8. Америка вступает в войну

8. Америка вступает в войну

Соединенные Штаты 27 месяцев следили за происходившими в Европе событиями со смешанными чувствами изумления, ужаса и презрения. Герой современного этим событиям романа Дж. Маркванда «Так мало времени» (So Little Time) говорит: «На время можно было забыть о войне, однако ненадолго, потому что она была во всем, даже в солнечных лучах. Во всем, что ты говорил и думал. Ты ощущал ее вкус в пище, слушал ее в музыке». Многие считали, что этот конфликт и торжество наци отражают общий упадок и вырождение Европы. Особой вражды к странам оси по ту сторону Атлантики не отмечалось, а этнические немцы даже активно поддерживали Гитлера. Опрос, проведенный в Принстоне 30 августа 1939 г., показал, что 68 % американцев не считают допустимым для граждан США записываться добровольцами в вермахт, но 26 % предпочли бы сохранить право на такой выбор¹. И почти никто из американцев не хотел, чтобы его страна ввязывалась – не важно, на какой стороне, – в кровопролитие, от которого ее отделял океан. В сентябре 1939 г. другой опрос уточнял, какую позицию США следует занять по отношению к воюющим державам. 37 % респондентов предложили не становиться ни на ту, ни на другую сторону, но торговать со всеми, лишь бы платили; 23,6 %, напротив, возражали против торговли с воюющими странами, всего 16,1 % предлагало смягчить строгий нейтралитет и все же помочь Британии и Франции, если те окажутся на грани поражения. Сторонники вмешательства распределялись главным образом по южным и западным штатам.

С момента прихода Гитлера к власти президент Франклин Рузвельт неустанно напоминал своему народу о грозящей также и Америке опасности и сокрушался, что никто толком его не слушает. 30 октября он писал послу США в Лондоне Джозефу Кеннеди: «Несмотря на значительные шаги к национальному объединению, совершенные тут у нас за последние шесть лет, мы все еще не разбираемся в международных географических связях и не понимаем, как быстро исчезают пространства и локальные экономики»². Но привычка к изоляционизму по-прежнему была сильна, и с 1939 по 1941 г. президенту приходилось оказывать помощь Британии с оглядкой на общие сомнения и даже недовольство. Тем не менее этот умелый политик сумел овладеть общественным мнением, причем в стране, где, по словам одного из его помощников, это мнение «отличалось величайшей неустойчивостью». Один из частых гостей Белого дома Роберт Шервуд писал: «Пока в Западной Европе не разразилась катастрофа и у руля не встал Уинстон Черчилль, дело союзников не казалось особенно привлекательным даже тем, кто ненавидел фашизм со всеми его зверствами»³.

Писатель Джон Стейнбек весной 1940 г. несколько недель ходил под парусом вдоль тихоокеанского побережья Южной Америки и 26 марта писал с пути другу: «Мы не слышали новостей из Европы с тех пор, как отплыли, да и не очень-то жаждем. На берегу мы встречаем людей, которые даже не знают о существовании Европы, и от этого только выиграли. В этой поездке мы обретем образ мира, где нет места Гитлеру и Москве, а существует нечто более живое и сильное, чем они оба»⁴. Стейнбек разделял мнение многих либералов: Америке придется рано или поздно вступить в схватку – но ни малейшего энтузиазма эта перспектива у него не вызывала. «Если б не надвигающаяся война, я мог бы рассчитывать на несколько лет спокойной и приятной жизни», – писал он 9 июля⁵.

В то утро в апреле 1940 г., когда немецкие солдаты вошли в Норвегию, репортеры столпились в кабинете Франклина Делано Рузвельта, вопрошая, не приближает ли это событие вступление Штатов в войну. Президент ответил, тщательно подбирая слова: «Скажем так: события последних двух суток, несомненно, побудят многих американцев задуматься о вероятности войны». Изначально Рузвельт не хотел избираться на третий срок в 1940 г. и говорил друзьям, что изменить решение его побудил общемировой кризис, в особенности падение Франции. «Вопрос о том, выдвинет ли Рузвельт свою кандидатуру, – писал 15 мая того же года один из близких к Рузвельту людей Адольф Берле, – решается на берегах Мааса»⁶. Но, возможно, слова о нежелании участвовать в выборах были только словами, поскольку Рузвельт, как и большинство правителей, не был равнодушен к власти. Следующие поколения признают, что именно этот человек из всех американцев был призван провести народ через величайшие в мировой истории катаклизмы, но довольно активное меньшинство соотечественников, в том числе деловое сообщество, в ту пору противилось новому избранию Рузвельта. Дональд Нельсон, впоследствии отвечавший за промышленную мобилизацию страны, писал: «Кто из нас, кроме президента США, вполне осознавал, какая предстоит работа? Люди, с которыми я встречался и беседовал, даже члены генерального штаба, военные, моряки, офицеры высшего ранга, видели в программе обороны лишь средство не допустить врага на берега Америки»⁷.

Перевооружение началось в мае 1938 г. Биллем об увеличении состава флота было выделено $1,15 млрд на оборонные расходы, а затем в ноябре последовал Билль о торговле, модифицировавший Акт о нейтралитете таким образом, чтобы Франция и Британия могли приобретать американское оружие. Рузвельт созвал в Белом доме совещание руководителей всех армейских подразделений и велел им готовиться к войне, в первую очередь существенно наращивая численность вооруженных сил. В 1940 г. он протолкнул через конгресс Акт об ограниченной воинской повинности, предусматривавший обязательную военную службу для определенных категорий призывников. В бюджете появилась новая строка: $15 млрд на программу перевооружения. Президент лично обратился к законодателям и объяснил одну из задач: ежегодно производить 50 000 самолетов. На это начальники штабов отреагировали запиской, которую подписал адмирал Гарольд Бетти: «Мистер президент, ВЕЛИКОЛЕПНО! Бетти (за всех нас)». За два года с сентября 1939 г. армия США численно выросла – с 140 000 человек до 1,25 млн, однако начальники штабов понимали, что инфраструктура и люди не готовы к большой войне. Не только гражданские, но и многие кадровые военные не были уверены в том, что их стране следует ввязываться в войну, и многие все еще не понимали неизбежность этого.

