ПРОДОЛЖЕНИЕ БЕСЕДЫ С Л. 3. ДОМБОМ, Варшава, 16.06.1972 г.

ПРОДОЛЖЕНИЕ БЕСЕДЫ С Л. 3. ДОМБОМ, Варшава, 16.06.1972 г.

Я хотел бы теперь коротко обратить внимание на очень важные вопросы, касающиеся обвинений со стороны врагов, наших противников в отношении Красного оркестра.

И в Германии, в Боннской республике, говорят, что до конца войны о Красном оркестре ничего не было известно, все было покрыто тайной. Когда появляются первые книги о Красном оркестре. Первые две, положившие начало, принадлежали перу Вильгельма Фликке, который напечатал книгу о Красном оркестре и его шифровках. Теперь уточнено, и немцы, наши противники, признают это, — Фликке никогда не состоял в зондеркоманде, но только был работником германской контрразведки во время Первой мировой войны, ему удалось узнать от некоторых сотрудников зондеркоманды об их работе. Кроме того, получил он материалы от генерала Фельгибеля, который был казнен по процессу 20 июля 44-го г. Он как будто передал Фликке часть копий с шифровок Красного оркестра. Взяв это все и добавив много фантастических измышлений, Фликке, не будучи очень грамотным человеком, нанял швейцарского писателя, который добавил еще новую, свежую дозу фантазии, и получилась так называемая документальная книга о Красном оркестре. В дальнейшем на них базировались другие авторы, занимавшиеся данной темой.

К нашему стыду, очень часто наши товарищи, я могу говорить об этом, читая в «Огоньке», в последней книге «Забудь свое имя» Азарова и Кудрявцева, где приводятся фантазии Фликке как реальность.

После Фликке вторым «классиком» и основоположником западной литературы о Красном оркестре был Давид Даллин. Он издал книгу в 1955 г. Писал он ее в годы холодной войны. Книга полна ненависти к Советскому Союзу и советской разведке. То, что он там пишет о Красном оркестре, признавая, что это была крупнейшая организация, он основывает на высказываниях тех гестаповцев, которые были арестованы после войны. Но в своем подавляющем большинстве показания эти были лживы. Хочу объяснить почему.

Райзер Хайнрих, который был вторым начальником после Гиринга в зондеркоманде, заявил, что весной 45го г. он и Паннвиц получили задание уничтожить гестаповский архив по Красной капелле, в котором хранились важные документы. Райзер заявил об этом Жилю Перро, который и сообщает об этом в своей книге. Архив этот находился на Шлоссгамбурин Тауберталь. Поэтому все гестаповцы, знавшие об уничтожении архива, были уверены, что, что бы они ни сказали, проверить этого нельзя и никто не может сказать, что это ложь. Интересно, что Хайнц Хёне написал эту книгу, обвиняя в измене руководителей берлинской группы, затем меня и других, он сам, приводя источники, первоначально очень критически относится к ним. Он прямо говорит не надо забывать, что свидетели находились в руках французов, американцев, бельгийцев и англичан. Расследование происходило в начале «холодной» войны, и гестаповцы знали, что могут себя спасти, если перейдут на службу разведорганизаций этих стран. А спасать себя надо было от главного обвинения — от применения пыток. Известно, по моим подсчетам, что 70% арестованных членов нашей группы подверглись страшнейшим пыткам, а пытки эти проводили члены зондеркоманды, они и должны бы были за это отвечать. Арестованные гестаповцы и создавали легенду о том, что арестованные патриоты, начиная от руководителей, выдавали всех, чтобы только себя спасти.

Даллин, Фликке, базируясь на таких показаниях, создавали, так сказать, историю Красного оркестра. Если добавить, что прошло уже очень много лет, но по известным соображениям у нас до некоторого времени не сообщали о деятельности Красного оркестра. Только где-то после 1965 г. наши товарищи из ГДР{121} постепенно начали раскрывать настоящую картину деятельности подпольщиков, потом дошло до признания их деятельности, до получения орденов и т. д. Но все же полную истории борьбы со своей стороны мы еще не представили. Противникам в таких условиях не составляло большого труда поддерживать и в дальнейшем свои инсинуации.

Можно привести интересное утверждение одного из боннских публицистов Винфрида Мартини, реакционера, который пишет в «Ди Вельт» и который, понятно, по Красному оркестру занимает позиции германской реакции. Он сам в 66—67-м гг. написал резко враждебную серию статей о Красном оркестре, главным образом против берлинской группы, ну и в отношении нашей группы, признавая все же, что Красный оркестр вел большую работу. Мартини всюду подчеркивает, что руководители организации постоянно жертвовали своими людьми, в том числе я и др. Он до сих пор выступает с главным тезисом: если дело касается немецких наших товарищей комбатантов, то они, по его утверждению, были, конечно, шпионами. Основной лозунг у него такой — не против кого ты борешься, но за что борешься. Утверждая, что они боролись совместно со Сталиным, против Гитлера, то дело не в том, что они хотели уничтожить нацизм, а в том, что хотели создать коммунистический режим, который, по его мнения, является тоталитарным, террористическим и т. д.

Исходя из этого он утверждает, что все изменники, все предатели. Этот Мартини некоторые вещи сам признает. В «Ди Вельт» 8 апреля 72-го г. в статье «Москва создавала свою шпионскую сеть еще до 33-го г.» он спрашивает — но какие источники этому у всех? Главные источники — Фликке с его двумя книжками «Роте Капелле» и «Агенты радируют в Москву». Потом Даллин, затем Пипе{122} — представитель группы абвера в зондеркоманде в Брюсселе. Как Мартини сам оценивает обстановку? Нужно признать, что никто из авторов не способен и не имеет объективных возможностей дать настоящую историю Красного оркестра.

