ГЛАВА XIII Уничтоженная Москва

ГЛАВА XIII

Уничтоженная Москва

Москва, 15 сентября. С самого начала мы не могли отделаться от подозрительности, когда проходили по пустынным улицам или входили в покинутые дома. Было почти невозможно поверить, что за этим не скрывается ловушка. А потом, незаметно, мы завладели Москвой, как будто она была построена нарочно для нас. Все розыски открывают только несколько несчастных бедняков, спрятавшихся в церквах, и раненых, которые не могли бежать. Как и в Смоленске, некоторые жители надеялись в церквах найти верное пристанище. Алтари в этих церквах украшены и свечи зажжены как для большого праздника.

Встречаются еще некоторые отсталые русские солдаты в госпитале, несколько мародеров, привлеченных крепкими напитками и задержавшихся при разграблении погребов. При встречах с этими последними, от времени до времени, раздается выстрел, скорее как результат изумления, чем злобы. Некоторых арестовывают, других оставляют бродить, чтобы не было с ними затруднений.

Французская армия, кроме избранных корпусов, кольцом окружает Москву.

Даву расположился со своим корпусом в самом городе, в той его части, которая примыкает к Смоленскому шоссе. Он охраняет все пути между Тульской и Звенигородской дорогами. Пехота императорской гвардии занимает Кремль и прилегающие к нему дома. Кавалерия держится в предместьях, чтобы легче доставать фураж. Что касается Мюрата, то он, поддерживаемый Понятовским, должен преследовать русский арьергард. Наконец, вестфальцы, для охраны сообщений между частями армии, остались в Можайске.

В городе постоянно вспыхивают пожары, и теперь уже ясно, что причины их неслучайны. Много схваченных на месте преступления поджигателей было представлено на суд особой военной комиссии. Их показания собраны, от них добились признаний, и на основании этого составляются ноты, предназначающиеся для осведомления всей Европы. Выясняется, что поджигатели действовали по приказу Ростопчина и начальника полиции Ивашкина.

Большинство арестованных оказываются агентами полиции, переодетыми казаками, арестантами, чиновниками и семинаристами. В назидание решают выставить их трупы, привязанные к столбам на перекрестках или к деревьям на бульварах — зрелище, которое не может нас веселить.

Ночью видишь ракеты, которые все время с целью поджога пускают с колоколен, с крыш домов и даже на улицах. Схваченных на месте преступления немедленно расстреливают. Часто несчастные бывают пьяны и, не успев протрезвиться, прямо переходят в царство смерти. Находились даже такие, которые, подливая деготь, старались разжечь потухавший огонь. Носясь, как сумасшедшие, они на наших глазах бросали в дома, где мы жили, пылающие головешки, которые они прятали под полами платья.

За поджигателями появляется масса жителей, оставшихся в надежде на возможность грабежа. Замки сломаны, двери вышиблены, магазины, которым грозит пожар, разграблены. Прежде всего истребляются сахар, кофе, чай; затем — кожи, меха, материи и различные предметы роскоши.

Солдаты исполняли до сих пор приказы начальства, они заняты были тушением пожара и спасением кусков сукна, драгоценностей, тканей, самых дорогих европейских и азиатских материй и товаров. Но теперь, зараженные примером грабящего на их глазах народа, они сами с увлечением начинают все расхищать. Мучные, водочные и винные магазины разграбляются прежде всего. Да и что же, говоря откровенно, делать, когда городу непрестанно грозит пожар? Разве солдат в нем виновен? Не исходит ли проект сожжения города от русского правительства? При таких условиях расхищение является неизбежной местью.

Нет, солдаты совсем не грабили, пока не убедились, что поджигают сами русские. Разве можно назвать преступлением то, что они захватывают вещи, никому больше не нужные, которые сгорят и в которых они, всего лишенные, крайне нуждаются? Если бы жители не бежали, город не потерпел бы никаких убытков.

Среда, утро. В центре города нет ни одного уцелевшего от огня магазина, кроме книжного и еще одного в помещении Управы благочиния. Смола, водка, купорос, самые дорогие товары — все горит. Потоки огня вырываются из этого огромного костра, увенчанного густой тучей дыма. Самые смелые солдаты решаются еще бросаться в это горнило; они выскакивают оттуда обожженные, но нагруженные драгоценностями. Видя это, другие следуют их примеру; но, менее счастливые, они часто не возвращаются.