Молодые люди, оказавшиеся в силу Акта о воинской повинности в лагерях боевой подготовки, томились. «Какая скука служить в мирное время, – писал в романе, датированном 1941 г., Карсон Маккалерс. – Что-то происходит, но то же самое повторяется вновь и вновь. Скука усиливается благодаря изолированности от мира, благодаря безопасности и безделью, ведь в армии нет другой заботы, кроме как шагать в ногу»⁸. Журналист Эрик Сиварейд описывал, как Рузвельт «постепенно собирал упиравшихся, недоумевающих, недовольных людей в армию. Никто из гражданских лидеров не смел называть этих людей “солдатами”, как будто в самом этом обозначении было нечто постыдное, и мало кто отваживался напомнить, что призывников обучают убивать»⁹.

Укрепление армии предусматривало также покупку 20 000 лошадей. «Армия США слишком поздно начала всерьез готовиться ко Второй мировой войне, – писал Мартин Блуменсон. – В результате программа подготовки, разработка оружия и все остальные вопросы решались впопыхах и на ходу, непоследовательно и весьма неудачно, во весь тот короткий и напряженный период мобилизации и организации военного производства непосредственно перед и после Пёрл-Харбора»¹⁰. Подполковник Дуайт Эйзенхауэр, командовавший пехотным батальоном в форте Льюис, штат Вашингтон, сказал своим подчиненным: «Нам предстоит война. Страна вступит в войну, и я хочу, чтобы сражались в этой войне люди обученные»¹¹. И за такие речи он удостоился насмешливого прозвища Айк-паникер.

Многие интеллектуалы рассматривали европейскую войну как схватку двух делящих мир империализмов. Это мнение отражено в трактате Квинси Хоува «Англия ожидает, что каждый американец исполнит свой долг» (England Expects Every American to do His Duty, 1937). Они бы предпочли, чтобы Америка в одиночестве предприняла крестовый поход против фашизма, лишь бы не вступать в союз с дряхлыми нациями Европы. В особенности нестерпима была мысль, что США поспособствуют сохранению британской, а также французской и голландской колонизационной системы: связь с этими империалистическими державами марала доблесть и честь Соединенных Штатов. Можно ли вообще считать достойной и праведной войну в союзе с английскими тори?¹² Издание левых Partisan Review восклицало: «Вступив в войну под лозунгом “Остановить Гитлера!” мы добьемся лишь немедленного распространения тоталитаризма в нашей стране!»

Казначей Гарвардского университета заявил ректору: «Гитлер победит! Лучше с ним не ссориться». Роберт Шервурд отмечал, что многие бизнесмены, в том числе Роберт Вуд, Джей Хормел и Джеймс Муни, были убеждены в победе Гитлера и советовали иметь дело с ним, а не с союзниками. На встрече в посольстве США в Лондоне 22 июля дипломаты пришли к заключению, что у Великобритании есть шанс продержаться до 30 сентября, но особой уверенности в их голосах не прозвучало: с равной вероятностью остров, отстаиваемый Черчиллем, мог к тому времени оказаться и полностью захвачен. В сентябре 1940 г. в Atlantic Monthly появился манифест Кингмана Брюстера и Спенсера Клоу, издателей студенческих газет Йеля и Гарварда: от имени всех студентов они заявляли, что молодежь не собирается спасать Европу от Гитлера.

Понятно, с каким чувством читали подобные декларации англичане. Их премьер-министр возлагал все надежды на победу в США сторонников войны, а летом 1940 г. к возмущению по поводу недостаточной помощи со стороны Америки присоединилось и более серьезное сомнение: а можно ли вообще доверять иным вашингтонским политикам? 17 июля Черчилль письменно возражал против того, чтобы американцам сообщали важную военную информацию: «Я бы не торопился выдавать наши секреты, пока Америка не выразит гораздо большую готовность вступить в войну, чем она выражает сейчас. Полагаю, всё, что мы сообщаем различным службам США, где числится немало немцев, живо попадает в Берлин»¹³. От этого подхода Черчилль отказался лишь тогда, когда стало ясно, что лишь полная откровенность с этим пока еще ненадежным союзником обеспечит Британии американские поставки.

Рузвельт, со своей стороны, сумел получить санкцию и на помощь Великобритании, и на перевооружение, воспользовавшись аргументом генерала Джона Першинга, самого знаменитого американского участника Первой мировой войны: эти меры не втягивают Америку в конфликт, а, напротив, способствуют тому, чтобы война не затронула западный берег Атлантики. Поначалу англичане расплачивались за все поставки наличными, однако их валютные и золотые запасы вскоре исчерпались и во второй половине 1941 г. вступили в силу правила ленд-лиза. В сентябре 1940 г. Америка одобрила предложенную Рузвельтом сделку с англичанами, основанную на принципе «истребители в обмен на военные базы». Даже изоляционистская Chicago Tribune приветствовала «любое соглашение, которое предоставит США морские и воздушные базы в регионе, где должна распространяться зона оборонительных интересов Америки. Это триумф». Черчилль также прислушивался к постоянным настойчивым требованиям Вашингтона не разглашать подробности своих отношений с президентом до выборов 1940 г., и этот совет также подразумевал, что после выборов Америка примет более активное участие в европейском конфликте.