Надо учесть роль, которую играл Райзер в зондеркоманде. Он сам ярый нацист, долгие годы работал в контрразведке по линии СД. Специальность его была — борьба с коммунизмом. В Париже начиная с 40 г. по октябрь 41 г. он руководил отделом борьбы с коммунизмом во Франции. Потом уехал в Карлсруэ, но, когда начала действовать зондеркоманда в Париже, его вновь назначили в Париж. Фактически с конца ноября 42-го г. до июня—июля 43-го г. Райзер являлся начальником зондеркоманды Роте Капелле в Париже. Над ним был Гиринг. Гиринг наезжал в Париж, и фактически в его руках было руководство Большой игрой (Гран же). А Райзер сам занимался оперативной деятельностью — проводил аресты и т. д. Райзер относился к тем лицам, в этом он был почти единственным в зондеркоммандо, который с первого дня моего ареста он мне, а я ему не верили ни одному слову. Он был всегда начеку, абсолютно уверенный, что я веду собственную игру.

Не один раз он представлял свои рапорты в Берлин, утверждая, что Отто, значит, я, все время ведет игру по заданию своего Центра. Что он не продался, не продается, и нечего думать, что его удастся перетянуть на свою сторону. Это он постоянно доказывал. В Берлине его отвергали — Гиринг был очень заинтересован, зная, что в игре заинтересованы Гиммлер и Борман, и потому отстаивал другую точку зрения. Смысл большой игры заключался в том, чтобы через советскую разведку повлиять на советское правительство и нарушить антинацистскую коалицию. Внушить мысль, что западные державы намерены заключить сепаратный мир.

Теперь Райзер сообщает, что Берлин был ложно информирован и Гиринг и все другие направляли такие материалы, которые должны были доказать, что Отто перешел на их сторону. Делали они это под таким видом, что если где-то кого-то арестовывали, Гиринг отправлял донесение в Берлин, что сделано это при активном содействии Отто.

В 1965—1966 годах, когда Райзер встретился о Жилем Перро и когда возник вопрос о работе зондеркоманды, Райзер сказал ему о том, что главные документы зондеркоманды были уничтожены, но кое-где оставались отдельные документы, которые шли в Берлин через гестапо или абвер. Райзер сказал:

— Вы, господин Перро, если будете верить тому, что написано в этих бумажках, никогда не разберетесь в том, что было.

Перро ответил:

— Есть же такая бумажка, которая утверждает, что Отто выдал Каца.

На что Райзер страшно возмутился и говорит:

— Что вы за глупости говорите. Каца это же я арестовывал, я лично. Мы через Райхмана — Фабриканта из Брюсселя имели несколько адресов, где мог бывать Кац. Я все эти квартиры держал под наблюдением, но результатов не было. После ареста Гран шефа Кац, видимо, сильно это переживал и каждую ночь проводил в другом месте. Последнюю ночь на свободе он провел у своей знакомой коммунистки — у Одетг Эрлих — жены одного комбатанта в Испании. Адрес ее сообщил нам Райхман. Те, которые наблюдали за этой квартирой, меня известили, и я в эту же ночь прибыл туда и провел арест. (Цитируется по книге Перро.)

Читаю дальше. Жиль Перро ему говорит:

— Но господин Райзер, в какой-то из бумаг сказано, что Каца выдал Треппер.

Тот возмутился и воскликнул — это ложь! По той причине, что Гран шеф не выдал никого из своих людей хотя бы потому, что мы от него этого не требовали. О людях мы с ним не говорили. Если бы это имело место, то я бы раньше других знал это, т. к. именно я производил аресты. А для нас было важно найти с Отто общий язык по вопросу Большой игры.

Что говорит тот же Винфрид Мартини, которого я упоминал. Он сообщал, что у Даллина есть много ошибок, хотя бы потому, что в 55-м г. он еще ничего не знал о том, что выяснилось только позже. Знал же он только то, что говорили арестованные гестаповцы. Мартини говорит о Фликке. Книги его надо читать с тщательной перепроверкой. Во-первых, потому что книги писались не им, а каким-то писателем по его заказу. Фликке чтото знал, но только через других людей. К тому же сам добавлял исключительно фантастические домыслы.

Это пишет Мартини в своей статье в «Ди Вельт» в апреле 72-го г.

Что касается Пипе, представителя абвера в зондеркоманде, то он во многих случаях правдиво рассказывает о событиях. Но Пипе был в абвере и проводил аресты, например, Максимовича и др., которые имели какое-то отношение к армии. Распределение функций у них было таково — Гиринг проводил аресты среди гражданских лиц, а Пипе, как представитель абвера, среди военных лиц или связанных с военными. Сам Пипе тоже заявляет, что абвер тоже мог заблуждаться. Начиная с декабря 42-го г., когда начиналась игра, по указаниям Гиммлера, Бормана и других абвер был отстранен от Большой игры. Вот тут Гиринг, который обычно говорил так: такой человек, как я, который руководит зондеркомандой, понимает, что не всякому начальству нужно говорить всю правду. Поэтому полицейским надо сказать одну часть правды, абверу другую, военным еще меньше.

Когда я спрашивал его, а кто должен знать все, он отвечал: только я.

Роше утверждает, что есть документ 43-го г., где сказано, что Домб, Отто, виновен в аресте Харри Робинсона и его людей. Эту бумагу отправил Райзер, который тем самым хотел доказать, что он добивается получить от Отто доказательство того, что он перешел на сторону зондеркоманды. Следует здесь сказать, что повсюду, где появляются высказывания зондеркоманды, прокуратуры и т. д., все это имеет в основе своей не реальные факты, а стремление с помощью лжи спасать после войны собственную шкуру.

