ПРОДОЛЖЕНИЕ БЕСЕДЫ С Л. 3. ДОМБОМ., 16 июня 1973 г.
ПРОДОЛЖЕНИЕ БЕСЕДЫ С Л. 3. ДОМБОМ., 16 июня 1973 г.
Хочу вам кое-что рассказать о моих замечаниях по поводу фильма «Ди Роте Капелле», заснятого в ФРГ.
Возникает вопрос — почему дошло до того, что решили создать этот фильм. История Красного оркестра очень популярна. Она стала еще более популярной после того, как в двадцатилетие ГДР советское правительство отметило правительственными наградами посмертно тех, которые руководили организацией.
Как это вопрос выглядит в Боннской республике? Интересно, как это развивалось там. Сразу после войны, до создания федеральной республики, Красный оркестр был очень известной организацией. Было не так много фальсификаций. Фальсификации появились, когда была создана федеративная республика. Тогда хотели представить там, что вопрос Красного оркестра — это вопрос русских шпионов, которые работали за деньги, которые были изменниками, платными агентами и т. д. Фактически, начиная от «Зольдатен цайтунг» до самых либеральных органов печати, таких, как «Шпигель», вся история фальсифицировалась. Но в дальнейшем, в связи с изменением политики, пришлось хоть немножечко менять историю Красного оркестра. Этот фильм, хотя он и имеет большую антисоветскую направленность, все же не поставлен так, как мог бы быть поставлен несколько лет назад, когда члены Красного оркестра объявлялись только предателями и шпионами.
В этом фильме хотели показать, что в германской организации Красного оркестра было три группы: настоящие шпионы, затем люди, которые субъективно принадлежали к движению Сопротивления, затем те, кто был использован втемную. Я отмечаю, что Бавария, которая хотела с этим фильмом выйти на экраны мира, должна была учесть, что говорят о Красном оркестре в других странах. Поэтому нельзя было прийти только с голой ложью. В фильме семь полнометражных частей, и только две из них касаются Германии, а пять касаются франции, Бельгии и Голландии.
Замечания я делал по каждой части. Но я опровергаю одно: авторы утверждают, что этот фильм является документальным, а я говорю обратное. В этом фильме есть крохи правды и масса фальсификаций и лжи.
Если говорить о германской группе «Роте Капелле», то самое подлое заключается в том, что авторы стараются хотя бы частично оклеветать Шульце-Бойзена, Аренда Харнака, Адама Кукхофа, обвиняя их не только в том, что они были изменниками страны, но и выдали еще всех других членов Красного оркестра. О чем фильм умалчивает. Прежде всего это о том, что через два месяца после моего ареста мне удалось передать через нашу связную Жюльетт самые точные материалы для Центра в Москве, в которых разоблачалась абверкоманда и затеянная Большая радиоигра против советской разведки. Они умалчивают, что начиная с февраля 1943 г. и до конца войны вся инициатива в происходившей игре находилась в руках Москвы. Я пишу, что авторы хотят показать, что в это время Центр был выбит из седла, а фактически после нескольких месяцев критического положения именно германская разведка «упала с лошади», а Центр был на коне.
Затем я указываю на различные антисоветские элементы, которые есть в фильме. Ну, к примеру, показывают, как я уезжал на задание, чтобы подготовиться к началу войны, чтобы создавать в западных странах разведсеть. Но не указывают — против кого. Угроза-то была со стороны нацистской Германии. Могло сложиться впечатление, что разведка была направлена против других стран — Англии, Франции, на которых нападет Советекая Россия. Показываю также, что авторы фильма в ложном свете представляют тех, которых называют они агентами Красного оркестра. Говорю, что они ничего не поняли, здесь не было никаких платных агентов, шпионов, а находились искренние антинацисты, которые по идейным соображениям боролись с фашизмом, зная, что содействуют советской разведке и приносят большую пользу не только Советской армии, но и собственным странам.
Отмечаю также большую ложь по поводу так называемого шантажа во время вербовки сотрудников Красного оркестра. Затем очень подробно рассказываю об этой страшнейшей лжи, что, мол, Центр в Москве приложил руку к арестам борцов французского Сопротивления, будто Центр дал такое задание Кенту. На самом деле Москва к этому не имела никакого отношения. То была просто провокация Кента. Об этом скажу позже.