Поражение люфтваффе в Битве за Англию существенно повлияло на настроения американцев: хотя большинство по-прежнему не рвалось вступать в бой, по крайней мере появилась надежда, что народ Черчилля продержится. В сентябре военный министр Генри Стимсон записывал в дневнике: «Любопытно наблюдать, как общественное мнение склонилось в пользу вероятной победы В. Б. Рассеялась господствовавшая двумя месяцами ранее атмосфера пессимизма. Отчеты наших наблюдателей на том берегу изменились, сделались более оптимистичными». Тем временем вступил в силу Тройственный пакт Германии, Италии и Японии, и американцы начали понимать, что это общий и угрожающий всему миру враг: едва ли с дюжину демократических стран оставались еще неоккупированными. Октябрьский опрос мнений показал, что уже 59 % американцев выступают за снабжение Великобритании оружием, даже если тем самым страна рискует быть втянутой в войну.

Однако во время президентских выборов 1940 г. изоляционизм был еще заметной политической силой, и хотя кандидат от республиканцев Уэнделл Уилки в глубине души склонялся в пользу вмешательства, пока что он выступал с пацифистскими речами. Рузвельт опасался, как бы его собственная позиция – предполагалось, что он настаивает на скорейшем вступлении в войну, – не привела к провалу на выборах. Генерал Хью Джонсон, писавший колонки для изданий синдиката Scripps-Howard, сообщал: «Любой осведомленный человек в Вашингтоне знает, что стоит нам проголосовать за мистера Р. и он при первой же возможности втянет нас в войну, а если подходящей войны не будет, он ее сам затеет»¹⁴. Опрос журнала Fortune 4 ноября 1940 г. показал, что 70 % американцев допускают как минимум 50 %-ную вероятность вступления Америки в войну, но при этом 41 % соглашается предоставить Великобритании всевозможную материальную помощь и только 15,9 % одобряют непосредственное участие в боях. Конгрессмен Линдон Джонсон, представитель Демократической партии, поддерживавший администрацию во всех вопросах внутренней политики, добился для родного Техаса большой доли казенного пирога, раз уж военный бюджет так раздулся, – и все равно выступал против вмешательства США в военные действия в Европе. В июне 1940 г. он сказал своим избирателям: «Умение американцев мыслить здраво и действовать в критических обстоятельствах разумно убережет нас от войны»¹⁵. Его мнение удалось изменить лишь летом 1941 г., когда англичане потерпели ряд поражений в Средиземноморье: стало ясно, что США не могут примириться с победой оси.

Однако давление изоляционистов побудило Рузвельта сделать в одной из предвыборных радиопередач крайне рискованное и неоднозначное заявление: «Обращаясь к отцам и матерям, хочу заверить вас еще раз – я уже говорил это, но готов повторить вновь и вновь: ваши мальчики не будут сражаться в иноземных войнах». Многих эта реплика возмутила, в том числе супругу президента, и в собственной газетной колонке «Мой день» (My Day) она поспешила сделать существенное уточнение: «Никто не может гарантировать вам ныне мир дома или за рубежом. В человеческих силах обещать только одно: сделать все возможное, чтобы предотвратить вступление нашей страны в войну». Было ясно, что в данном случае президент проявил уклончивость, если не откровенно солгал. И все же ни Черчилль, ни американский народ в 1940–1941 гг. не могли до конца разгадать одну загадку: добился бы Рузвельт вступления Штатов в войну, если бы действия стран оси не вынудили Америку сражаться?

На выборах 5 ноября 1940 г. действующий президент получил 55 % голосов – 27,2 млн против 22,3 млн у соперника. Посол США в Ирландии, родной дядя Рузвельта, описывал реакцию англичан на этот успех: «Всегда по-джентльменски сдержанный диктор BBC начал сегодня утром восьмичасовую программу словами: “Рузвельт победил!” Его голос выдавал облегчение и торжество». Но выборы показали также и силу оппозиции. Миллионы американцев разделяли мнение Джорджа Фиска из Корнеллского университета: «Ни одна война не приводит к желанной цели». В декабре Рузвельт вновь просил британское правительство держать в тайне все подробности о поставках оружия, «по внутренним американским причинам, а не по соображениям безопасности».

Американский писатель Джо Диз в январе 1941 г. сообщал из Нью-Йорка другу-англичанину: «Все разговоры – о помощи Англии. Американцы хвалят стойкость англичан, гордятся их успехами в Албании и Ливии, встревожены самоубийственным упорством Ирландии [соблюдающей нейтралитет], боятся сами воевать, но готовы помочь всем, чем можно»¹⁶. Вместе с тем и Диз, анализируя широкое разнообразие противоречивых мнений в Штатах, позднее в том же году писал: «Кое-кто из моих друзей хотел бы призвать Рузвельта к более решительным мерам: снаряжать боевые конвои из американских судов и т. д. Они считают, что ФДР отстает от народного движения, а не возглавляет его. Но я думаю, он гонит нас так быстро, как мы допускаем. “Мы” – это 130 млн человек, включая множество выращивающих пшеницу, кукурузу и скот жителей Среднего Запада, которые сентиментально настроены против нацизма, но полагают, что через океан немцы не переберутся, а если бы и перебрались, не сумели причинить нам вреда. Я бы не назвал американское общество неосведомленным – вполне оно обо всем осведомлено, – однако ему недостает того энтузиазма, который побуждал людей умирать за Испанскую Республику и вступать в Свободную Францию»¹⁷.

