ГЛАВА VIII. Прощание с Родиной. В дальний путь

ГЛАВА VIII. Прощание с Родиной. В дальний путь

В один из моих приездов к родителям в Ленинград, когда я уже направился на Московский вокзал, чтобы приобрести билет до Москвы, случилась неожиданная встреча. Совершенно неожиданно в вестибюле вокзала я увидел Ивана Алексеевича Бурмистрова, моего бывшего командира на подводной лодке испанского республиканского флота. Я его не видел с середины 1938 г. Можно представить, какой была наша встреча. Мы не обращали внимания на окружавшую нас публику, крепко обнялись и поцеловались. Не боюсь признаться, что у нас даже глаза были мокрыми. Я уже знал, что, вернувшись из Испании, И.А. Бурмистров в своем докладе весьма положительно отзывался обо мне, а значительно позднее, уже после его смерти, вдова Евдокия Степановна и сын Анатолий Иванович убедили меня в том, что мой командир, часто вспоминая меня, рассказывал им, как я в действительности во время перехода спас ему жизнь.

Иван Алексеевич был в военно-морской форме, являясь командиром 1-й бригады соединения подводных лодок в Севастополе. Он прибыл в Ленинград для принятия участия в закрытом совещании. По его словам, для него был забронирован номер в гостинице, а к вокзалу должна была прибыть автомашина. Услышав это от Ивана Алексеевича, я выразил свой протест и предложил остановиться у меня, чтобы он мог познакомиться с моими родителями и моими друзьями.

Без всякого колебания, с радостью мое предложение было принято, и, как только я оформил билет, мы, отыскав у вокзала машину с известным Ивану Алексеевичу номером, направились ко мне домой.

Вечером у меня собрались друзья. Я не исключал возможности, что это было мое последнее посещение Ленинграда до отбытия на работу за рубежом. Вечер прошел замечательно, но для меня, естественно, довольно тяжело. Всех, в том числе и Ивана Алексеевича, очень интересовал характер моей будущей работы и место назначения. Я старался уйти от ответов.

На следующий день я отбыл в Москву, уговорив Ивана Алексеевича остаться у нас на все время его пребывания в Ленинграде. Между ним и моим отцом с матерью сложились дружеские отношения. Но...

Вот именно на этом «но...» я хочу сейчас остановиться. К моей радости, в связи с задержкой оформления документов на выезд за границу я мог еще раз навестить моих родителей. Естественно, Ивана Алексеевича в Ленинграде уже не было. Приехав домой и оставшись как-то вечером с глазу на глаз с отцом, я впервые услышал решительный упрек в мой адрес. Он сказал:

– Я уже давно понял, что ты не всегда все говоришь о своей работе. Я считал это вполне допустимым... Но никогда не мог себе представить, что ты, кроме того, научился врать! Так кем ты был в Испании, журналистом, и только? Теперь мы знаем благодаря рассказам Ивана Алексеевича, что ты совершил с ним опасный переход на подводной лодке, фактически будучи его помощником, и спас ему жизнь. Зачем тебе понадобилось врать?

Признаюсь, услышанное меня не только поразило, но и весьма огорчило. Я действительно никогда не врал. Мое участие в переходе на подводной лодке, а точнее, вообще несение службы на таковой я скрывал не только от родителей, но и от всех только потому, что после возвращения из Испании нам не рекомендовали рассказывать об участии в боевых операциях. Возникал, естественно, вопрос: зачем понадобилось Ивану Алексеевичу обо всем этом рассказывать моим родителям, имел ли он на это право?

Этот разговор с отцом я переживал довольно долго. Мне очень хотелось бы поговорить с И.А. Бурмистровым, но как это сделать? Он в Севастополе, а я в Москве, до моего отъезда из Советского Союза оставались считанные дни. Все зависело от готовности моих документов.

