Глава 4 Балканский узел противоречий великих держав

В начале XX в. Балканы продолжали оставаться ареной ожесточенной борьбы великих держав за сферы влияния. Здесь происходила фундаментальная перестройка прежней политической конструкции вследствие кризиса двух полиэтничных империй (Османской и Габсбургской), на границах которых усиливались малые национальные государства. Это не только усложняло международные отношения в регионе и придавало им многогранность, но и свидетельствовало о возникновении новых тенденций в мире: в частности, фактор малых стран начинал играть все большую роль в калькуляциях великих держав.

Три взаимосвязанных события 1908 г. вызвали острый кризис в международных отношениях на Балканах. Речь идет о младотурецкой революции, аннексии Боснии и Герцеговины Австро-Венгрией и провозглашении независимости Болгарии[37]. Первое событие сыграло роль катализатора. Опасаясь укрепления позиций младотурецкого режима и видя некоторые симптомы восстановления британского влияния в Стамбуле, правительство Габсбургской монархии поспешило осуществить свое давнее намерение — провести аннексию как односторонний акт и поставить весь мир перед свершившимся фактом. Такое решение прямо противоречило постановлениям Берлинского конгресса 1878 г., но министр иностранных дел дуалистической монархии барон А. Эренталь полагал, что эта смелая инициатива наглядно продемонстрирует всей Европе, что Австро-Венгрия достаточно сильна, чтобы проводить активную внешнюю политику. Разговоры же о ее скором распаде и зависимости от Германии, дескать, не более чем злонамеренные слухи. Еще О. фон Бисмарк называл Австро-Венгрию «часовым Германии на Балканах». Однако политическое руководство Габсбургской монархии не стало обсуждать вопрос со своим старшим союзником — Германией. Как впоследствии оказалось, напрасно — в Берлине были возмущены таким неожиданным актом. Кайзер Вильгельм II недовольно заявлял о том, что он узнал об аннексии «позже всех в Европе… из газет» (162).

Зондаж же Эренталем намерений России выявил, что российский МИД в целом «готов с пониманием отнестись к действиям» Австро-Венгрии. Правительство России осознавало, что до тех пор пока страна не восстановит свои вооруженные силы после неудачной Русско-японской войны, она не будет в состоянии предпринять эффективные действия в случае нарушения статус-кво на Балканах. Поэтому в Санкт-Петербурге решили пойти навстречу притязаниям Вены с условием компенсации для России. За свой нейтралитет она потребовала поддержки от Австро-Венгрии в вопросе о пересмотре в пользу России условий международных договоров, касающихся режима Черноморских проливов: они должны были стать открытыми для прохода российских военных кораблей.

Эренталь и глава российской дипломатии А.П. Извольский достигли по этому поводу устного «джентльменского соглашения». Но Эренталь обманул своего партнера, поспешив объявить на весь мир об аннексии, которая произошла не только с ведома, но и с согласия России. Отношения Австро-Венгрии и России после этого резко ухудшились, а престиж последней среди православных югославян пошатнулся. Ведь эта аннексия была расценена в Белграде как тяжелейший удар по национальным устремлениям Сербии. Габсбургская монархия начала сосредоточивать свои вооруженные силы — более миллиона штыков — у сербских границ. Очень важна была позиция германского руководства. Однако в начале боснийского кризиса берлинский кабинет не обнаруживал своей подлинной позиции. Он извлекал выгоду, разжигая противоречия двух соперников на Балканах, каждый из которых был заинтересован в его поддержке против другого. Но затем Германия твердо заявила о поддержке своей союзницы: аннексия должна быть признана всеми великими державами. Специально для России Берлин повторил это требование в ультимативной форме: требуем признать аннексию и ждем незамедлительного ответа. Если ответ будет отрицательным, то Австро-Венгрия немедленно нанесет удар по Сербии (163).

Россия, не готовая к войне, уступила и 24 марта 1909 г. признала аннексию. Через неделю то же самое сделало и сербское правительство, временно отказавшись от своих планов в отношении Боснии и Герцеговины. Современники называли этот провал Извольского «дипломатической Цусимой» (164). Престиж России на Балканах был временно подорван. Полная неудача попытки обеспечить проход для своих военных кораблей через Черноморские проливы при сотрудничестве с Австро-Венгрией и опоре на Антанту показала ослабление международных позиций России. Правящие круги в Санкт-Петербурге стали наконец понимать, что надежды на помощь Германии во имя многолетней дружбы правящих династий Романовых и Гогенцоллернов иллюзорны, что Габсбургская монархия в своей балканской политике полностью опирается на Германию. Усиление германской экспансии на Балканы и в Османскую империю (165) заметно влияло на взаимное отчуждение России и Германии, которое быстро прогрессировало (166).

