ГЛАВА XXV Отъезд императора

ГЛАВА XXV

Отъезд императора

Нестановичи, 30 ноября. Форсированный марш без отдыха, чтобы не попасть в руки неприятеля; мучение еще более ужасное, чем сама смерть. Вечером мы останавливаемся биваком в Нестановичах; император имеет квартиру в Плещеницах вместе с императорской гвардией, Виктором и Неем.

Илия, 1 декабря. Французский авангард, состоящий из остатков корпусов Евгения и Даву, прибывает в Илию 1 декабря. Евреи, находящиеся там в большом количестве, нам очень полезны в нашем положении. Самая омерзительная пища предпочтительнее всякого золота. Император находится в Стойках.

Молодечно, 2 декабря. Мы сделали мучительный 12-часовой переход, нигде не отдыхали, боясь быть обойденными, и в 11 часов утра приходим в Молодечно. Этот переход довершил расстройство наших полков. Много способствовали этому и медлительность движения, вызванная необходимостью эскортировать казну и раненых. Холод сильно увеличился; он утомляет наши расслабленные, обессиленные, плохо прикрытые, еще хуже того питаемые, тела.

Император осведомляется о нашей действительной численности; он спрашивает, начали ли реорганизовать полки[30]. В итальянской армии те люди, которые находятся налицо и которые составляют кадры рот, где сохранилось очень малое число солдат, большей частью принадлежат к офицерам.

И что же! Эти несколько человек должны нести на себе всю тяжесть службы; днем они принуждены быть все время начеку, чтобы отбивать частые атаки казаков; ночью они подвергаются ужасной суровости климата; они должны следить за безопасностью отсталых, сами не имея ни минуты отдыха, который им так необходим.

С рассветом вся армия продолжает свое отступление без всякого сигнала, а изнутри страны появляются в большом количестве солдаты отдельно или группами. Они направляются в беспорядке к большой дороге, на которой из них скоро составляется целая колонна разрозненных солдат. Да это уже не только одни солдаты, как прежде. После перехода через Березину офицеры, полковники, генералы перемешались с солдатами, они принуждены молить о помощи у тех, которыми еще так недавно командовали; они кажутся еще более несчастными, так как впали в ужасное положение после сравнительного благополучия. Часто солдаты делают вид, что их не узнают, или смотрят на них с презрением, когда они просят умоляющим голосом немного огня, каплю воды или кусок лошадиного мяса. Нет речи о том, чтобы платить серебром, берут только золото. Я заплатил луидор за кусок свинины и должен был жарить его со страшными затруднениями на горящих угольях пылающего дома и все же съел его почти сырым. На узких, загроможденных экипажами и возами, дорогах стояла невообразимая толкотня. Всякий раз, когда лошади падали, мы страшно волновались, так как это и нам грозило падением. Казаки не осмеливались близко подойти к вооруженному войску, но напали на безоружных, те кинулись бежать и побежали прямо нам навстречу и этим еще более увеличили сумятицу.

Видя все это, вице-король приостановил нашу колонну на полдороге и написал императору обо всем, что здесь происходит. Но когда он заглянул в тыл, то еще лучше нас понял всю громадность затруднений.

Остановился вице-король в замке Огинского, одного из знаменитейших литовских дворян, отличившихся в первую войну за освобождение Польши. К сожалению, теперешний владелец этого замка был в отсутствии и не мог оказать нам должного гостеприимства. (В этот замок явился на другой день и Наполеон; там был составлен известный погребальный 29-й бюллетень о положении Великой Армии). Мы были в таком печальном состоянии, что где бы мы ни появлялись, мы возбуждали сострадание в самых суровых сердцах. Находясь под защитой громадных амбаров, мы считали такое пристанище восхитительным.

Молодечно, 3 декабря. Выполняя полученный приказ, вице-король отправил по направлению к Вильне всю кассу, все экипажи, больных и раненых.

Приблизительно на расстоянии одной мили от Беницы на этот обоз бандой казаков Ланского, состоявшей человек из шестисот, было сделано нападение. Охрана обоза была слишком ничтожна; ее едва хватало на то, чтобы прикрыть одну только часть всей вереницы.