Необходимость помогать Великобритании Рузвельт подкреплял теми же самыми аргументами, которыми вскоре западные союзники будут отстаивать необходимость поддержать Советский Союз: лучше предоставить англичанам материальные ресурсы и сберечь жизни американцев (а предпочтительно, чтобы русские проливали кровь, а не англичане и американцы). В марте 1941 г. был принят Закон о ленд-лизе, санкционировавший поставки в кредит. В тот год лишь 1 % полученного Черчиллем оборудования проходил по ленд-лизу, но затем эта программа обеспечивала большую часть поступавшего в Англию провианта и топлива, значительную долю танков, транспортных самолетов и снаряжения для десантных операций. На своем острове англичане производили боевые самолеты, оружие и транспортные машины. Начиная с 1941 г. они оказались в полной зависимости от предоставленного американцами кредита: платить за военные поставки им было нечем.

Черчилль изо всех сил уговаривал президента США вступить в войну, однако до Пёрл-Харбора этого не случилось – и к счастью. Если бы даже Рузвельт взял верх в конгрессе и США объявили Германии войну (на что надежды, в общем-то, не было), народ не поддержал бы президента. Вплоть до декабря 1941 г. большинство населения выступало против вооруженного конфликта с Гитлером. Зато суровые меры против японцев одобряла гораздо большая доля населения: в частности, поддержали принятое в июле 1941 г. решение заморозить японские активы и ввести эмбарго на любой экспорт в Японию. Собственно, эти недружественные меры и побудили Токио напасть на США, поскольку 80 % нефтепродуктов страна получала из Штатов и из Голландской Ост-Индии. Эмбарго в США сочли вполне уместным, в отличие от все более масштабного участия кораблей США в Битве за Атлантику. Рузвельт расширял роль военно-морского флота в этом конфликте, конвои сопровождали британские суда все дальше через Атлантический океан и порой вступали в перестрелку с подводными лодками.

Каковы бы ни были личные желания президента, конгресс сдерживал его наступательную политику до тех пор, пока Берлин и Токио все не решили сами. Историк Дэвид Кеннеди высказывал предположение, что Рузвельт лучше послужил бы интересам своей страны, если бы предотвратил войну с Японией и полностью сосредоточил усилия на уничтожении нацизма, главного врага демократии: «Незначительный компромисс (обычное дело для дипломатии) принес бы богатые плоды»¹⁸. А вот побив Гитлера, продолжает Кеннеди, удалось бы унять и амбиции японских милитаристов, причем ценой гораздо меньших материальных затрат и человеческих жертв: они бы сами сдались перед угрозой неодолимого натиска союзников. Но как бы Рузвельт убедил свой народ сражаться с Германией при отсутствии какой-либо провокации с той стороны? Гитлер избегал подавать Америке повод к войне.

И даже когда в декабре 1941 г. война была объявлена – и вплоть до конца этой войны, – в Штатах не отмечалось по отношению к немцам враждебности, сколько-нибудь напоминающей ненависть многих американцев к японцам. Тут сыграл роль не только расовый фактор, но и горячее сочувствие китайцам, которые уже пострадали и продолжали страдать под варварским игом японцев. И хотя большинство американцев сокрушалось и о тех бедствиях, которые причинял миру Гитлер, они бы не поддержали идею направить армию в Европу – более того, они бы решительно выступали против такой затеи, если бы Гитлер сам не вынудил Америку.

27 мая 1941 г., после падения Греции и Крита, 85 млн американцев приникли к радиоприемникам и выслушали речь Рузвельта о той угрозе, которую несет им всем очередное торжество нацистов. По словам одного историка, народ бы «напуган, разозлен и повержен в смятение»¹⁹. В завершение своей речи президент объявил чрезвычайное положение. Никто толком не знал, что это будет за чрезвычайное положение, ясно стало одно: война приближается вплотную, исполнительные власти облекаются дополнительными полномочиями. Во многих местах, особенно на юге страны, благодаря военным и военно-морским заказам начался экономический бум, однако профсоюзные войны все еще раздирали нацию: в глазах части промышленных рабочих государственные интересы Америки совпадали с интересами эксплуататоров, а им были чужды, как мы помним, подобные настроения царили и в некоторых слоях английского пролетариата. Например, шахты никто и не думал приводить в порядок, и только за 1940 г. в них погибло 1300 рабочих и многие покалечились. Страсти накалялись, забастовки переходили в драки: например, в 1941 г. во время стачки в округе Харлан (Кентукки) стычки привели к гибели четырех человек, а еще двенадцать были изувечены в драке.

Страна отказывалась принимать беженцев, даже жертв нацистского режима. В июне 1941 г. был запрещен въезд в США всем, у кого в Германии остались родственники. Изоляционисты гнули свою линию. Имелось влиятельное ирландское лобби, самым известным представителем которого стал отец Чарльз Кофлин – автор памфлетов, часто выступавший по радио. 19 мая 1941 г. Рузвельт писал одному из приверженцев Кофлина, конгрессмену от штата Монтана Джеймсу О’Коннору, ревностному изоляционисту: «Дорогой Джим! Когда же вы, ирландцы, избавитесь от ненависти к Англии? Помните: если Англия падет, Ирландия не устоит. Шансы Ирландии на полную независимость будут значительно выше, если уцелеет демократия, чем при гитлеризме. Загляните ко мне, и мы все это обсудим, и прошу вас отказаться от древних предрассудков и закоснелой ненависти и мыслить завтрашним днем. Искренне ваш»²⁰.

Сенатор от штата Айдахо Ворт Кларк, еще один изоляционист, в июле 1941 г. предложил провести посреди океана границу – пусть американцы остаются по свою сторону этого рубежа, спокойно охраняя собственную половину мира, включая Канаду и Южную Америку: «Мы бы назначали марионеточные правительства, которые блюли бы наши интересы, а не германские и не какой-либо другой нации». В странах оси высказывания сенатора радостно подхватили: вот оно, доказательство неугомонного империализма янки! Немецкая разведка предсказывала скорое вмешательство США в войну с большей уверенностью, чем это делали англичане и даже многие американцы. Еще 1938 г. рейхсминистр финансов Шверин фон Крозиг предвидел такой оборот дела: борьбу «не только оружием, но также экономическую, широчайшего масштаба». Фон Крозиг с тревогой сопоставлял экономическую слабость Германии и почти неисчерпаемые ресурсы потенциальных противников. Гитлер предполагал, что к противникам Германии присоединится в 1942 г. и Америка. Он предпочитал не дразнить США раньше времени, однако его не смущала вероятность и этого конфликта, отчасти потому, что сам Гитлер почти ничего не смыслил в экономике. И учитывая отсутствие единого мнения в США, сомнения и уклончивость политиков, нужно сказать, союзникам повезло, что решение, вовлекшее США в войну, принималось в Токио, а не в Вашингтоне.

Роковой шаг военные лидеры Японии сделали в 1937 г., приступив к вторжению в Китай. Тем самым они навлекли на себя ненависть многих народов, а в итоге эта оккупация оказалась величайшей стратегической неудачей. Территория Китая чересчур велика, и все военные успехи японцев не приводили к сколько-нибудь осязаемым результатам. Японский солдат в отчаянии нацарапал на стене разбомбленного дома: «Сражение и смерть повсюду, и я тоже ранен. Китай безграничен, мы здесь – словно капли воды в океане. Война бессмысленна. Я никогда не увижу свой дом»²¹. Хотя в войне против коррумпированного режима генералиссимуса Чан Кайши и его плохо вооруженных армий японцы одерживали победу за победой, их потери были слишком велики: 185 000 погибших на конец 1941 г. Несмотря на тотальную мобилизацию (вплоть до 1945 г. в Китае пребывал миллион японских солдат), не удалось нанести окончательное поражение ни националистам, ни коммунистам под руководством Мао Цзэдуна. Фронт растянулся на 3500 км.

На Западе война с Японией обычно рассматривается в свете кампаний на Тихом океане и Юго-Восточной Азии. Однако именно действия японцев в Китае привели в итоге к окончательному их поражению. С 1937 по 1939 г. происходили крупные сражения, которых в Европе как бы и не замечали. По большей части японцы брали верх, но ценой тяжелых потерь. Если бы японцы ушли с материка в 1940 г. или хотя бы в 1941 г., это могло бы предотвратить войну против США, поскольку японская агрессия и возведенная в принцип жестокость по отношению к населению (60 000 мирных жителей вырезано только в Нанкине) породила в американском обществе ответную враждебность и даже ненависть. Более того, пусть даже китайские армии оказались бессильны отразить нашествие, Япония растратила в этом походе слишком много жизненно важных ресурсов. Проклятие токийского правительства заключалось в господстве в нем милитаристов, числивших самурайской доблестью войну ради самой войны. Опьяненные верой в свое мужество и превосходство, они просто не понимали трудности и даже безумия войны против Соединенных Штатов, величайшей индустриальной державы мира, к тому же недоступной для прямого нападения.

Из-за побед Японии в 1941–1942 гг. западные державы были склонны переоценивать силу ее армии. Их представления о возможностях японской армии были бы гораздо точнее, если бы на Западе знали о вооруженном столкновении, произошедшем несколько ранее, которые обе стороны предпочли скрыть. Летом 1939 г. постоянные стычки между японской и советской армией на границе, отделяющей Манчжурию от Монголии, переросли в полномасштабный конфликт, который на Западе именуют Номонганским инцидентом, а в СССР – боями на Халхин-Голе²². С самого начала ХХ в. влиятельные силы в Японии выступали за экспансию в Сибирь. После большевистской революции 1917 г. какое-то время японские войска находились в Сибири, и даже появилась надежда предъявить территориальные претензии, однако западные державы предпочли поддержать объединившийся и вернувший себе стабильность СССР, а потому японцы вынуждены были уйти из Сибири. В 1939 г. Токио вновь счел русских слабыми и уязвимыми и направил к границе армию, чтобы испытать силу их сопротивления.

Для Японии эта авантюра обернулась катастрофой. Георгий Жуков провел блестящую контратаку при мощной поддержке танков и самолетов и одержал убедительную победу. Полагаться на официальные данные о потерях не стоит, однако даже по приблизительным оценкам они составляли не менее 25 000 с каждой стороны. Мир был заключен в октябре на условиях, устраивавших Москву. Последствия этого столкновения повлияли на ход Второй мировой войны: Япония отказалась от прежней нацеленной на север стратегии, опасаясь вновь ввязываться в конфликт с Советским Союзом. В 1941 г. Токио подписал с Москвой договор о нейтралитете. В японском руководстве большинство выступало за соблюдение этого соглашения, поскольку колонии западных держав в Юго-Восточной Азии представлялись Японии более легкой добычей. Япония рассчитывала на полное завоевание Европы Германией, а сообщения военных атташе из Лондона и Стокгольма, предупреждавших, что Германии не под силу осуществить вторжение в Британию, начальство в Токио не принимало во внимание, поскольку эти трезвые советы расходились с их мнением. Немецкая экспансия в Европе послужила спусковым механизмом для японской экспансии в Азии: Токио никогда бы не решился ввязаться в войну, не считай он окончательную победу Гитлера в Европе неминуемой.