Утверждается, будто Шпрингера, немца, путем шантажа вовлекли в организацию. Я говорю, что это просто смешная ложь. Шпрингер был бельгийцем, молодой офицер бельгийской армии, который боролся с фашизмом еще в Испании. (Его псевдоним был Ромео.) Шпрингер был один из наилучших наших борцов подполья. Боролся он против нацистской Германии в рядах бельгийской армии, а когда Бельгия была оккупирована, решил продолжать борьбу. Он сконтактировался со мной и продолжал работу. Давал исключительно ценные сведения. Достаточно сказать, что он был в непосредственном контакте с главным инженером порта в Антверпене. Когда Москва затребовала установить расположение порта в Антверпене, установить дислокацию германских судов, находящихся здесь. Следовало установить возможности проникновения подлодок внутрь порта. Через Шпрингера я отправил точнейшие данные об этом. Это было как раз во время провала на ул. Атребат.
Позже, когда он спасался в Лионе, у него тоже были исключительно важные связи. Одним из его источников был американский консул в Лионе, другим источником — бывший министр Виолетт, француз.
И вот такого человека, сознательного борца, будто бы надо было шантажировать, привлекая для борьбы с нацизмом. После того как его выследили, он отстреливался и, увидев, что все кончено, последнюю пулю пустил в себя. И этого самоотверженного антифашиста авторы фильма представляют, будто его шантажировали.
Все мои статьи были напечатаны в голландском журнале «Хаксе пост». Первая — 3 февраля, затем 15, 17 февраля 1973 г. Затем статьи из этого журнала были перепечатаны во всей голландской печати. Кроме того, в других журналах, например, в хорошо издающемся телевизионном журнале, был напечатан материал одного из телевизионных редакторов, который приезжал в Варшаву, встречался со мной, взял интервью. Вот заголовок «Леопольд Треппер о фильме «Красный оркестр»». Это появилось в то время, когда в голландском телевидении у круглого стола должны были встретиться бывшие участники Красного оркестра, чтобы поговорить о фильме. Участвовать в этой встрече я не мог, но в голландской прессе напечатали мое интервью.
В Швеции, а это было по инициативе корреспондента, аккредитованного в Польше, тоже много писали об этом. Корреспондент пришел ко мне, получил подробное интервью с оценкой фильма и указанием на его антисоветский характер.
В Дании, Голландии, Швеции — где этот фильм шел, он обратился против тех, кто его затевал. Этот фильм шел еще в Вене. Мне рассказывали, что со времени окончания войны здесь не было такого фильма, как этот фильм о Красном оркестре. Мы смотрим на этот фильм изнутри и видим его ложь, антисоветчину и т. д. Но рядовые зрители смотрят иначе. В фильме есть столько динамичного с точки зрения советской разведки, что зрители не обращают внимания на антисоветские вылазки. Сохраняется престиж советской разведки как исключительно крупной организации, действовавшей в оккупированных странах Европы. Уже это вызывает интерес к литературе о Красном оркестре. Например, в Голландии, в связи с демонстрацией фильма выпустили дополнительно 130 тысяч экземпляров книги Перро «Красный оркестр» и было указано, что на время демонстрации фильма предоставляется скидка в 20%.
Внимание Красному оркестру — это не мой персональный вопрос, дело престижа советской разведки, который был поднят в результате появления фильма. То, что хотели сделать против, обернулось против них. Еще раз подчеркиваю, что этот фильм, возможно, с изменениями, в ближайшее время пойдет во Франции, США, Италии, Японии. Смотреть его будут миллионы людей. И миллионы людей снова будут интересоваться Красной капеллой. Мое пожелание одно — чтобы они не занимались трагическим положением шефа Красного оркестра в Бельгии и во Франции, в котором он оказался сейчас. Чтобы знали, что он живет с семьей, остался таким же, как был, преданным коммунистом. И когда мне когда-то придется выступать, чтобы я мог говорить о роли советского разведчика, который имел счастье в своей жизни руководить этой работой. Так что этот фильм имеет значение крупнейшей пропаганды, вопрос не снят, и это в дальнейшем будет развиваться.
Когда готовилась демонстрация фильма во Франции, «Юманите» выступила с сообщением, что будут печататься на ее страницах материалы, изобличающие антисоветские провокации, провокации против антифашистов. В последний момент адвокаты, явившиеся к директору французского телевидения, сказали ему, что в фильме много лжи, политически это антисоветский фильм. И если показ фильма состоится, они по просьбе шефа Красного оркестра передадут дело во французский суд. Было представлено письмо, подписанное пятнадцатью бывшими комбатантами из Красного оркестра, где они заявили, если фильм пойдет, они выступят в суде с требованием запретить фильм и взыскать с телефильма крупную сумму за диффамацию{133}.