Казаки ворвались туда, где не было вооруженных солдат, но скоро были обращены в бегство и в этот день уже не появлялись.

Однако карета, которая везла двух раненых генералов, Пино и Фонтана, возбудила алчность казаков. Быть может, они надеялись взять в плен выдающихся офицеров; быть может, просто думали захватить богатую добычу, но только несколько казаков под предводительством своих офицеров бросились на карету.

То, о чем я хочу рассказать, может показаться неправдоподобным, но все войска, там находившиеся, видели это собственными глазами. Три стрелка из тех десяти, которые так отличились в Плещенице при стычке с отрядами Ланского, бросились на защиту своих командиров. Они защищали их с поразительной отвагой и энергией, наносили удары с таким остервенением, что заставили нападающих отступить. Об этом подвиге мне рассказывал сам генерал Пино.

Во время однодневного отдыха в Молодечно мы озабочены были тем, как бы достать себе хоть немного припасов. Некоторые, отставшие от своих отрядов, вновь присоединились к нам, и в полках, по-видимому, стал водворяться некоторый порядок, хотя по дорогам еще лежало множество умирающих солдат. Отчаянное положение было и в квартирах у офицеров: один изнемогал от усталости, у другого оказывались отмороженными ноги, и он заранее оплакивал судьбу свою, которая таким образом кидала его в руки русских.

С чинами больше не считались, большинство штаб- офицеров не имело уже своих лошадей, и малейшее недомогание или нездоровье было для них смертным приговором.

Молодечно, 4 декабря. Сегодня утром император приказал Виктору собрать всех отставших и затем присоединиться к другим отрядам. Авангард должен направиться в Марково, а Нею предписано ожидать здесь прибытия Виктора.

В 9 часов утра главную квартиру перенесли в Беницу, а ночью передовые части нашей колонны и главная часть 1-го отряда двинутся в Сморгонь.

Сморгонь, 5 декабря. Сегодня утром, в 8 часов, император покинул Беницу и перенес свою главную квартиру в Сморгонь. Сам он прибыл туда в 1 час дня.

Генерал Гогендорп, военный губернатор Литвы, выехал в Вильну ему навстречу.

В 7 часов вечера император уехал в своей дорожной карете вместе с Коленкуром. На козлах сидел капитан польских гвардейских уланов Вонсович, служивший ему переводчиком, и мамелюк Рустан. Генералы Мутон и Дюрок следовали за ними в санях. Они направились в Вильну с небольшим конвоем неаполитанского кавалерийского отряда под командой герцога Рока Романа, приехавшего с генералом Гогендорпом[31].

Термометр показывал 20 градусов ниже нуля; несколько птиц замерзло на лету, а почва представляла собой гладкую, как стекло, поверхность, по которой нельзя было пройти. Даже те, у которых были еще лошади, не могли ими пользоваться. Чтобы не погибнуть от холода, приходилось слезать и, скользя и падая, тащить за собой лошадь на уздечке.

В воздухе была необычайная тишина, не чувствовалось ни малейшего дуновения, казалось, что все, что живет и движется, не исключая даже ветра, — все окоченело, замерзло, все умерло.

Те из наших солдат, которые до сих пор мужественно боролись с бедствиями и проявляли необыкновенную выносливость, теперь потеряли все свои силы.

Ошмяны, 6 декабря. Термометр показывал уже 24 градуса. Как только уехал император, императорская гвардия совершенно небрежно стала относиться к своим обязанностям и совершенно перестала заботиться о безопасности тех, кто не был самим императором. С отъездом императора исчезло все их мужество и терпение — сила, облегчавшая им дни великих испытаний.

