3

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

3

Монтгомери предложил использовать 1-ю британскую и американские 82-ю и 101-ю воздушно-десантные дивизии для захвата мостов через реки Масс (Мёз), Вааль (Рейн) и Недер Рийн (Нижний Рейн), с тем чтобы помочь наземным войскам окружить Рур, но его смелый план в середине сентября 1944 года потерпел неудачу у голландских городов Эйндховен, Неймеген и Арнем. Несмотря на весь героизм, ошибки, допущенные при планировании операции — особенно генерал-лейтенантом Ф.А.М. «Боем» Браунингом, — обрекли ее на провал. Это был крупнейший в истории сброс воздушного десанта. Однако 1-я воздушно-десантная дивизия не учла в должной мере предупреждения разведки о том, что две танковые дивизии под Арнемом получили пополнения, и не обеспечила себя достаточным количеством противотанковых вооружений[1208]. Операция «Маркет», сброс воздушных десантов в пятницу 17 сентября, прошла более или менее успешно. Но британская 2-я армия генерала Демпси и XXX корпус, дойдя 18 сентября до Эйндховена и 19-го — до Неймегена (операция «Гарден»), не смогли преодолеть ожесточенное сопротивление немцев, чтобы вовремя помочь десантникам под Арнемом. Приказы Монтгомери «наступать стремительно и жестко, не обращая внимания на фланги», видимо, не очень действовали на Демпси[1209]. XXX корпус потерял 1500 человек, но это в пять раз меньше потерь, понесенных британцами и поляками под Арнемом, испытывавшими на Нижнем Рейне нехватку боеприпасов и попавшими под убийственный огонь танков, минометов и артиллерии. Неблагоприятные погодные условия не позволяли направлять подкрепления по воздуху, и 25 сентября от 1-й воздушно-десантной дивизии и польской отдельной парашютной бригады, насчитывавших 11 920 человек, осталось только 3910. Они успели отступить на южную сторону реки, остальные были либо убиты и ранены, либо попали в плен[1210]. 1-я воздушно-десантная дивизия потеряла вдвое больше людей, чем 82-я и 101-я дивизии. Но это было последнее поражение британцев.

Операция «Маркет-Гарден» поглотила скудные ресурсы союзников, в том числе и горючее, как раз в то время, когда Паттон приближался к Рейну, не встречая непреодолимого противодействия. Нехватка средств и проблемы со снабжением вынудила союзников остановиться. Немцы использовали передышку, полученную благодаря временной победе в Голландии, для усиления «линии Зигфрида». В период между концом сентября и серединой ноября войска Эйзенхауэра отбивали контратаки немцев в Вогезах, на Мозеле и Шельде, у Меца и Ахена. Надеясь форсировать Рейн до наступления зимы, а она выдалась необычайно суровой, Эйзенхауэр 16 ноября предпринял наступление при самой мощной за всю войну воздушной поддержке: в ходе операции «Куин» 2807 самолетов сбросили 10 097 тонн бомб. Но и тогда американские 1-я и 9-я армии смогли продвинуться лишь на несколько миль, так и не преодолев даже реку Рёр.

Надежды на то, чтобы закончить войну уже в 1944 году, а в начале кампании многим они не казались уж столь несбыточными — адмирал Рамсей даже заключил пари с Монтгомери на пять фунтов стерлингов, — рухнули перед рассветом в субботу 16 декабря, когда фельдмаршал фон Рундштедт нанес самый мощный внезапный удар за всю войну — после Пёрл-Харбора. Он бросил в наступление (операция «Хербстнебель» — «Осенний туман») семнадцать дивизий — пять танковых и двенадцать мотопехотных — в последней отчаянной попытке прорваться к реке Мёз, а затем к Ла-Маншу. И не осенний туман, а зимняя изморось, снег и дождь помешали союзникам своевременно обнаружить готовящееся нападение. Не помогла и «Ультра»: радиосвязь была категорически запрещена, все приказы командующим передавались посыльными.

16 декабря неожиданно для союзников из лесов и с гор Арденн двинулись в наступление три армии численностью 200 000 человек. Рундштедт и Модель были настроены против этой операции, считая ее слишком тяжелой для вермахта, но Гитлер рассчитывал на то, что ему удастся разъединить силы союзников, вернуть Антверпен, дойти до Ла-Манша и повторить победы 1940 года. «В начале наступления боевой дух войск был на удивление высокий, — вспоминал позднее Рундштедт. — Солдаты действительно верили в победу. Чего нельзя было сказать о старших командирах, знавших реальное положение дел»[1211]. А самый высший военачальник, конечно, был убежден в том, что наступление в Арденнах станет наконец долгожданным Entscheidungsschlacht (решающим сражением) по всем канонам, предписанным Клаузевицем.