Агрессивность Центральных держав на Ближнем Востоке способствовала решению петербургского кабинета укреплять свои связи с Францией и Великобританией. Германскому правительству не удалось достигнуть поставленной цели — оторвать Россию от Антанты. Одним из реальных последствий Боснийского кризиса 1908–1909 гг., бесспорно, явилось укрепление итало-русских контактов в стремлении противодействовать экспансии Австро-Венгрии на Балканах (167). До военного конфликта дело не дошло, поскольку ни одна из вовлеченных в кризис держав еще не была достаточно подготовлена к большой войне. Но фактически этим событием начался период подготовки Европы к мировой войне. Оно показало возросшую роль Балкан в международных отношениях. В 1908–1912 гг. происходила интеграция региона в систему межблокового противостояния великих держав. Здесь был завязан такой узел, который можно было разрубить только с помощью войны…

Аннексия Боснии и Герцеговины усилила стремления югославянских народов к объединению для борьбы против Центральных держав. Боснийский кризис ускорил создание Балканского союза, направленного против Австро-Венгрии и Турции. Еще в начале сентября 1908 г., то есть даже до Боснийского кризиса, австро-венгерский посол в Стамбуле Я. Паллавичини констатировал: «Балканские государства объединены одним чувством — ненавистью к Австро-Венгрии, которую они боятся даже больше, чем Турцию» (168). Все это свидетельствовало о сомнительности успеха Эренталя в долгосрочной перспективе. Толчком к быстрой кристаллизации Балканского союза стала вспыхнувшая в октябре 1911 г. итало-турецкая война, наглядно выявившая военную слабость Османской империи. С осени 1911 г. при посредничестве российской дипломатии начались интенсивные сербско-болгарские переговоры. 13 марта 1912 г. была создана первая «ось» Балканского союза — подписан договор о дружбе и союзе между двумя странами. Он предусматривал взаимопомощь в случае военного нападения Турции на одну из сторон и совместные действия Сербии и Болгарии в случае, если некая «великая держава» попытается захватить балканские владения турок (169). Под «великой державой» понималась Габсбургская монархия.

Тайное приложение к договору разграничивало сферы влияния сторон в Македонии. Болгарии предназначались все территории, расположенные к востоку от нижнего течения реки Струмы и Родопских гор, а Сербии — земли к северу и северо-западу от горного хребта Шарпланина. Территории же, расположенные между этими двумя линиями, предполагалось включить в автономную Македонию. Однако идея автономии была воспринята лишь половинчато. Документ пояснял, что в случае взаимного несогласия Сербии и Болгарии с таким статусом Македонии она будет разделена. Болгарии полностью передавались земли к югу и юго-востоку от линии Крива Паланка — Охридское озеро, а принадлежность территорий к северу и северо-востоку от нее должен был определить российский император. И если он признает указанную линию «в означенных границах за наиболее отвечающую правам и интересам обеих договаривающихся сторон», то они обязуются принять ее как окончательную (170). Тем самым в договоре оформились две зоны: бесспорная, принадлежавшая Болгарии, и спорная, чья судьба подлежала «арбитражу». 12 мая в дополнение к договору представители Сербии и Болгарии подписали военную конвенцию, разработанную Генеральными штабами их армий (171).

Сближение между Болгарией и Грецией началось еще с октября 1911 г., но затягивалось опять же из-за македонских проблем. София настаивала на реформах и на автономии Македонии, а Афины выступали за ее раздел. Так и не преодолев этих противоречий, 29 мая 1912 г. Болгария и Греция заключили оборонительный договор, который, в сущности, носил наступательный характер. Вопрос о судьбе балканских территорий Турции договор обходил молчанием (172). Позднее эта недоговоренность привела к углублению болгаро-греческих противоречий.

