На Мекензиевых горах
На Мекензиевых горах
В конце XVIII века русский адмирал по фамилии Мекензи обосновался со своей флотилией в восточной части Ахтиарской бухты — ныне Северная бухта Севастополя. Служебные береговые постройки — мастерские, склады, маяки, казармы для матросов и жилье самого адмирала разместились у ближайших к бухте высот. И получили эти высоты название — Мекензиевы горы.
Они густо заросли дубняком, грабинником, кизилом. По склонам петляют узкие лесные дороги, ведущие к хуторам, к Черкез–Кермену, в долину Кара–Кобя, к селениям Камышлы (Дальнее) и Заланкой (Холмовка). Невдалеке — железнодорожная станция.
Все это очень близко от Севастополя. В августе — сентябре, когда на низеньких деревцах кизила поспевают красные кисло–сладкие ягоды, севастопольцы отправляются по воскресеньям на Мекензиевы горы целыми семьями. Варенье и наливки из здешнего кизила не уступают вишневым. А охотников привлекают вальдшнепы, которые ранней осенью останавливаются тут на две-три недели, чтобы набраться сил для дальнейшего полета на юг.
Теперь лесные угодья Мекензиевых гор стали ареной жестоких боев. В этих диковатых местах, изрезанных во всех направлениях балками и почти лишенных хороших ориентиров, происходят первые схватки битвы за Севастополь.
В небольшом деревянном домике на Мекензиевых горах я встретился, как со старыми знакомыми, с генералами Петровым и Коломийцем.
Трофим Калинович Коломиец, оставаясь командиром 25–й Чапаевской дивизии, стал комендантом третьего сектора обороны Севастополя, куда входит и наша бригада. Но он здесь тоже первый день и еще с трудом ориентируется на местности.
— Помогите своим морякам, третьему морскому полку Гусарова, — говорит мне Коломиец. — Целая дивизия фашистов забралась на эти горы. Гусаров вторые сутки отбивается, а они все прут и прут. А отходить отсюда никак нельзя—-откроем немцам путь на Инкерман. Точно определите с полковником Гусаровым передний край обороны, сменяйте его полк и выбивайте фашистов из Черкез–Кермена. Правый ваш сосед, — Коломиец показывает по карте, — отдельный батальон морской пехоты полковника Костышина, он держит гору Кара–Кобя. А левее — моя дивизия, — Трофим Калинович произносит это с подчеркиванием, хлопнув себя ладонью по широкой груди. — Сюда, на этот вот хутор, нацелилась пятидесятая дивизия немцев, а слева нам угрожает сто тридцать вторая…
Иван Ефимович Петров внимательно слушает Коломийца, кивая головой.
— Вас поддержат корабельная и береговая артиллерия, — добавляет командарм.
— По Черкез–Кермену огонь будет вести тридцатая батарея, — уточняет присутствующий здесь же командующий береговой обороной флота генерал–майор Петр Алексеевич Моргунов, — а по Заланкою—крейсер «Червона Украина».
— Тогда уж мы рванем, Евгений! — радуется Николай Евдокимович Ехлаков. Его не смущает присутствие старших начальников, и он реагирует на все, что мы сейчас узнаём, со свойственной ему непосредственностью. Впрочем, вся обстановка этой встречи отличается простотой и сердечностью. О многом говорит и то, что командующий армией дает нам указания не из штаба, а прямо тут, на передовой.
На предварительное планирование нашей контратаки и детальную организацию взаимодействия времени нет. Надо, что называется, брать за руку командиров батальонов и выводить на передний край. На КП коменданта сектора были вместе со мною и комиссаром также начальник штаба бригады, начальник артиллерии, комбаты Гегешидзе и Мальцев. Свою задачу они понимают теперь с полуслова. Четвертому батальону капитана Гегешидзе предстоит наступать в первом эшелоне. За ним, уступом влево, пойдет третий батальон майора Мальцева.
Занимаем командный пункт 3–го морского полка. У полковника Гусарова и его начальника штаба подполковника Харичева измученный вид. Петр Васильевич Харичев — давнишний мой друг. Уже несколько лет мы оба служим в Севастопольском гарнизоне. В свое время он сменил меня в должности помощника начальника Военно–морского училища береговой обороны имени ЛКСМУ. И вот вновь скрещиваются наши военные дороги.
— Желаю успеха, Евгений Иванович! — крепко жмет мне руку Харичев перед тем как отправиться в тыл.
— Пусть отдохнут, а мы тут повоюем! — басит Ехлаков. Он сбрасывает с себя снаряжение, как будто пришел домой. — Ну?ка, связисты, вызывайте четвертый батальон!
Связь работает. Командиры и комиссары батальонов—на своих местах. Атака назначается на 15 часов.
За некоторое время до нее к нам на КП прибыл генерал Коломиец. Трофиму Калиновичу не сидится на месте, хочется везде побывать, все самому посмотреть и проверить.
