Третий сектор вступает в бой

Третий сектор вступает в бой

Наша 25–я стрелковая Чапаевская Краснознаменная ордена Ленина дивизия, которой я командовал в 1941 —1942 гг., участвовала в обороне Одессы и Севастополя в составе 31–го Пугачевского, 54–го Разинского и 287–го стрелковых полков, 69–го и 99–го артиллерийских.

После эвакуации из Одессы дивизия, в связи с ухудшением обстановки в районе Ишуньских позиций, была спешно, без надлежащей подготовки выдвинута на север Крыма. Не имея достаточного прикрытия с воздуха, испытывая острую нехватку боеприпасов, особенно для противотанковых пушек, мы понесли там в боях 26— 28 октября большие потери, а затем вместе с остальными войсками Приморской армии начали по приказу командарма отходить на юг.

Крупные силы врага, прорвавшиеся в Крым, устремились, опережая наши части, в глубь полуострова. В этих условиях потребовались огромные усилия, чтобы не дать противнику зажать и уничтожить нас по пути к Севастополю в Крымских горах.

2 ноября нашу колонну атаковали на марше 12 фашистских танков. Командир первого дивизиона 69–го артполка капитан В. А. Одинец, не растерявшись, обеспечил быстрое открытие огня, и 8 танков были подбиты и сожжены. На следующее утро мы достигли селения Бия-Сала (Верхоречье). Здесь выяснилось, что дальше путь перерезан: селения Шуры и Улу–Сала (Зеленое) заняты немцами. И чапаевцы, и другие части Приморской армии, находившиеся в этом районе, оказались в весьма трудном положении.

Только нашему Пугачевскому полку удалось в этот день прорваться южнее Шуры. Другие части пройти вслед за ним не смогли: меньше чем через час прорыв в немецкой обороне был перекрыт силами, переброшенными от Бахчисарая.

Вечером 3 ноября командарм И. Е. Петров, уже прибывший с полевым управлением армии в Севастополь, вызвал меня на радиостанцию 95–й дивизии. Командарм приказал мне возглавить группу войск в составе 25–й, 95–й дивизий и части сил 172–й и выводить ее к Севастополю кратчайшим путем через Керменчик, Ай–Тодор, Шули. Оценив обстановку в районе Шуры, я пришел к выводу, что с наличными силами нам здесь не пробиться, и принял решение вести войска обходным путем, нанеся удар в направлении Улу–Сала. Действовать надо было быстро: я не сомневался, что с рассветом противник атакует нас с трех направлений.

В 2 часа ночи 4 ноября наши подразделения под проливным дождем окружили Улу–Сала, захватив врасплох спавших в селении немцев. Как грозовое эхо, грянуло в горах русское «ура». Бой вели штыком и гранатой — огня было приказано не открывать, чтобы не поразить своих. Разгромив передовой отряд противника в составе батальона мотопехоты и противотанкового дивизиона, мы захватили 18 орудий, 28 станковых пулеметов, много автомашин.

Прорвавшись через Улу–Сала, мы вышли к утру 5 ноября в район Гавро (Отрадное). Тут враг снова преградил нам путь. Но помогла хитрость: разведка обнаружила не обозначенную на карте дорогу, и мы имитировали наступление по ней, а в это время основные силы предприняли обходный маневр. Под удар нашей артиллерии попала вражеская мотомехчасть. Горели машины и автоцистерны, рвались боеприпасы… И мы вышли наконец на шоссе.

После этого приняли все меры, чтобы побыстрее перебросить к Севастополю прежде всего артиллерию. Для этого использовали и армейские машины, и все, которые удалось раздобыть. К вечеру 7 ноября наши артиллеристы были уже в районе Севастополя, а утром 8–го открыли огонь по врагу с отведенных им позиций.