Посредником в болгаро-греческом сближении неофициально выступила британская дипломатия (173). Ее отношение к Балканскому союзу вообще было двойственным. С одной стороны, оно определялось остротой англо-германского антагонизма на Ближнем Востоке (отсюда благожелательное отношение к сербско-болгарскому сближению), а с другой — боязнью усиления России на Балканах. Именно для того, чтобы предотвратить последнее и укрепить свои позиции в данном регионе, британцы и развернули свою посредническую деятельность. В Лондоне считали необходимым ослабить влияние российского царизма в Балканском союзе включением в него Греции, где экономические и политические позиции Великобритании были достаточно прочными[38]. Ведь присоединение Греции к блоку балканских монархий создавало дополнительные трудности при разделе Македонии и осложняло роль России как арбитра. В конечном итоге все это должно было помешать укреплению России на подступах к Черноморским проливам (175).

Французские правящие круги, со своей стороны, также содействовали созданию Балканского союза, пустив в ход свои финансовые рычаги (176). Одобряя в целом создание такого союза, который усиливал позиции Антанты в приближающейся войне с Германией, правительство Р. Пуанкаре вместе с тем не желало, чтобы Балканский блок был использован Россией против Турции. Еще во время сербско-болгарских переговоров о союзе Пуанкаре неоднократно давал понять в Петербурге, что Франция не вмешается в войну из-за местных балканских и ближневосточных вопросов и выполнит лежащие на ней обязательства только тогда, когда будут затронуты ее общие национальные интересы. Узнав же о заключении сербско-болгарского договора, Пуанкаре прежде всего потребовал от России подтверждения обязательств относительно сохранения статус-кво, то есть турецкого присутствия на Балканах (177). Дав французскому союзнику успокоительный ответ (178), глава российской дипломатии и преемник Извольского на этом посту С.Д. Сазонов укрепился в своем решении принять все меры для предотвращения преждевременного конфликта Балканских государств с Османской империей.

Тем временем к осени 1912 г. контуры Балканского союза окончательно оформились. 3 октября к нему примкнула Черногория. Ее представители подписали в Люцерне две секретные конвенции с Сербией — политическую и военную. Предусматривалось развертывание операций не только против Турции, но и против Австро-Венгрии в случае агрессии с ее стороны. В политической конвенции говорилось: если Австро-Венгрия попытается оккупировать хотя бы даже временно «какую-то часть европейской Турции, а одна из договаривающихся сторон будет расценивать это как противоречащее своим жизненным интересам», то другая сторона придет ей на помощь (179).

Сазонов писал в воспоминаниях, что Балканский союз был создан «если не по почину российского правительства, то с его ведома и согласия». Российская правящая элита не могла относиться безразлично к сближению славянских народов, «не сделать ничего для достижения Сербией и Болгарией их целей» (180). Однако Сазонов явно преувеличивал возможности России контролировать действия балканских союзников и предотвращать таковые, если бы они противоречили российским интересам. Заключенный Балканский союз получился совсем не таким, каким его предполагала Россия: своего оплота на Балканах против опасной активности Австро-Венгрии в этом регионе и при сохранении нерушимости положения Турции ей создать не удалось (181). Стимулируя образование Балканского союза, российская дипломатия собиралась вести за собой славянские государства, преследовавшие при этом свои собственные цели. Например, для болгарского царя Фердинанда Саксен-Кобург-Готского союз с Сербией был всего лишь тактическим ходом: война против Габсбургской монархии не входила в его намерения. Вскоре после подписания договора Фердинанд отправился в Вену, чтобы рассеять возникшие там подозрения. Преемник Эренталя граф Л. Берхтольд, который тоже являлся заклятым врагом освободительного движения югославян, свою ближайшую задачу усматривал в том, чтобы не допустить выхода Сербии к Адриатическому морю, ибо это дало бы ей возможность освободиться от австро-венгерской экономической зависимости. В переговорах с Берхтольдом Фердинанд признал особые интересы Габсбургской монархии в Албании (182), заранее предав свою сербскую союзницу, так как хорошо знал о ее стремлении укрепиться на Адриатике.

Несмотря на предостережения, исходившие из Петербурга, правительства Балканских стран торопились с войной. Видя это, Сазонов стремился всячески избежать войны на Балканах. Россия не могла быть втянута в войну, не будучи к ней готова. Кроме того, война с Османской империей могла выдвинуть вопрос о Черноморских проливах, что в данное время было для России совершенно нежелательным. Эти соображения и обусловили усилия российского правительства в деле сохранения мира. 4 октября 1912 г. оно предложило пяти великим державам выступить посредниками между Балканскими государствами и Турцией, предупредив их, что в случае войны державы не согласятся на изменение территориального статус-кво на Балканах (183). Затем по предложению Пуанкаре Россия и Австро-Венгрия, как наиболее заинтересованные государства, выступили с совместным демаршем в балканских столицах и в Стамбуле (184). Но тщетно… 9 октября Черногория, 17 октября Сербия и Болгария, а на следующий день и Греция объявили войну Османской империи.