Мне повезло, я снова встретился с моим бывшим командиром в Москве. На мой вопрос, почему он раскрыл карты о моем участии в боях в Испании моим родителям, он ответил, что К.Е. Ворошилов разрешил рассказывать об этом после присвоения ему звания Героя Советского Союза.

Неожиданной была у меня в Москве еще одна запомнившаяся встреча. Елена Евсеевна сообщила по телефону из Ленинграда, что ей нужно побывать в Москве. По ее словам, это было связано с ее намерением защитить кандидатскую диссертацию. Она не хотела останавливаться у своих друзей, а поэтому поинтересовалась, не смог бы я помочь ей получить номер в одной из гостиниц.

Не помню, по какой причине, но в гостинице «Националь», где я проживал, свободных номеров не оказалось. Не было их ни в гостинице «Москва», ни в «Метрополе». Я посоветовался с комбригом Брониным. Вопрос был решен совершенно неожиданно. Ляле был предоставлен на дни ее пребывания в Москве мой номер в «Национале», а мне надлежало переехать на это время в более дорогой номер в гостинице «Метрополь».

К великому нашему сожалению, ни у нее, ни у меня почти не было времени, чтобы вместе провести дни ее пребывания в Москве. Тем не менее, мы пару раз виделись. И здесь я не нарушил привычного порядка допустимых отношений между даже очень любящими друг друга молодым человеком и девушкой. Эти отношения могли максимально быть ограничены поцелуем, и то довольно редким. Воспитанные в хороших семьях молодые люди в те годы не допускали более близких внебрачных отношений.

Признаюсь, Ляля в те годы мне очень нравилась, но в наших даже очень дружеских отношениях были, да будет позволительно так сказать, некоторые темные пятна. Это касалось, прежде всего, максимальной сдержанности со стороны Ляли в части событий, связанных с её отцом и заменившим его отчимом. Не буду на этом вопросе долго останавливаться. Это их частное семейное дело. Смущали некоторые слухи, дошедшие до меня совершенно неожиданно, но из достоверных источников. Это касалось отношений между нею и известным кинодеятелем Р.К. И это её частное дело, но на моем отношении к ней не могло не отразиться.

В один из немногих проведенных вместе вечеров Ляля предупредила меня, что к ней вечером придет ее подруга М., жена известного уже тогда летчика, и с ней придет один мужчина, с которым у нее серьезный роман. Узнав намеченное время прихода, я предложил заказать столик в ресторане для совместного ужина, что и было сделано. Каково же было мое удивление, когда вместе с М. в номер прошел К., с которым я в Ленинграде вместе учился на курсах противовоздушной обороны. Мы не виделись много лет, но сразу узнали друг друга и крепко обнялись. Я знал его первую любовь, но не хотел расспрашивать о ней в присутствии М.

У нас состоялся очень интересный разговор. Оказалось, К. в это время работал начальником 1-го отдела наркомата, связанного с авиацией, который возглавлял в то время один из братьев Л.М. Кагановича.

Из разговора с К. я узнал, что он только недавно вернулся из Чехословакии. Естественно, он не рассказывал подробно о цели своей поездки и выполненного задания. Тем не менее, я мог понять, что связано это было с принятием мер по предотвращению возникновения Второй мировой войны.

В своей беседе со мной К. напомнил, что, несмотря на все высказывания руководителей западных держав, 14 марта 1938 г. после капитуляции правительства Австрии Гитлер своим указом объявил эту страну провинцией рейха. Таким образом, план операции «Отто» о вторжении вооруженных сил Германии в Австрию был успешно выполнен. Нас настораживало и то, что 2 апреля правительство Великобритании признало аншлюс Австрии, это же сделало и правительство США.

Мы вспоминали все, что происходило на протяжении почти целого года, отделявшего нас от событий в Австрии. Некоторые дальновидные политики предупреждали, что Германия готовится к осуществлению своих агрессивных планов и одним из первых шагов в этом направлении Гитлер видит воссоздание территории бывшей Австро-Венгерской монархии. Для Германии важно было только одно, чтобы территория, подчинившись рейху, приблизила возможность продвижения его войск на Восток.