Хочу подчеркнуть, все, что я сказал, является базой всевозможных фальсификаций. Отсюда и идут обвинения наших людей в измене и тому подобном. Говорю это особенно потому, что в последних книжках, вышедших в Советском Союзе, много всякой путаницы. Уточняю следующее: во Франции и Бельгии в руководстве зондеркоммандо, говоря хронологически, дело обстояло так. Руководителем и главным шефом был Гиринг, назначенный из Берлина. По линии абвера работал капитан Пипе. Гиринг приехал из Берлина летом 41-го г. в Брюссель, в начале октября переехал и создал свою базу на рю Сое в Париже. До войны в этом доме находилась Сюрте женераль{123}. Поместился Гиринг со своей командой на четвертом этаже.

Гиринг руководил зондеркомандой до мая 1943 г., когда он должен был уйти из-за прогрессирующей болезни — рака горла. Умер он в конце 43-го или в начале 44-го г.

Хайнрих Райзер был назначен заместителем Гиринга, с ноября по июнь или июль. Практически он выполнял и руководил всей оперативной работой зондеркоманды. (Ноябрь 42-го по июнь—июль 43-го г.)

Райзера освободили по той причине, что он не подходил для Большой игры, в нее не верил, упорно утверждал, что Отто ведет свою игру. Только после того — в июле 43-го г. в Париж был направлен Паннвиц, который стал начальником зондеркоманды Роте Капелле. Он руководил командой до конца войны, и после окончания войны его удалось завлечь в Москву и арестовать. В этой завершающей фазе игры я принимал участие уже в Москве, предложил свой план, который и увенчался успехом. В конце июня 41-го г. Паннвиц с Кентом появился в Москве, где и был арестован.

В Берлине были следующие руководители зондеркоманды: Фридрих Панцингер, Хорст Копков, Иоганн Штрюбинг. Из них Панцингер был одним из главных руководителей зондеркоманды и вел повседневную работу. После войны находился в Советском Союзе и оставался в заключении до самой амнистии, связанной с установлением дипломатических отношений с Западной Германией и приездом Аденауэра в Москву. До 1954 г.

Затем был Копков и третьим — Иоганн Штрюбинг. Копков попал в руки англичан после войны, был замешан в какой-то грязной истории, связанной с действиями английской разведки, и покончил с собой.

В Боннской республике до сих пор из берлинской зондеркоманды находятся Фридрих Панцингер и Иоганн Штрюбинг. Из франко-бельгийской команды живы Хайнрих Райзер, Хайнц Паннвиц, Пипе, если еще не умер — теперь ему должно быть лет 76.

Почему я сейчас это подчеркиваю? В книге Хёне он приводит высказывание этих главарей команды, но приводит то, что ему выгодно. Беседы с ними происходили в 68—69-м гг. В отношении Райзера он говорит, например, что Райзер не доверял Отто и был уверен в его неискренности. Считал, что уже в мае 43-го г. игра провалилась, потому что Москва уже все знала.

Хочу рассказать о тех обвинениях, которые выдвигает против меня шеф французской контрразведки Роше. Первое обвинение. Домб—Треппер с 1930 г. был причастен к разведке в борьбе против Франции. Сначала как участник сети Вира («Фантомас»), а потом как руководитель советской разведки в Центральной Европе. Все это ложь. Факт остается фактом — ни я, ни такие руководители ФКП, как Жак Дюкло и другие, в те годы к работе разведки причастны не были. Когда провалилась сеть в июне 1932 г., это было время реакционного правительства Тардье, Сюрте женераль старался перенести всю ответственность на коммунистов, они, мол, занимаются разведкой, что один из редакторов «Юманите» Рикье продал все и подтвердил соучастие коммунистов в разведке Советов во Франции.

Из-за поднятой кампании, которая угрожала партии, в частности и некоторым руководителям, а мне угрожала потому, что в то время я руководил коммунистической работой среди эмигрантов, а работа эта была полулегальной. Официально я вообще не мог заниматься политической деятельностью. В связи с этим я уехал в Советский Союз. Отделом кадров Коминтерна и руководством ФКП был направлен в Москву в Комуниверситет национальных меньшинств Запада им. Мархлевского.

Лучшим доказательством, что мы не считали, что подвергались особой опасности, может быть то, что моя жена Любовь Евсеевна приехала в Москву только через год. Все это время она жила в Париже. Но важно здесь одно: вся эта кампания, поднятая в те годы, была основана на большой лжи.

Уехав из Франции в 32-м г., я впервые появился в

Париже только в 1937 г. в январе месяце. Приехал по заданию, которое не имело отношения к разведке. Это было задание отдела кадров и руководства компартии, согласованное с Директором Главразведупра Яном Берзиным. Моя задача сводилась к тому, чтобы на месте разузнать о причинах произошедшего провала в 32-м г. Пробыв во Франции несколько месяцев, вернулся в Москву, в начале 38 г. снова на два-три месяца ездил в Париж по тому же делу. Удалось раскрыть, что версия о разведработе французских коммунистов в пользу Советского Союза основана на лжи и провокациях.

Подчеркиваю, что ни в 37-м, ни в 38-м гг. я никакой разведывательной работы не проводил. Это понятно каждому умному человеку — если я ехал легально и там находился в официальных сношениях с адвокатами, больше того, это мало кому известно, я был на аудиенции у президента Франции Венсана Ориоля{124}. То было время Национального фронта, и я просил его амнистировать тех, которые еще находились под арестом. Так вот — резидент Разведупра никак уж не пойдет, на аудиенцию к французскому президенту, не станет нанимать адвокатов, выступать и т. д. Так что утверждение, что уже в те годы я был разведчиком, — абсолютная ложь.