Царь Болгарии, Фердинанд I Максимилиан Карл Мария Саксен-Кобург-Готский.

За исключением России, связанной с Черногорией военной конвенцией 1910 г., ни одна другая европейская держава поначалу не проявила особого беспокойства по поводу уже начавшейся войны, получившей впоследствии название Первой Балканской. В европейских столицах преобладало мнение о быстром окончании этого конфликта или победе Турции над слабыми противниками (185). Совершенно неожиданно для европейских правительств Османская империя потерпела сокрушительное поражение, будучи почти полностью изгнанной из Европы (186). «Германия поступила бы совсем иначе, если бы предвидела победу Балканского союза», — уже после войны признавался германский рейхсканцлер Т. фон Бетман-Гольвег (187). Продвижение болгарской армии к Стамбулу совершенно не соответствовало и замыслам официального Санкт-Петербурга, который желал видеть этот город «русским», а не «болгарским». Кроме того, претензии царя Фердинанда на обладание Стамбулом могли привести к международному вмешательству, которое вновь отодвинуло бы благоприятное для России решение проблемы Проливов (188). Ведь установление режима их нейтрализации (а именно с таким проектом 7 ноября 1912 г. выступил глава Форин-офис Э. Грей), международной охраны и, возможно, демилитаризации в условиях превосходства британского флота неизбежно привело бы к господству Великобритании в Восточном Средиземноморье (189). Поэтому официальный Лондон тайно поощрял Фердинанда занять Стамбул, что внесло бы раздоры в Балканский союз и предотвратило столь нежелательное для британцев воцарение России в Проливах (190). В свою очередь, такое полуприкрытое намерение англичан изменить в свою пользу статус Проливов сильно встревожило Пуанкаре. Французский премьер хотел избежать «серьезного разногласия» между Россией и Британией, «особенно опасного накануне серьезной дипломатической борьбы против балканской политики Тройственного союза»[39].

Действительно, в Вене и Берлине были очень встревожены образованием Балканского союза и успехами союзников в борьбе с Турцией — ведь они рушили всю политику Центральных держав на Балканах и явно склоняли баланс сил в пользу России. Наиболее резкое неприятие в Вене вызвал факт выхода в ноябре 1912 г. сербских войск на побережье Адриатики и взятия ими Эльбасана и Дурреса (Дураццо). Вполне реальной стала перспектива создания крупного югославянского государства. Воспользовавшись тем, что 28 ноября всеалбанский конгресс во Влере провозгласил независимость Албании (191), Австро-Венгрия и Италия выступили в ее поддержку. Соперничая друг с другом, обе державы стремились утвердиться в Албании и превратить ее в орудие своих геополитических интересов в борьбе против югославянских народов (192).

Начальник Генштаба Австро-Венгрии Конрад фон Гетцендорф откровенно писал, что вопрос о предоставлении сербам гавани на Адриатике имеет для империи второстепенный характер. Главной же является югославянская проблема, принявшая актуальное значение после сербских военных успехов. «Корнем всех зол австро-венгерской монархии, — утверждал он, — были ее взаимоотношения с Сербией и стоящей за ней Россией… Все остальное имело второстепенное значение» (193). В Габсбургской монархии начались антисербские мобилизационные приготовления, поддержанные Германией (194). При этом германский кайзер заявлял своим дипломатам: «Если последуют ответные русские мероприятия и представления, которые заставят императора Франца Иосифа начать войну, то право будет на его стороне. И я готов считать это casus foederis и в полной мере выполнить вытекающие отсюда обязательства» (195). В то же время для руководителей Центральных держав чрезвычайно важно было создать впечатление, что провоцирующей стороной в австро-сербском конфликте из-за Адриатики являются Сербия и Россия. Вильгельм II так инструктировал руководителей своей дипломатии: «Поведение Австро-Венгрии не должно выглядеть как провокация войны с Россией. Австро-Венгрия должна выдвинуть предложения о будущей Албании и предоставить России возможность отклонить их, толкнув сербов на все. И тогда русские будут выглядеть провокаторами, которые не хотят оставить Вену в покое. Это даст нашему правительству хороший повод для мобилизации» (196). А тем временем австро-венгерские войска сосредотачивались и на границе с Россией. Последняя же в ответ задержала демобилизацию 350 тыс. военнослужащих срочной службы. Из Берлина сразу же запросили Петербург: что означает этот шаг? Если Россия собирается произвести «пробу сил» (Kraftprobe), тогда ей придется меряться с силами и с Германией, которая своего союзника не оставит (197). Таким образом, в Берлине и в Вене намеревались использовать попытку Сербии решить адриатическую проблему как предлог к войне.