Разногласия между немецкими командующими были намного серьезнее и сложнее, чем это пытались представить уже после войны Рундштедт и другие полководцы Германии. Гудериана больше беспокоило предстоящее зимнее наступление Красной Армии на востоке, и он думал не о победах на Западе, а об усилении Восточного фронта, особенно в Венгрии. Рундштедта, Моделя и Мантойффеля и других генералов на западе устраивало ограниченное наступление в Арденнах, с тем чтобы расстроить единство союзных сил, оптимизировать Западный фронт и уберечь Рур. Гитлер же намеревался бросить все оставшиеся резервы Германии на захват Антверпена и разгром армий Эйзенхауэра на западе. Как всегда, фюрер избрал самый экстремальный и рискованный вариант и заставил всех подчиниться своей воле.

Холмистые и покрытые густыми лесами бельгийские и люксембургские районы Арденн были слабо защищены от нападения. Эйзенхауэра вряд ли можно было винить в этом. От Брэдли он получил разведданные о том, что «нападение немцев возможно лишь в отдаленной перспективе, а Монтгомери 15 декабря подтверждал: «противник не способен в настоящее время провести крупные наступательные операции»[1212]. И даже 17 декабря, когда немцы уже наступали, генерал-майор Кеннет Стронг, заместитель начальника штаба верховного командования союзными экспедиционными силами по разведке, сообщал в еженедельной сводке № 39: «О результатах следует судить не по территории, захваченной противником, а по числу дивизий, которые ему удастся отвлечь с важных участков фронта»[1213]. Арденны малопригодны для бронетехники, и основные бои должны были происходить севернее и южнее горного массива. Вермахт перебрасывал войска в ночное время, и внезапность нападения была практически полной. Четверо немецких военнопленных предупреждали о крупном предрождественском наступлении, но разведка союзников им не поверила. Шестидесятимильный фронт между Моншау на севере и Эхтернахом на юге обороняли лишь шесть американских дивизий численностью 83 000 человек, в основном дивизии VIII корпуса генерал-майора Троя Миддлтона. Иными словами, оборону держали главным образом необстрелянные подразделения вроде 106-й дивизии, еще не нюхавшие пороха, и уже изрядно потрепанные в боях 4-я и 28-я дивизии, пытавшиеся восстановить свои силы.

Немцы шли в атаку по колено в снегу, пользуясь освещением прожекторов, лучи которых отражались от облаков, создавая искусственную иллюминацию. В тыл к американцам проникли тридцать два немецких солдата, говоривших по-английски и переодетых в американскую форму. Провокаторами, пытавшимися посеять панику, руководил австриец, полковник Отто Скорцени. На севере и в центре атаки возглавляли два лучших немецких генерала — генерал-полковник СС Йозеф «Зепп» Дитрих и генерал танковых войск барон Хассо-Эккард фон Мантойффель. С юга фланговое прикрытие обеспечивала 7-я армия. Но и семнадцати дивизий уже было недостаточно для того, чтобы вытеснить несметные полчища союзников, успевшие высадиться на северо-западе Европы после дня «Д». «Он не мог осознать, что 1939 и 1940 годы давно миновали», — говорил впоследствии Мантойффель о своем фюрере[1214].

Немцы разгромили 106-ю и 28-ю дивизии американцев — некоторые части бежали в тыл, — но V корпус на севере и 4-я дивизия на юге выстояли. Образовался немецкий клин глубиной пятьдесят пять и шириной сорок миль (отсюда и историческое название сражения — «Битва за выступ»). 6-я танковая армия СС не смогла одолеть сопротивление 2-й и 99-й дивизий V корпуса Джероу на севере, пробиваясь к колоссальному полевому складу горючего у города Спа, но так и не дойдя до него. Немцы, однако, успели совершить самое гнусное злодеяние против американских войск на Западном фронте. В поле под Мальмеди они расстреляли из пулеметов восемьдесят шесть военнопленных (накануне эсэсовцы убили еще пятнадцать человек). Эсэсовский генерал Вильгельм Монке, руководивший казнью, избежал наказания, хотя и был уличен в причастности к двум другим массовым расстрелам[1215].

В центре 5-я танковая армия Мантойффеля окружила 106-ю дивизию возле Сент-Вита, взяв в плен 19 декабря восемь тысяч солдат и офицеров — столько американцев не сдавалось в плен со времен Гражданской войны. 7-я бронетанковая дивизия удерживала Сент-Витдо 21 декабря, когда Мантойффель все-таки взял город. Несмотря на внезапность нападения и раздробленность, разрозненные и окруженные войска держались стойко и достаточно долго для того, чтобы «Осенний туман» начал давать сбои, позволяя Эйзенхауэру организовывать мощное контрнаступление. Уже на второй день были присланы подкрепления — 60 000 человек и 11 000 единиц техники, а в последующие восемь дней Эйзенхауэр направил еще 180 000 человек[1216]. 20 декабря Эйзенхауэр передал 21-й группе армий Монтгомери 1-ю американскую армию Брэдли и 9-ю американскую армию: одну — на четыре недели, а другую — до форсирования Рейна. Этот тактический маневр Эйзенхауэра вызвал прилив радости у немцев. «Генерал Эйзенхауэр признал, что великое германское наступление страшнее, чем его собственное! — кричали они в громкоговорители, обращаясь к солдатам 31-го американского пехотного полка. — Не желаете ли помереть к Рождеству?»