Фактическая моя разведывательная работа началась во Франции только после падения Парижа. Это важно знать тем, кто публикует всякий домысел о нашей работе. Когда пишут отвлеченно, это дело авторов. Но когда называют настоящие фамилии, настоящие места действий, даты, здесь уже нечего лгать. Например, в последней книжонке «Забудь свое имя»{125} сказано, будто я приехал в Бельгию в 39-м г. Это ложь. В Бельгию приехал в начале лета 38-го г. Через несколько месяцев уже приехала Любовь Евсеевна с ребенком. Вместе с Гроссфогелем я начал создавать первую группу Красного оркестра. В 39-м г. ко мне приехал Аламо, который должен был у меня оставаться как техник-радист. Позже приехал Кент, который вообще не должен был оставаться в Бельгии. Его нужно было только подготовить к переезду в Скандинавию — ощутить атмосферу жизни на Западе, освоить язык. Он учился в университете Брюсселя и через год должен был уехать в Копенгаген. В Бельгии он остался только потому, что в мае 40-го г. началась война в Европе, Бельгия, Голландия, Франция были оккупированы германской армией. Так что фактически из Центра ко мне приехал только Аламо.

Что касается путаницы, которую делают авторы названной книжонки, тоже неверно, потому что, касаясь, к примеру, Венцеля, он работал в Бельгии еще до меня. По всем данным, он был там уже с 36-го года. Имел свою собственную группу. Правильно, что еще в то время он на случай войны с Германией создавал радиосеть по линии Коминтерна. Его задачей было подготовить сеть и работников для Голландии. Лично Венцеля я не знал и познакомился с ним только в результате трудностей, сложившихся в результате нарушения связей с Москвой. Хотя Аламо приехал как специалист, но оказался дилетантом в своих делах. И только после нападения Германии на Советский Союз, летом 41-го г., с согласия Директора я связался с Венцелем.

Что касается Ефремова, по финскому паспорту Ернстрема, то за всю свою работу его не знал. Он вообще не принадлежал к моей группе. Имел самостоятельные задания, и встретил я его не раньше начала весны 42-го г. До этого времени он имел двух-трех людей. Наша встреча с ним произошла по указанию Директора, когда из-за провала 13 декабря 41-го г. я вынужден был отправить Кента в Марсель из Брюсселя. Те, кто остался из той группы, находились несколько месяцев в подполье и находились в контакте только непосредственно со мной. В 43-м г. было два варианта. Центру я представил такой вариант — таких товарищей, как «Боб» Избуцкий. (Он был в 38-м г., уже после того как я работал с Гроссфогелем, нашим сотрудником, первым комбатантом Красного оркестра.) Ходят грязные разговоры, будто Избуцкий проложил гестаповцам след в Голландию. Это неверно, то был чудеснейший человек, и сделал то, что ему приписывают, совершенно другой человек. Кличка которого была Голландец. (Другой, не путать с Голландцем 32-го г.) Боб был одним из старейших, настойчивых деятелей Коммунистической партии. О нем рассказывают, что в самых тяжелых условиях под Брюсселем он всегда был такой бодрый, поддерживал и укреплял уверенность десятков людей. Держался так до последнего дня своей жизни. Родился он в Бельгии, жил там и хорошо знал обстановку. Настоящее имя Герман Избуцкий. Привлек его к нашей работе Лео Гроссфогель.

Мое предложение Центру заключалось в следующем: с помощью Избуцкого и Райхмана-фабриканта, так же как Шпрингера в Лионе, создать новую группу. Все децентрализировать в связи со сложившимся тяжелым положением. Предлагал дать им возможность непосредственно связываться с Центром. Это дало бы нам большие перспективы не допустить до провала.

Каждый из них имел прекрасные связи. Шпрингер пришел к нам после нападения на Бельгию. Был офицером бельгийской армии, коммунист. Он не был в Германской компартии — это напутали. Принадлежал к Бельгийской компартии, воевал в Испании. Человек исключительного мужества. Его я отправил в Лион. Но Центр отклонил мой план. Решили передать всех их под руководство Ефремова. Что еще хуже, это дело с Венцелем. До того года он работал самостоятельно. Венцеля тоже передали под руководство Ефремова.

Это была роковая ошибка — назначение Ефремова старшим группы. Было это в марте 42-го г. В августе он попался, и я считаю, что на всю нашу сеть в Бельгии, Голландии, Франции единственным, сознательным, в полном значении этого слова, предателем был Ефремов. Пришел ли он к этой мысли стать предателем до своего ареста или позже, это не мое дело. Но знаю, что с первой минуты он наделал страшно много вреда. Он раскрыл до конца все, что было в Бельгии, раскрыл путь к «Симэкско» в Бельгии, раскрыл дорогу к Винтеринк в Голландии, раскрыл путь во Францию, рассказав все, что знал. И кроме того, перейдя на работу к немцам, его передатчик немедленно начал работать и ввел Директора в самые тяжелые заблуждения.

Если бы тогда товарищи в Москве сравнили материалы, которые Ефремов отправлял до своего ареста и после, это вызвало бы большое удивление — откуда он стал их получать, такие ценные, военного характера материалы. Но эти материалы настолько ввели в заблуждение сотрудников Центра, что, когда я отправил донесение, что Ефремов перешел на сторону немцев, что нужно предпринять такие-то и такие-то меры, я получил ответ — вы ошибаетесь. Действительно, он был задержан из-за своего финского паспорта, но ему удалось все урегулировать. Я снова радировал, но это не дало результатов.

Затем я получаю указание Директора поехать в Брюссель и встретиться с Ефремовым. Указывалось место, время встречи. Понятно, что я туда не поехал, но направил туда наших людей. Увидели, как пришел Ефремов, окруженный «ангелами» гестапо. Между прочим, это было очень хорошим козырем после моего ареста, когда я разрушил несколько их самоуверенность, что они так ввели в заблуждение Директора. Они сказали мне — мы же сильнее вас у Директора. Ефремову верят. А я спрашиваю — почему же вы так уверены? В передачах, которые идут от его имени. Ну, в таком случае напомню вам другое — Директор прислал вам сообщение, что я должен встретиться с Ефремовым в Бельгии. Так? — Да, верно. — А почему я не приехал? Может быть, Директор специально отправил вам эту шифровку, чтобы ввести в заблуждение. — Мне очень нужно было поколебать их уверенность.