Сазонов же, соглашаясь с неизбежностью создания независимого албанского государства и зная о сербских намерениях получить выход в Адриатику, не хотел осложнять отношения с другими державами и «обострять конфликт до опасности общеевропейской войны из-за этого вопроса».

Франц Иосиф I, император Австрийской империи.

В ноябре 1912 г. на протяжении мобилизационного кризиса глава российской дипломатии шесть раз предпринимал попытки убедить сербское правительство в необходимости самых осторожных действий, чтобы не выглядеть перед лицом Европы возбудителем конфликта (198). Обращает на себя внимание твердость и последовательность его позиции: «Мы категорически предупреждаем Сербию, чтобы она не рассчитывала увлечь нас за собой. На вооруженное столкновение с державами Тройственного союза из-за вопроса о сербском порте мы не пойдем». «Сербы не должны ставить нас перед необходимостью публично отрекаться от солидарности с ними, поддерживая то, что мы считаем излишним». «Если вы и дальше будете требовать Дураццо, останетесь без Белграда. Внимание! В Вене совсем потеряли голову». По убеждению российского министра, Белград должен официально заявить о стремлении Сербии «установить свободное общение с морем в целях своего экономического и государственного развития», но ни в коем случае не посягать на албанские земли (199). 10 декабря Сазонов, заручившись поддержкой руководителей Франции и Великобритании, предложил передать решение вопроса об адриатическом порте мирной конференции, созываемой в Лондоне. При этом он заверил сербов в неизменной поддержке России. Это был единственный выход, чтобы предотвратить войну. Сербское правительство, с нараставшей тревогой ежедневно ожидавшее ультиматума из Вены, 14 декабря было вынуждено отступить…

Кризис в австро-сербских отношениях достиг кульминации 15 декабря. В этот день коронный совет в Вене, заседавший под председательством императора Франца Иосифа, отклонил предложение милитаристов в лице Конрада фон Гетцендорфа начать военный поход против Сербии «несмотря ни на что». «Я не хочу войны с Россией. Это было бы началом конца Австрии», — заявил престарелый монарх (200). Руководители Габсбургской монархии не решились на войну по совокупности причин, главная из которых заключалась в том, что официальный Берлин изменил свою первоначальную позицию и санкцию на войну не дал. Не имея ничего против локальной австро-сербской войны или вооруженного столкновения с каким-либо одним государством Антанты (в данном случае, Россией), германское руководство испытывало известные опасения перед перспективой одновременной войны с тремя державами Согласия. Австро-германский же блок, напротив, в случае возникновения войны не мог рассчитывать на действенную поддержку со стороны Италии. Поэтому после заключения 3 декабря перемирия между Османской империей и странами Балканского союза в Берлине отказались от подталкивания Австро-Венгрии к войне. Германское правительство надеялось использовать открывающуюся 17 декабря Лондонскую мирную конференцию для достижения своих целей мирными средствами или, как минимум, выиграть время, чтобы завершить программу реорганизации армии, срок окончания которой планировался на 1913 г.

Конференция послов шести великих держав (Германии, Австро-Венгрии, Италии, Великобритании, России и Франции) под председательством Грея проходила в Лондоне одновременно с переговорами между балканскими союзниками и Турцией.

Фактическая роль конференции заключалась в том, чтобы направлять и контролировать ход мирных переговоров в интересах великих держав. Грей преднамеренно отделил Балканские страны от великих держав, отказавшись от предложения Сазонова допустить представителей Балканского союза и Румынии на совещание послов (201).