К исходу дня 9 ноября и стрелковые полки Чапаевской дивизии заняли оборону на северо–восточных подступах к Севастополю (кроме 31–го Пугачевского, направленного временно в другой сектор). Наша дивизия составила основу третьего сектора Севастопольской обороны, а я стал его комендантом. В мое подчинение поступили 3–й полк морской пехоты и 2–й Перекопский полк, тоже состоявший из моряков, а на некоторое время также и 7–я бригада морской пехоты.

Наш передний край прошел по лесистым, изрезанным оврагами скатам Мекензиевых гор. Командный пункт дивизии разместился в домиках кордона Мекензи № 1, наблюдательный пункт — на высоте 149.8.

Перед нами сосредоточивались части 132–й пехотной дивизии немцев. Боевая задача состояла в том, чтобы, изматывая врага, уничтожая его живую силу и технику, во что бы то ни стало удержать занятый рубеж.

Утром 10 ноября отправляюсь на рекогносцировку. Передний край выглядит незавидно. Одиночные окопчики не глубже сорока сантиметров… Ни траншей, ни ходов сообщения. Кое–где дзоты со станковыми пулеметами, но плохо укрепленные.

Требовались срочные меры. И хотя обстановка была напряженной, я собрал командиров частей. Сказал им прямо:

— С такой обороной нам, товарищи, тут долго не устоять. Как бы ни было трудно, надо использовать любую передышку для углубления окопов до полного профиля, для рытья траншей, ходов сообщения. А кроме того, нужно срочно учить людей, как воевать вот в такой горно–лесистой местности.

Условились также о том, что в каждом батальоне будет создан подвижной резерв для ликвидации возможных прорывов врага. От всех командиров я потребовал тщательно вести разведку.

Особую тревогу вызывал на первых порах участок обороны, примыкавший к хутору Мекензия, куда гитлеровцы явно стягивали свои силы. Решил усилить этот участок 54–м Разинским полком, составлявшим пока дивизионный резерв, с тем чтобы затем контратаковать здесь противника.

На рассвете 12 ноября разинцы вышли на передний край. Еду к ним, на полковой КП, с начартом дивизии подполковником Ф. Ф. Гроссманом. Нас встречают командир полка майор Н. М. Матусевич и комиссар старший политрук Е. А. Мальцев.

Хмуря по привычке густые, почти сходящиеся на переносице черные брови, Матусевич берет планшетку и начинает обстоятельно докладывать:

— Первый батальон обороняется на рубеже севернее хутора Мекензия. Противник занимает хутор и лощину южнее его. Второй батальон…

Николая Михайловича Матусевича я успел хорошо узнать еще в дни обороны Одессы. Это боевой командир и на редкость хладнокровный человек. Чем сложнее обстановка, тем он спокойнее. Бывало, докладывает по телефону, что фашисты прорываются к КП, а я по голосу чувствую — улыбается… С таким в бою хорошо. И собой владеет, и людьми умеет управлять. Решения принимает продуманно, приказания отдает предельно ясные. И уж раз приказал — добьется, что будет выполнено.

Комиссар Мальцев — под стать Матусевичу. Он тоже очень спокойного характера, но в то же время умеет воодушевить, зажечь людей, горазд на конкретные, запоминающиеся лозунги. Это от разинцев пошел тогда по всей дивизии такой, например: «Чем глубже окопы — тем меньше потерь, тем больше фашистских могил». А во время затишья Мальцев (тут в нем сказался недавний гражданский партработник) организовывал — на передовой! — сбор металлолома, который даже отправляли обратными транспортами на Большую землю. Но это уж было потом, когда мы под Севастополем обжились…

Выслушав доклад командира полка, я поставил задачу на контратаку. Назначалась она на утро 14 ноября. Разинцы должны были окружить и уничтожить немцев, засевших на хуторе Мекензия, и закрепиться там. Одновременно предстояло атаковать врага и 2–му Перекопскому полку на своем участке.

