призвали к генеральной стачке. Правительство кантона обратилось за помощью к армии, руководству которой уже давно не терпелось подавить революционное движение. Так, Вилле еще в июле цинично заявлял: «Пусть начинается стачка! Она даст нам возможность загнать этот сброд обратно в его берлогу» (900). 7 ноября в Цюрих были передислоцированы четыре пехотные и четыре кавалерийские дивизии под общим командованием уже упомянутого полковника Зондерэггера. По призыву «Ольтенского комитета» 11 ноября, в день окончания мировой войны, в стране началась всеобщая забастовка. Бастующие требовали введения 48-часовой рабочей недели, пособий для инвалидов труда, пропорционального представительства в парламенте, предоставления избирательных прав женщинам, демократизации армии, погашения государственных долгов за счет имущих, выступали против антисоветской политики швейцарского правительства. Последнее обстоятельство послужило поводом к тому, что официальный Берн обвинил дипломатическую миссию РСФСР в подстрекательстве к этой стачке и в ее субсидировании. «По совету» победивших в мировой войне держав Антанты, швейцарцы выслали советских дипломатов из страны под вооруженным конвоем (901). Однако впоследствии, в 1919 г., цюрихский судебный процесс членов «Ольтенского комитета» установил непричастность советской миссии к забастовке (902). Против 250 тыс. забастовщиков были брошены 100 тыс. солдат. Воспользовавшись заключением Компьенского перемирия стран Антанты с Германией, Вилле снял с приграничной полосы ряд воинских частей, «не зараженных революцией», и перебросил их в индустриальные районы. Пролилась кровь… Под давлением правых социал-демократов, входивших в стачечный комитет, в ночь с 14 на 15 ноября стачка была прекращена (903).

Тем не менее после этой забастовки в стране обозначились первые социальные успехи: серьезно повысились зарплаты, сократилась продолжительность рабочего дня, была установлена 48-часовая рабочая неделя на промышленных предприятиях. Рабочие организации в целом приобрели репутацию структур, с которыми следует считаться. В соответствии с одним из требований «Ольтенского комитета», в октябре 1919 г. была введена пропорциональная избирательная система, облегчившая представителям левых партий доступ в парламент.