— Как готовность, полковник?
— Все на исходных рубежах, ждут сигнала.
Внезапно вблизи КП начинают рваться мины. Я тяну генерала за рукав в землянку. Отставший от нас адъютант Коломийиа лейтенант Дубинин задерживается наверху. Падает еше одна мина, и мы слышим чей?то возглас: «Лейтенанта убило!»
Выскакиваем из убежища.
— Друг ты мой, как же ты так? — горестно склоняется Трофим Калинович над бездыханным уже Дубининым.
Наступает час контратаки. За высотами, там, где начинается море, открывает огонь береговая артиллерия. У Заланкоя и Черкез–Кермена (Крепкое) загремели разрывы первых снарядов.
Батальон Гегешидзе двинулся к высоте 137.5, прикрывающей хутор Мекензия № 2. Но немцы успели поставить на высоте множество пулеметов. Это настоящая «пулеметная горка», и она встречает атакующих ливнем огня. Матросам приходится залечь. Раненые отползают назад.
— Бейте по высоте! — неистово кричит Гегешидзе в телефонную трубку.
А наши мины ложатся не там, где надо, — за высотой… Оказывается, корректировщик, высланный перед атакой в передовую роту, убит. Командир минометного дивизиона старший лейтенант Волошанович сам выдвигается вперед с телефоном. Мины начинают рваться на переднем скате высоты.
— Здорово! — восхищается Гегешидзе. — Прямо по пулеметным гнездам! Прибавь, прибавь, Волошанович!..
Грянуло «ура», и на «пулеметную горку» пошла одиннадцатая рота. Ее повел, увлекая матросов все выше и выше, батальонный комиссар Шеломков из политотдела бригады. И фашисты не выдержали краснофлотского натиска, отошли.
— Высота наша! — рапортует Гегешидзе.
Я уже у него в батальоне. Идем с ним на только что отбитую у немцев горку. Навстречу несут на импровизированных носилках из двух винтовок и плащ–палатки смертельно раненного Шеломкова.
— Кричали ему: «Стой, ложись!», —оправдывается политрук роты Василий Дудник, — а он все впереди и впереди, уж больно настойчивый…
К вечеру бригада овладела первой линией немецких окопов и на других участках. Но развить успех не удается — нет резервов. Генерал Коломиец ничем не может помочь: крупные силы фашистов угрожают левому флангу его дивизии.
Ночью ко мне на КП явился сосед справа — полковник Василий Андреевич Костышин. Полковник он флотский, но Полевой устав знает: правый сосед устанавливает связь с левым.
Василий Андреевич—тоже мой сослуживец по училищу береговой обороны, где он был известен как неутомимый и несколько педантичный поборник воинского порядка. Кое?кто недолюбливал его за строгость и особенно за склонность организовывать всякие авральные работы. Зато учебно–техническая база была им создана образцовая. А на войне ему выпала честь командовать батальоном, сформированным из курсантов училища.
Костышин похудел и осунулся, но, как всегда, подтянут. Войдя в землянку, одернул шинель и встал навытяжку. Приглашаю его присесть к столику, и Василий Андреевич начинает свой обстоятельный доклад:
— Гора Кара–Кобя господствует над одноименной долиной. Разведка батальона освещает всю долину…
— Спасибо, Василий Андреевич, — говорю я, выслушав его до конца. — За правый фланг я спокоен. С утра начнем активные действия. Поддерживайте нас.
— Курсанты не подведут, Евгений Иванович!
Костышин подобрал из офицеров училища отменных помощников. Ротами в курсантском батальоне командуют полковник Корнейчук, капитаны Компанеец и Сабуров. Батальон участвует в боях с первых чисел ноября — сперва под Бахчисараем, а теперь здесь, на Мекензиевых.
Комендант сектора требует тщательно вести разведку перед нашим фронтом. Выручают в этом отношении опытные бригадные разведчики старший лейтенант Иван Павликов и старшина 1–й статьи Андрей Хорунжий. Они со своими помощниками искусно разузнают расположение подразделений и огневых средств противника, за хватывают «языков». Нередко приносят и трофейное оружие. Особенно ценны для нас автоматы, которых пока еще нет на снабжении.
Бои становятся все более упорными. Но несмотря на все попытки противника выбить нас с занимаемых рубежей, мы удерживаем их прочно.
— Говорил я вам — остановим, и остановили! — резюмирует Трофим Калинович Коломиец при очередной нашей встрече, расхаживая по тесной комнатке своего КП. — Но фашисты производят перегруппировку, подтягивают резервы. Готовьтесь, Жидилов, к новым атакам врага. А пополнения дать не могу, — Коломиец замахал обеими руками, словно упреждая еще не высказанную мною просьбу. — И на третий морской полк не рассчитывайте. Он нужен нам во втором эшелоне.
Это было 11 ноября. А на рассвете 12–го немцы атаковали наши позиции у хутора Мекензия.