Елена Евсеевна, видимо решив проявить себя перед подругой и сопровождавшим ее мужчиной, прервала нашу беседу, заявив, что события в Испании, в которых мы принимали участие, говорят о том, что Гитлер собирается воевать не только против коммунистов, то есть против Советского Союза, но и против ряда европейских государств. Мы уже знали тогда, что 1 апреля 1939 г. вся территория Испании находилась под оккупацией мятежников и итало-германских интервентов. Правда, мы еще не слышали подробности о том, как удалось интервентам вступить в Мадрид, о том, что это произошло в результате предательства испанского полковника С. Касадо, командовавшего армией центра. Больно было сознавать, что правительство Великобритании и Франции уже 27 февраля 1939 г. признали правительство Франко, разорвав дипломатические отношения с законным правительством республиканской Испании. 1 апреля правительство США, в свою очередь, признаю франкистский режим в Испании. Мы не могли предвидеть и того, что остается только шесть месяцев до начала Второй мировой войны.

В беседе мы останавливались на многих вопросах, связанных с возможностью начала военных действий Германии–Италии–Японии. Естественно, нас настораживало и, больше того, возмущаю то, что происходило в мире. Нет, я убежден, что сейчас нет необходимости останавливаться на отдельных вопросах, касающихся напряженной предвоенной обстановки. Теперь всем это уже знакомо в деталях.

Никто из сидевших в ресторане за столиком не мог себе представить, что происходило в моей душе.

Я не хотел делиться своими мыслями ни с кем. С теми моими друзьями и знакомыми, родственниками, с которыми я встречался, мне казалось неуместным касаться политических вопросов, тревоги за будущее мирное существование народов. Это объяснялось не только тем, что я сам не мог себе еще четко представить, что всех нас ждет впереди, но и тем, что это могло вызвать подозрение в части моей будущей работы, о которой я не хотел, да и не имел права говорить.

Должен, однако, признаться, что в сложившихся взглядах мною допускалась грубейшая ошибка. Я почти был уверен в том, что Гитлеру удалось убедить все западные державы в том, что Европе грозит коммунизм. Поэтому мне казалось, что все страны Европы поддержат фашистскую Германию в ее вооруженной борьбе против Советского Союза.

Вспоминается не только встреча в гостинице, но и наша прогулка вместе с Лялей по Москве. Последний день нашей, возможно вообще прощальной, встречи. Моя попутчица не знала, зачем и куда я еду за границу. Видимо, её это не только удивило, но и огорчило. Ведь она догадывается о том, что я ее очень полюбил.

Прогуливаясь по улице Максима Горького, заходим в большой букинистический магазин иностранной литературы. Я покупаю несколько уникальных книг на испанском и французском языках. Делаю тут же, в магазине, на них надписи и вручаю той, которую тайно, но очень люблю. Она бегло их просматривает. Они выражают чувства любви и преданности. Она лукаво, с некоторым недоверием улыбается, глядя на меня. Мне кажется, что ее глаза тоже выражают любовь ко мне. Делается грустно, не хочется расставаться.

Только появились у меня подобные печальные мысли, как совершенно неожиданно в магазине встречаю Орлова, которого я считал комбригом, одним из заместителей начальника Главразведупра. Мы с ним встречались уже до этого, в том числе и у комбрига Бронина. Мне казалось всегда, что он ко мне, юноше, хорошо относится. Я несколько растерялся, когда увидел, что Орлов, заметив меня, совершенно открыто, улыбаясь, направляется в нашу сторону. Возможно из вежливости, с первой он здоровается с Лялей. Она ему улыбается, но я не знаю, были ли они ранее знакомы. Потом я узнал, что она только видела его в Главразведупре после своего возвращения из Испании и ей сказали, что это заместитель начальника ГРУ РККА.