К этому времени вновь начала давать информацию «Ультра», подтвердив, что главная цель немцев — река Мёз, и верховный главнокомандующий мог планировать дальнейшие действия, предупреждающие развал фронта на две части. Теперь 3-й армии Паттона на юге предстояло разбить 7-ю армию генерала танковых войск Эриха Бранденбергера. «Сэр, это Паттон говорит, — заявлял генерал Всевышнему в капелле фонда Пескатора в Люксембурге 23 декабря. — Ты сейчас должен решать, на чью сторону встать. Ты должен прийти на помощь мне, чтобы я мог предать смерти всю германскую армию, сделав подарок ко дню рождения князя Мира»[1217]. По Божьему или человеческому промыслу, но 101-я воздушно-десантная дивизия появилась в городе Бастонь всего лишь на несколько часов раньше немцев. 20 декабря здесь попали в окружение 18 000 американцев, и командующий 47-го танкового корпуса генерал Генрих фон Люттвиц предложил сдаться бригадному генералу Энтони Маколиффу, ветерану «Оверлорда» и «Маркет-Гардена», временно командовавшему дивизией десантников. Американец сказал лишь одно слово: «Натс»![1218]. Но немцы его отлично поняли. В Рождество немцы начали наступление на Бастонь, и американцы держали город до прихода с юга 3-й армии Паттона. «Славно убивать немцев в такую великолепную рождественскую погоду, — шутил Паттон. — Чудно только, когда подумаешь, чей это день рождения».

22 и 23 декабря Паттон развернул 3-ю армию на 90 градусов: она шла на Саар, а теперь двинулась на север по узким обледенелым дорогам к южному флангу выступа. «Брэд, — сказал он своему командующему, — краут[1219] засунул голову в мясорубку, а крутить ее теперь буду я»[1220]. Брэдли признал в послевоенных мемуарах, что Паттон совершил тогда «один из самых блистательных маневров, какие когда-либо удавались командующим на той или другой стороне фронтов Второй мировой войны»[1221]. Менее блистательно была организована у Паттона телефонная и радиосвязь, что позволяло Моделю быть в курсе американских намерений и планов.

Десантники выдержали натиск немцев, прорвавших в Рождество оборонительный периметр Бастони, и в день рождественских подарков 4-я бронетанковая дивизия Паттона сняла осаду. К этому времени 5-я танковая армия Мантойффеля начала испытывать острую нехватку горючего, и хотя его 2-й танковой дивизии оставалось дойти всего пять миль до Динана на реке Мёз, Дитрих не поддержал Мантойффеля резервной мотопехотой, сославшись на то, что «это не предусмотрено приказами Гитлера, а у него имеются инструкции исполнять только его указания»[1222]. Действительно, вопреки рекомендациям Моделя фюрер настоял на том, чтобы именно Дитрих, которого один историк назвал «эсэсовским любимчиком Гитлера», нанес решающий удар, хотя он ни на йоту не продвинулся дальше Мантойффеля[1223]. Немцы упускали и время. Небо прояснилось, и союзники нещадно трепали немецкие танковые колонны с воздуха: за первые четыре дня летной погоды они совершили 15 000 самолетовылетов. Рундштедт впоследствии в беседах с интервьюерами союзников выделил три фактора, способствовавших, по его мнению, поражению немцев: «Во-первых, неслыханное превосходство ваших военно-воздушных сил, которое исключало любое передвижение войск в дневное время. Во-вторых, нехватка моторного топлива — дизельного и бензинового, из-за чего не могли идти танки и подниматься в воздух самолеты люфтваффе. В-третьих, систематическое разрушение железнодорожных путей: невозможно было провести через Рейн даже один железнодорожный состав»[1224]. Хотя «Битва за выступ» была наземной, в ней свою роль сыграли все три фактора.

К 8 января 1945 года великое германское наступление выдохлось. 16 января соединились 1-я и 3-я американские армии, а 22-го немцы получили приказ отходить. К 28 января в обороне союзников уже не было никакого выступа, огромный выступ вырастал на другой стороне — у немцев. «Я категорически возражаю против того, чтобы эту дурацкую операцию называли «наступлением Рундштедта», — требовал Рундштедт после войны. — Это полнейший абсурд. Я не имел к ней никакого отношения. Мне навязали ее приказом, со всеми деталями. Гитлер даже написал на плане собственноручно: "Никаких изменений"»[1225]. Рундштедт предположил, что операцию следовало бы назвать именем Гитлера. В любом случае она вошла в историю под другим именем[1226].

