ГЛАВА 5. СЕВЕРНЫЙ САМСОН

ГЛАВА 5.

СЕВЕРНЫЙ САМСОН

Подбирая заголовок для материала о Петре Великом, автор этих строк остановился на одном из расхожих штампов. В качестве рабочих вариантов их было припасено целых три штуки. Два отсеянных — это «Русский сфинкс» и «Двуликий Янус». Выбор все-таки пал на более привычное читательскому глазу словосочетание. Но отвергнутые тоже необходимо упомянуть, так как все они вместе взятые лучше очерчивают образ наиболее выдающегося российского правителя-реформатора. «Самсон» — поскольку он совершил то, что ни до, ни после него никому из хозяев Кремля не удавалось. «Двуликий» — потому что в его характере каким-то образом прекрасно уживались все противоречия мира — хорошее и плохое — причем в самой крутой концентрации. Ну а «Сфинкс»? Так ведь «прописался» Петр Алексеевич в истории подобно египетскому каменному льву с человеческой головой — молча — не объясняя своих парадоксов. Не оставил мемуаров. И даже в приятельской беседе за хмельным застольем ни одному из иностранцев (не говоря уж о природных подданных — «холопьях-соратниках») ни разу не раскрылся той сокровенной гранью, которая бы помогла понять загадку его удивительной личности. Поэтому ныне мы можем только стараться как можно более объективно излагать факты. И пытаться объединить их по возможности максимально логичной версией…

Петр I Алексеевич (1672—1725), русский царь из династии Романовых. Номинально взошел на трон в 1682 г., но реально начал правление с 1689-го (до 1696 г. в соправительстве с братом Иваном). С 1721 г. император. Участвовал в Северной войне в качестве фактического главнокомандующего всеми вооруженными силами России на суше и на море. Лично руководил войсками при осадах Нарвы (1700 и 1704 гг.), Нотеборга (1702 г.), Ниеншанца (1703 г.), Дерпта (1704 г.), Выборга (1706 и 1710 гг.), а также командовал армией в сражениях у Лесной (1708 г.), под Полтавой (1709 г.) и армейским флотом в морском бою у Гангута (1714 г.).

Жизнь и результаты трудов первого российского императора являются неопровержимым аргументом в спорах на извечную тему «о роли личности в истории». Сама мудрая Клио для наглядности выстроила ход событий так, что пример получился весьма убедительным. Ведь предшественники и соперники Петра на капитанском мостике российского государства — царевна Софья со своим фаворитом Василием Голицыным — тоже думали о необходимости модернизации страны и армии по европейскому образцу. Однако правление этих людей обернулось для Московии лишь печальной памяти Крымскими походами. А великий царь, выхватив из их рук государственные вожжи, за невероятно короткий срок сумел сделать то, что до сих пор еще не до конца осмыслено потомками. Разумеется, на фоне достижений общемирового военного искусства той эпохи фигура российского самодержца не столь величественна, как на геополитической стезе. Однако в масштабах отечественной армии роль Петра I переоценить просто невозможно. Она стала его главным детищем, а он ее лучшим полководцем. Но для этого ему пришлось пройти долгий и трудный путь.

История жизни Северного Самсона ныне уже описана бесчисленными авторами. И в очередной раз пересказывать хорошо всем известные подробности не имеет смысла. В свете же главной темы этой книги гораздо продуктивнее внимательно отследить и объективно проанализировать этапы становления Петра Алексеевича как военачальника. В отечественной историографии данная его ипостась исследована меньше других. А патриотическим елеем приукрашивания, наоборот, пропитана больше всех. Поэтому строгий критический взгляд здесь является непременно-обязательным условием.

Петр, в отличие от Карла XII, не получил никакого систематического образования — ни углубленного общего, ни специального военного[137]. Природа также не наделила царя особым даром полководца. Это сразу заметно при сравнении подвигов обоих монархов, достигнутых в молодости. Карл уже в 18 лет заявил о себе миру чередой громких побед. А Петр, впервые выйдя на «взрослое» поле боя далеко не мальчиком — в 23 года, выглядел неуклюжим недорослем, которому даже отсталая турецкая армия сумела наставить коллекцию синяков и шишек. По большому счету и анализировать дебют воинской деятельности царя бессмысленно. Нельзя обсуждать то, чего не было.

А вот 1700 год Петр I встретил уже вступающим в пору интеллектуальной зрелости человеком, мало чем напоминавшим того великовозрастного юнца, который пятью годами ранее с восторженной наивностью стукнулся лбом об азовские бастионы. После путешествия на Запад в 1697—1698 гг. он прекрасно понимал, какую силу представляет собой военная машина пусть даже не самой сильной европейской страны. А потому, конечно же, никогда бы не решился напасть на шведов в одиночку. Но Стокгольм в минувшее столетие успел превратить в своих непримиримых врагов практически все граничившие с ним государства. Соблазн использовать такой благоприятный момент был очень велик. И Петр не выдержал — рискнул ввязаться в новую драку. Он наверняка рассчитывал, что западные союзники оттянут на себя главные силы шведов. Однако жизнь опять распорядилась по-иному. И урок, который она преподнесла на этот раз, получился столь суровым, что неурядицы азовских походов по сравнению с ним выглядели сущим пустяком. За те промахи, которые оставались без последствий в противоборстве с азиатами, европейцы карали молниеносно и неотвратимо.

В итоге после катастрофы под Нарвой то, что осталось от русской армии, скандинавы даже не стали забирать в плен. Просто с презрением прогнали обратно восвояси. Правда, царь всех подробностей позора не видел. За день до битвы он уехал в тыл — в Новгород.

Этот поступок по сей день вызывает споры историков. Большинство российских специалистов пытаются найти уважительные причины отъезду Петра, да и сам он потом объяснял его стремлением поторопить прибытие пополнений. Тем не менее, здравый смысл здесь вступает в непреодолимое противоречие с логикой оправдания. Поскольку более важного дела, чем подготовка армии к битве, которая могла стать решающим моментом всей войны, придумать невозможно. Петр не мог не понимать — факт его исчезновения в подобной ситуации войска расценят не иначе как бегство. Со всеми вытекающими последствиями.

Непосредственной причиной, побудившей Петра Алексеевича «взять ноги в руки», стало отсутствие разведки. А слухи увеличивали реальную численность приближавшейся армии Карла XII в 3 раза — до 30 000 человек. Иллюзий в отношении результатов столкновения подобной силы со своими необученными «ратями» царь, конечно же, не питал. Поэтому минутная слабость хотя и не украшает выдающегося человека, но представляется вполне естественной реакцией на безвыходный тупик. В конце концов, великие тоже всего лишь люди.

В общем, первые экзамены на европейского военачальника Петр провалил полностью. По стратегии получил «неуд», а с зачета по тактике просто бежал. Однако скоро выяснилось, что те, кто поторопились вычеркнуть его из списка абитуриентов, ошиблись. Преподанный «братом Каролусом» урок царь усвоил великолепно. За все последующие годы в боях со шведами он ни разу не повторил ошибок той злополучной осени.

В принципе, главные выводы, сделанные русским монархом из «нарвской конфузии», и легли в основу его полководческих критериев, которыми он руководствовался затем до самой победы. Кратко их можно свести к 4 основным пунктам.

1. Никогда не вступать со шведами в сражения без подавляющего количественного превосходства.

2. Имея численное преимущество, все равно соблюдать предельную осторожность, стараясь по возможности усиливать позиции искусственными укреплениями.

3. Тщательно готовить тыловое обеспечение даже незначительных операций.

4. Всегда стремиться как можно больше узнать о силах и расположении скандинавов, не предпринимая до этого никаких серьезных шагов.

То есть осторожность, осторожность и еще раз осторожность. Противник был явно искуснее в чисто военных аспектах, и даже одно генеральное сражение с ним грозило риском потери всего — вплоть до трона. А вот по природным и людским ресурсам Россия имела несравнимое преимущество. Отсюда и парадоксальный на первый взгляд вывод: затяжная война на измор — наиболее короткий путь к победе. Что касается тактики, то здесь царь ничего нового не изобретал, придерживаясь общепринятых тогда канонов линейного построения, которые, кстати говоря, он применял на полях сражений весьма шаблонно. Не пытался преподнести противнику неразрешимый сюрприз в виде оригинальной задумки. А также ни разу не сумел быстро организовать преследование и добить врага.

Но удача с самого начала войны явно встала на сторону русских. Сначала она пришла в лице союзника. Саксонцы в 1701 г. вновь активизировались, и Карл развернулся на запад, оставив против Московии мизерные силы, возглавляемые к тому же заурядными военачальниками. Таким образом, русский монарх получил шанс в более льготных условиях еще раз испытать себя в роли полководца.

Если сравнивать кампании 1700 и 1702 гг., то сразу же бросается в глаза, что два года спустя он уже совсем не походил на того беспомощного «мальчика для битья», которому дали увесистого пинка под Нарвой. Первым делом Петр правильно выбрал направление главного удара — от Ладожского озера к Финскому заливу, вдоль реки Невы, разрезая восточные провинции неприятеля и одновременно ставя под угрозу обе его оборонительные группировки.

Неву в истоке и в устье запирали крепости Нотеборг и Ниеншанц. Овладение ими и являлось целью основной операции года. Готовили ее долго, скрытно и тщательно. Еще летом 1701-го, как только стало ясно, что шведский король уходит от русских рубежей, царь отправил на будущую арену боев разведчиков для сбора информации о характере местности и силах противника. Сначала он хотел захватить Нотеборг в марте 1702 г. внезапным наскоком по скованным льдом рекам. Однако ранняя распутица сорвала замысел. А затем пришлось ехать в Архангельск организовывать там оборону, поскольку имелись опасения, что шведы предпримут рейд на этот город.

Архангельский порт являлся важнейшей стратегической точкой страны. Через нее Россия получала из западных государств грузы, без которых не могла продолжать войну. Поэтому задача охраны устья Северной Двины летом 1702 г. вышла на первый план, отодвинув все остальные операции в тень. Но о Нотеборге Петр не забыл. Уезжая из Москвы на север, он через австрийского посла запустил в Европу для Стокгольма дезинформацию о том, что к осени готовится новый большой поход на Нарву, а затем постоянно слал письма Шереметеву, торопя его с отвлекающим вторжением в Ливонию.

Тем временем в Ладоге — городке на реке Волхов — начали скрытно собирать лопаты, фашины, лестницы и все остальное, необходимое для осады сильной крепости. Одновременно строился волок — дорога от Белого моря к Онежскому озеру, которая позволяла перетащить небольшие корабли и пройти войскам.

Петр ждал шведов в Архангельске с мая по август, до той поры, когда стало понятно, что в текущем году они уже не появятся. А потом приказал собирать раскиданные на огромной территории — от Северной Двины до Пскова — самые надежные войска и с максимальной быстротой отправлять их к южному берегу Ладожского озера. Долгая подготовка принесла плоды — перегруппировка прошла успешно, и в октябре огромная русская армия внезапно появилась перед Нотеборгом.

Подать ощутимую помощь его крошечному гарнизону скандинавы в тот момент не могли. Поэтому судьба крепости была, по сути, предрешена. В принципе, после захвата Нотеборга Петр вполне мог сразу же овладеть и Ниеншанцем, расположенным всего в 50 километрах западнее. Однако осторожность перевесила. Тем более что время позволяло сделать передышку, поскольку становилось все очевидней, что Карл XII основательно увяз в Польше.

Таким образом, кампания 1703 г. являлась, в сущности, продолжением предыдущей операции. И царь спокойно довел ее до конца. Ниеншанц сдался еще до начала лета. После чего Петр заложил в устье Невы новую цитадель — будущую имперскую столицу Санкт-Петербург. И, желая сразу же обезопасить ее, провел две операции, оттесняя шведов насколько возможно дальше к северу и на запад.

В 1704 г. он планировал еще больше укрепить подступы к дельте Невы, намечая захватить наиболее сильные крепости неприятеля: на севере — Кегсгольм, а на западе — Дерпт, Иван-Город и Нарву. Но на этот раз противник, все же озаботившийся укреплением обороноспособности Ливонии, не дал спокойно осуществить замыслы. И хотя русская армия по-прежнему имела подавляющее численное превосходство на всех направлениях, царь вновь проявил осторожность — прервал начатый было поход к Кегсгольму и приказал все, что можно, перенацелить на запад. А на севере ограничиться обороной.

Это явилось грубой ошибкой. Хотя понять Петра, разумеется, несложно — обжегшись на молоке, дуют и на воду — армия еще только создавалась, и ее профессиональные качества не могли не внушать сомнений. В связи с чем погоня за двумя зайцами таила в себе, конечно, определенный риск традиционного финала. Но перевес в силах на тот момент был огромным. А в следующие кампании, когда основную массу солдат пришлось срочно перебросить в Польшу, шведы, опираясь на оставленные в их руках Выборг и Кегсгольм, стали третировать Петербург набегами с севера. Окончательно отбросили их только после Полтавы, обильно оросив до той поры собственной кровью весь этот регион, не говоря уж о прочих затратах.

Но западные крепости, также способные служить неприятелю в качестве опорных баз, Петр в 1704 г. взял. Сравнивая их осады с памятной «конфузней», нельзя не поражаться тому, какой огромный успешный труд и над страной, и над самим собой всего за несколько лет успел проделать этот человек. Подводя краткий итог первому периоду Северной войны, прежде всего надо отметить, что к концу четвертого года боевых действий русский царь уже, несомненно, завершил свое, так сказать, начальное полководческое образование, вполне прилично защитив аттестат фактами успешных осад 1702—1704 гг.

Однако следующий.экзаменатор оказался куда строже предыдущих. Рижский губернатор генерал Левенгаупт по праву считался одним из лучших шведских командиров. И хотя войск он имел не больше, чем его коллеги в районе Финского залива, русские сразу же почувствовали разницу на собственной шкуре. Этот противник не дал им времени на раскачку, которое они обычно имели после ухода Карла на запад. Он стремительно обрушился на корпус Шереметева, оказавшийся ближе других, и в бою у Мур-Мызы разгромил его. После чего над всей петровской армией дамокловым мечом нависла угроза с севера. В результате вместо помощи Августу Петру пришлось думать об обеспечении своего фланга и тыла — разворачивать полки фронтом на север и организовывать большую операцию против дерзкого противника. Конечно, на дворе стоял уже не 1700 год и подавляющее численное превосходство русских в конце концов сказалось. К осени шведов оттеснили обратно, но полностью ликвидировать угрозу не удалось. Левенгаупт умелым маневром выскользнул из клещей, в которые его пытался зажать царь, и укрылся за стенами Риги.

В это же время на территории Речи Посполитой, пользуясь тем, что русские застряли в Лифляндии, шведы продолжали добивать короля-курфюрста, совершенно не опасаясь за свои тылы и коммуникации. Союзники сумели соединиться лишь глубокой осенью в городке Гродно, куда Август привел всего 10 000 солдат. Задержка русских в Прибалтике и предопределила неудачи следующего, 1706 г., разрушившие на несколько лет Северный союз и едва не аукнувшиеся для Петра всеобъемлющим крахом.

В XVIII в. зимой война обычно замирала. В лучшем случае происходили поиски небольшими отрядами. Слишком уж много сложностей для войск той эпохи порождали снега и морозы. Видимо, это обстоятельство и ослабило обычную осторожность царя. К тому же Карл тоже находился на зимних квартирах, удаленных от Гродно на сотни верст, что по понятиям того столетия считалось громадным расстоянием. И Петр, оставив командование Августу, уехал из армии в Москву, где его присутствия настоятельно требовали накопившиеся государственные дела.

Тем временем шведский король в очередной раз доказал, что его, как полководца, нельзя измерять общим аршином. В самый разгар холодов он снялся с лагеря и, совершив молниеносный марш, блокировал Гродно, перерезав коммуникации русско-польско-саксонского объединенного войска (насчитывавшего, между прочим, в два раза больше солдат, чем армия скандинавов).

У генералов Северного союза уже от одного упоминания имени Карла XII пропадал аппетит. А его внезапное появление у гродненских стен вообще произвело эффект нежданно разорвавшейся бомбы. Но отходить было поздно. Шведский монарх расположился так, что имел возможность контролировать все дороги, нависнув над Гродно, словно топор палача.

Приехавший в Москву Петр вскоре заболел. В таком состоянии он и получил убийственное известие из Польши о том, что выпестованную его великими трудами армию Карл поймал в ловушку и принудил к решению мрачной дилеммы — вымирать с голоду или погибнуть на поле боя. Несмотря на хворь, царь сразу же выехал обратно на театр боевых действий, но в Гродно уже не попал.

Войск, способных деблокировать лучшие петровские полки, в России просто не существовало. Несколько соединений располагались около Финского залива, но они требовались для обороны Санкт-Петербурга. Иррегулярные же части — стрельцы, казаки, татары — на такое дело не годились — суровые ветераны Карла легко разогнали бы их в любом количестве. И Петр два месяца в бессилии метался по внешней стороне блокадных кордонов. Но все-таки он нашел выход. Именно в царской голове родился план, позволявший при доле везения надеяться на счастливый побег из смертельного капкана. Заметив, что Карл караулит только дороги, ведущие на восток, Петр приказал своим генералам налегке, бросив артиллерию и обозы, выскочить из Гродно на запад в тот момент, когда начнет ломаться лед на протекавшем рядом с городом широком Немане.

И действительно, удача сопутствовала задуманному. Ледоход не позволил шведам догнать беглецов. Вскоре они затерялись в необъятных польских лесах. Затем последовал форсированный полуторамесячный марш на юг и восток, после которого петровские полки вышли-таки на свою территорию в районе Киева.

Таким образом, ядро армии спасли, и повторения трагедии под Нарвой избежали. Но факт крупного поражения в кампании 1706 г. также не вызывал сомнений. Ни о какой летней активности не могло быть и речи. До самой осени потрепанные блокадой и изнуренные длительными переходами части приводились в порядок — отдыхали, пополнялись, экипировались. На счастье, как раз в это время в Архангельск пришел очередной большой конвой с закупленными ранее в Европе военными грузами, что позволило быстро возместить брошенное при бегстве оружие. Все лето с севера на Украину спешно гнали обозы. А Карл XII тем временем без всякого опасения за свои тылы добивал Августа.

Вообще, для русского царя с 1706 г. начался отчет самого страшного периода войны. Даже после катастрофы у Нарвы он еще мог надеяться на какую-то перспективу в виде помощи союзника и постепенной организации собственного боеспособного войска. Сражения последующих пяти лет вроде подтверждали правильность выбранного курса. Но после второй «очной» встречи с Карлом на театре боевых действий у Петра на какое-то время опустились руки. Жизнь с беспощадной прямотой снова указала ему, что опыт побед над второстепенными генералами совсем не гарантирует возможности достойного противоборства с главным врагом[138].

Деятельная натура российского монарха вскоре переборола отчаяние, и он опять принялся энергично готовиться к новым сражениям. Но воспоминания о том ужасе безысходности, который довелось испытать во время гродненской эпопеи, все же заставили царя активизироваться и на дипломатической ниве. Через послов он начал усиленно зондировать почву на предмет заключения мира со Стокгольмом. И одновременно продолжил в Европе поиски такого полководца для своей армии, талант которого не уступал бы дарованиям Карла XII. С этой целью настойчиво обхаживали Евгения Савойского, суля ему даже польский трон, но тот отказался менять жезл фельдмаршала Австрии на корону монарха Речи Посполитой.

Так, в невеселом настроении, навеянном последними неудачами и тревожным ожиданием дальнейших инициатив шведского короля, прошли зима, весна и лето 1707 г. Осенью, наконец, стало известно, что главные силы скандинавов, возглавляемые самим Карлом, двинулись из Саксонии на восток. Новый, 1708 год они отметили уже на восточном берегу Вислы. Затем переправились через Нарев и неотвратимой волной покатились дальше.

Узнав о столь быстром продвижении противника, Петр в середине января срочно выехал из Москвы в действующую армию — в Гродно, надеясь там задержать форсирование шведами Немана. Русский монарх не был суеверным человеком и грустные воспоминания о несчастьях 2-летней давности, связанные с этим местом, не насторожили его. Но и третья встреча с Карлом на поле боя закончилась плачевно. Король в присущей ему манере атаковал стремительно и внезапно. Захватил в целости мост и обратил в бегство несравнимо больший по численности русский отряд, впереди которого на спешно запряженных санях спасался и сам царь.

Хотя проигранная у Гродно стычка не имела катастрофических последствий в стратегическом плане, полученная в очередной раз унизительная моральная оплеуха очень удручающе подействовала на Петра. Уже на следующий день он вновь оставил армию и на целых 6 месяцев уехал в милый сердцу Петербург, где его душевное равновесие восстанавливалось быстрее всего.

Между тем к середине 1708 г. ситуация для русских осложнилась предельно, став по сути критической. Войска Карла XII, неумолимой поступью двигаясь вперед, оттеснили петровские полки из Польши и, перейдя границу, вышли на подступы к Смоленску, откуда открывалась уже прямая дорога на Москву. В дополнение к этому на Дону вспыхнул большой бунт, грозивший перерасти в общегосударственную смуту. Тревожные вести шли также из Турции и Крыма, которых шведские дипломаты настойчиво склоняли к военному союзу против Москвы.

Но именно в такие экстремальные моменты Петр умел становиться поистине Великим и проявлять лучшие свои качества. К лету он взял себя в руки, преодолел депрессию и 20 июля вернулся в действующую армию, начав суровой рукой наводить в ней порядок. Положил конец генеральским склокам и потребовал от подчиненных не идти на поводу у неприятеля, а вести собственную контригру.

Поговорка «за одного битого двух небитых дают» лучше всего характеризует динамику повышения полководческой квалификации русского царя. Поражения он умел превращать в благотворные уроки, прыгая после них в своем ученичестве через несколько ступенек. Кампания 1708 г. служит этому факту отличной иллюстрацией. Действия Петра в те летне-осенние месяцы, впервые за его карьеру военачальника, в некоторые моменты приобрели признаки подлинного вдохновения.

В конце июля Карл XII остановился южнее Смоленска, ожидая там подхода из Риги корпуса Левенгаупта, который должен был пополнить основную армию шведов и привести большой обоз со всем необходимым для похода на Москву. Однако в сентябре трудности с продовольствием заставили-таки шведского монарха предпринять рывок на юг, оставившем самым лифляндский конвой без поддержки.

Петр тотчас понял, какой шанс предоставил ему неприятель. Не медля ни минуты, он посадил на лошадей гвардию и бросился на перехват. Левенгаупта догоняли четыре дня. Но, настигнув, узнали, что численность противника значительно больше, чем гласили донесения. А корпус генерала Бауэра запоздал, не успев вовремя подкрепить царский отряд. Таким образом, рушилась одна из главнейших заповедей петровской стратегии — создание обязательного подавляющего количественного превосходства над врагом.

Два дня царь ждал резервы, но на третий отбросил свою обычную осторожность, правильно рассудив, что в данном случае «игра стоит свеч», оправдывая любой риск, и атаковал противника. Этот бой вошел в историю Северной войны, как сражение у деревни Лесная. Длилось оно целый день и носило упорнейший характер. К вечеру, наконец, подоспел корпус Бауэра, тем не менее шведы отбили все русские атаки, и на следующие сутки Петр планировал продолжить битву. Однако у Левенгаупта не выдержали нервы. Считая, что утром царские войска получат новые подкрепления, он решил ночью бросить обоз и отходить, пытаясь спасти хотя бы жизни своих солдат.

Русский монарх не слишком настойчиво преследовал рижского губернатора, отрядив для погони лишь небольшую часть своего корпуса. Поэтому шведы в конце концов соединились с королевской армией. Конечно, это являлось ошибкой. Но с другой стороны, петровские батальоны тоже понесли серьезные потери и очень нуждались в отдыхе. К тому же основная задача была решена — обоз до Карла XII не дошел, что в корне меняло ситуацию на театре боевых действий.

Оставшимся без припасов шведам пришлось отложить вторжение в центральную Россию до следующего года и заняться поисками не разоренной местности для зимних квартир. К осени разрядилась обстановка и на Дону, где Петр также оперативно организовал противодействие. Бунт вскоре локализовали, и он рассыпался на отдельные очаги, которые еще некоторое время тлели, но былой смертельной опасности уже не представляли.

Поэтому когда Карл двинулся на юг, этот поворот не слишком обеспокоил царя. Конечно, общая ситуация оставалась очень серьезной. Тем не менее некоторое улучшение явственно ощущалось русской стороной, порождая вполне реальные надежды на еще лучшее будущее. И тут совершенно неожиданно разразился новый острейший кризис, вернувший точку напряжения к высшей отметке. В ноябре 1708 г. переметнулся к неприятелю гетман Украины Иван Мазепа.

Ответные действия Петра иначе чем лютой яростью назвать нельзя. Но в то же время они совмещались с холодным и точным расчетом, постоянно предвосхищавшим вражеские ходы. В результате противник вновь почти не сумел извлечь выгод из столь потенциально благоприятной для него ситуации.

Однако в следующие месяцы зимы-весны 1709 г. Петр вернулся к тактике предельной осторожности. Даже в ходе Полтавской битвы он старался максимально исключить риск. И после несомненной, полной победы все еще чего-то опасаясь, отказался от организации немедленного преследования разгромленного неприятеля, отправив погоню много позже, чем это подсказывала логика триумфа (да и по численности она скорее напоминала усиленную разведку).

Последнее обстоятельство особенно удивительно, ибо прекращая «ковать железо, пока оно горячо», царь рисковал потерять все плоды столь долгожданной виктории. У Карла вместе с ранеными оставалось еще 15 000 солдат.

И он получал шанс отбиться от преследователей, уйдя транзитом через Турцию в Польшу, где мог использовать сохраненное ядро для возрождения армии. А затем, учтя прежние ошибки, предпринять новый, более счастливый восточный поход. Однако везение к тому моменту окончательно переоделось в русский мундир — шведы сами себя загнали в ловушку междуречья Днепра и Ворсклы, итогом чего и стала капитуляция у Переволочны.

Вообще, анализируя действия Петра в первую половину 1709 г., приходится констатировать, что он как военачальник ни разу не смог подняться до тех моментов вдохновения, которые его озаряли в труднейшие дни предыдущей кампании. Стремление исключить всякий, даже разумный риск и импровизацию несовместимо с истинной полководческой виртуозностью. Поэтому объективность требует еще раз отметить, что Полтавская победа в первую очередь обусловлена не шедеврами полководческой мысли, а банальным численным превосходством, не характерными ранее для противника просчетами и серьезными элементами ее величества Удачи.

Ну а дальнейшее уже являлось, что называется, делом техники. Выдающийся полководец и военный теоретик античного мира Гай Юлий Цезарь писал, что никакая цепь больших побед не дает такого количества выгод, сколько потерь несет за собой одно крупное поражение. Что Петр и проиллюстрировал Карлу XII на практике. Он без помех восстановил Северный союз, посредством чего открыл для скандинавов сразу несколько новых фронтов. Затем овладел теми крепостями в Лифляндии, Эстляндии и Карелии, над которыми еще развевался шведский флаг, полностью взяв, таким образом, под свой контроль центральную часть побережья восточной Прибалтики.

Но светлая полоса успехов обязательно когда-нибудь да сменяется черным периодом неудач. Петра он настиг в 1711 г., причем, как водится, с самой неожиданной стороны. Бежавший в пределы Османской империи Карл XII сумел-таки склонить по-восточному медлительных турок к открытому конфликту с Россией. Безусловно, это стало крупной победой короля, которой, впрочем, могло и не быть, если бы царь сохранил прежнюю дипломатическую гибкость в отношении султана. Но после побед над регулярной западной армией угроза войны с азиатами, видимо, уже не воспринималась всерьез[139]. То есть самого коварного испытания «медными трубами» царь выдержать не сумел, потеряв на время способность реально оценивать ситуацию.

В тот момент ему показалось возможным просто притормозить на годик войну на Балтике, перекинуть за зиму к югу крупные подкрепления и в течение одного лета разгромить не слишком престижного противника. Немедленное столкновение с султаном стало восприниматься даже как наиболее желательный вариант, который позволял параллельно с мажорным эпилогом Северной войны разрешить и все проблемы у Черного моря.

Разумеется, турецкие вооруженные силы не шли ни в какое сравнение со шведскими войсками, в сражениях с которыми петровские солдаты приобрели хорошую закалку. Однако любая война не терпит легкомыслия и самонадеянности, требуя вдумчивости и трезвого расчета. Но именно они и отсутствовали у Петра при подготовке войны со Стамбулом. Авантюры в ее планировании и проведении легко различимы даже не слишком опытному в вопросах военной теории человеку. Достаточно заметить, что снабжать армию предполагалось за счет такого непредсказуемого источника, как припасы с трофейных складов. А очень специфические географические особенности театра боевых действий (на которых, кстати, сравнительно недавно обожглась столь известная царю личность, как Василий Голицын) практически вообще не принимались во внимание. В довершение всего в поход за тысячи километров, словно на пикник, потащили даже знатных дам во главе с царицей.

Естественно, что ошибки совершались уже на другом уровне, чем в 1700 г. Но от этого они не переставали быть ошибками. Которые чуть было не обернулись даже не катастрофой, как у первой Нарвы, а полным и окончательным крахом — смертью или пленом. Закономерный итог недооценки противника настиг царя в середине лета в глубине чужой территории, куда он забрался, ничего толком не зная ни о количестве неприятеля, ни о месте его дислокации.

На турок наткнулись совершенно неожиданно. Их войско оказалось огромным, а русская армия незадолго до этого еще и разделилась, отправив конницу — четверть всех своих сил — в другую сторону. Оставшаяся пехота растянулась в недопустимо длинные походные колонны, и сражение пришлось принимать в навязанных османами условиях. Поэтому получилось оно сумбурно-бестолковым. И закончилось с самым страшным для побежденных (и редчайшим для войн той эпохи) результатом. Они попали в полное окружение без всякой надежды на прорыв или на дружескую помощь с внешней стороны блокадного кольца.

То, что творилось в русском лагере в этот момент, датский посланник Юст Юль описал очень красочно: «…царь, будучи окружен турецкой армией, пришел в такое отчаяние, что как полоумный бегал взад и вперед по лагерю, бил себя в грудь и не мог выговорить ни слова. Большинство окружавших его думало, что с ним удар. Офицерские жены, которых было множество, выли и плакали без конца…»

Спастись удалось просто чудом. Конечно, если бы неприятелем оказалась какая-либо из европейских наций, то плачевный финал был бы неминуем. Но восточная косность и алчность турок выступили в роли царской палочки-выручалочки. Петровские дипломаты сумели сначала уломать османов вступить в переговоры, избавив окруженных от позора капитуляции, а затем выторговали у них условия, хотя и очень тяжелого, но все-таки приемлемого мирного трактата.

После Прутского похода Петр I долго не выезжал к действующей армии. Только в августе 1712 года он навестил полки в Померании, которые осаждали Штеттин, но вскоре снова уехал в Карлсбад лечиться на водах. Здесь его и застало известие, что шведский фельдмаршал Стенбок все-таки умудрился собрать новую полевую армию и перебросил ее из Скандинавии в Штральзунд.

Этот город союзники держали в плотной блокаде. Тем не менее появление на континенте крупных шведских сил резко меняло обстановку не только в северной Германии, но и на всем пространстве восточной части Европы между Балтийским и Черным морями, поскольку Турция, подталкиваемая все еще находившимся там Карлом XII, опять беспокойно шевелилась, угрожая очередным нашествием.

Вялое течение Северной войны мгновенно ускорилось — события вновь замелькали, как яркие узоры в линзе калейдоскопа. Султан вскоре действительно объявил России войну, а Стенбок, пробив умелым ударом блокаду Штральзунда, вырвался на германскую равнину. После чего ситуация из тревожной превратилась в угрожающую, чреватую не просто крупным поражением, а стратегическим котлом между «двумя огнями» с севера и юга.

Однако турки вновь не оправдали надежд Стокгольма — так и не перешли от слов к делу. А численное преимущество Северного союза над скандинавами уже достигло таких размеров, что не оставляло им даже теоретических шансов на успех. В итоге нового сурового экзамена по «марсовым наукам» Петру держать не пришлось. К концу зимы исход кампании уже ни у кого не вызывал сомнений. Стенбока загнали в Тенингенский тупик и взяли в мертвые тиски блокады. Его капитуляция являлась только вопросом времени, поэтому царь передал командование союзными силами датскому королю и отбыл в Россию, где готовилась первая крупная операция его любимого детища — флота. Больше сухопутными армиями на поле боя Петр в Северной войне лично не руководил ни разу, переключив основное внимание на море[140].

В отличие от армии, русский флот в 1713 г. все еще напоминал неискушенного подростка, требующего постоянного надзора заботливого и мудрого наставника. Строго говоря, в зрелого мужа «недоросль» так и не превратился до самого конца войны, что было обусловлено целым рядом объективных и субъективных причин, подробный анализ которых представляет собой отдельную тему. Поэтому здесь лишь заметим, что отчасти это произошло и потому, что сам наставник в молодости прошел только ускоренные курсы обучения, а затем восполнял пробелы в образовании самоучкой, постигая все премудрости вместе с подопечным. Данный факт царь осознавал. И потому для флота, так же, как и для армии, постоянно пытался найти в Европе высококлассных руководителей. Однако знаменитые адмиралы ехать в Россию проявляли желания еще меньше, чем прославленные фельдмаршалы.

Сам Петр настоящие корабли и море в первый раз увидел собственными глазами только в 21 год. Но любил он их с детства фанатично и безрассудно, испытывая ко всему, что с ними связано, как утверждают свидетели, какое-то прямо-таки физиологическое чувство. До конца жизни паруса, палубы и мачты оставались его самой сильной страстью, и известие о любом, даже незначительном успехе русского флота сразу же приводило царя в отличное настроение. Но успехов этих пришлось ждать долго. Да и вышли они какими-то, мягко говоря, неполноценными. Берега Финского и Ботнического заливов удалось захватить только за счет сверхусилий и численного превосходства — построив огромную орду гребных судов. А утвердить свое господство над открытой частью моря, по большому счету, так и не получилось. Хотя старания, чтобы добиться этого, прилагались неимоверные. Ведь и вся война со шведами, как известно, затевалась ради заветной мечты стать мощной морской державой.

Первый очень скромный опыт морской войны (а точнее береговой обороны) Петр I получил во время Азовских походов в 1696 г. Здесь его тяга к большой воде (вообще-то необъяснимая для человека родившегося в традиционно сухопутной стране) получила наглядное подтверждение исключительной полезности этого увлечения. Затем последовало знаменитое «Великое посольство» — путешествие по Европе, во время которого царь и прошел вышеупомянутый ускоренный курс обучения флотским наукам. После чего миновало более 15 лет, а он так и не увидел свои корабли в реальном состязании с неприятелем.

Конечно, и в течение этого времени Петр не забывал о морских делах, уделяя им те недели, которые позволял выкроить тяжкий ход первой половины Северной войны — постоянно навещал базы Азовского флота и руководил созданием Балтийского. Однако в южных водах боевых действий не велось. А то, что происходило на севере—в самом глухом и мелком уголке Финского залива — войной на море назвать нельзя. Это была та же самая береговая оборона, что и у Азова — средство не допустить высадки десанта противника на ближних подступах к Петербургу. Ну а поскольку моряки играли роль армейского придатка, то их суда так и сгнили, практически не выйдя не только на морские просторы, но и в узкий залив. Поэтому и русский монарх боевого адмиральского опыта к началу последнего периода Северной войны не имел. Вместе с тем после Прутского урока Петр получил возможность вкладывать больше средств в морские начинания на Балтике. Он, конечно же, не преминул этим воспользоваться, занявшись там организацией очередного боевого инструмента для открытого моря. Однако здесь его постигло самое жестокое фиаско за всю карьеру военного деятеля. Русская парусная эскадра так и не превратилась в реальную силу. В связи с чем в 1715—1716 гг. Петр все усилия сосредоточил на ниве дипломатии, пытаясь создать объединенные морские силы Северного союза, которые бы смогли осуществить десант на территорию Швеции.

В конце концов ему это удалось, но в канун начала операции сам же царь вдруг спровоцировал скандал, разрушив тем самым фактически антишведский альянс. Не догадываться о последствиях своих претензий он не мог. Однако что послужило причиной его столь странного поведения, сказать трудно — документы и свидетели сторон дают противоречивые версии. В самую же распространенную отечественную гипотезу — опасение понести большие потери — не верится вовсе. Россия имела огромную армию, и потеря той части, которая шла в десант, мало отражалась на ее боеспособности. Для великой же, в его понимании, цели Петр никогда не щадил даже себя, а уж подданных-то тем более.

После провала вышеупомянутой затеи оставался только один путь к победе — война на истощение. Поэтому пришлось еще несколько лет ждать, когда, наконец, Швеция ослабнет настолько, что будет уже не в состоянии снаряжать достаточно кораблей для обороны. К такой грани скандинавы подошли в 1719 г. В эту кампанию русский монарх в последний раз лично командовал флотом на театре боевых действий.