Дипломатическая борьба здесь продолжалась почти полгода и отличалась необыкновенной ожесточенностью. Ведь Европа уже стояла на пороге мировой войны, и противоречия между державами были обострены до предела. В этих условиях российской дипломатии предстояло решить две группы задач. Во-первых, закрепить результаты военных побед Балканского союза. «Нам важно, — писал Сазонов, — добиться укрепления самостоятельности и независимости вызванных нами к жизни народов, которые являются естественными союзниками нашими в Европе». Вторая группа задач состояла в том, чтобы возможно больше ограничить вмешательство великих держав в разработку условий мирного договора, противодействовать стремлению Австро-Венгрии обеспечить себе исключительное влияние на Балканах. Сазонов считал необходимым, чтобы союзники сами договорились о разделе освобожденной территории, и полагал, что России надо уклониться от роли посредника в случае разногласий между ними (202).

В первый же день работы конференция послов приняла решение о создании автономной Албании под верховной властью османского султана, под контролем шести европейских держав и с учетом особых интересов Австро-Венгрии и Италии (203). Здесь же оговаривалось предоставление Сербии экономического выхода в Адриатику через албанскую территорию, что впоследствии оказалось пустым звуком (204). Появление этого нового субъекта международного права еще больше осложнило политическую ситуацию на Балканах. Определение границ Албании вызвало острые дискуссии. В Вене желали их максимального расширения, рассчитывая, что это государство станет противовесом Сербии. Такую позицию поддерживала и итальянская дипломатия, но по другим соображениям. Албания рассматривалась в Риме как неоспоримая сфера влияния Италии. Это наталкивалось на сопротивление официального Петербурга, желавшего максимально усилить своих потенциальных союзников — Сербию и Черногорию. После ожесточенных споров Лондонская конференция установила северную и северо-восточную границы Албании. Габсбургская монархия сначала 19 февраля 1913 г. «уступила» Сербии Дибру (205), а 21 марта Джяковицу, Призрен и Печ (206), отказавшись тем самым от своего же первоначального проекта, предложенного конференции послов 20 декабря 1912 г. Таким образом, обширные территории с преобладающим албанским населением отторгались от Албании. При этом не принимались во внимание ни этнический принцип, ни интересы самих албанцев, а только лишь желание предотвратить столкновение между Австро-Венгрией и Россией. Тем самым были заложены предпосылки разгоревшегося в конце XX в. и тлеющего до сих пор косовского конфликта (207).

Взамен на эти уступки Вены Петербург обязался не поддерживать притязания черногорского короля Николы на Шкодру (Скутари), в которую после длительной осады 22 апреля 1913 г. вступили черногорские войска. Попытки Сазонова воздействовать на черногорского монарха, в том числе лично через императора Николая II, с целью убедить его отказаться от Шкодры и согласиться на вхождение этого города в состав Албании, не дали результата (208). Известно выражение Сазонова, что черногорский король готов был «разжечь пожар мировой войны, чтобы на нем зажарить для себя яичницу» (209). Понадобилось срочное вмешательство Берхтольда, пригрозившего односторонним применением военных санкций — вплоть до бомбардировки черногорского побережья, чтобы 4 мая наконец Никола отступил. 14 мая Шкодра была занята международным отрядом, высаженным с соединенной эскадры, которая блокировала Черногорию. Окончательное урегулирование данной проблемы рассматривалось как большой успех Берхтольда. Оценку германским послом в Вене Г. фон Чиршки политики Германии с начала Балканской войны, особенно в связи с кризисом из-за Шкодры, Берхтольд изложил 5 мая в своем дневнике: «Все последующие войны были выиграны теми, кто к ним годами готовился… Мы (то есть Австрия) должны готовиться к войне, которая должна принести нам Сербию, Черногорию и Северную Албанию, Италии — Валону, Германии — победу над панславизмом»[40] (210).