Генералы, полковники, штаб и обер-офицеры относились или без всякого доверия к новому главнокомандующему, или же просто они совсем растерялись от стольких бедствий. Все шли наудачу, руководясь своими соображениями. Инстинкт самосохранения брал верх, и каждый искал спасения только в самом себе и полагался только на свои силы. Вильна! — вот теперь цель наших стремлений, все мысли прикованы к ней. Одно это название, одна уверенность, что мы приближаемся к этому городу, вселяет в нас бодрость. Ночи еще длиннее и еще ужаснее. Вице- король устраивает в Ошмянах свою главную квартиру в одной из церквей. Из его блестящего корпуса осталось каких-нибудь 500 или 600 человек. Полковник 9-го армейского полка Дюбуа и интендант или военный комиссар дивизии Пино съехались со своими женами в Москве, которые нагнали их и, укутанные в меха, следовали все время за ними во время отступления. Из Сморгони они выехали в санях. В Ошмянах полковник и интендант поспешили их встретить и увы! увидели только два трупа.

Ровно Поле, 7 декабря. Среди всех этих ужасов, среди варварских деяний, среди проявлений чудовищного эгоизма я не могу не отметить и самых великодушных и человеколюбивых поступков, свидетелем которых я был. Я видел и то, как солдаты императорской гвардии подбежали к упавшему с лошади интенданту Жуберу и, думая, что он умер, бросились к нему и хотели его обокрасть, и я слышал, как тот слабым голосом просил: «Дайте мне сначала умереть, а потом уже раздевайте меня», — но я видел и то, как солдаты выносили на своих плечах офицеров и как слуги поднимали своих господ с поля битвы.

Тяжелобольные полковник Морони и майор Бастида и смертельно раненый майор Маффеи были взяты велитами на свое попечение. Нужно заметить, что вообще офицеры этого полка были необыкновенно дружны и всегда помогали друг другу, доказывая, какие прекрасные принципы товарищества и братской любви сумел им внушить их бывший полковой командир Фонтанели.

Вот, например, случай. Главный хирург королевской гвардии Филиппи сам страдал сильнейшей лихорадкой и вдобавок был изнурен дизентерией. Но, услыхав, как несколько офицеров взывали о помощи, он кидается им на помощь и, не думая о пулях, забывая о неприятеле, помогает раненым, сажает их в кареты и лишь после этого, с большим трудом, нагоняет свой полк; о нем же никто не позаботился во время его переезда. Когда Филиппи, наконец, появился между ними, он был встречен радостными криками товарищей, которые думали, что его уже нет в живых.

Главная квартира Мюрата устроена была в Медниках. Тень «великой армии» перешла через Ошмяны без всяких остановок и не получила даже раздач. Вице-король, окруженный остатками своего войска, расположился в замке Ровно Поле.

Рукойны, 8 декабря. Мюрат и Бертье выступили сегодня в 11 часов утра в Вильну.

Вильна, 9 декабря. Мы стали биваком в Рукойнах, где уцелели лишь несколько разрушенных хижин и где кругом все завалено было трупами. Виктор ввел в Медники остатки дивизии Луазона и неаполитанской кавалерии и соединил свой отряд с солдатами Нея. Когда мы выступили из Рукойн, нам на пути попадались баварские войска, в беспорядке возвращающиеся из Неменчина. Вид их достаточно опровергал ложно пущенный слух о будто бы одержанной ими победе. Во всяком случае надо сказать им в похвалу, что они все-таки сумели удержать несколько пушек; но орудия тащили такие изнуренные лошади, что это, конечно, не могло долго продолжиться.

Трупы неаполитанских велитов, которых всегда можно было распознать по их богатым, совершенно новым одеждам, показывали нам, что здесь проходил император.

Попадались навстречу офицеры и солдаты всех наций, слепые, глухие и безумные; у некоторых из них оказывались отмороженными уши; они жестоко страдали и от боли кусали себе пальцы.

Вильна представлялась нам якорем спасения; мы надеялись, что там мы, наконец, остановимся, отдохнем и наберемся новых сил.