Еще надо сказать, что реакционные круги Франции намеревались выпустить фильм за неделю-две до приезда Герека в Париж. Это должен был быть нанесен удар по Гереку — вот, мол, посмотрите, как там советский шпион действует. Весь мир их боится, а вы так принимаете Герека...
10 октября 1972 г. я получил из Лондона следующее письмо от профессора Иотбе Кинмонта из правительственного госпиталя Академии наук св. Томаса в Лондоне. Профессор пишет:
«Дорогой Леопольд Треппер! Я знаю, вы очень нуждаетесь в срочном лечении и, по всем данным, в хирургической операции по поводу тромба ангитис амблитеранс — болезни Бергера. Я очень хорошо понимаю, что такое лечение и операция должна проходить там, где вы будете окружены вашей семьей. Считаю себя в долгу в отношении такого человека, как вы. За все, что вы совершили в борьбе с нацизмом. И единственно, чем я могу отплатить вам, это моей помощью в том, на что я способен, то есть лечением и операцией. Естественно, что это будет проведено без каких-либо материальных затрат с вашей стороны.
Искренно вам преданный профессор Иотбе Кинмонт».
Кинмонт является крупнейшим английским хирургом в области таких операций, в которой я нуждаюсь. Если бы не было того обстоятельства, что он знает, в чем тут дело, то попасть к нему невозможно. Во-первых, он делает очень немного операций, а во-вторых, каждая такая операция стоит несколько тысяч фунтов, в Варшаве были случаи, когда за последние годы в Лондон отправляли наших крупных государственных деятелей для проведения таких операций. Но к самому Кинмонту попал один или два. Здесь хирурги, с которыми я говорил, сказали прямо: не из-за того, что Польша не имеет хороших хирургов, Польша имеет хороших хирургов, но дело не только в хирургах. Бывают разные области хирургии. Англичане являются специалистами лечения болезни Бергера. У них имеется отличная техническая база. Операция у меня предстоит серьезная: надо заменить кусок аорты искусственной аортой и направить приток крови к ногам. Это предупредит закупорку вен, которая обычно кончается параличом или гангреной. Этот процесс неотвратим.
Кинмонту была отправлена история моей болезни, которую составили наши товарищи в ГДР. В Берлине я лечился три года тому назад. Они сделали самые точные анализы и уточнили, что теперь положение значительно хуже, чем было три года назад. Если раньше я мог еще пять минут ходить, потом надо было постоять несколько минут, теперь бывают дни, когда я не в состоянии пройти и сотни метров.
От товарищей из среды участников Сопротивления я получаю всевозможные лекарства, которые только существуют во Франции, Италии, Голландии, Германии, Англии. Необходимо как-то задержать развивающийся процесс. Из Франции получил 150 ампул для инъекции, это стоит полтораста долларов. Сто тридцать инъекций мне сделали за последние три месяца.
По поводу моего лечения и операции я обратился к административным органам, а так как у них есть вообще запрет на мой выезд, одним росчерком руки было отказано. Но так получилось, что повсюду интересуются состоянием моего здоровья, в газетах было указано, что крупнейший хирург Кинмонт и другие врачи заявили, что они немедленно приступят к лечению, как только больной приедет в Лондон. В последнем обращении депутатов английского парламента к Гереку они об этом тоже писали. Каждому нормально мыслящему человеку трудно понять — зачем, кому надо затягивать этот вопрос. Они ожидают приезда и хотят верить, что такое разрешение на поездку будет дано. Главное — когда. Это разрешение может быть дано, когда уже будет слишком поздно делать операцию. А каждый день, каждая неделя, которые проходят, усложняют эту ситуацию. V Один молодой товарищ в ЦК сказал — а вы знаете, что некоторые товарищи говорят, что ехать в Лондон на операцию — это дискредитировать польскую медицину, польских хирургов. Если бы мой собеседник был несколько опытнее, он бы не сказал такого. На это я ему ответил: если это вам сказали серьезно, то ответ ему может быть только такой — ноги у меня очень больные, но голова здоровая, и ее не надо мне морочить. Незачем приписывать дискриминацию польских хирургов. Самые известные польские хирурги, когда только услышали фамилию профессора Кинмонта, немедля сказали — поезжайте, если есть такая возможность. А молодому своему собеседнику я прямо сказал, что я здесь на операцию не пойду. Во-первых, потому что врачи у нас не спешат. Я знаю, когда операции проводились неудачно. И не потому, что были слабые хирурги. Искусственная аорта была поставлена, но через несколько месяцев там снова образовались тромбы. Я сказал так, пусть об этом скажут секретарю ЦК т. Кане — я как паралитик жить не буду. С гангреной я тоже не буду ждать конца. Я сумею уйти из жизни. Начнется процесс, тогда перестану жить. На операцию здесь не пойду. Когда он спросил — почему, то я сказал:
— Я никогда не занимался и не собираюсь заниматься пропагандой против социалистической Польши.