«Я восхищен храбростью солдата Америки; мне не найти лучших братьев по оружию, — заявлял Монтгомери на пресс-конференции 7 января 1945 года в Зонховене. — Я старался и сам ощущать себя почти американским солдатом, чтобы ненароком не досадить каким-либо образом американцам»[1227]. Он не упомянул коллег-генералов, и пресс-конференция мало способствовала уменьшению напряженности в англо-американском высшем командовании. Паттон и Монтгомери с давних пор питали друг к другу неприязнь. Паттон называл Монти «маленьким самоуверенным английским вонючкой», а Монти считал Паттона «матерщинником и фанатиком войны». Соединенные Штаты в военном отношении нагнали Британию по всем статьям. Монтгомери было трудно согласиться с этим фактом, и в нем нарастал антиамериканизм, по мере того как превосходство Соединенных Штатов становилось все более очевидным. И как только верховное главнокомандование 7 января отменило цензуру, действовавшую три недели, Монтгомери сразу же устроил пресс-конференцию для избранной группы военных корреспондентов. Он вел себя непорядочно, в том числе, по мнению британцев, допуская неуместные и даже злобные выпады. «Генерал Эйзенхауэр вверил мне командование всем северным фронтом, — похвалялся Монти. — Я задействовал все имевшиеся силы британской группы армий. Британские войска сражались с обеих сторон американских сил, перенесших тяжелый удар. Такова общая картина». Монти с деланой непринужденностью говорил о «восхитительной храбрости» среднего американского джи-ай, проявившейся в одном «интересном небольшом сражении», и не оставил никаких сомнений в том, что именно он, «хлестко» вступив в битву, спас американских генералов от поражения.

Брэдли сказал Эйзенхауэру, что Монтгомери «перешел все границы», «потерял рассудок» и он не желает больше служить с этим человеком, предпочитая вернуться в Соединенные Штаты. Паттон сделал верховному главнокомандующему примерно такое же заявление. Затем Брэдли тоже начал общаться с прессой и на пару с Паттоном распространил среди американских журналистов информацию, наносящую ущерб репутации Монтгомери. Бывший редактор Ралф Ингерсолл, один из многочисленных пресс-секретарей Брэдли, рассказывал, например: Брэдли, Ходжес и генерал-лейтенант Уильям Симпсон из 9-й армии составляли и реализовывали свои планы, обсуждая их только между собой. «Они были вынуждены не посвящать в собственные планы британцев, — говорил пресс-секретарь, — и обходить штаб Эйзенхауэра, наполовину состоящий из британцев»[1228]. Отношения между британскими и американскими генералами в 1943—1945 годах действительно были необычными, то есть необычайно отвратительными.

Конечно, Монтгомери мог бы по достоинству оценить успех Паттона, смявшего противника на южном фланге наступления немцев в Арденнах, но и сам Паттон был человеком не очень, мягко говоря, объективным. Обратной стороной его ярого американизма был антисемитизм: его вера в сионистско-большевистский заговор нисколько не уменьшилась после освобождения концентрационных лагерей. В конце службы он находился под наблюдением психиатра, а его телефонные разговоры прослушивались. Он умер во сне 21 декабря 1945 года, через двенадцать дней после аварии, сломав шею во время столкновения с грузовиком у Мангейма: ни один из автомобилей не превышал скорость. «Бог войны, которому поклонялся Паттон, сыграл с ним злую шутку», — написал один из рецензентов его биографии. Да и сам Паттон предсказывал себе «адскую смерть»[1229]. Возможно, Всевышнему не понравилось нахальство Паттона, потребовавшего от него принять решение — на чью сторону встать в борьбе цивилизации против варварства.

В «Битве за выступ» немцы потеряли 98 024 человека, в том числе 12 000 убитыми, 700 танков и штурмовых орудий, 1600 боевых самолетов. Потери союзников (в основном американцев) составили 80 987 человек (10 276 убитых), но несколько больше танков и противотанковых орудий[1230]. Огромная разница была в том, что союзники могли восполнить потери, а немцы уже не имели такой возможности. Отпор германского наступления в Арденнах оказал вдохновляющее воздействие на моральный дух союзных войск. «Терпит поражение не только авантюра немцев в Арденнах, — говорил британский танкист, участвовавший в битве, — но и вся их безумная затея завладеть миром»[1231]. Вопрос — когда наступит конец этой авантюре? 6 февраля генерал-лейтенант Брайан Хоррокс заключил пари с Монтгомери на десять фунтов стерлингов, пообещав, что немцы прекратят войну к 1 мая 1945 года. Он ошибся на одну неделю. И Рундштедт, и Модель предупреждали Гитлера: наступление лишь ослабит способности рейха противостоять русским на Восточном фронте, не дав каких-либо новых преимуществ на Западе. Тем не менее фюрер решил сыграть в рулетку, как это делал не раз и прежде. Надежды многих немцев на то, что им удастся сдержать Красную Армию, были принесены в жертву ради наступления на Западе против противника, гораздо менее злобного и хищного, чем тот, который надвигался на их родину с Востока. «Битва в Арденнах стала возможной только из-за безрассудного каприза Гитлера, — писал Макс Гастингс, — подогреваемого Йодлем, убеждавшим фюрера в том, что натиск на Западе нарушит англо-американские планы наступательных операций»[1232]. Да, так и случилось, но в ущерб обороне Германии. И кроме того, после Арденн Гитлер уже был не способен предпринимать крупные наступления.

