Растущая преданность Соединенным Штатам
Растущая преданность Соединенным Штатам
Чем дольше длилась работа Попова на ЦРУ, тем большей лояльностью к Соединенным Штатам он проникался. Одной из вершин в его карьере было получение подарка от тогдашнего директора ЦРУ Аллена Даллеса. Встретившийся с Петром резидент американской разведки в Австрии подарил ему изготовленные по специальному заказу золотые запонки. Они символизировали, как объяснили Попову, «крепкую связь между советским подполковником и его американскими друзьями, хотя по соображениям безопасности дизайн изделия был намеренно упрощен. Его символика навеяна мотивами греческой мифологии. Шлем Афины является признаком мудрости, а меч — храбрости… В подарке нет ничего американского». Мнение на этот счет самого Попова осталось неизвестным — не имея никакого понятия об Афине, он, вероятно, ничего не понял.
Как бы то ни было, резидент ясно дал понять, что запонки имеют также и практическое значение, являясь опознавательным знаком американских спецслужб. Аналогичная пара будет храниться в штаб-квартире ЦРУ, чтобы при необходимости подтвердить полномочия любого эмиссара, который может быть направлен для установления связи с Поповым, будь то в Советском Союзе или в любом другом месте. Попов был очень благодарен. Сравнивая обращение с ним американцев и советских из ГРУ, он так отзывался о своих начальниках в СССР: «Они никогда не интересуются тем, насколько опасным может быть задание, и думают только о том, чтобы выжать из человека как можно больше». И более позднее высказывание: «Вы, американцы, находите время на то, чтобы выпить с человеком и расслабиться. Это настоящий человечный подход. Вы уважаете личность собеседника… Что касается нас, то личность у нас — ничто, а государственные интересы — всё».
Но к 1955 году, когда его пребывание в Австрии уже подходило к концу, даже деликатное и дружеское обращение американцев не уберегло Попова от стресса, вызванного его двойной жизнью; он страдал от постоянных головных болей и повышенного давления. Однако получение из московского Управления одобрительного отзыва о его работе и обещание производства в звание полковника сильно приободрили Попова. Главную роль в этом успехе он отводил своей любовнице, снабжавшей его основными материалами о политической активности беженцев, которые он передавал в ГРУ. «Моя девушка Мили очень мне помогла», — сдержанно признавался Петр.
Его привязанность к Милице стала еще сильнее, чем раньше. Попов никак не мог привыкнуть к мысли о разлуке с ней, но делал вид, что жалела об этом расставании только она. При этом он говорил: «Моя девушка очень расстроилась. Она знает, что я ничего ей не обещал, но так ко мне привыкла». Неожиданно он завел разговор об абсолютно нереальной (учитывая ее разрыв с компартией) возможности приезда Милицы в Москву в качестве делегата Конгресса демократической молодежи. «Как только она приедет в Москву, я о ней позабочусь. И если получится, оставлю ее там, найду ей работу». Милица, разумеется, так никогда и не осмелилась посетить Советский Союз или какую-нибудь другую страну коммунистического блока. Несмотря на это, она оставалась в памяти Попова и оказывала влияние на его жизнь до самого конца.
На встречах со своими кураторами из ЦРУ Попов редко упоминал о своей семье, приехавшей в Вену уже после начала его отношений с Милицей, которые, первоначально возникнув от одиночества Петра, к тому времени окрепли окончательно. Но, несмотря на этот роман, Попов был крепко привязан к жене и детям и беспокоился о том, чтобы с ними ничего не случилось.
В нелюбви Попова к своей стране, какой она стала после революции, он ничем не отличался от многих своих сограждан, в разное время оказавшихся за границей. Исследование, основанное на опросах 320 человек, эмигрировавших из России сразу после Второй мировой войны, показало, что 83 процента опрошенных назвали в качестве причины эмиграции «желание жить на Западе», тогда как «свободы» искали только 6 процентов, а высокий «уровень жизни» привлекал лишь 2 процента эмигрантов. Отсюда становится ясно, что из СССР их выдавливал не дефицит чего-либо конкретного, а общая ситуация в стране.
В середине 1955 года Попов, возвратившийся в Вену после командировки в Москву в Главное разведывательное управление, выглядел даже более разочарованным, чем обычно.
«Ужасно видеть, — сообщил он, — как живут люди в наших деревнях… В Калинине, районном центре всего в ста километрах от Москвы, невозможно купить масла; сахар бывает очень редко… Только для того, чтобы купить продуктов, люди едут двенадцать часов в Москву из Костромы. В других городах нет и этой возможности… Из моей деревни ездили в Горький, но купить там было нечего».
О деревне, в которой он вырос, Попов рассказывал следующее:
«Каждый раз, приезжая домой, я вижу что сотни людей, фактически все поголовно, не имеют хлеба. Обращаясь ко мне, они говорят: “Ты приехал из города, скажи же нам, пожалуйста, когда мы начнем жить по-человечески?” Что я могу им ответить? Что? Как член коммунистической партии я должен говорить, что, пока они не начнут работать по-настоящему и не установят порядок в колхозе, хлеба у них не будет. Но мне прекрасно известно, что это полная чепуха».
В своем негодовании Попов был не одинок. Другие были даже менее осторожны, чем он. «Среди офицеров, работающих за границей, — говорил он, — также много недовольных режимом. Недавно я слышал, как один офицер сказал: “Посмотрите, как живут эти австрийские безработные. Их квартиры намного лучше моей, которую я, офицер, имею в Москве!”». Большинство коллег Попова были гораздо искушенней его в житейских делах, и все же их отношение к родной стране не слишком отличалось от остальных. Один из них, говоря об обстановке недовольства в России, заметил: «Впечатление такое, будто в этих людей (речь идет о советском офицерском корпусе, служившем в Вене) вдохнули некий дух дерзости и отваги… Это уже случалось в истории. В период войны 1812–1814 годов офицеры царской армии дошли до Парижа и оттуда принесли с собой новые идеи, давшие толчок проведению земельных реформ в России и раскрепощению крестьян».
Оставив в покое прошлое, Попов продолжил тему, о которой рассуждал его коллега: «Сегодня среди наших офицеров этот дух несомненно присутствует. Разумеется, они являются привилегированной группой. Мы живем гораздо лучше, чем остальное население СССР, и каждый из нас боится говорить откровенно из страха лишиться своих преимуществ. Сейчас очень мало патриотизма как такового».
Несколько раз Попов цитировал другого коллегу, тоже подполковника, делавшего подобные подстрекательские заявления: «Мне кажется, что упразднение частной собственности было абсолютной ошибкой. Это привело к уничтожению последних остатков инициативы среди крестьян». Как объяснял Попов, он всегда остерегался поддерживать такого рода мнения из страха, что этот коллега может оказаться провокатором. Сам он не верил в возможность революционного выступления против коммунистов. «Я сомневаюсь в возможности какого-либо открытого антиправительственного движения или действия… Организовать крестьянство совершенно некому. Нет лидеров. Нет никакой оппозиции. Многие надеются на перемены, но это не более, чем надежды».
Вспоминая, вероятно, совет брата Александра, данный ему много лет назад, «выдоить из системы все, что только можно», Попов так пояснил позицию советской бюрократии: «Когда кто-нибудь в СССР получает государственную должность, на которой можно выгадать что-то для себя лично, он, не задумываясь, это делает. Причем неважно, какой именно пост он занимает, хоть бы и министерский… Причины этого весьма просты: жизнь среди всеобщей нищеты вынуждает его прежде всего заботиться о своем благополучии».