Товарищ не мог понять, о чем я говорю. Тогда пояснил ему:
— Когда человеку 70 лет и он ложится на операционный стол, то пусть будут самые лучшие хирурги мира, он не знает — сойдет ли он живым с этого стола. Если случится такое несчастье в Польше, тогда враги Польши скажут — вот советского разведчика, Гран шефа зарезали. Чтобы с ним покончить, сделали ему операцию, и конец. Тогда все скажут — зачем же брались за операцию. Вот если у Кинмонта она не удастся, то скажут — даже крупнейшие хирурги с мировыми именами не могли ничего сделать.
Скажу откровенно, что с того времени — с октября прошлого года — все было подготовлено. В английском посольстве лежит для меня виза. Кинмонт и другие обратились в Министерство иностранных дел Англии с просьбой, если поступит разрешение польского правительства на выезд Треппера, пусть уведомят английское посольство, чтобы не создавать никаких препятствий. Так было сделано.
У меня есть ответ этим хирургам замминистра МИДа, где указывается, что уже направлено письмо в английское консульство в Варшаве и господин Домб, как только явится с польским паспортом, может незамедлительно получить визу в Англию, поскольку он нуждается в срочной операции. Об этом писали в газетах.
В Лондоне было все подготовлено для лечения и операции — квартира даже для жены, которая могла бы меня навещать.
По-русски говорят — не имей сто рублей, имей сто друзей. Я нахожусь здесь в одиночестве, но сколько симпатий проявляют ко мне, и в первую очередь из Красного оркестра, которые остались в живых.
Когда они узнали о моем состоянии, то собрались вместе и решили подготовить место в лучшем санатории Бельгии, чтобы определить меня туда после операции. За свой счет люди из Красного оркестра заказали для меня и жены квартиру, где я мог бы жить и лечиться. Там все было сделано, а здесь ничего. Ответ был отрицательный от административных организаций. Может быть, это моя ошибка, но я бросил заниматься этим. Когда был у одного работника ЦК, он мне сказал так:
— Вы же достаточно умны, зачем же подавали просьбу в паспортное бюро, если вопрос не был решен в ЦК. После такого решения паспорт получают за один день.
Так действительно бывает. Когда возник вопрос об отъезде моей жены, дети в то время начали нервничать, появились угрозы забастовок, мне сказали, пусть жена поедет к ним. чМое мнение было таково, что ей не нужно ехать. Я сказал — если бы был на вашем месте, я не дал бы разрешения на выезд. Посмотрели на меня как на дурака, а я им говорю:
— Этот вопрос надо решать в своей основе, но не выдвигать паллиативы{134}. Вот уедет жена туда, он, насколько знаю своих сыновей, они не мальчишки, сделать ничего не сможет. Будет только нервничать, а противники скажут другое — ага, жену отправляют, чтобы успокаивала детей, а он сам, как в тюрьме, ему не разрешают выехать.
Таково было мое мнение.
Мнение товарищей было иное — она должна ехать. Не успела она подготовиться к поездке, как через три дня раздается звонок, директор паспортного бюро — почему вы не приходите за паспортом. Жена пошла туда, сказала, что у меня еще не проведены все формальности. Ей ответили, это неважно.
Вот тогда я и прекратил это дело, забросил его. Теперь, в этом месяце, собираюсь вернуться к данному вопросу, потому что все приближается к концу, который от меня не зависит. Ноги меня не спрашивают, как долго им ходить. Болезнь прогрессирует, и поэтому еще в этом месяце снова обращусь в Центральный Комитет партии с письмом, может быть, смогу встретиться с секретарем ЦК т. Каней. В прошлом году он заявил мне, что по указанию ЦК занимается этим вопросом. Это после того, как я обратился с письмом к тов. Гереку. Каня сказал, что данным вопросом он будет заниматься и будет докладывать т. Гереку и в секретариат. Теперь я снова обращусь к нему. Я и тогда говорил т. Кане — иные говорят, будто Домб добивается любой ценой уехать в Израиль. Это все ложь. Дело здесь другое, будем говорить языком хотя бы бывших разведчиков, правдиво до конца. Это здесь называют еврейским паспортом. Если в 1968 г. еврей обращался с просьбой о длительном пребывании за границей, ему говорили — можете подавать только на отъезд в Израиль. Тогда, если он собирается, предположим, ехать в Австралию, его отпускают в Израиль. Но из Вены он уезжает куда хочет. Так и получилось, здесь уже нет тайн — на 18—20 тысяч отъездов из среды еврейского населения, может быть, только две тысячи уехали в Израиль, а остальные в другие страны — в Канаду, Францию США, Бельгию, Скандинавию и т. д.