Поздоровавшись со мной по-дружески, Орлов, продолжая улыбаться, прямо сказал: «Прощаетесь друг с другом, ведь скоро предстоит разлука». Я посмотрел на Лялю. У меня зародилась мысль, что она поняла, почему я скрываю от нее характер моей будущей работы, а возможно, и нашла объяснение моей сдержанности при наших встречах.

Попрощавшись с Орловым, мы вернулись в гостиницу, пообедали в ресторане. Чувствовалось, что нам не о чем больше говорить. Я попросил передать в Ленинграде привет ее маме, отчиму, нашим друзьям и знакомым. После ресторана немного прогулялись, вещи были заранее уложены, вновь поужинали в ресторане и вскоре вышли на перрон Ленинградского вокзала, «Красная стрела», экспресс Москва–Ленинград, была уже подана.

Последние взгляды, мы, как дети, держимся за руки, видимо понимая уже теперь твердо, в особенности после встречи с Орловым, что, скорее всего это последняя встреча в нашей, теперь уже твердо можно сказать, неудавшейся любви. Внезапно мы прижимаемся друг к другу и целуемся... Поезд должен отправиться в путь, я выскакиваю из вагона, подбегаю к окну купе, вижу, как мне даже показалось, грустно улыбающуюся Елену Евсеевну.

Мне остается до отъезда два-три дня. Хочется еще успеть многое, по время бежит быстро. В гостинице сидеть не хочется. Выхожу на Манежную площадь и встречаю Сашу Дудина и еще несколько студентов нашего института, среди них были и девушки. Из короткого разговора мне удается узнать (ведь я будущий разведчик), что они едут в США, где должны принять участие в обслуживании нашего салона на открывающейся выставке. Встреча была очень теплой, и мы решили на следующий день встретиться вновь, с тем, чтобы провести вместе пару часов. Может возникнуть вопрос: что же я им сказал, почему я не появляюсь в институте, что я делаю в Москве? Несмотря на дружеские отношения, мне пришлось разыгрывать роль невинного человека, временно оставленного на работе в Наркомате иностранных дел. На этот раз играл не в театре самодеятельности, а был актером, вступающим в новую жизнь, длительность спектакля в которой будет измеряться годами.

На следующий день мы действительно встретились. Мне удалось достать автомашину «ЗИС», и мы все вместе совершили поездку по Москве. Мои друзья хотели познакомиться с городом, а я – попрощаться с любимой мною Москвой.

Вечер решил провести в семье любимого моего дяди. Я еще у себя в номере. Одеваюсь, завязываю галстук и смотрю все время на себя в зеркало. Пет, у меня пет особых примет, я обычный, неброский человек, видимо умеющий себя скромно держать. Все это должно облегчить в будущем мою нелегальную работу. Читая довольно редкую литературу о разведчиках, издаваемую за рубежом и даже у нас, я мог понять, что «героизм разведчика» заключается в умении добывать информацию, интересующую его страну. Становилось ясно, что вжиться в незнакомое, резко отличающееся от имеющегося у тебя на родине общество очень сложно. Я в очень осторожной форме задумывался над вопросом: не является ли «героизмом разведчика», в первую очередь, его умение легализоваться, вступить в окружающее его общество, привыкнуть к правам и обычаям страны его нового проживания?

Туалет закончен. Светлое габардиновое пальто, приобретенное еще во Франции, и мягкая шляпа того же цвета, купленная в Испании, но в которой была заменена фирменная марка – испанская на австрийскую, так как в это время австрийские фирмы были более популярны.

Уже мчится машина по улицам. Я сижу задумчиво рядом с шофером и крепко затягиваюсь из моей любимой трубки.