27 сентября 1940 г. в Берлине был подписан Тройственный пакт между Германией, Италией и Японией. Участницы пакта обязались защищать друг друга в случае, если одна из них подвергнется нападению государства, не вовлеченного в общеевропейскую войну. Основной задачей пакта, очевидно, было воспрепятствовать давлению на Японию со стороны США, но как раз эту задачу осуществить не удалось: Америка, крайне возмущенная японской агрессией в Китае, продолжала применять все новые санкции против этой страны. И тогда японцы приняли новую стратегию – удар на юг. Они решили провести ряд молниеносных операций, захватить слабо защищенные форпосты Запада на юго-востоке и вынудить Америку отказаться от противостояния и вывести свои войска из западной части Тихого океана.

К середине 1941 г. японский генштаб составил план под оптимистическим названием «Операционный план по завершению войны с США, Великобританией, Нидерландами и Чан Кайши». Первоначально японцы намеревались «дождаться подходящей ситуации на европейском фронте, а именно коллапса Великобритании, завершения германо-советской войны и успехов нашей политики в Индии». Император Хирохито, изучив план, заметил: «Вижу, после Малайи вы намерены заняться Гонконгом. А как насчет иностранных концессий в Китае?»²³ Его величество заверили, что владения европейцев непременно будут захвачены. Однако Токио не удалось оттянуть нападение до окончательной победы Германии в Европе, и эта ошибка в расчетах сыграла роковую роль, как и неумение японцев разгадать характер будущего противника. Японцы (за исключением немногих образованных офицеров, к числу которых принадлежал знаменитый адмирал Исороку Ямамото, главнокомандующий ВМФ), считали американцев выродившимся и невоинственным народом: дескать, достаточно нанести им несколько основательных ударов, и они запросят мира.

И все же до нападения на Пёрл-Харбор поведение японцев оставалось непоследовательным, выдавало колебания. В 1940 г. Токио снарядил войска и воздушные силы во Французский Индокитай, вырвав у Виши на это согласие. Поставки в Китай через Индокитай были перекрыты, давление на Чан Кайши усилилось. В первую очередь японцев на юго-востоке Азии интересовала нефть Восточной Индии, но голландское правительство в изгнании (в Лондоне) отказывалось допустить их в свои владения. Некоторое время японские генералы обдумывали вариант нападения на европейские колонии, не затрагивая зависимые от США Филиппины, однако в начале 1941 г. японские флотоводцы убедили сухопутное командование в том, что любой удар в южном направлении заведомо вызовет конфликт с США. Токийские стратеги пересмотрели свои планы и предложили нанести ряд быстрых ударов, смести слабую оборону Малайи, Бирмы, Филиппин и Голландской Ост-Индии в расчете на то, что США не решатся на полномасштабную войну и большие жертвы в попытке изменить новый статус-кво.

Расчеты японских милитаристов были окрашены самообманом, фатализмом под девизом «Сиката га най» («Ничего не изменишь») и отсутствием реальных сведений о других народах. Японские солдаты были чрезвычайно физически выносливы и готовы к самопожертвованию; армия располагала надежной поддержкой с воздуха, но существенно недоставало танков и артиллерии. Научная и промышленная база страны была слишком слаба, чтобы обеспечить длительную войну против США. Япония не согласовывала свои цели и стратегию с Германией, отчасти потому, что, кроме задачи разбить союзников, эти две страны ничего не связывало, отчасти потому, что они и географически были далеки друг от друга. Расовая идеология Гитлера препятствовала его сближению с японцами, он лишь нехотя признал их союзниками в этой войне. Если бы Япония нанесла удар на Запад, по России, вскоре после того, как немцы в июне 1941 г. вторглись в эту страну, это нападение могло бы изменить баланс сил, способствовать победе стран оси, а столкновение Японии с США, вероятно, состоялось бы позже или вовсе не произошло бы. Министр иностранных дел Ёсуке Мацуока отстаивал именно такой план и ушел в отставку, когда коллеги отвергли его предложение.

И хотя победы Японии в Азии в 1941–1942 гг. потрясли и напугали страны Запада, все захваченное нетрудно было вернуть, если бы удалось сокрушить Германию. В Лондоне и Вашингтоне понимали, что война с Японией окажется длительной и трудной, в том числе и из-за больших расстояний, но серьезные стратеги (и уже упомянутый адмирал Ямамото) не сомневались, что в конечном счете Америка одержит верх, если только воля народа не ослабеет при первых же неудачах. Поскольку японцы не могли осуществить вторжение в Штаты, у страны, чей промышленный потенциал вдесятеро уступал возможностям США и само существование которой зависело от импорта, не имелось ни малейшего шанса одолеть мощь Америки.

В качестве предварительного шага перед вторжением в Малайю Япония в июле целиком оккупировала соседний регион Индокитая, не встретив ни малейшего сопротивления со стороны Виши. 9 августа Токио принял окончательное решение не вступать в войну с Россией, по крайней мере в 1941 г. В сентябре планы японцев в очередной раз изменились в связи с нефтяным эмбарго. Решение было принято президентом Рузвельтом и вполне отражало его твердое желание сократить японские запасы нефти и тем самым военную активность агрессора, однако некоторые данные указывают, что сотрудники президента неправильно его поняли и вместо частичного эмбарго установили абсолютное, тем самым ускорив развязку. Теперь у Токио оставалось лишь два пути: либо принять ультиматум США (однако смириться с требованием уйти из Китая они никак не могли), либо нанести удар – и как можно скорее. Император Хирохито хотел, чтобы его правительство испробовало дипломатический путь, и премьер-министр принц Коноэ предложил организовать личную встречу с президентом Рузвельтом, но Вашингтон отверг эту инициативу, видя в ней лишь попытку затянуть дело. 1 декабря на совещании у императора в Токио было принято решение сражаться. Военный министр генерал Хидэки Тодзё (с 17 октября он занимал должность премьер-министра) заявил: «Наша империя стоит на пороге славы или забвения». Столь категорично понимали японские милитаристы представившуюся им альтернативу: либо править всей Азией, либо погибнуть. Но даже Тодзё сознавал, что одолеть США военной силой невозможно: его расчет, как и расчет его коллег, строился на том, чтобы одержать достаточное количество побед и вынудить США к переговорам.

Удар по Пёрл-Харбору и нападение на Юго-Восточную Азию Япония предприняла 7 декабря 1941 г., через сутки после того, как русские перешли в контрнаступление, спасшее в итоге Москву. Пройдет еще немало времени, прежде чем западные союзники поверят, что СССР способен уцелеть в этой войне, но, если бы японские эмиссары в Берлине сумели распознать изменившееся настроение, если бы не были ослеплены своим преклонением перед нацистами и поняли, что Германия основательно завязла на Востоке, может быть, правительство Тодзё и не рискнуло бы нанести удар. Задним числом понятно, как неудачно японцы выбрали момент для нападения: шанс использовать слабость своего противника уже был упущен. Губительной для Японии стала ложная уверенность ее руководства, будто, ввязавшись в конфликт, страна сможет регулировать свое участие в нем, то есть борьба между Германией и СССР никак не затронет Японию. На самом деле, начав военные действия, Япония превратила европейский конфликт в общемировой, унизила западных союзников и теперь оставалась лишь самая примитивная альтернатива: либо полная победа, либо столь же полное поражение. Соображения, побудившие Японию к роковым действиям, даже для националистического государства были чересчур интроспективны, зациклены исключительно на собственных интересах, да и в вопросах географии японское руководство проявило изумительное невежество.

С другой стороны, задним числом кажется странным и поведение Америки, не укрепившей свои тихоокеанские базы. Уже в ноябре намерения Токио сделались вполне очевидными, они подтверждались главным образом перехваченной и расшифрованной диппочтой; единственное, чего в Вашингтоне и Лондоне не знали в точности, это куда именно придется удар. Мнение теоретиков заговора, будто президент Рузвельт сознательно отдал Пёрл-Харбор на растерзание, отвергается всеми серьезными историками как заведомо абсурдное. И все же странно, как это правительство и начальники штабов не позаботились о защите Гавайев и других расположенных недалеко от Японии баз. 27 ноября 1941 г. Вашингтон телеграфировал всем тихоокеанским базам: «Это сообщение рассматривать как боевую тревогу. В ближайшие дни ожидается агрессия Японии. Примите соответствующие меры безопасности». Но местное командование оказалось вопиюще неготовым эффективно реагировать на это предупреждение. В Пёрл-Харборе 7 декабря ящики с зенитными снарядами все еще не были распакованы и ключи от них находились у дежурных офицеров.

Впрочем, в той войне подобная ситуация повторялась вновь и вновь: жертвы нападения оказывались захвачены врасплох стремительным развитием ситуации. Англичане и французы в мае 1940 г., русские в июне 1941 г. и даже немцы в Нормандии в июне 1944 г. имели все основания ожидать вражеского нападения, однако не успели адекватно подготовиться. Много было случаев такого же рода, но меньшего масштаба. Командиры, не говоря уж о младших офицерах и рядовых, никак не могли переключить свои разум и поведение на боевой режим, пока сражение из отдаленной угрозы не превращалось в непосредственную реальность, пока бомбы не обрушивались прямо им на головы. Генерал Хазбенд Киммел и генерал-лейтенант Шорт, командовавшие соответственно морскими и сухопутными силами в Пёрл-Харборе, проявили вопиющую небрежность, с этим не поспоришь, однако их поведение отражало общую проблему всей американской иерархии вплоть до Белого дома – недостаток воображения, – а в результате американский народ перенес тяжелое потрясение.

«Мы были сокрушены этим кошмаром, – писал матрос с борта авианосца Enterprise (этому судну посчастливилось не попасть под японский налет, оно вошло в гавань под вечер 8 декабря). – Один боевой корабль, Nevada, лежал поперек узкого пролива, носом к берегу, авианосец едва протиснулся мимо него. На воде пятна нефти, все еще не затухали пожары, корабли осели в придонной грязи, надстройки их сломались и обвалились. На месте взорвавшихся артиллерийских погребов зияли огромные отверстия, дым клубился повсюду». Для моряков, привыкших считать эти огромные суда непобедимыми, подобное зрелище стало величайшим потрясением: «Мы словно плакальщики на королевских похоронах»²⁴.