Улицы около базара загромождены самыми разнообразными товарами, и скоро начинается торговля между офицерами и солдатами.

Москва, 16 сентября. Приводим подробности о вечере 15-го. Он был ужасен. Кажется, сама природа стала сообщницей русских. Ужасный северо-восточный ветер увеличивал пожар. В девять часов подул юго-восточный ветер и достиг силы урагана. В десять часов весь город пылал.

В несколько часов этот огненный океан истребил приречные кварталы, всю Солянку, а с другой стороны ту же картину представляли Моховая, Пречистенка и Арбат. Надо было быть свидетелем этого зрелища, чтобы иметь о нем представление.

Всюду только и бродят ощупью, покрытые потом, почерневшие от дыма и нагруженные добычей солдаты; волочатся раненые русские, пытаясь спастись от огня, да обезумевшие жители, не зная, где найти пристанище, мечутся со стонами, криками и воем.

С балкона царского дворца, возвышающегося над городом, Наполеон сразу мог окинуть взором это море огня, уничтожающего город, на обладании которым основывались все его заветные мечты.

Говорят, что всю эту ночь, с 15-го на 16-е, он не переставал давать приказания разным частям своей армии. После продолжительных занятий с секретарями он около двух часов ночи пошел отдыхать. Но дежурные офицеры, видя устрашающий рост пожара и боясь за жизнь императора, поспешили разбудить его. И, действительно, к четырем часам утра огонь распространился с такой быстротой, что захватил уже дома, прилегающие к Кремлю; пламя не давало проходить по улицам. Жара от этого костра была невыносима, и целый дождь гонимых ветром искр и головешек падал на крыши внутренних зданий Кремля.

Около полудня был захвачен человек, только что перед тем пустивший летучую ракету. Виновник покушения был арестован и представлен на суд императора. Ракета, упав на смежную с арсеналом башню, подожгла ее; переброшенные ветром искры подожгли дворцовые конюшни, а на дворе лежали зарядные ящики гвардейской артиллерии. Грозила неминуемая гибель. Император, немедленно оповещенный, явился туда и увидал, что вся площадь покрыта горящей паклей. Генерал Ларибуазьер отдавал приказание вынести все из арсенала, когда заметил присутствие императора. Артиллеристы и солдаты гвардии, испуганные опасностью, которой он подвергался, стали принимать еще большие усилия для его охраны. Спеша, они хватали горящую паклю руками и выбрасывали ее. Генерал Ларибуазьер умолял императора удалиться, к своему начальнику присоединились и артиллеристы, терявшие голову от присутствия императора.

Император вернулся во дворец, и после этого пожар, грозивший такой серьезной опасностью, был быстро потушен.

Но и этот пожар не мог заставить Наполеона покинуть Кремль; мысль об опасности, по-видимому, даже удерживала его. Принц Евгений, маршалы Бессьер и Лефевр напрасно заклинают его уехать. Их убеждения тщетны. Ординарца, кажется, Гурго, который пришел сообщить, что дворец со всех сторон окружен огнем, посылают с князем Невшательским на одну из самых высоких террас дворца, чтобы убедиться в этом. Сила ветра и разрежение воздуха, вызванное пожаром, мешают им дышать и принуждают спуститься. Все сообщения оказываются верными. Император все еще колеблется уезжать. «Если бы неприятель, — сказал ему тогда князь Невшательский, — сейчас напал на те части вашей армии, которые находятся вне Москвы, то Ваше Величество никаким способом не могли бы с ними сообщаться».

После долгих размышлений Наполеон уступает желанию своих приближенных и посылает одного из своих ординарцев, де Мортемара, отыскать путь через горящий город к кварталу, занимаемому итальянской армией. Но последний скоро возвращается, говоря, что он не мог проехать через огонь.

Немного спустя другой офицер сообщает, что путь свободен. Император велит подавать лошадей и покидает Кремль, оставляя в нем корпус своей гвардии.