Вызывает удивление то, что на Гитлера мог повлиять военный чиновник, считавший фюрера непререкаемым авторитетом. Йодль всю войну занимал пост начальника штаба оперативного руководства вооруженными силами и, обещая гауляйтерам в Мюнхене в ноябре 1943 года несомненную победу, наставлял их: «Мое глубочайшее убеждение в этом основано на том, что во главе Германии стоит человек, которого сама судьба предназначила и наделила всеми качествами и устремлениями, необходимыми для того, чтобы вести наш народ в светлое будущее»[1233]. Ему под стать был и начальник штаба О KB Вильгельм Кейтель. В Нюрнберге Геринг говорил Леону Голденсону: Кейтеля не стоило бы судить, поскольку он был всего л ишь «маленьким человечком», хотя и считался фельдмаршалом, и делал только то, что приказывал Гитлер[1234]. Британский историк германского верховного главнокомандования Джон Уилер-Беннетт писал о нем: «Много амбиций и ноль способностей; предан, но бесхарактерен; есть определенная немецкая врожденная практичность и обаяние, но нет ни интеллекта, ни личности»[1235]. В нем лизоблюдства было даже больше, чем в Йодле. Гитлер говорил о нем: «предан как собака». И конечно, Кейтель заслуженно понес наказание в Нюрнберге. Он председательствовал на так называемом суде чести[1236], приговорившем участников июльского заговора к смерти, и он же подписал приказ, предписывавший расстреливать советских комиссаров, взятых в плен. Кейтель подписывал и пресловутую директиву «Nacht und Nebel» («Мрак и туман»), в соответствии с которой были тайно схвачены и казнены восемь тысяч гражданских лиц — не немцев. Он науськивал немцев линчевать летчиков союзных военно-воздушных сил, и он же приказал 16 декабря 1942 года войскам на востоке и на Балканах «рассматривать как преступление против германского народа любые проявления симпатии к партизанам»[1237]. Кейтель ненавидел свою кличку Лакайтель (производная от слова Lackai — лакей).

«Почему же генералы, считавшие меня приспособленцем и профаном, ничего не сделали для того, чтобы избавиться от меня? — писал позже Кейтель. — Разве это был так трудно? Нет, вовсе нет. Дело в том, что никто не хотел занять мое место. Все понимали, что им придется сеять такие же разрушения». В этих словах есть некоторая доля истины. Клейст говорил: «На посту первостепенной важности Гитлеру был нужен слабый генерал, которым он мог полностью управлять». Другие генералы вряд ли смирились бы с таким положением. «Если бы я оказался на месте Кейтеля под непосредственным началом Гитлера, то не продержался бы и двух недель», — признавался впоследствии Клейст[1238]. Тем не менее можно предположить: прояви Кейтель и Йодль побольше твердости, как это делал Гудериан, кто знает, может быть, им и удалось бы внести какие-то коррективы в стратегию Гитлера. Однако Кейтелю это было не дано. В мае 1946 года он объяснял психиатру в Нюрнберге: «Неверно проявлять исполнительность только тогда, когда дела идут хорошо. Гораздо труднее быть хорошим, исполнительным солдатом, когда все плохо. В тяжелые времена исполнительность и преданность — добродетели»[1239]. Вокруг Гитлера всегда было много услужливых и верных лакеев, а он больше всего нуждался в конструктивной критике и здравых советах.

К концу 1942 года Гитлер решил, что каждое его слово, произнесенное на военных совещаниях, должно быть записано и сохранено для потомков. Он поручил делать это шестерым (затем восьмерым) парламентским стенографисткам, оставшимся без дела, после того как рейхстаг превратился в один из винтиков нацистской машины. Если бы немцы выиграли войну, то стенографические отчеты могли стать своего рода Священным Писанием для нацизма. Эти дословные, непричесанные записи — неплохое сырье для историков — показывают, каким расчетливым, ревностным и дотошным был диктатор, обладавший и феноменальной памятью, и даже умением слушать других. По крайней мере три четверти времени на совещаниях занимали ответы на въедливые замечания и вопросы фюрера таких деятелей рейха, как Рундштедт, Роммель, Гудериан, Кейтель и Йодль, Цейтцлер, Дёниц, Геринги Геббельс.

Стенографические записи начинаются 1 декабря 1942 года, Сталинградская битва полностью упущена, и заканчиваются 27 апреля 1945 года, за три дня до самоубийства Гитлера. Они дают представление о настроениях в высшем командовании во время отступления и в преддверии неминуемого поражения, но из замечаний Гитлера трудно понять, когда он осознал неизбежность поражения и собственной гибели. Скорее всего осознание краха пришло к нему на исходе «Битвы за выступ» в конце 1944 года. 10 января 1945 года он обсуждал с Герингом проблему новых секретных вооружений:

«Гитлер. Говорят у если бы Ганнибал… имел не семь или тринадцать, а пятьдесят или двести пятьдесят слонов после Альп, то их было бы более чем достаточно для завоевания Италии.

Геринг. Но у нас теперь есть реактивные истребители, мы начали их выпускать. Их будет масса, и у нас будет преимущество…

Гитлер. «Фау-1» не помогут выиграть войну, к сожалению.

Геринг. …Появится скоро и бомбардировщик, если только…

Гитлер. Все это фантазии!

Геринг. Не согласен!

Гитлер. Геринг, фантазии!»