Вернемся к Роше. Его утверждения — гнусная ложь. За Францию я несу ответственность только с июля 40-го года. В ноябре 42-го г. произошел мой арест. Я несу ответственность за все, что было до моего побега 13 сентября 43 г. Несу ответственность за все, что произошло после моего побега, за действия, которые я предпринимал. Это были уже скорее действия контрразведки, чтобы не допустить дальнейших арестов и выяснять, что они делают. Это было до освобождения Парижа. Ни в чем здесь не было с моей стороны деятельности, направленной против Франции. Надо еще принять во внимание, что Франция была страной оккупированной, и наша борьба была органичной частью совместных действий с движением Сопротивления. Мы действовали как разведывательная группа, связанная с Генштабом Красной Армии, действовали для Советского Союза и тем самым во имя интересов победы антинацистской коалиции.

Теперь о том, что Хёне говорит в своей книге.

Здесь автор повторяет самые страшные обвинения в измене и предательстве руководителей берлинской группы. Конкретно — Шульце-Бойзена, Кумерова, Адама Кукхофа, Арвида Харнака. Версия такова: так как первыми были арестованы Бойзен, Харнак и Кукхоф, то все дальнейшие аресты произошли из-за них. Якобы они изменили и раскрыли остальных. Все это ложь. По-моему, очень точные анализы, разработки всех материалов к тому моменту, когда начались первые аресты руководителей, нити от зондеркоманды уже вели к шестидесяти примерно членам Красного оркестра. Кроме того, хочу привести вам очень интересный разговор, который я имел с Гирингом. Было это в то время, когда он был уверен, что я сотрудничаю с немцами в Большой игре. Мы что-то говорили о Берлине. Я делал вид, что вообще ничего не знаю, и спросил — сколько человек вы арестовали?

Тот ответил:

118.

Я начал смеяться и говорю:

— Вы, господин Гиринг, такой крупный специалист и верите, что поймали 118 шпионов?

— Что вы, что вы, не считайте меня дураком. Если там есть 10—15, этого много.

— Зачем же вы арестовали 118?

— Разве вы не знаете, как это делается? Часть раскрыли и подозревали, остальных взяли из круга знакомых, т. к. мы уже следили за ними. Взяли всех. Для дураков это приятно, что так много. Но мы же прекрасно знаем, что дело не в количестве. Были там какие-то люди — антинацисты, которые занимались пропагандой, но разведчиков среди них было немного.

Так что все это подтвердил Гиринг.

Хочу только подчеркнуть, что те обвинения, которые вновь поднялись, имеют свою подоплеку. Как так, говорят, вот вы, Советский Союз, в двадцатилетие ГДР награждаете самыми почетными орденами людей, поднимаете их как героев, а мы утверждаем, что они предатели. Эти дураки забывают одно. На протяжении более десяти лет в руках органов в Советском Союзе находился один из главных руководителей зондеркоманды, не только парижской, но берлинской. Это Фридрих Панцингер.

Там же находился и Паннвиц. Так что все было давно уже известно.

Хочу остановиться на дальнейших обвинениях, которые имеются у Роше. Это был их старый прием. Фальшивые документы — дело обычное. В официальном документе — шлюсс-протоколе за провалы в Берлине делают ответственным Венцеля. Это абсолютная ложь. Когда в Берлине главные провалы уже произошли, Венцель еще не был арестован. Тогда был арестован Ефремов. Но с Ефремовым и Венцелем была связана Одетт Шнайдер, которую звали Папьон{126}. Ее муж Франц Шнайдер. Они имели связь на Берлин, на Брюссель по доставке материалов, и связи эти шли через бывшую жену Гарри Робинсона. Фамилия ее Шаббель. Кроме того, из Брюсселя они имели связь с давних времен с Гарри в Париже, так как они много лет дружили.

Франц Шнайдер фактически сам дал себя арестовать. Гестаповцы задержали Одетт Шнайдер (Папьон) как любовницу Венцеля. Потом ее отпустили, чтобы следить за ней и установить ее связи. Хотели выйти на мой след. Знали, что она имеет контакт с Гарри, а дальше могли пробраться ко мне. Папьон отправили в Париж, но там всю гестаповскую затею я свел на нет. Она пришла к Гарри, Гарри через связных уведомил, что приехала Папьон. Я эту Папьон немедля отправил на одну виллу за городом и там стал с ней разговаривать. Она сказала, что имела встречу с Ефремовым и что Ефремов прямо ей сказал, что я арестован. Сказал еще, что надо работать вместе с немцами, этим спасет себя и мужа. Отто, сказал он про меня, все равно выкрутится, а его все равно арестуют, дело это гиблое — давай вместе с нами работать. Одетт сказала, что она подумает. Кроме того, ей сказали, пусть попробует установить связи с подпольщиками. Она получила первое задание связаться с Гарри, которого в зондеркоманде знали по разным путям. В гестапо знали о его деятельности с 30-го года, имея самые подробные данные. Как я уже сказал, в августе в то время его первая жена была арестована в Берлине. Все это было очень трагично. Ее квартира находилась под наблюдением гестапо, и туда, не зная, что Шаббель арестована, попался Эйслер — в марте следующего года. В дальнейшем был арестован сын Гарри, который служил в вермахте. Первым человеком в Париже, на след которого вышли гестаповцы, был Гарри. Шло это от Шнайдеров.

Папьон приехала в Париж, и я на вилле сказал ей — ты с места не двинешься, я отправлю тебя с одним товарищем в Лион. Оттуда через два дня отправляйся поездом в Швейцарию. Она сама была гражданкой Швейца-, рии. Она раздумывала, хотела, не хотела ехать, думала, что будет с мужем. Но тем не менее я отправил ее в Лион. Так что действия зондеркоманды здесь удалось пресечь.