Ворота, через которые Наполеон вышел из Кремля, обращены к Москве-реке. Пламя загородило все другие выходы. Верхом, предшествуемый агентом московской полиции, служившим ему проводником, он долго ехал вдоль реки и, сделав большой крюк, приехал в такой квартал города, где все деревянные дома были обращены в пепел. Этот маршрут был так хорошо выполнен, что император не подвергся ни малейшей опасности. Итак, он прибыл сегодня вечером в императорский Петровский дворец, заботливо окруженный дивизией Пино, которая временно заменяет Наполеону его гвардию. Это и дало нам возможность узнать подробности предыдущего. Удерживаемые здесь этой службой люди жалуются, что не могли взять в городе своей доли добычи. Но генерал пожелал сохранить вокруг дворца свою дивизию в целости и ввел строгую дисциплину. События оправдывают его.

17 и 18 сентября. Сильный восточный ветер. Загорелись еще не тронутые части города, огонь овладел частью Мясницкой, Красными воротами, Лесной площадью, Новой и Старой Басманной и всей Немецкой слободой. Потоки огня несутся по всем кварталам, все слилось в один пожар. Волны пламени, колеблемые ветром, образуют как бы огненное море, взволнованное бурей. Днем большие облака дыма подымаются отовсюду и образуют густую тучу, которая закрывает от нас солнце; ночью пламя пробивается через черные столбы, далеко освещая все зловещим светом.

Жители пригорода, перегоняемые пожаром с места на место, в поисках безопасного пристанища укрылись на кладбищах, лежащих за госпиталем, или бежали к Петровскому дворцу, где находится император. У всех этих несчастных, женщин, мужчин, стариков, детей, калек, больных, — лица искажены ужасом и отчаянием.

Тронутый их судьбой император обещает заняться ими и помочь им в несчастьи.

Более четырехсот из них великодушно помещены в запасном дворце у Красных ворот, где они получают не только верное пристанище, но и уход, помощь и пропитание. Другие направляются во дворец Разумовского, где остановился неаполитанский король, который гуманно относится к ним и старается оказать им всякого рода помощь.

Но сколько этих несчастных, изнуренных голодом, усталостью, страданиями, ужасом, питаются только овощами, которые они находят в огородах.

Иностранные купцы почти все находятся под защитой генералов и офицеров. Что касается некоторых женщин, оставшихся в Москве, то они выдают себя за несчастных, всеми покинутых женщин и стараются пристроиться гувернантками в дома офицеров. Сколько из них, под давлением нужды, ищут покровителя, друга!

Но среди всех этих зрелищ самое ужасное, самое плачевное — пожар больниц. Там было более 20 000 тяжелобольных и раненых. Только что пламя охватило эти здания, как из открытых окон послышались страшные крики: несчастные двигались, как призраки, и после томительных, мучительных колебаний бросаются вниз.

Считают, что таким образом погибло 10 000 больных и раненых — т.е. приблизительно половина.

Тем временем пожар продолжает свирепствовать, истребляя низкую часть Петровки и уничтожая все магазины снизу доверху по Кузнецкому мосту, вплоть до Лубянки.

Большую часть этих ужасов я видел со своего поста в пригороде и у Петровской заставы. Приходившие из Москвы рассказали мне остальное. Я записывал все это по мере того, как слышал. В то же время я могу свободно наблюдать солдат разных полков, которые ходят взад и вперед, нагруженные различной провизией и товарами: мукой, сахаром, ликерами, бутылками вина, кофе, ящиками икры, сукном, мехами, дорогими тканями и другим. Все это они сваливают кучами в домах, где живут, и скорее идут за новой добычей.

Они слишком много страдали дорогой от голода и понятно, что теперь они прежде всего стараются запастись съестными припасами на будущее. За припасами следует одежда; наконец, солдаты тащат полные мешки серебра, жемчуга, ювелирных изделий и другой ценной добычи, которую они сейчас же рады спустить хотя бы за самую ничтожную цену.

«Идем! — говорят они, — постараемся вырвать у огня все, что можно. Не дадим русским радоваться их варварскому торжеству и воспользуемся, по крайней мере, тем, что они бросили. Имеем же мы право воспользоваться тем, что они оставили огню!»