— Противник начал артиллерийский обстрел, — первым из комбатов доложил Гегешидзе. Аркадий Спиридонович старается говорить в трубку четко и неторопливо, но усилившийся грузинский акцент в его речи выдает волнение капитана.
Что начался обстрел, слышим и мы. Землянка вздрагивает от частых и сильных разрывов. Я спешу к Гегешидзе — его батальон на самом ответственном участке. Едва успеваю выйти из землянки, как меня возвращает голос телефониста: «Комбрига к телефону!» На проводе — генерал Коломиец.
— Не отступать ни на шаг! —грозно предупреждает он. — Сейчас вызовем поддержку корабельной артиллерии.
На батальонном КП капитана Гегешидзе уже нет— он в одиннадцатой роте, на «пулеметной горке».
— Там большие потери. Убит комиссар батальона Лешаков, — докладывает встретивший меня начальник штаба старший лейтенант Матвиенко.
Денек выдался горячий. Атаки противника следуют одна за другой. Стоит такой треск и грохот, что на передовой невозможно подавать команды — никто ничего не услышит. Слова все чаще заменяет личный пример командира, коммуниста или просто передового бойца.
«Пулеметная горка» остается нашей, но немцы подступили к ней вплотную. До них так близко, что малейший шорох на нашем переднем крае вызывает огонь.
Гегешидзе сам организует в одиннадцатой роте оборону на предстоящую ночь.
На рассвете враг попытался прорвать нашу оборону на стыке батальона Мальцева с правым флангом Чапаевской дивизии. Но, встретив дружный огонь чапаевцев и наших моряков, немцы откатились.
Проходит еще несколько дней, и бои на Мекензиевых горах стихают. Не добились фашисты успеха ни на нашем, ни на других участках севастопольского фронта.
Нашу бригаду отводят в резерв командующего Приморской армией. Позиции передаем прежнему хозяину — 3–му морскому полку, который за это время отдохнул и доукомплектовался. Батальон майора Мальцева оставляют пока в третьем секторе.
— Это еще зачем? — возмущается Ехлаков. — Да я пойду к командующему флотом!
— Думаю, что это делается с его ведома, — успокаиваю я комиссара. — А потом просто неудобно поднимать сейчас такие вопросы. Считай, что тут наш батальон нужнее.
И Ехлаков, хоть и не согласен с этим, умолкает.
Под пронизывающим норд–остом идем к Инкерману. Впереди — передышка, и это, конечно, приятно, но уходить с обжитых позиций все?таки немножко грустно. За две недели привыкли к третьему сектору, подружились с соседями, хорошо разместили в инкерманских штольнях свои тылы, наладили связь… На новом месте все надо будет делать заново.
«Глухой, неведомой тайгою…» — запевает Николай Евдокимович Ехлаков свою любимую. — Подтягивай, командир!..
Но мне сегодня что?то не поется. Наш уход с Мекензиевых гор как бы подводит итог октябрьским и ноябрьским боям бригады в Крыму. И должно быть, поэтому вновь встают перед глазами товарищи, которых уже нет с нами.
А потеряли мы многих. Я уже говорил о политработниках Лешакове и Шеломкове. Погибли и другие замечательные люди, ветераны бригады — начальник штаба Илларионов, заместитель начальника политотдела Сергеев, начмед Мармерштейн, начальник связи Бекетов и командир роты связистов старший лейтенант Белозерцев. Не вышли из окружения наши славные комбаты Владимир Николаевич Черногубов и Михаил Павлович Дьячков, а с ними и многие их бойцы (только небольшие группы моряков из этих батальонов добрались до Севастополя и вернулись в бригаду).
И сколько еще имен надо прибавить к этому списку потерь!
Вся бригада знала никогда не унывавшего заряжающего минометной батареи Федорченко. Закладывая в ствол мину, он любил приговаривать: «Гитлеру в печенку, Антонеске в селезенку!» Эта присказка, должно быть, выражала непоколебимую его уверенность в том, что в конце концов советские мины, снаряды и бомбы обязательно настигнут всех гитлеров и антонесок. Самую трудную боевую работу Федорченко делал весело, вдохновенно. Минометчики любили его шутки–прибаутки и, глядя на него, заражались неиссякаемой бодростью.
Мы поднялись на Инкерманские высоты, и взгляду открылась картина, понемногу развеявшая мое минорное настроение. Перед нами раскинулся во всем своем торжественном величии Севастополь. С заросших лесом Мекензиевых гор мы его не видели, а теперь словно зачарованные смотрели на город, террасами сбегающий от Исторического бульвара и Малахова кургана к широким бухтам. По их глади скользнул пробившийся вдруг сквозь тучи луч солнца, и весь город стал еще прекраснее.
И радостно было сознавать, что он выстоял, отразив первые вражеские удары, и что в этом помогли ему также и мы.