Эти надежды придавали нам бодрости, и лица наши прояснялись. Наконец-то мы достигли этого города, так давно ожидаемого! Люди, экипажи, пушки, фуры, лоша- ди — все это ринулось взапуски друг перед другом вперед и настолько загородило вход, что вскоре образовалась масса, которая не могла продвинуться ни туда ни сюда. Это смятение и беспорядок напомнили нам переход через Березину. Увы! Надо сказать правду, наши способности настолько притупились, что мы машинально следовали за толпой, без всякой попытки отойти хоть на несколько шагов вправо или влево. Потому-то и произошла такая давка у этих ворот, хотя другие проходы были в это время совершенно свободны.

Целых десять часов подряд в сильнейший 28-градус- ный мороз тысячи несчастных солдат, надеявшихся уже найти здесь спасение, были раздавлены или замерзали, как у ворот под Смоленском или на мостах у Березины. Как описать ужас жителей Вильны, все время хранивших у себя в городе все наши вещи, наших раненых и больных, наш провиант и шесть миллионов денег! Они далеки были от мысли, что наши войска могли подвергнуться таким бедствиям. Вначале они смотрят на нас с удивлением, а затем со страхом. Наконец, они поспешно начинают запираться в своих домах и баррикадировать двери и окна. И надо сознаться, что они правильно поступали, так как изголодавшиеся солдаты и даже офицеры, ворвавшись в город, бегали во все стороны в поисках квартир и провианта. Они стучали во все двери, крича: «Продайте нам хлеба! Нам нужно только хлеба!» Всех лавок, кофеен и трактиров оказалось недостаточно для такого огромного количества покупателей, так что они скоро закрылись. Раздраженные голодом, солдаты настойчиво требовали пищи и с бешенством стали ломать двери, другие же с деньгами в руках бежали за евреями, но последние, несмотря на нашу щедрость, не могли удовлетворить всех наших требований. Тяжело было смотреть на отчаяние бедных жителей, потерявших вдруг всякую надежду и дрожавших при мысли о том, что русские вернутся.

Мы узнали, наконец, что предназначенной для итальянского войска квартирой был монастырь Св. Рафаила за Вильной.

Офицеры немедленно разошлись по городу, чтобы собрать солдат, но найти их и распознать было очень трудно под теми лохмотьями и странными нарядами, которые были на них. Интенданты, думая, что мы пробудем в Вильне некоторое время, пытались ввести порядок и очередь в раздаче провианта, а также и остальных, необходимых для войска, предметов.

Эта, при других обстоятельствах, мера разумная и необходимая, в настоящем вызвала только еще больший беспорядок. Солдаты, утомившись ожиданием и предвидя печальные результаты этого замедления, стали громить и грабить склады с запасами сухарей и водки.

Кто мог бы поверить, что Мюрат, несравненный по храбрости солдат, относящийся с полным презрением ко всякой опасности и привыкший с саблей в руках бросаться на неприятельские эскадроны; что, сделавшись главнокомандующим, этот самый Мюрат был настолько подавлен возложенной на него тяжелой ответственностью, что вдруг сделался робок и нерешителен?

Едва ему донесли, что неприятель подступает к городу, как он быстро вышел из дому, где квартировал, и, расталкивая окружавшую его в полном смятении толпу, бросился в сторону, совершенно противоположную, как бы желая спастись один, предоставляя судьбе озаботиться о всех нас. К счастью, все дело было в том, что при данных обстоятельствах понадобилось только перенести немедленно главную квартиру в одно из кафе, находящихся по дороге в Ковно, на расстоянии ружейного выстрела от ворот города. Офицеры разошлись по всему городу, давая приказ всем стоявшим в нем войскам выступить.

Императорская гвардия и части других отрядов собирались понемногу и располагались лагерем перед самым жилищем короля.

К крайнему сожалению, этот переполох вызвал необычайную тревогу. Исчезли всякое доверие и всякая дисциплина.

Вечером все было покойно, и Бертье воспользовался этим, чтобы изготовить все инструкции. Только в 11 часов вице-король, в сопровождении всего нескольких солдат, которых он едва мог собрать, поехал к неаполитанскому королю.

Все улицы были завалены пьяными, спящими и мертвыми. Дворы, галереи и лестницы всех зданий были полны людей, и никакие крики, никакая команда не могла принудить их к послушанию.