Итак, первая наша серьезная контратака под Севастополем… Вся артиллерия третьего сектора открывает огонь по переднему краю противника и его ближайшим тылам в районе Черкез–Кермена (Крепкое). Я заранее перебрался на КП второго батальона разинцев, который наносит удар, и оттуда наблюдаю за атакой. Началась она успешно. Роты стремительным броском достигли первой линии немецких окопов. В течение нескольких минут противник смят. Пока вторая и третья роты преследуют гитлеровцев, мечущихся по лесу, первая перерезает дорогу Черкез–Кермен — хутор Мекензия. Начинается окружение хутора.

Засевшие там фашисты яростно сопротивляются. Огонь такой, что нашим бойцам приходится залечь. Гроссман помогает им артиллерией. Но пока артиллеристы подавляют сопротивление гитлеровцев у Мекензия, немецкая пехота появляется со стороны Черкез–Кермена. У противника образуется значительный перевес в силах, однако разинцы держатся стойко, и фашистская атака захлебывается.

Потом от Черкез–Кермена подходят новые немецкие подразделения, и все начинается сызнова. С нашей стороны вводятся в бой два резервных взвода, но этого явно мало. Матусевич решает снять с подступов к хутору одну роту и контратаковать ею вражеский резерв. Задача нелегкая, и на помощь молодому командиру роты младшему лейтенанту И. И. Добровольскому спешит комиссар батальона старший политрук В. К. Шульдишев.

В лесу слышится громкое «ура». Но фашисты открывают прямо?таки шквальный огонь, и рота останавливается. Шульдишев появляется перед залегшими бойцами и снова поднимает их, однако и в этот раз почти не удается продвинуться. В атаку кидаются немцы. Мы останавливаем их огнем и опять контратакуем…

Бой продолжался более трех часов. Полностью выполнить задачу разинцы не смогли. Однако немцы понесли настолько чувствительные потери, что потом дней пять не предпринимали против нашей дивизии активных действий.

И у нас, конечно, есть потери. В числе павших в этом бою — старший политрук Шульдишев, коммунист из Ярославля. Во многих контратаках побывал он — и всегда впереди — на трудном пути Разинского полка от Прута до Крыма. Первая контратака под Севастополем стала для него последней…

Разбор боя провожу на КП батальона. Разбор подробный — надо извлечь уроки из всего, с чем столкнулись в новых, непривычных условиях. Командиры подразделений почувствовали, что воевать здесь будет трудно, но носа никто не. вешает, настроены по–боевому.

Когда я вернулся к себе, зашел начальник политотдела старший батальонный комиссар Н. А. Бердовский. С ним — невысокая девушка в красноармейской форме. Перехватив мой вопросительный взгляд, Бердовский представляет ее:

— Пулеметчица Разинского полка Нина Онилова. Во время обороны Одессы была ранена и эвакуирована в тыловой госпиталь. Теперь, говорит, поправилась…

Так вот она какая, эта Нина Онилова, прозванная «второй чапаевской Анкой» и перебившая уже сотни фашистов. На вид — совсем девчонка. Круглое загорелое лицо, смешливые глаза, обаятельная, немного смущенная улыбка…

В Приморской армии, наверное, не было бойца, который не слышал о ней. Знал и я историю о том, как пришла в Одессе к чапаевцам юная работница с трикотажной фабрики и стала сперва санинструктором роты. Однажды, когда она перевязывала во время боя раненого, рядом умолк пулемет. «Потерпи немного», — сказала девушка раненому, а сама кинулась к пулемету, быстро устранила задержку, с которой не мог справиться неразворотливый красноармеец из запасников, и повела точный, расчетливый огонь по наступавшим фашистам. После этого боя Нина обратилась к командиру полка с просьбой перевести ее в пулеметный взвод и предъявила справку о том, что обучалась пулеметному делу в Осоавиахиме. Скоро она уже возглавляла пулеметный расчет, в который подобрала двух немолодых красноармейцев, называвших ее дочкой. Они тоже сделались отличными пулеметчиками, и расчет прославился своей выдержкой, бесстрашием.