Тем временем на ход межбалканского мирного урегулирования, и без того крайне сложного и запутанного, все большее влияние оказывал новый фактор — румынский. Румыния требовала вознаграждения за свой нейтралитет в Балканской войне и компенсаций за предполагаемое увеличение Болгарии в территориальном и демографическом отношении (211). Видя это, Сазонов стремился отвлечь Румынию от Тройственного союза и сблизить ее с Балканским блоком. Именно поэтому он настаивал в Софии, чтобы болгары отказались в пользу румын от Силистры (212). Неуступчивая же позиция болгарского правительства в значительной степени объяснялась воздействием на него австро-венгерской дипломатии, у которой была своя цель. Она тоже хотела болгаро-румынского примирения, но при этом (совместно с итальянцами) поощряла притязания болгарских правящих кругов на Салоники вместо Силистры, а это неминуемо столкнуло бы Болгарию с ее союзниками[41]. В Вене усиленно трудились над созданием нового политического союза в составе Румынии, Болгарии и Турции, чтобы вытеснить российское влияние с Балкан (213). Болгария и Румыния согласились передать свой спор на решение конференции великих держав в Петербурге в соответствии с принципами Гаагской конвенции 1907 г. Во время конференции представители Франции и Великобритании поддерживали, с некоторыми нюансами, российскую позицию (214). Французская дипломатия играла активную роль в привлечении Румынии на сторону Антанты. Она имела свой план создания союза Румынии, Сербии, Черногории и Греции, в котором Румынии отводилась ключевая роль. Этот союз должен был нейтрализовать славянские элементы, которые традиционно ориентировались на Россию (215). По Петербургскому протоколу 9 мая Румыния получила Силистру (216). Это решение не удовлетворило ни ту, ни другую сторону. Бухарестский кабинет обвинял Австро-Венгрию в слабой поддержке его интересов и не отказался от мысли получить от болгар всю Южную Добруджу. В Софии же политические деятели, в том числе и лидеры русофильских партий, возмущались позицией России. Менее чем через два месяца этот протокол превратился в мертвую букву…

Сергей Дмитриевич Сазонов, министр иностранных дел Российской империи.

А тем временем завершала свою работу Лондонская конференция. 30 мая был подписан мирный договор с Османской империей. Почти вся территория Европейской Турции до линии Энез — Мидье переходила в распоряжение стран победившего Балканского союза. Вопросы о межбалканских границах, о внутреннем устройстве Албании и об участи Эгейских островов передавались на рассмотрение великих держав (217). Однако отношения между союзниками все более обострялись. «Яблоком раздора» стала Македония. 1 июня, то есть уже через день после подписания Лондонского договора, Сербия и Греция подписали военную конвенцию антиболгарской направленности (218). Российская дипломатия, видя, как гибнет созданное ею детище — Балканский союз, предпринимала все меры к тому, чтобы предотвратить надвигающуюся войну между Сербией и Болгарией и сохранить Балканский блок, нацеленный против Габсбургской монархии. В попытке сохранить равновесие между союзниками Сазонов советовал Болгарии и Греции для решения их спора избрать арбитром Францию. Важно было не допустить перехода любого из союзников в лагерь Тройственного союза. Великобритания же и Франция, хотя и осознавали с неудовольствием, что Балканский союз объективно способствует усилению влияния России, все же были заинтересованы в нем как в барьере против экспансии Германии на Балканах. Политика Австро-Венгрии и Германии, наоборот, была прямо направлена на разрушение Балканского союза, и рычаги влияния на ситуацию в Белграде, Софии и Афинах у них имелись. Вильгельм II сформулировал свое кредо так: «Со славянами нужно обходиться по принципу divide et impera (разделяй и властвуй! — Прим. Г. Ш.). А тем более с Болгарией» (219). Венская дипломатия систематически и настойчиво внушала царю Фердинанду и софийскому правительству, что она желает сильной Болгарии на Балканах, что между Габсбургской монархией и Болгарией нет и не может быть конфликтов (220). Подлинную цель австро-венгерской политики на Балканах подметил Сазонов. Затаенная мысль Вены, писал он, «войти в сделку с Болгарией, чтобы одновременно разрушить единство блока Балканских государств, обеспечить свои интересы в направлении к Салоникам и отторгнуть Болгарию от тяготения к России» (221).

Подстрекаемые из Вены, Фердинанд и болгарское военное руководство приняли решение напасть на сербского и греческого союзников. Это и было осуществлено 29 июня. Так началась Вторая Балканская война. Сербия, Греция, а затем и Черногория без колебаний официально объявили Болгарии войну. 11 июля Румыния начала военные действия против болгар. Воспользовавшись благоприятной ситуацией, в нарушение условий Лондонского договора войска Турции 16 июля начали наступать к востоку от линии Энез — Мидье и к 20 июля заняли Адрианополь и почти всю Восточную Фракию. Поражения болгарской армии серьезно встревожили правящие круги Австро-Венгрии. Считая наставший момент наиболее подходящим, они намеревались немедленно напасть на Сербию. Однако Германия, в тот момент еще не закончившая своих военных приготовлений и недостаточно подготовленная к большой схватке, недвусмысленно одернула младшего союзника. Из Берлина заявили, что выступление Габсбургской монархии несвоевременно; оно может привести к развязыванию мировой войны, которая в данный момент для Германии нежелательна. А поэтому, если Австро-Венгрия ввяжется в конфликт, она не должна рассчитывать на поддержку Германии. Примерно такой же ответ Берхтольд получил и из Рима (222). Этот факт заставил Вену временно отказаться от осуществления задуманных планов.