Мы уже на Садовой, сворачиваем, еще раз сворачиваем теперь уже на улицу Дурова. Здесь в небольшом деревянном домике живет мой любимый дядя, брат моей матери. Несмотря на то, что мы редко встречались с ним, он был моим искренним другом и мы очень хорошо понимали друг друга. Возможно, потому, что он не продвинулся по карьерной лестнице, находился на скромной должности бухгалтера в московском речном пароходстве, женился на скромной, очень хорошей женщине Асе, большая часть родственников относилась к нему с некоторым, я бы сказал, пренебрежением. Он это чувствовал, а поэтому умело держался в их присутствии. Он хотел казаться безалаберным, слишком поверхностным, но, в то же время очень веселым.

Нет, он был очень честным и порядочным во всех отношениях человеком. Просто его жизнь сложилась неудачно, даже можно сказать, тяжело. Не имея возможности получить достаточного образования, он сумел только окончить бухгалтерские курсы. Женился поздно, детей у него не было, хотя он их очень любил.

Его друзья, все те, с кем ему доводилось быть в товарищеских отношениях, считали его человеком большой души, умным, внимательным и отзывчивым. Его служебное положение не исключало возможности враждебного отношения к нему со стороны некоторых сослуживцев, но это объяснялось исключительно его честностью, добросовестностью и чувством долга при исполнении служебных обязанностей бухгалтера-ревизора.

Жена его Ася была простой работницей, а затем работала мастером на одной из фабрик ТЭЖЭ. Она была тоже очень доброй, отзывчивой, открытой русской женщиной. Была прекрасной хозяйкой, умела очень хорошо готовить, в чем я часто, ужиная и обедая у них, лично убеждался. И на этот раз мы уселись втроем за стол с обильными и очень вкусными блюдами. Дядя был весел, но всем было понятно, что под этой веселостью скрывается горечь предстоящей разлуки с любимым племянником и другом. Наступил час расставания. Тетя Ася пожелала мне счастливого пути, успехов в работе, оставаться всегда таким же преданным Родине человеком. Она заключила свои пожелания словами:

- Уезжая от нас надолго, возвращайся к нам опять таким, как сейчас, будь настоящим человеком в жизни.

К этим словам дядя, обнимая и крепко целуя племянника, крепко пожимая руку, добавил:

- Будь смелым, но всегда осторожным, будь выдержанным и честным, люби всегда нашу Родину; мы встретимся вновь и будем еще большими друзьями!

Никто не знал тогда, что слова дяди Пани оказались завещанием. Когда много лет спустя узнал о смерти моего любимого дяди и друга, я, прошедший уже к этому времени и гестаповские застенки, тюрьмы и лагеря у себя на родине, горько плача, почувствовал, насколько эта потеря была для меня тяжелой. Тогда я записал в своем дневнике следующее: «Ты умер, любимый мой Друг, отдав свою жизнь за родину, за нас всех. Я знал, что в Твоей жизни не могло быть колебаний и трусости. Ты пал смертью храбрых. Успокоилась Твоя душа, Ты уснул вечным сном. Кончились все Твои переживания, все Твои неудачи в жизни и все же имевшиеся радости. Спи же спокойно, память о Тебе я сохраню на всю мою оставшуюся жизнь как о лучшем друге, примеру которого я следовал. О Тебе будут знать и помнить мои дети, а если я доживу до внуков, то и они. Твоя жизнь и смерть будут нам служить примером. Склоняясь перед памятью о Тебе, я клянусь, что всегда следовал Твоему наставлению, всегда служил честно нашей Родине, и, несмотря на все тяжелые переживания и проявленную ко мне несправедливость, я до последнего дня моей жизни буду ее любить и всеми моими силами, знаниями честно служить ей, нашему народу!»

Эта запись была сделана уже после того, как я подробно узнал от генерала медицинской службы, мужа сестры моей матери, подробности о смерти дяди Пани. Началась Великая Отечественная война, фашистские агрессоры угрожали Москве. Дядя Ваня устремился на ее оборону. Близорукость, недостатки здоровья, возраст лишали его возможности вступить в ряды Советской армии. Его все пытались отговорить от вступления в ряды защитников столицы. Он пренебрег всеми советами и запретами, ему удалось вступить в народное ополчение, и в бою он погиб. Иначе мой дядя и друг, конечно, поступить не мог.