Обо всем этом мне не раз рассказывали со многими подробностями. Но самому встречаться с Ониловой не приходилось: когда раненую Нину эвакуировали из Одессы, я еще не командовал Чапаевской дивизией.

Здороваемся. Крохотная рука Нины тонет в моей.

— Значит, вернулась?

— Вернулась, товарищ генерал. Она же для меня родной стала, Чапаевская дивизия!

И начинает рассказывать, как разыскивала нас, как доказывала всем, от кого зависело ее возвращение в дивизию, что обязательно должна воевать в той части, в которой приняла боевое крещение под Одессой.

А я, слушая ее, размышлял: что же мне с этой девчушкой делать, куда пристроить, чтобы было безопаснее? Хватит с нее и одного тяжелого ранения!..

— Ну вот что, — сказал я, еще ничего не придумав. — Сейчас поеду на наблюдательный пункт. Оттуда пришлю машину, и она отвезет вас в медсанбат. Отдохнете недельку–другую, а потом решим, куда вас определить.

В глазах девушки, только что улыбавшейся, вдруг заблестели слезы.

— Это несправедливо, товарищ генерал! Я приехала сюда не отдыхать, а врага бить! Прошу направить меня в свой Разинский полк. Там мои боевые товарищи, там мое место. — Нина быстро справилась с волнением и закончила уже спокойно, деловито: — Мне бы только засветло туда добраться…

Я понял, что уговаривать ее бесполезно, и, напустив на себя строгость, приказал:

— Садитесь в машину. Завернем к разницам по пути.

Появление Нины Ониловой на командном пункте полка вызвало общую нескрываемую радость. А сама она прямо засияла.

— Спасибо, товарищ генерал! Теперь я дома! — попрощалась Нина со мною.

— Только чур, больше не… — поднес я палец к глазам.

— Слово чапаевца! — произнесла она сквозь смех. — Это было первый раз в жизни. Очень уж стало обидно!..

На наблюдательном пункте застаю заместителя командующего Севастопольским оборонительным районом генерал–майора инженерных войск А. Ф. Хренова. Я знал, что он выдающийся специалист в своей области военного дела, но до сих пор близко с ним по службе не встречался. В сущности, это был первый наш разговор.

Генерал Хренов невысок ростом, но крепко сложен и очень подвижен. Побудешь с ним несколько минут, и уже представляешь, какой это энергичный и увлеченный своим делом человек. А как великолепно знает он особенности местности, как видит вытекающие из этих особенностей опасности и возможности! И весь полон хорошей, деятельной тревоги за состояние наших позиций…

Наш разговор на НП завершился тем, что мы набросали конкретный, с учетом наличных сил и ресурсов, план ближайших работ по инженерному оборудованию полосы обороны дивизии. Проводив генерала Хренова, я почувствовал, что после этой встречи с ним стало как-то легче на душе.

В последующие дни противник хотя и не предпринимал атак крупными силами, но все время пытался то там, то тут вклиниться в нашу оборону. Мы тоже не давали врагу покоя — вели и разведку, и бои за улучшение своих позиций. 18–19 ноября дивизия получила пополнение, и состав многих подразделений приблизился к штатной норме.

В ночь на 20 ноября разведка обнаружила, что немцы подтягивают к хутору Мекензия пехоту и танки. Мы усилили наблюдение и приготовились отразить возможную попытку прорвать нашу оборону. И действительно, утром 21–го противник атаковал со стороны Мекензия Разинский полк.

Вместе с фашистской пехотой пошли танки, хотя местность и не позволяла им особенно развернуться. Я в это время находился в 69–м артполку и сам не видел боя. Но вскоре майор Матусевич доложил, что атаки противника отбиты с большими для него потерями.

Излагая подробности боя, командир Разинского полка назвал среди отличившихся и Нину Онилову. Бутылкой с зажигательной смесью она подожгла немецкий танк, а из своего пулемета уничтожила до четырех десятков фашистов, уже почти добравшихся до наших окопов. Нина была контужена близким разрывом гранаты, но уйти в санчасть отказалась. Командир полка добавил, что представляет Онилову к ордену Красного Знамени.