Обращение к давно знакомому человеку не по имени, а по фамилии — уже свидетельство серьезности положения. Гитлер знал, что их ожидает.

На фюрерских конференциях обычно собиралось до двадцати пяти человек, но Гитлер выбирал двух-трех собеседников. В ответах на его въедливые вопросы не было явного угодничества. Калибр орудий, нефтяные месторождения, пластиковые и металлические мины, подготовка водителей танков, стратегия окружения противника — ничто не ускользало от его внимания. «Можем ли мы обеспечить Западный фронт огнеметами? — спрашивал он накануне дня «Д». — Огнеметы особенно эффективны в обороне. Это страшное оружие». Он брался за телефон, приказывал кому-то на другом конце провода утроить производство огнеметов и, закрывая совещание, говорил: «Спасибо, все свободны. Хайль!» Иногда фюрер шутил: «Принято полагаться на порядочность других. Такие уж мы порядочные». Обычно же атмосфера на совещаниях была сугубо деловая. Холокост в присутствии стенографисток, конечно, не упоминался. Не записывались его восторги в адрес любимой овчарки Блонди и бесконечные вопросы «который час?». Гитлер никогда не носил часы. Бессвязность в его речи появилась только тогда, когда Красная Армия уже приближалась к его бункеру и фюрер начал впадать в ностальгию по прежним временам и предаваться обвинениям в предательстве (вовсе не беспочвенным) или оптимистическим иллюзиям.

После одного из таких совещаний в феврале 1945 года Альберт Шпеер попытался объяснить Дёницу, что война проиграна, показывая на карте «бесчисленные прорывы и окружения». Но Дёниц ответил «с необычайной резкостью»: он здесь представляет военно-морской флот, а остальное его не интересует. «Фюрер должен знать, что ему делать», — сказал адмирал[1241]. Шпеер считал: он вместе Герингом, Кейтелем, Йодлем, Дёницем и Гудерианом должны предъявить Гитлеру ультиматум и потребовать от него разъяснений относительно планов прекращения войны[1242]. Но этого так и не произошло. Они, по крайней мере половина перечисленных лиц, понимали, что их ждет веревка. Когда Шпеер завел с Герингом разговор на тему краха, то рейхсмаршал с готовностью подтвердил, что рейх обречен, но лично его «связывают с Гитлером давние узы многолетней совместной деятельности и борьбы, и он не может их разорвать».

Гитлер тоже понимал, что конец близок. 2 марта 1945 года, не соглашаясь с предложением Рундштедта перебросить часть войск на юг из сектора 21-й группы армий, фюрер сказал ему: «Это значит передвинуть катастрофу с одного места на другое»[1243]. Когда через пять дней танкисты бригадного генерала Уильяма М. Хоуга из 9-й танковой дивизии Ходжеса американской 1-й армии захватили совершенно неповрежденный железнодорожный мост Людендорфа через Рейн у Ремагена и Эйзенхауэр завладел плацдармом на восточном берегу реки, то Гитлер ответил на это тем, что уволил Рундштедта и поставил на его место Кессельринга. Но что мог сделать новый главнокомандующий? Американцы уже хлынули по мосту, а Паттон, перешедший на другую сторону реки 22 марта, телеграфировал Брэдли: «Ради Бога, передайте всему миру, что мы здесь… Пусть весь мир знает, что 3-я армия пришла раньше Монти»[1244]. За прохождением по мосту войск Монтгомери наблюдали Черчилль и Брук: он переправился на следующий день и за сорок восемь часов занял плацдарм глубиной шесть миль (операция «Пландер»). Когда 325 000 человек из группы армий «Б» в Руре попали в окружение и капитулировали, фельдмаршал Вальтер Модель распустил войска и скрылся в лесу. 21 апреля он застрелился, наслушавшись по радио оптимистических бредней Геббельса по случаю дня рождения Гитлера и узнав, что фельдмаршала собираются обвинить в гибели 577 000 человек в концлагерях Латвии.

Чуть раньше Черчилль предложил, чтобы «Большая тройка» выступила с совместным заявлением, потребовала от Германии прекратить сопротивление и предупредила: «Если немцы продолжат оказывать сопротивление и во время посевных работ, то в Германии следующей зимой наступит голод… но мы не возьмем на себя ответственность и не будем кормить Германию»[1245]. По своему обыкновению, Черчилль призывал к чрезвычайным мерам, и его инициатива, как и другие проекты такого рода, не была поддержана. Фанатичные подразделения все еще с остервенением отбивались от союзников — правда, почему-то не было камикадзе из батальонов «Вервольф», которыми всех стращала пропаганда Геббельса, — но исход войны на Западе был совершенно очевиден для здравомыслящих немцев. Лишь самые неисправимые оптимисты среди подданных Гитлера продолжали верить в чудодейственность нового оружия, хотя в четверг, 29 марта 1945 года, через шесть дней после того, как 2-я армия Монтгомери и американская 9-я армия перешли Рейн, зенитчики в Суффолке сбили последнюю летающую бомбу «Фау-1». Немцы называли эти крылатые самолеты-снаряды Vergeltsungswaffe-Ein («Оружие возмездия-1»), а британцы, которых они должны были убивать, калечить и устрашать, прозвали их «дудлбагз» и «жужжащими бомбами».