Трогательно расставшись в последний вечер наших встреч, я вернулся в гостиницу, долго думая еще о Пане и Асе.

Я часто открывал дверь балкона, выходил на него и полной грудью вбирал в себя бодрящий ночной воздух Москвы. Город спит. По улице Горького спешат запоздалые пешеходы, мелькают одинокие машины. Все тихо. Нагибаюсь, всматриваюсь в ярко горящие рубиновые звезды башен Кремля. Задумываюсь, на душе грустно: когда я увижу тебя вновь, дорогой Кремль? Вхожу в номер, медленно подхожу к столику, на котором стоит телефон, очень хочется позвонить матери и отцу. Смотрю на часы. Ночь – все спят, нельзя никого будить. Медленно раздеваюсь, принимаю душ и ложусь спать, устал, но заснуть не могу...

Утро. Спешу... Последняя встреча в ГРУ с руководством. Что мне еще скажут? И вот один из самых ответственных в моей жизни актов состоялся.

Приближаюсь к уже хорошо знакомому мне зданию, предъявляю пропуск, и часовой приветливо пропускает меня в подъезд. Неужели я скоро сдам пропуск и никогда больше не войду сюда? Решительно подхожу к приемной начальника Управления. В ней много народу, сидят командиры в военной форме и гражданские лица в штатском (возможно, это тоже командиры РККА).

Щегольски подтянутый командир, не знаю, адъютант или начальник приемной, пропускает меня вне очереди в кабинет. Видимо, там меня ждут, и, как мне кажется, все сидящие в приемной смотрят на меня особенно внимательно, даже с уважением. Невольно задаю себе вопрос: неужели все они знают, что именно сейчас мне будет поручена сложная, опасная, ответственная работа за рубежом? Я чувствую, что сердце стучит все громче и громче, а кровь приливает к моей голове, которая чуть ли не кружится. Да, меня охватывает чувство гордости за оказанное доверие! По верьте, это было нелегко!

Я стою, вытянувшись, в огромном кабинете начальника Главного разведывательного управления РККА и докладываю о своем прибытии по его приказу.

За большим лакированным столом сидит тот, чье имя уже хорошо известно среди высшего командного состава, в кругах руководства НКО СССР, тот, к которому стекаются письменные и зашифрованные радиодоклады со всех концов земли, тот, что связан невидимыми нитями с легальными и нелегальными представителями Советского Союза за рубежом. Именно от этого человека внимательно просмотренные материалы расходятся по всему аппарату Генерального штаба, а затем по ним принимаются решения, отдаются необходимые команды.

На письменном столе под стеклом едва виднеется какая-то схема, стоят огромных размеров пепельница, настольные часы, прибор с вечным пером, цветные карандаши. Замечаю на столе и папку, на которой красивым почерком выведены мои фамилия, имя и отчество и... какая-то новая должность, прочесть ее не могу. На стене за спиной сидящего начальника Управления висит огромная карта мира. В кабинете тихо, тяжелые портьеры зашторивают двери и окна, ничто не тревожит и не отвлекает внимания.

Гендин просит меня сесть в кресло, стоящее у маленького столика, прилегающего к письменному столу. Едва я успеваю сесть, как в кабинет входят комбриг Бронин и полковник, если не ошибаюсь, Старунин. Вошедшие докладывают о своем прибытии комдиву Гендину, а затем очень мило здороваются, пожимая мне руку. Начинается деловая часть нашего разговора. При этом Гендин достает небольшую пепельницу, подвигает ее ближе ко мне и разрешает курить. Видимо, он понимает, что я не очень-то спокоен. Настало время, когда передо мной были открыты все карты.