«Вот тебе и девчушка! — думал я. — А я еще не хотел пускать ее на передовую…» И тут же рассказал артиллеристам о Нине Ониловой и ее новом подвиге. На следующий день дивизионная газета «Красный боец» оповестила всех чапаевцев о том, как сражается наша «Анка–пулеметчица».

Я еще был у дивизионных артиллеристов, когда привели взятого в плен немецкого солдата. Он оказался ординарцем командира батареи и дал показания о расположении не только этой батареи, но и других, на которые его посылал командир, а также ближайших штабов. Эти данные в основном совпадали со сведениями, которые мы имели.

После того как пленного увели, я поинтересовался, кто и как его захватил. Выяснилось, что немца привел краснофлотец Алексеев, прибывший недавно с пополнением из флотского экипажа. Вскоре явился и он сам.

Моряку на вид лет двадцать. Он в черной шапке-ушанке и ладной, подогнанной по фигуре флотской шинели с надраенными до блеска пуговицами. Отлично начищены и кирзовые сапоги, в которые заправлены черные морские брюки. Сразу видно — любит человек свою форму.

— Ну так расскажите, товарищ Алексеев, как вы отличились, — говорю ему.

— Виноват, товарищ генерал! Больше этого не будет.

— Чего не будет? — недоумеваю я. — Немцев в плен больше брать не хотите?

— Без оружия из окопа больше не вылезу, — отвечает моряк. И откровенно объясняет, как все получилось: — Проклятый живот так разошелся, что спасу нет. Каждые четверть часа из окопа вылезаю. А ребята шумят — уходи, мол, подальше. Я и пошел — ничейная полоса?то у нас широкая… И вдруг вижу — идет фриц. Смело, подлец, идет, в котелке что?то несет. На груди автомат болтается, у пояса гранаты. Дрянь дело, думаю, погиб ни за что. Хорошо хоть с тропинки отошел в сторонку… Сижу, не дышу, чую, как сердце бьется. Прошел он мимо. А я уж нащупал рукой какую?то корягу. Выскочил с ней из?за куста, ударил, сшиб с ног. И «ура» кричу…

— Ну «ура» — то ты небось от страха закричал, — вставил слушавший этот рассказ вместе со мной командир полка.

— А то нет! — соглашается Алексеев. — Если не одолею его, так чтоб хоть ребята услышали… Но все?таки одолел, хотя фриц попался здоровенный. Автомат у него отобрал и повел. А ребята услышали — навстречу выскочили…

Вот как все здесь переплелось — героическое и смешное, мужество и самое настоящее разгильдяйство… Надо ругать, но нельзя и не восхищаться: как?никак безоружный взял в плен фашиста с автоматом и гранатами.

— На первый случай решим так, — вслух подвел я итог своим мыслям, обращаясь к командиру полка, — за смелость краснофлотца Алексеева наградим именными часами. А за непорядок на переднем крае строго взыщите с кого следует.

21 ноября фашисты предприняли еще одну атаку на участке Разинского полка. Как и прежние, она была безрезультатной. Немцы явно выдохлись и утрачивали свою недавнюю уверенность в том, что могут быстро и легко преодолеть оставшиеся до Севастополя километры.

Вскоре стало окончательно ясно: и в нашем секторе, и в других противник переходит к обороне, очевидно признав, что необходимо подтянуть свежие силы, прежде чем наносить следующий удар.

Мы сознавали, что отбить этот новый натиск будет труднее, чем первую попытку врага ворваться в город почти что с ходу. И, не теряя времени, занялись укреплением обороны, подготовкой позиций и людей к упорным боям. В дивизии и во всем секторе начался, как говорили наши моряки, «большой аврал». Работы велись и днем, и ночью.

Но немцы перешли в наступление раньше, чем мы предполагали.