Снаряд «Фау-1», запущенный в производство накануне Рождества в 1943 году и вселивший в Гитлера новые надежды, был действительно жутким оружием. Он летал при помощи пульсирующего воздушно-реактивного двигателя, работавшего на бензине и сжатом воздухе, имел длину двадцать пять футов четыре дюйма, 16-футовые крылья и весил 4750 фунтов. В боеголовке содержалось 1874 фунта аматола, чудовищной смеси тротила и аммонийной селитры. Самолет-снаряд запускался со 125-футовых катапульт, установленных по всей оккупированной Франции от Ваттена до Уппевиля. Он развивал скорость 360 миль в час, чем значительно уступал своей не менее дьявольской «сестре» — баллистической ракете «Фау-2» (известной немцам как «А-4»). «Англичан можно остановить, только разрушив их города, — говорил Гитлер на фюрерской конференции в июле 1943 года. — И ничем иным… Они остановятся, если разрушить их города. Это совершенно ясно. Я могу выиграть войну, если у противника будет больше разрушений, чем у нас, — наводя на него ужас. Так было всегда, так мы будем делать и сейчас, особенно с воздуха»[1246]. Люфтваффе уже не могли прикрывать свои бомбардировщики в Англии из-за вездесущих британских истребителей, и запуски «Фау-1» демонстрировали скорее не силу, а слабость и безысходность Гитлера.

Максимальная дальность полета «Фау-1» не превышала ста тридцати миль, и ударам «оружия возмездия» подвергались в основном Лондон и юго-восточные районы Англии. Самолет-снаряд вел на цель автопилот по заданному на компасе курсу: установленный в носу снаряда лопастной анемометр отсчитывал расстояние. При выходе на цель отклонялись рули высоты, расположенные на крыльях, и снаряд начинал пикирование, а двигатель отключался. «Фау-1» наводил страх уже своим гулом, который вдруг обрывался, а это означало, что вот-вот на головы свалится бомба. Пока самолет-снаряд издавал гул, он находился где-то высоко, а когда наступала тишина, надо было ждать взрыва. По оценкам, около 80 процентов летающих бомб упало в радиусе восьми миль от цели.

В период между 13 июня 1944 года и 29 марта 1945-го по Британии было выпущено не менее 13 000 крылатых снарядов «Фау-1». Они летели на высоте 3500—4000 футов, и их было трудно поразить и тяжелыми и легкими зенитными орудиями: бороться с ними приходилось военно-воздушным силам. Истребители либо расстреливали крылатые бомбы, либо сбивали, слегка задевая за крылья. Надо было обладать невероятным мужеством, чтобы подойти так близко к летящему снаряду, несущему тонну взрывчатки. Против «Фау-1» использовались и аэростаты заграждения со свисающими железными цепями.

«Мне было одиннадцать или двенадцать, когда на наш дом чуть не упала летающая бомба, — вспоминал Томас Смит, живший последние два года войны в Рассел-Гарденс на севере Лондона с матерью и восемью братьями и сестрами. — Это случилось в 6.30 в пятницу, 13 октября 1944 года. Мы еще лежали в постели, когда услышали гул летящего снаряда. Нам стало страшно. Я обычно спал в одной кровати вместе с четырьмя братьями, и мы забились под одеяла». Отец Томаса находился в Европе, служил в британской армии, которая в это время крушила ракетные пусковые площадки на севере Франции после высадки в Нормандии. (Тем не менее воздушные удары продолжались: после разрушения наземных установок самолеты-снаряды запускались с модернизированных бомбардировщиков «хейнкель» Хе-111.) «Бомба промахнулась и упала в ста двадцати ярдах от дома, — вспоминал Томас. — От взрыва обрушились крыша и потолок, вылетели стекла из окон. Но мама все-таки отправила меня в школу». Многое пришлось пережить поколению Томаса. Но его семье все-таки повезло. Жертвами «оружия возмездия» Гитлера стали 24 000 британцев, из них 5475 погибли. Атаки самолетов-снарядов были страшны еще тем, что могли последовать в любое время суток, не давая жителям юга Англии ни минуты покоя. Если бомбардировщики люфтваффе нападали ночью, прячась от британских истребителей, то летающие бомбы могли упасть с неба когда угодно. В июле и августе 1944 года иногда за один день самолетами-снарядами разрушалось 10 000 домов. К августу из районов юго-востока Англии было эвакуировано 1,5 миллиона детей.

«Фау-1» обладал огромной разрушительной силой: одна летающая бомба могла разворотить четверть квадратной мили территории. Правда, британцы довольно быстро научились противостоять этой новой угрозе. В период между июнем и сентябрем 1944 года было уничтожено 3912 крылатых бомб как зенитками и истребителями, так и аэростатами заграждения. Очень скоро стало ясно, что Гитлер понапрасну надеялся на то, что ему удастся при помощи «Фау-1» сломить моральный дух британцев и вынудить их правительство пойти на заключение мира. Однако он готовил еще более смертоносное оружие — «Фау-2», разработанное в исследовательском центре Пенемюнде в Померании и основанное на принципах ракетно-космической технологии. Это была сверхзвуковая баллистическая ракета, и ее гул можно было услышать только после взрыва. Бесполезны были и воздушные сирены, и любые другие средства предупреждения. Их нельзя было и перехватить истребителями, поскольку летели они со скоростью 3600 миль в час (около 1600—1700 метров в секунду), в десять раз быстрее «спитфайров».