Мне было объявлено, что я выезжаю из Советского Союза в качестве одного из иностранных туристов, посетивших и Москву, имея паспорт гражданина Мексики. Мне будут заказаны и вручены железнодорожные билеты на поезда Москва–Ленинград, «Красная стрела», а затем из Ленинграда в столицу Финляндии, Хельсинки. Там в «Интуристе» на мое имя заказаны билеты на самолет в Швецию, Норвегию и на пароход из Норвегии в Нидерланды, а затем на самолет в Париж. Через «Интурист» мне предоставят номер в одной из самых реномированных гостиниц в Хельсинки.

В Париже мне рекомендовали остановиться в одной из гостиниц поблизости от здания Гранд-опера. Затем я должен в обусловленном месте, в установленное время встретиться с курьером ГРУ, который примет мой мексиканский паспорт и выдаст мне новый, по которому надлежит легализоваться. После получения нового, на этот раз уругвайского паспорта, я должен буду буквально через несколько часов выехать в Брюссель, столицу Бельгии. Обо мне позаботились и в данном случае. Прежде всего, мне рекомендовали гостиницу недалеко от вокзала, где я должен буду через сутки сесть в поезд и проехать в Брюгге, город в Западной Фландрии. В обусловленном месте, с заранее оговоренными журналами в руках мы должны показаться друг другу – резидент в Бельгии и я. Затем предусматривалось, что через два часа мы встретимся уже как старые знакомые в одном из ресторанов в Генте, то есть уже в Восточной Фландрии.

После нашей первой встречи с резидентом я должен буду остаться некоторое время в Бельгии, с тем, чтобы легализоваться в одной из солидных фирм, специально организованных нашим резидентом. После легализации в качестве коммерсанта я должен буду основать филиал этой фирмы в Швеции.

Гендин мне пояснил, что наша резидентура полностью законспирирована и законсервирована, то есть практически в настоящее время она не ведет никакой деятельности. Ее задача заключалась в том, чтобы в случае войны между Германией и СССР в результате фашистской агрессии обеспечить радио- и почтовую связь наших резидентур на Западе с Москвой, минуя территорию Германии.

Передо мной ставилась задача освоиться в обществе, усовершенствовать знания французского и немецкого языков, подтянуть разговорный и письменный английский язык.

В разговоре со мной Гендин дал весьма положительную характеристику Отто, резиденту в Бельгии, сумевшему, по его словам, создать не только вполне работоспособную резидентуру, но и, это самое главное, весьма прочную «крышу», то есть фирму, под вывеской которой мы сможем, создав ее филиалы в различных странах, обеспечить связью с Москвой работу наших резиденту р. Конечно, я не знал в то время, был ли знаком Гендин лично с Отто, или его характеристика основывалась на докладах тех лиц, которые с ним, с Отто, были связаны по работе. Однако его оценка у меня не вызывала никаких сомнений, а наоборот – чувство удовлетворения в том, что мне придется начинать мою работу под руководством столь опытного резидента.

В этой беседе, стоя у карты Европы, Гендин кратко информировал меня о создавшейся обстановке. Большую часть приведенных им фактов я уже знал, но все же внимательно прислушивался к его высказываниям.

Уже находясь за рубежом, постепенно, вступая в соприкосновение с различными кругами светского и делового общества, мои познания в вопросах международных отношений значительно углублялись, и по ходу изложения моих воспоминаний я буду более подробно на них останавливаться.

Прощаясь, Гендин пожелал мне всего хорошего, успехов в работе, сохранения жизни и здоровья. Он пообещал мне, по собственной инициативе, обеспечить внимательное отношение к моим родителям.

Признаюсь, я покинул кабинет комдива с тревогой. Многое из сказанного для меня было ново, к чему я не был подготовлен. Нервное состояние вызвало и то, что мой путь пролегал через Ленинград. У меня невольно возникала тревога в связи с возможной встречей «гражданина Мексики» с друзьями и знакомыми настоящего ленинградца.

Я высказал свою тревогу Бронину. Он со мной согласился, но тут же пояснил, что проложить курс по первоначальному маршруту не удалось, так как одна из намеченных для пересечения стран отказала в выдаче транзитной визы. На мой вопрос, чем это могло быть вызвано, не получил никакого разъяснения.