Нападение на Пёрл-Харбор с ликованием приветствовали в державах оси. Японский лейтенант Изумийя Тацуро с восторгом записывал «славное известие о воздушном налете на Гавайи»²⁵. Муссолини, не отличавшийся дальновидностью, был счастлив: американцев он, как и Гитлер, считал дураками, их страну – «нацией негров и евреев»²⁶. Но, к счастью для союзников, уязвимости американцев на Гавайях вполне равнялась робость японцев, и в сражениях на Тихом океане все время воспроизводилась одна и та же схема: японский флот добивался заметных успехов, но каждый раз ему не хватало то ли воли, то ли ресурсов, чтобы закрепить этот успех. Адмирал Тюити Нагумо словно сам растерялся при виде успеха своего воздушного флота, уничтожившего за один налет воскресным утром пять боевых кораблей США. Много спорили о том, намеренно ли адмирал упустил возможность нанести второй удар, по цистернам с горючим и ремонтным докам. Если бы он уничтожил доки и цистерны, американский Тихоокеанский флот, вероятно, вынужден был бы отойти к западному побережью США. Однако недавние исследования показали, что адмирал тут не виноват: зимний день оказался слишком коротким, самолеты не успели бы сделать повторный вылет и возвратиться, и во всяком случае японские бомбы не имели достаточно разрушительной силы, чтобы уничтожить доки. А если бы им и удалось поджечь нефтяные цистерны, запас горючего американцы могли пополнить, направив на Гавайи танкеры из Атлантики. В итоге Нагумо сумел этим нападением испугать, травмировать и возмутить американцев, но отнюдь не подорвал их боевую мощь. Иными словами, эта операция не принесла японцам выгоды, но сильно навредила.

Много месяцев Уинстона Черчилля тревожила перспектива нападения Японии исключительно на европейские колонии в Азии: тогда Британии пришлось бы иметь дело с новым врагом, а США так и не стали бы полноценным ее союзником. Гитлера преследовал аналогичный страх, что Америка вступит в войну против Германии, а Япония останется нейтральной. Он считал, что после уничтожения России ему предстоит сражаться с Рузвельтом. В декабре 1941 г. Гитлер предоставил Японии действовать и даже надеялся, как это ни странно, что флот Хирохито сокрушит ВВС Америки. Через четыре дня после Пёрл-Харбора Гитлер довершил свою глупость, объявив войну Соединенным Штатам и тем самым избавив Рузвельта от головной боли: президент опасался, что конгресс не поддержит его желание открыто действовать против наци. Джон Стейнбек писал другу: «Это нападение, даже если оно принесло противнику тактический выигрыш, обернулось для него поражением, поскольку страна объединилась против общего врага. Но мы потеряли много кораблей»²⁷.

В 1941 г. Ladies Home Journal опубликовал поразительную серию портретов американцев всех социальных слоев под общим заголовком «Как живет Америка»²⁸. Вплоть до декабря отдаленная угроза войны практически не затрагивала существование этих людей. У кого-то были финансовые проблемы, некоторые даже считали себя бедными, но большинство было вполне довольны своей участью, и тем страшнее стало потрясение, когда после Пёрл-Харбора все привычные правила были сметены, мечты разрушены, семьи разлучены. Издательница этого журнала Мэри Карсон Кукмен написала в декабре послесловие ко всей серии, напомнив о более ранних очерках и о новых обстоятельствах, в которых оказалась страна: «Война меняет условия жизни повсюду. Но народ Соединенных Штатов – замечательный народ: просто удивительно, насколько люди нетребовательны. Они дорожат тем, что у них есть, а ради того, о чем мечтают, готовы упорно работать, не ждут и не просят, чтобы им это дали даром. Мы довольствуемся тем, что имеем, но улучшения должны наступить, обязаны наступить – и они наступят»²⁹.

Как ни банально ссылаться на американскую мечту, но, кажется, Мэри Кукмен точно уловила основное настроение в стране в тот момент, когда Соединенные Штаты вступали в войну. Война обойдется Соединенным Штатам не так дорого, как остальным участникам конфликта, и вызовет экономический бум: из войны Америка выйдет гораздо более богатой, чем вступала в нее. И все же многим американцем казалось это несправедливым: чужая злоба и алчность вторглась в их добропорядочную жизнь, все порушила. Теперь и они, как прежде сотни миллионов европейцев, с тревогой и скорбью провожали родных на фронт и страшились за их участь. Миссис Элизабет Шлезингер описывала уход своего сына Тома в армию: «После Пёрл-Харбора я понимала, что это неизбежно. Я не позволяла себе относиться к этому чересчур лично. Я – лишь одна из миллионов матерей, которые любят своих сыновей и провожают их на войну, мои чувства – такие же, как у всех, а не только мои. Я приняла то, с чем мне придется жить долгие месяцы, если не годы. Том сказал: “А я думал, ты будешь переживать, провожая меня”. Он не знает ни глубины моей тревоги, ни тех бесчисленных мыслей, которые одолевают меня сейчас»³⁰.

Большой вопрос, когда Соединенные Штаты решились бы наконец на активные действия и решились бы вообще. Говоря словами Джона Мортона Блума, «эта война не была крестовым походом. Судьба навязала ее нам в качестве жестокой необходимости»³¹. Население Штатов никогда не видело врага воочию. На его долю не выпали те несчастья, которые обрушились на Европу и Азию, и ни у кого не было желания разделить эти несчастья с другими народами. И хотя Day of Infamy исторг у американцев множество бурных деклараций патриотизма, в большинстве своем американцы негодовали, если им приходилось терпеть хоть малую часть тех лишений, которые выпали на долю большинства народов мира. В начале 1942 г. Артур Шлезингер инспектировал на Среднем Западе армейские базы по поручению Управления военной информации. «Мы только и слышали, что нытье по поводу рационирования бензина, довольно противно это было слышать. Многие открыто критикуют правительство»³².

Данный текст является ознакомительным фрагментом.