13-тонный аппарат с гироскопической системой управления поднимался на высоту 100 000 футов и летел на расстояние 220 миль. Вначале планировалось снаряжать его отравляющим газом, но стандартным оснащением стала боеголовка с тонной взрывчатки. Огромную скорость обеспечивала смесь спирта и жидкого кислорода, сгоравшая при 2700 градусах Цельсия. Гигантская «сигара» высотой сорок шесть и диаметром пять футов запускалась вертикально с передвижной установки, которая сразу же перемещалась в другое место. В отличие от «Фау-1» она не нуждалась в стационарных платформах, подвергавшихся бомбардировкам союзников. (И «Фау-2», и «Фау-1» можно сегодня увидеть в Британском военном музее в Ламбете, Лондон.)

Массовое производство «Фау-2» началось осенью 1944 года, и Гитлер надеялся разрушить Лондон и поставить британцев на колени прежде, чем союзники смогут войти в Германию и разгромить Третий рейх. Но ракеты поступили на вооружение слишком поздно, и в этом была ошибка самого фюрера. Если бы Гитлер уделил ей первостепенное внимание в 1942 году, то ее массовое производство могло начаться еще в 1943-м, а не в 1944 году[1247]. Конечно, ракетостроение должно было идти параллельно с наращиванием других вооружений — самолетов, танков, подводных лодок. Слишком высок был процент неудачных пусков, да и сами ракеты были технически несовершенны. Однако и эта проблема могла быть вовремя разрешена, если бы фюрер пораньше поддержал весь проект.

Первая ракета «Фау-2» упала на Британию в 18.40 8 сентября 1944 года, буквально через пять минут после запуска с пригородной дороги под Гаагой. Боеголовка весом в одну тонну взорвалась на Стейвли-роуд в Чизике, на западе Лондона, убив троих и ранив четверых человек. На том месте, где стояли шесть домов, образовался кратер. Поначалу власти, опасаясь паники, скрыли истинную причину катастрофы, объяснив ее «взрывом газа», но позднее им пришлось признать существование новой угрозы.

За пять месяцев по Британии было выпущено 1359 ракет, погибли 2754 человека, получили ранения 6523. Немецкая пропаганда объявила о «превращении Лондона в руины», но 10 ноября 1944 года Черчилль заверил палату общин: «Разрушения и жертвы пока невелики, и не надо преувеличивать опасность». Тем не менее только от удара одной ракеты по универмагу «Вулвортс» в Нью-Кросс на юго-востоке Лондона 25 ноября погибли сто шестьдесят и получили ранения двести человек. 29 декабря четыре ракеты, упавшие в Кройдоне графства Суррей, разрушили две тысячи домов. Девочка, пережившая этот взрыв, вспоминала:

«С неба падали какие-то обломки и куски человеческих тел. В сточной канаве лежала голова лошади. Я видела искореженную детскую коляску и ручонку ребенка в шерстяном рукаве. У паба стоял раздавленный автобус, в нем сидели люди, покрытые пылью, мертвые. Там, где был «Вулвортс», не осталось ничего, кроме огромной ямы, окутанной облаками пыли. Вместо здания груды рваного камня и кирпичей, а из-под них раздаются крики людей».

За восемьдесят дней 2300 летающих бомб «Фау-1» разрушили 25 000 домов и убили 5475 британцев. От ракет «Фау-2» пострадал и Антверпен: число жертв составило более 30 000 человек. Немцы даже собирались наносить ракетные удары и по Америке — с модернизированных подводных лодок. Последняя ракета «Фау-2», упавшая на Британию, как и первая, была запущена из района Гааги. Она взорвалась в Уайтчепеле в 19.21 27 марта 1945 года, убив 134 человека. От них не было защиты, они проникали и в глубокие убежища. «Оружие возмездия» убивало и тех, кто его производил. По некоторым оценкам, при изготовлении ракет погибло около двадцати тысяч узников концлагерей. Условия рабского труда на этих заводах были жуткие: недоедание, голод, болезни, производственные травмы и несчастные случаи.

Более десяти тысяч ракет и крылатых снарядов «фау» и 24 000 жертв только в Британии, не считая погибших в Голландии и Бельгии. Но «оружие возмездия» уже не могло изменить баланс сил, если бы даже вызвало вдесятеро больше разрушений и жертв, потому что Гитлер воспользовался им только после дня «Д». К этому времени американцы, британцы и канадцы уже высадились в Нормандии, и они не пошли бы ни на какие договоренности с Гитлером независимо от масштабов ракетной кампании. Результаты применения «чудо-оружия» не оправдали вложенных в него средств и усилий. Оно оказалось очередным блефом фюрера.