Итак, последний день моего пребывания в Москве был очень напряженным. Мне надо было попрощаться еще с несколькими друзьями, сдать все документы, в том числе паспорт, военный и комсомольский билеты и проч., получить паспорт мексиканца, предусмотренную сумму денег – валюту, необходимую для проезда в Бельгию и на проживание.

Покидая Управление, я был несколько удивлен тем, что многие из сотрудников, с которыми я раньше не был знаком, очень любезно прощались со мной и желали счастья и успехов во всем.

Неужели они догадывались, с кем имеют дело, что провожают Кента в дальний путь? Я привел псевдоним Кент впервые. Хочу сразу уточнить его происхождение. Это имя было мне дано в ГРУ. Поэтому некоторые утверждения в западной литературе о том, что якобы я сам придумал его под влиянием прочитанных детективов, как и многое другое, касающееся меня, является сплошным вымыслом.

К вечеру все дела были закончены, и к отходу поезда я был на вокзале. Меня провожали только товарищи из Управления, мой непосредственный начальник комбриг Бронин, а также его помощник. Оба, естественно, были в штатском. Мы жмем друг другу руки. Это – крепкое, весьма выразительное рукопожатие друзей. Троекратный, по-русски, поцелуй, и мы расстаемся, не зная, что это последнее прощание, что больше с комбригом Брониным я никогда не встречусь. С его помощником, правда, мне пришлось увидеться еще раз в мае 1945 г., но эта встреча была уже не столь дружеской и требует подробного изложения в соответствующем разделе моих воспоминаний.

Звонок, последний свисток, и поезд медленно отходит от перрона, постепенно набирая скорость. Он идет во мрак, в неизвестность, унося меня от родной Москвы. Я в купе первого класса спального вагона, один, стою у окна и долго долго смотрю во тьму. Исчезают последние огни большого города. Блестит красным деревом уютное купе, но я ощущаю холод одиночества, не покидают меня мысли. Эту ночь я тоже мало спал.

Трудно лежать. Встаю, прохаживаюсь по купе и подхожу к висящему на вешалке пиджаку. Внимательно нащупываю в его кармане мой мексиканский паспорт. Паспорт, по которому я дол жен начать марш по Европе. Вновь ложусь. Стараюсь перестроить ход мыслей, надо уже покончить с воспоминаниями о прошлом. Пусть это приятное и радостное хранится в памяти, в сердце.

Завтра, переехав государственную границу в Белоострове, я покину Родину – и все для меня будет новым.

Поезд, как мне кажется, набирает ход. Светает. Надо вставать. За окном мелькают знакомые места. Как часто я ездил по этой дороге. Смотрю, сосредоточившись, в окно. Да, это уже пригороды Ленинграда. Скоро поезд войдет в крытый Московский вокзал. Что я буду делать в городе? Надо сосредоточиться, надо все обдумать.

И вот поезд уже под крышей перрона. Паровоз тяжело дышит, слышны его вздохи, а иногда кажется, что он громко чихает. Вдруг, как бы вздохнув еще раз и резко выдохнув все, замер. Еще в ушах стоит звук идущего поезда, а пассажиры шумной толпой покидают вагоны и направляются к выходу с вокзала – к трамваям, автобусам.

Я не могу прийти в себя, нервничаю, безусловно, больше, чем другие. Медленно выхожу из вагона, в нем было мало пассажиров, и вливаюсь в общий поток прибывших в город. На этот раз меня никто не встречает, никто не ждет.

И вот я уже на привокзальной площади. Задумчиво стою, решаю, что делать дальше. До отхода поезда на Белоостров с вагонами прямого сообщения на Финляндию остается еще много времени. Внезапно решение принято: нанимаю такси, еду на Финляндский вокзал и сдаю чемодан в камеру хранения. Затем... затем прощаюсь с родным Ленинградом.