Чтобы соединиться с семьей, я был обязан обращаться с просьбой о выезде в Израиль. Когда в прошлом году я разговаривал с т. Каней, сказал ему так:
— Я Израиля не боюсь, я ни одной страны не боюсь. Как коммунист я повсюду останусь тем, кем был. Но если бы я уехал в Израиль, это было бы нормально — там живет моя сестра, думаю, что реакция там не была бы мной довольна, т. к. приехал бы человек, который больше сорока лет назад по заданию Центрального комитета подпольной Палестинской коммунистической партии создал первую арабско-еврейскую организацию для борьбы с сионизмом и английским империализмом.
Тогда иронически сказал в разговоре с т. Каней, что наступит время, когда где-то отметят мемориальной доской место, где когда-то жил человек, который первым создал арабско-еврейскую коммунистическую организацию в Палестине... А говоря серьезно, напомню, что в 1928 г. после запрещения этой организации, вместе с моими товарищами арабами и евреями, нас было 23 человека, находился в тюрьме Вако, где проводил тринадцатидневную голодовку, т. к. англичане собирались нас выслать на Кипр.
Я как коммунист, представьте себе, приехал бы в Израиль. Там сионисты не были бы довольны моим появлением. Другое дело, я не сбрасываю Израиль в один мешок. Есть там правительство, которое шовинистическое, националистическое, и есть коммунисты, есть рабочие, есть интеллигенты прогрессивного толка. Тут еще другое дело — я бы не мог жить в Израиле из-за своих ног. Там я могу быть только тогда, когда дождь падает, а это бывает две недели в год. Т. Каня я сказал, давайте конкретизировать этот вопрос. Адморганы говорят мне — не можем дать разрешение на отъезд в Израиль, я должен подавать такие бумаги, но в ЦК хочу говорить об этом. Я прожил 69 лет как гражданин Польши, я оставался гражданином Польши, когда был советским разведчиком. Ясно, что тогда я жил на иных документах, но всю жизнь был польским гражданином. Сотни тысяч польских граждан живут сейчас за рубежом страны. Давайте договоримся, я уезжаю на какое-то время как польский гражданин. Сейчас — на лечение в Лондон, затем должен проходить лечение в санатории после операции, это затянется примерно с полгода, а потом я провел бы полгода у моего старшего сына, который с женой, ребенком живет в Копенгагене, является преподавателем копенгагенского университета. Потом вернусь в страну. А работы у меня будет много. Перед отъездом хотел бы встретиться с товарищами в Польше, ГДР, в Москве, наметим такой план, пусть бы только, как говорят, бог бы дал здоровья, чтобы осуществить его. Если мне дано прожить год, два или три, осталось много задач политического и общего характера в отношении Красного оркестра — сбора материалов, которые нужны. К примеру, во Франции открывают музей движения Сопротивления и хотят целый зал выделить для показа истории Красного оркестра. По этому поводу уже обращались ко мне. Другое — нужен сценарий настоящего фильма без фальсификаций. Сейчас во Франции и Италии собираются делать такой фильм. Будет он ставиться либо при нашем участии, либо без нашего. И даже при добрых намерениях постановщики не смогут дать хороший и нужный фильм без нашего содействия.
Наконец, сейчас приближается тридцатилетие окончания Второй мировой войны. За оставшиеся полтора года, которые остаются, где бы я ни был, надо собрать все что можно. Говорил об этом с товарищами из ГДР.
Есть разные проекты. Во всяком случае, работы на это время хватит.
Теперь я хочу возобновить разговор в Центральном Комитете. Первая поездка в Лондон. Не уеду на операцию, отправлюсь в другое место — на кладбище. Скажу вам — уйду с шумом. То, что я сказал вам вчера или позавчера сказал, пусть люди научатся нести ответственность за жизнь такого человека, не отмахиваться бумажками.
Кане я сказал — тысячи людей получают деньги, валюту, девизы, чтобы представлять Польшу. Я не требую ни денег, ничего, но хранить честь социалистической Польши, защищать Советский Союз, уверен, что сделаю это лучше многих других, которым платят за это деньги.