Правда, от желанного решающего десанта из-за внешнеполитических разногласий с Англией пришлось отказаться и снова ограничиться демонстрацией. А затем в Балтийское море — уже как противник — вошел британский флот. В принципе этот момент и можно считать моментом истины. Ведь Лондон выслал далеко не самую свою сильную эскадру — примерно равную по численности русской. Однако Петр попробовать на столь серьезном оселке остроту выкованного им инструмента так и не решился. Но, спрятав собственные корабли по тыловым базам, он, по сути, признал, что все его 25-летние труды по созданию морской мощи успехом не увенчались. На столь минорной ноте русский монарх и завершил карьеру военачальника. В оставшиеся до Ништадтского мира два года он занимался уже только общими политическими проблемами.

Таким образом, выходит, что достижения Петра Великого на чисто батальном поприще весьма неоднозначны. С одной стороны, его долгий путь сквозь Северную войну — это дорога честного солдата-труженика. Она не была прямой и гладкой. Но, оступаясь и падая, царь каждый раз заставлял себя подниматься и идти дальше, заняв в итоге вполне достойное место (учитывая глубину «подвала», из которого ему пришлось начать свое восхождение) — где-то в середине галереи генералов первой четверти XVIII в.

С адмиральскими подвигами российского самодержца дело обстоит сложнее. Все-таки победы армейского флота, одержанные под его руководством, нельзя равнять с противоборством эскадр открытого моря. Они с русской стороны огненного испытания настоящим противником так и не прошли. Впрочем, и на суше тактические достижения царя весьма спорны. Но Петр выиграл-таки свою главную в жизни войну. Чем, между прочим, не могут похвастаться, даже такие общепризнанные гении военного искусства, как Фридрих Великий или Наполеон. Причем выиграл, начав ее, в сущности, без армии — с вооруженной толпой, а закончил во главе весьма боеспособных войск — случай в мировой практике исключительный.

Главный же исторический урок Петра Великого заключается в том, что он указал единственно возможный путь качественного улучшения дел в российской армии — путь массового приглашения в нее западных военных специалистов. Вся последующая история отечественных вооруженных сил убедительно продемонстрировала, что как только европейская «подпитка» прекращалась, начинались застой и деградация[141]. Совсем как в басне: «А вы, друзья, как ни садитесь…»

Ну а в памяти потомков образ Петра I на протяжении минувших после его эпохи столетий постоянно менялся. В XVIII и до последней трети XIX вв. официальная трактовка диктовала идеализированную версию так называемого «отца отечества». Если перевести ее в современные понятия, то можно сказать, что она представляла собой вариант всемогущего супермена, не имевшего недостатков и всегда знавшего ответы на любые вопросы. Но в период либеральных реформ Александра II (когда появилась возможность критического обсуждения подобных тем) с подачи наиболее ортодоксальной части славянофилов в общественное мнение потихоньку начал внедряться и неофициальный взгляд на «царственного плотника», как на жестокого деспота — сыноубийцу и гонителя православной Руси.

Этот процесс получил дополнительный импульс после октября 1917 г., когда большевики вновь ввели в России «единомыслие». Кардинально переписывая всю историю, соратники Ленина взяли за основу славянофильское восприятие «царя-антихриста». И даже усилили его негативную составляющую, превратив еще недавно безупречного «Северного Самсона» в примитивного эксплуататора-кровопийцу и сифилитика. Так продолжалось до середины 30-х гг. XX столетия, когда политическая атмосфера в стране опять поменялась.

Сталин, начав энергичную подготовку к «последнему и решительному бою» с «миром капитала», решил, что народу в столь ответственной ситуации необходима серьезная националистическая «прививка». В результате царя-западника вернули в официальные положительные герои. Но не «старорежимной иконой», а своего рода революционером-большевиком (гонявшим трутней-бояр и отбиравшим колокола у глупых попов), который к тому же обзавелся замашками хитрована-патриота. Пересиливая нелюбовь к злобным и лукавым европейцам, он заманивает их к себе на службу. И в то же время мечтает о том сладком дне, когда, выудив у иностранцев все необходимые секреты, выгонит эту «шушеру» вон[142]. В подобной «аранжировке» клон «Медного всадника» через посредство художественной литературы с кинематографом и вложили в головы подавляющего большинства советских граждан сталинские «инженеры человеческих душ».

Следующей перелицовки общественно-значимого портрета Петра I пришлось ждать несколько десятилетий. В суматошную хрущевскую «оттепель», видимо, так и не решили, как идеологически полезней будет «подправить» образ первого российского императора. А в застойном брежневском «болоте» эту проблему вообще отпустили, как говорится, «на самотек». Что незамедлительно пошло ей на пользу. Наряду с прежним ассортиментом национал-большевистского «ширпотреба» уже в 70-е гг. прошлого столетия увидели свет очень интересные работы некоторых историков[143], где личность выдающегося реформатора начала обретать все свои истинные, в том числе и противоречивые, черты. Но затем грянула горбачевская «перестройка», сменившаяся разгулом демократии по-русски, когда каждый бульварный журнальчик или желтая газетенка считали долгом представить на суд читателей собственную «реконструкцию» фигуры Петра I, выполненную в виде очередного монстра. Впрочем, вполне возможно, что на сей счет в самом ближайшем будущем вновь поступят четкие указания. Говорят, что у нынешнего президента России в кабинете постоянно висит портрет основателя его родного города…