Тем временем разбитая Болгария запросила мира и обратилась к России с просьбой о посредничестве в ведении мирных переговоров. Открывшаяся 30 июля 1913 г. конференция в Бухаресте стала новым этапом борьбы великих держав за господство на Балканах. Линия российского царизма сводилась к тому, чтобы обеспечить «равновесие сил» в регионе, то есть не допустить усиления какой-либо одной из Балканских стран. Серьезную тревогу в Петербурге вызывали территориальные притязания Румынии и Греции. Российская дипломатия поддерживала требование Болгарии в отношении морского порта Кавалы. Ведь приобретение Кавалы Грецией могло привести к преобладанию этого государства в Эгейском море и быть опасным для интересов ближневосточной политики России (223). Руководители Австро-Венгрии, стремившиеся укрепить свое политическое влияние в Софии, также выступили за передачу Кавалы болгарам. Таким образом, парадоксально, но на мирной конференции два основных противника на Балканах поддерживали одну точку зрения. Французское же правительство, по словам посла в Париже Извольского, в вопросе о Кавале «открыто отделилось» от России и «активно содействовало решению его в пользу Греции» (224). Позиция Парижа диктовалась значительными экономическими интересами Франции, имевшей инструкторов в греческой армии, большие вложения в греческие займы и в табачную монополию в Кавальском округе, а также намерением Франции заполучить стратегическую поддержку кораблей и военно-морских баз Греции против средиземноморского флота Италии, которая в 1912 г. захватила Додеканесские острова. На Бухарестской конференции в вопросе о Кавале итальянцы заняли резкую антигреческую позицию. В то же время германская дипломатия из этого вопроса сделала средство привлечения Греции к Тройственному союзу и поэтому (удивительно, но факт!) солидаризировалась с французской точкой зрения. Британцы, менее заинтересованные в Кавале, после некоторых колебаний тоже примкнули к ней. Все это предопределило окончательный исход дипломатической борьбы за Кавалу в пользу Греции (225).

10 августа 1913 г. в Бухаресте Болгария подписала мирный договор с Грецией, Сербией, Черногорией и Румынией, утратив при этом почти все свои приобретения в Македонии. В дополнение к Силистре Румыния присоединила всю отторгнутую у Болгарии Южную Добруджу[42]. Отрыв Румынии от Тройственного союза, который Извольский назвал «дипломатическим шедевром» Сазонова (226), был одним из важных положительных для России последствий Балканских войн. Правящие круги Румынии убедились, что Германия не склонна поддерживать их территориальные вожделения в связи с желанием иметь на своей стороне Болгарию. Румыния стала потенциальным союзником Антанты, в сторону которой медленно, но неуклонно «дрейфовала» на протяжении года, остававшегося до начала мировой войны (227).

Другим положительным для России итогом Балканских войн стало усиление Сербии (ее территория увеличилась почти вдвое) и установление ею общей границы с Черногорией и Грецией. Тем самым был создан барьер на пути австро-венгерской экспансии на Балканы. Что же касается негативных для России последствий Балканских войн, то к ним следует отнести распад Балканского союза и утрату российского влияния в Болгарии. Побежденный, но не смирившийся с поражением царь Фердинанд взял твердый курс на сближение с Габсбургской монархией и в начале ноября 1913 г. лично сделал Францу Иосифу и Берхтольду предложение об установлении тесных отношений между двумя странами (228). Одновременно при деятельном содействии венской дипломатии начались и до января 1914 г. длились переговоры о болгаро-османском сближении, а затем и о союзе, направленном против Сербии, Греции и России[43] (229).

Таким образом, в результате Балканских войн противоречия между Россией и австро-германским блоком еще больше обострились. Вместе с тем обнаружилось, что Россия не может полностью рассчитывать на помощь Франции и Британии в решении балканских проблем. Что же касается межбалканских противоречий, то самую четкую и меткую характеристику Бухарестскому миру дал Сазонов, уподобив договор пластырю, налепленному на незажившие балканские язвы и сочтя его лишь кратковременным зыбким перемирием (230). Румынский король Кароль I назвал этот договор «военным миром» (231). Начавшаяся менее чем через год европейская война доказала правоту этих слов…