Что касается ее мужа, то он был немножечко дураком. Работал чиновником в банке. К нашей организации не принадлежал, но как муж Папьон, которая работала с Венцелем и Ефремовым, Шнайдер захотел убедиться — так ли это. Согласился встретиться с Ефремовым, потому что не верил, что Ефремов арестован. Гестаповцы организовали ему эту встречу, арестовали его, и он был тем человеком, который помог гестапо выйти на Шаббель в Берлине, к Гарри в Париже и раскрыл некоторые связи в Швейцарии. Все осложнилось тем, что жена его, находясь в Лионе, решила не уезжать в Швейцарию. Об аресте мужа она не знала. Через два месяца решила ехать обратно в Бельгию. Доехала до Парижа и в Париже была арестована.

Не надо забывать, что квартира Шнайдеров еще с довоенных времен служила явкой для многих подпольщиков, для руководящих деятелей компартий разных стран. К ним, например, шла связь от Жака Дюкло. Потребовалось много усилий, чтобы не допустить выхода зондеркоманды через Шнайдеров к Жаку Дюкло. Это удалось сделать. Кроме Папьон, к делу привлекли бывшую студентку Комуниверситета национальных меньшинств Запада, которую доставили из Берлина. После ареста руководителя отдела кадров Коминтерна Пятницкого (Гиринг, между прочим, рассказывал мне, что это он организовал данную провокацию, которая привела к аресту Пятницкого). Арестовали его как немецкого шпиона. Слушательница Комуниверситета была арестована и перешла на сторону гестапо. Она знала Шнайдер, и вместе с ней знали одну секретаршу Жака Дюкло. Возникала очень серьезная угроза для Дюкло, находившегося в подполье.

По шлюсс-протоколу получилось так, что во всем виновен не Ефремов, а Венцель. Ясно, зачем это делалось — Венцель был одним из крупных деятелей Коминтерна, сначала легальным, затем перешедшим в подполье. Нужно было дискредитировать немецкого подпольщика-коммуниста.

Линия дискредитации работников, прикрытая как будто документальными материалами, как видим, не нова. В книге Хёне приводится сознательная ложь по поводу Венцеля. Ефремов был арестован 30 июля 42-го г. С первого дня стал сотрудничать с немцами. Дата 30 июля 42-го г., по свидетельству шлюсс-протокола, была изменена. Сообщали ложно, что в этот день был арестован не Ефремов, а Венцель. В книжке «Забудь свое имя», не знаю, на чем базируются авторы, указывается, что арест Венцеля произошел 13 октября. Не знаю, но в августе и до половины сентября я лично встречал Венцеля. После ареста Ефремова он еще продолжал работать. Это был очень мужественный человек.

Даллин утверждает, что Ефремов был арестован 30 июля, базируясь на этой фальшивке гестапо, пытавшейся скрыть деятельность Ефремова.

Не исключено, что после ареста была очная ставка Ефремова с Венцелем, вопрос только — тогда Ефремов мог изобличать Венцеля, но не наоборот. Хочу еще раз напомнить, потому что это касается дела чести человека — в то же самое время был арестован Морис Пеппер. Морис Пеппер, который имел кличку Вассерман. У Перро есть место, где утверждается, будто Люнет — это кличка Избуцкого — ездил в Голландию к Винтеринку{127} и передал Винтеринка в руки гестапо. Так утверждает Пеппер. Я уже сказал Перро, что это никак невозможно. Дело в том, что Избуцкий связи с Голландией не имел, связным никогда не был. В Голландию не ездил. Связи поддерживал Морис Пеппер. Теперь, даже по немецким источникам подчеркивается, что в Голландию ездил Вассерман для встречи с Винтеринком и что он помог гестапо в аресте Винтеринка. Боб к этому никакого отношения не имел.

Голландией я специально не занимался, но хочу привести один факт. В Голландии были арестованы всего три наших работника. Был арестован Винтеринк, были арестованы муж и жена Хиллболлинг{128}. Супруги эти были связными у Винтеринка. К ним попал Морис Пеппер, и они его связывали с Винтеринком. Восемь человек этой группы, в том числе те, у кого было два аппарата, арестованы не были. Группой руководил Винтеринк. И то, что эти восемь не были арестованы, подтверждает, что Винтеринк не стал предателем. Винтеринк был первым арестован, на том все и кончилось. Его арестовали 17 сентября 42-го г. Официально утверждается, что Винтеринк сотрудничал с немцами, но, вероятно, не так, как некоторые другие. Позже он бежал. Никто из его группы — Иоганнес Лютеран, Вильгельм Фогелер, Даниэль Гаулозе, Эндрика Смит арестованы не были и исчезли, сохранив две свои рации. Это о чем-то говорит — немцы распространяют слухи, что все до последнего были арестованы.

Что касается дальнейших обвинений со стороны Роше, следует сказать об одном факте, который мало известен по сей день. Жиль Перро тоже об этом мало что знал. Я арестован был 24 ноября 42-го г. Перед тем зондеркоманда прилагала колоссальные усилия, чтобы захватить меня. За два месяца перед тем ими было организовано 14 ловушек, все они провалились. Сначала они просто хотели накрыть меня, затем делали так, чтобы не арестовать, а сконтактироваться. Могу привести примеры — история с Лихониной, которая поддерживала связь «Тодт» с нашей фирмой «Симэкс», жена последнего русского военного атташе в Первую мировую войну в Париже. Через нее они хотели добраться до меня. Но эта русская женщина сказала мне всю правду. В зондеркоманде полагали, что она, жена белогвардейца, будет им помогать. Но она раскрыла мне все то, что готовили гестаповцы. В душе ее сохранились чувства патриотические, русские. Понятно, что она очень боялась, но помогла мне. А вот другой факт: В ноябре они подобрались к сестре Максимовича. Он из всей моей французской группы был первым, на след которого вышла зондеркоманда. Шло это разными путями. В частности, с помощью одной из расшифрованных депеш. В августе или в июле прочитал, что она идет от кого-то из немецкого посольства в Париже. Там рассказывалось о разрушениях в каком-то немецком городке. Так попали на след Максимовича. Затем уточнили — кто он и что.

Хайнрих Райзер взял к себе досье всех подозрительных лиц, до того эти досье хранились во французской полиции. Там была папка и Максимовича. Стало известно, что он сражался в Испании на стороне республиканцев. Явившись к сестре Максимовича, люди из команды сказали — мы из Берлина, мы не гестапо, хотим через вас встретиться с Гран шефом. Арестовывать его не хотим. Дело касается вопроса исключительной политической, государственной важности. Сказали, если хотите, пусть он примет все меры для своей безопасности. Встречу можно провести в неоккупированной зоне. Тогда юг Франции еще не был оккупирован. Анна немедля сообщила брату. Это еще больше меня насторожило — здесь идет какая-то непонятная большая игра. Если они не думают меня арестовывать, а ищут только встречи, значит, что-то хотят делать важное для них. Появилось подозрение, что захваченные наши рации используются для каких-то провокаций. Немцы действительно тогда передавали важнейшие свои военные материалы, чтобы только завоевать доверие Директора, а затем начать Большую игру. Во всем этом мешал им я. Потому что от Кента и Ефремова они знали, что во Франции я имею связь с руководством компартии. А в Бельгии такую связь поддерживает Гроссфогель. Знали, что через меня сведения большой важности, специального и персонального характера направляются в Центр через руководство ФКП. Они знали, пусть будут иметь десяток раций в десятке различных стран, но если я не буду арестован, если буду иметь возможность общаться с Центром через партийную связь, я могу испортить, нарушить всю их игру.

Анне Максимович я дал указание немедленно исчезнуть. Она укрылась в неоккупированной зоне. Когда они провалились и с Лихониной по поводу покупки технических алмазов, они сказали прямо: мы хотим, чтобы Жан Жильбер приехал в Берлин. Даем любые гарантии, что с ним ничего не произойдет. С ним должен состояться очень важный разговор. На это я не пошел. Как произошел мой провал, вам это известно. Если бы люди из команды немного опоздали к зубному врачу, меня бы никогда не нашли. Все было подготовлено к тому, чтобы мне скрыться.

Несколько слов об аресте Кента. В книжке «Забудь свое имя» написана ерунда. Арест его производился по-другому. Арестовали его в тот самый день, когда немцы оккупировали свободную зону и вошли в Марсель. Арест проводила французская полиция по заданию команды. Немедленно арестованные были переданы Бемельбергу, который ждал. Кента в Париже не задерживали, немедленно увезли в Брюссель. Там Гиринг два дня вел с ним разговоры. Единственно правильно здесь указывается, как он и Кент сели. Кент был в курсе дела всего, что происходило, всех провалов, но он понимал одно: он не тот человек, который попадется, сумеет разоблачать. Сделать это мог бы только такой человек, который по линии радиосвязи смог бы добиться, хотя и в тюрьме, вести свою линию. Кент этого не мог делать.

Кент причинил много вреда. Он продал Корбена, который так был у нас законспирирован, как Драйи в Брюсселе. Занимался он только коммерческими делами. Кента сразу увезли из Брюсселя в Берлин. Там он предстал на процессе Шульце-Бойзена и др. 21—22 декабря 42-го г. в качестве главного свидетеля обвинения. Предположим, что он ничего уже не мог раскрыть. Но как повлияло его появление в зале суда на товарищей! Человек из Москвы, человек, который к ним приезжал, и вот этот человек их обвиняет, это было ужасно. Я бы еще допустил с точки зрения разведки, если бы все это было ценой, чтобы раскрыть игру перед Москвой, но и этого не было. Фактически он был обезврежен только в феврале, когда прошли операции с Жюльетг, когда мне удалось известить Центр о всех событиях. С этого времени в Москве уже знали, как оценивать информацию Кента.

После моего побега Кент очень активно добивался, чтобы найти меня. Дело шло о его собственной шкуре, о его любовнице и ребенке, который тогда у них родился.

Одно из тяжких преступлений Кента связано с латышским генералом Озолом. Знаю, я подчеркиваю это, он знал, что Директор считает этого генерала связанным с фашистской разведкой, связанным с немцами. В Центре не могло родиться и мысли, что Кент внушит этому генералу проникнуть в группы Сопротивления под видом того, что он работает на Москву. Он обрек участников Сопротивления на смерть, а другой части членов Сопротивления внушил уже после открытия второго фронта, что они в тылу союзников выполняют задания Москвы.

Если Роше говорит, что я еще расскажу, что представляла собой советская разведка во время войны, то эта сволочь думает об этой части деятельности Кента. Говорю это для внутреннего употребления. Скажу откровенно, если я буду на процессе, не собираюсь щадить Кента по этому вопросу. Я заявлю, что здесь Директор был ни при чем. Кент был тем радистом, который зашифровывал мою ответную депешу, на предупреждение Директора — быть крайне осторожным с Озолом, что Центр к нему доверия не имеет. Кент знал, что я связь с Озолом не наладил. И если уже весной 43-го г. пришло указание через немцев для меня, чтобы я установил контакт, то Кент же знал, что я все делал, чтобы не устанавливать контактов. Кент летом 43-го г. на это пошел. В то время французские летчики сражались на советском фронте с фашистами, когда французы вместе с нашими людьми погибали за одно дело, такой подлог в отношении французской партии, ввести их в заблуждение, что они работают для советской разведки, только за это я бы четыре раза вздернул его на виселицу.

Я говорю об этом потому, что уверен — Роше захочет поднять это на процессе. Здесь можно доказать, что Главразведупр ни при чем. А Кент действовал по указаниям немцев как предатель.

Я докажу ложь за ложью, использование сознательно ложных данных со стороны Роше по поводу моего поведения после ареста.

Ложь № 1. Роше, основываясь на книге Хёне, где автор говорит, что Гран шеф, каковы бы ни были его мысли, все же помог гестапо в аресте других членов Красного оркестра, он пожертвовал ими. Все это омерзительная инсинуация и автора и того, кто это повторяет. Автор книги хорошо должен знать от Райзера, от Пипе, от других членов зондеркоманды, что после моего ареста совершенно не предпринимались попытки получить от меня сведения о не арестованных еще наших людях. Они знали, что таких сведений они у меня не получат. И они знали, что если бы они попытались добывать от меня такие сведения, это разрушило бы их планы получить мое согласие на участие в Большой игре на их стороне.

Уточняю: мое поведение с первого момента ареста определялось главной целью, сформировавшейся еще до ареста, — под видом участия в Большой игре раскрыть и разоблачить перед Центром проводимую ими уже в продолжении нескольких месяцев крупнейшую диверсию в Берлине, Бельгии, Франции, Чехословакии против Главразведупра.

Ложь № 2. Что Треппер выдал своего секретаря Гилеля Каца и сделал его своей первой жертвой. Ложь эта основывается на том, что еще Даллин говорит, будто я по телефону сказал Кацу, чтобы он ждал меня на плац Мадлен, и там был якобы арестован. Здесь абсолютная ложь. Хочу это пояснить.

В октябре — ноябре, когда зондеркоманда находилась уже в Париже, мы знали хотя не в лицо, но знали противника. Меня многие спрашивают — ну слушайте, т. Домб, если вы знали создавшееся положение, нельзя ли было распустить всех, исчезнуть самому, Гроссфогелю. Нет, в том-то и дело. Если бы дело касалось только нашей безопасности, нашей жизни, то я, конечно, дал бы такое указание. Но мы знали, что затевается какая-то страшная вещь. Зондеркоманде удалось в Берлине, в Чехословакии, в Голландии, частично во Франции, в Брюсселе насесть на наши рации. Мы можем уйти, но противник станет продолжать свою работу, создаст гестаповский фальшивый Красный оркестр, который неизвестно сколько будет продолжать диверсию против Главразведупра. Вопрос был поставлен именно так. Об этом хорошо знали Гроссфогель, Кац, Максимович. Знал Пориоль, и знал Луи, тот, который связывал нас с ЦК ФКП. Знали, что нам сейчас невозможно уходить с линии борьбы. Вопрос сейчас стоит так: если нужно, надо пожертвовать своей жизнью, но раскрыть этот заговор против Разведупра. Если же мы исчезнем, то тем самым освобождаем дорогу противнику, предоставляя ему возможность неограниченных действий. Подчеркиваю, все то, что я делал с момента моего ареста, это никак не было импровизировано. Продумывались заранее все возможные варианты. Мы знали, что можем быть арестованы, либо я, либо Гроссфогель или Кац, Максимович, и было точно разработано все. Было такое. Обычно для разведчика, когда он попадает в руки врага, не раскрывать других и погибать полным достоинства как разведчик, как коммунист, как антинацист. У нас было иное — попадешься в руки врага, продолжай работу всеми методами, всеми приемами. Уже после ареста раскрыть и разбить заговор врага. Мы еще точно не знали, в чем заключается заговор. Знали, что они жертвуют очень многим, чтобы добиться своих каких-то целей. Они не шли на новые аресты, потом оказалось, что в Берлине были недовольны, что произвели слишком много арестов наших людей. Особенно Шелленберг считал, что были большой ошибкой аресты Венцеля, Ефремова и т. д. Нужно было бы к ним добраться без арестов. Каждый арест мог быть узнан, и это разобьет всю игру.

Если когда-то придется уточнять это, расскажу — какие меры нами принимались. Все, что было возможно. Прежде всего пресечь проникновение врага ко всем нашим людям, к Сопротивлению, к ФКП. Оттуда приходили указания, о которых, бывало, знал только я. Например. На точке связи с ЦК партии, в кондитерской, где работала Жюльегг, было указание — откуда бы ни шло указание — от имени моего, от имени бога, из Москвы, откуда угодно, от Пориоля, этих указаний не принимать, если человек не принесет маленькую красную пуговицу. Второй пример с Луи.

С партией была договоренность, знал об этом только Луи, что хоть десять указаний придет из Москвы через ЦК, чтобы Луи встретился со мной. То мы устанавливаем, что встреча произойдет не на указанном месте, не в указанный в предписании день и час. Встреча произойдет на два часа раньше, на два дня раньше и на месте, которое мы уточним. Это же имело большое значение в дальнейшем. После того как немцы направили Райхмана к Жюльетт, а до этого он с ней встречался, он провалился.

Когда из Москвы, через несколько дней после моего ареста пришло указание встретиться с Луи, когда гестаповцы сказали, что мы не хотим его арестовывать, я согласился на такую встречу. Конечно, на месте его не оказалось. А люди, пришедшие туда, видели, что я появился в окружении гестаповцев.

В своей работе мы никогда не пользовались телефоном. Телефон был только для сигналов. Это было у меня в крови. Скажу такой случай. В начале 40-го г. связисткой с Кентом была моя жена Любовь Евсеевна. Кент знал мой телефон, но он был только для сигнала. Должен был сказать, что не туда попал, что перепутал номер. А я уже знал, что надо. Раз захожу в комнату, вижу, они ведут себе разговор. У меня была такая ярость, что я схватил телефон и отругал Кента.

У нас перед арестом была такая договоренность: если произойдет арест и кто-то начнет игру там, звонить по телефону в маленькое кафе на пл. Мадлен. И все, что будет сказано, принимать как обратные указания. Так и получилось. После моего ареста главное было, чтобы не насторожить Центр. Я сказал, хорошо, могу оповестить Каца. В назначенное время позвонил и сказал: