5

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

5

На заседании военного кабинета 16 ноября Черчилль назвал «красноречивым» описание Эйзенхауэра политической ситуации в Северной Африке, особенно в отношении присутствия там французов, которые тогда имели четыре дивизии в Марокко, три в Алжире и одну в Тунисе. Переговоры Эйзенхауэра с адмиралом Дарланом привели к прекращению огня и появлению у кормила власти в Алжире англофоба и недавнего прихлебателя немцев. Черчилль недолюбливал ни Дарлана, ни генерала Анри Жиро[705]. О первом он с презрением говорил: «Французский флот воюет, а Дарлан переговаривается». О сопернике Дарлана генерале Жиро Черчилль сказал: он 1) послал письмо П(етену), обещая вести себя хорошо; 2) затем начал маневрировать, чтобы захватить власть; 3) и теперь нанялся воевать к Э(йзенхауэру)[706]. Когда Иден заметил, что фигура Дарлана возмутит британское общественное мнение, Черчилль сначала заявил: «Он не наш главнокомандующий», — а потом добавил: «Мы не можем позволить себе дергать Эйзенхауэра в данный момент… Он наш друг — отличный малый, — нельзя с ним ссориться». Министр иностранных дел тем не менее настаивал на том, чтобы «как можно скорее» довести до сведения Вашингтона, что пост Дарлана не должен быть постоянным и «как только мы придем в Тунис, мы должны избавиться от Дарлана». Он, правда, не уточнил, в каком смысле «избавиться» — в смысле политического или физического уничтожения.

Убийство адмирала Дарлана молодым французским патриотом в Алжире на Рождество 1942 года еще больше осложнило и без того шаткую политическую ситуацию, но сделало возможным примирение между лидером «Свободной Франции» Шарлем де Голлем (его поддерживали британцы) и генералом Жиро (на его стороне были американцы). Вероятная причастность к покушению службы британской разведки предполагалась, но так и не подтвердилась, хотя стенографические записи Лоренса Берджиса высказываний Энтони Идена на совещании военного кабинета, сделанные за шесть недель до убийства, давали повод для таких подозрений. Вежливая взаимная неприязнь де Голля и Жиро друг к другу тем не менее не помешала им пожать руки (с видимой неохотой) на англо-американской конференции высшего командования в Касабланке в январе 1943 года. Рузвельт тогда провозгласил, что союзников устроит только безоговорочная капитуляция Оси, в чем уже было достигнуто согласие между американским объединенным комитетом начальников штабов и британским военным кабинетом. Рузвельта критиковали за разглашение своей позиции, что, как некоторые опасались, могло ожесточить немцев, но его заявление по крайней мере успокоило Советский Союз, боявшийся сепаратного мира между западными союзниками и Германией. Там же, в Касабланке, Рузвельт и Черчилль договорились о том, где вести дальнейшие военные действия против Германии после выдворения немцев из Африки. Союзники пришли к выводу, что немцы могут снять войска с Корсики и Сардинии, в любом случае находившиеся вдали от союзных баз в Африке. Таким образом, следующей целью становилась Сицилия. Черчилль уже говорил раньше о «стратегической слепоте» Гитлера, обусловленной его «психологической неспособностью отказаться от завоеваний», а 11 февраля заявил в палате общин:

«Примечательна готовность немцев идти на риск и заплатить любую цену за то, чтобы удержать этот тунисский огузок. Я всегда избегаю говорить то, что потом могут расценить как преувеличение, но сейчас должен заметить: во всем этом чувствуется направляющая рука, та самая направляющая рука, которая привела немцев в Сталинград и ввергла германскую армию в самую страшную катастрофу за всю ее военную историю».

«Почти весь январь 1943 года, — констатируется в истории операции «Торч», — войска Монтгомери, проявляя осторожность, шли по пятам за Роммелем к тунисской границе»[708]. Перейдя границу в начале февраля, Африканский корпус занял оборону на «линии Марет», готовясь сразиться с Монтгомери впервые после поражения при Эль-Аламейне. Одновременно он предпринял серию дерзких контрударов, получивших общее название сражения за Кассеринский перевал. Эти бои между Африканским корпусом Роммеля и II корпусом генерала Фредендалла, происходившие 14—22 февраля в районе Западного Дорсала в Тунисе, продемонстрировали исключительную способность немцев наносить сокрушительные контрудары, доказав тем самым вероятную несостоятельность планов Маршалла относительно более раннего вторжения на северо-запад Франции.

Вначале перевал защищался лишь американским 19-м инженерным батальоном, не прошедшим адекватной боевой подготовки перед отправкой за океан, пехотным батальоном из 1-й дивизии и французской батареей, состоявшей из четырех орудий, — всего около двух тысяч человек[709]. Пулеметные огневые точки были распределены бестолково, окопы вырыты неглубоко, а колючая проволока все еще в основном находилась на катушках. Пехотинцы занимали позиции главным образом у подножия перевала, а не на высотах[710]. Противотанковые мины были разбросаны как попало, а не зарыты в землю, не хватало мешков с песком и шанцевого инструмента. Джи-ай (американские солдаты) явно не понимали, что им предстоит биться с немецкими ветеранами, уже воевавшими с поляками, французами и русскими и к тому же вооруженными теперь еще и шестиствольными 75-дюймовыми (150-мм)реактивными минометами «небельверфер».

1-я бронетанковая дивизия генерал-майора Орландо Уорда была раздроблена на мелкие группы, и контратаку союзников, предпринятую без достаточной воздушной поддержки и при «отвратительном» взаимодействии между танками, артиллерией и пехотой, немцы и итальянцы успешно отбили. Союзники потеряли 6000 человек (из 30 000), немцы — 989 (201 убитый), 535 итальянцев попали в плен. Один только Фредендалл потерял 183 танка, 104 полугусеничные машины, 200 орудий, 500 грузовиков и джипов[711]. Роммель прорвался к шоссе в город Тала (хайвей 17) и почти вышел на открытую местность и прямые пути, ведущие к складам Ле-Кефа, находившимся всего в сорока милях. «Я испытывал настоящий стратегический страх, — признался впоследствии командующий французскими вооруженными силами в регионе генерал Альфонс Жюэн. — Если бы Роммель пробился дальше, то мы могли потерять всю Северную Африку»[712]. Это была, конечно, типичная галльская гиперболизация действительного положения вещей. 10-я танковая дивизия, имевшая пятьдесят танков, тридцать орудий и 2500 пехотинцев, вряд ли пробилась бы до Касабланки, но она могла изменить ситуацию в Тунисе. Получив указание во что бы то ни стало удержать город, Чарлз Данфи, командующий 26-й британской бронетанковой бригадой, отправил на передовую «всех поваров, шоферов и денщиков в Тале»[713]. В ночной темноте разгорелось танковое сражение, противники сходились на расстоянии двадцати ярдов, и к полночи Данфи потерял двадцать девять танков из имевшихся пятидесяти. Лишь появление в восемь утра 9-й американской пехотной дивизии бригадного генерала Стаффорда Ле Роя Ирвина, как написал один историк, имевшего «2200 бойцов, 48 орудий и сердце льва», вынудило Роммеля умерить свой пыл и ограничиться артиллерийской дуэлью[714].

Фельдмаршал Альберт Кессельринг, главнокомандующий на Южном театре, в который входило и Средиземноморье, побывал на перевале Кассерин, и, по его словам, Ром-мель «выглядел не лучшим образом». Он показался ему «физически изможденным и морально уставшим», превратившимся в «унылого старика». Немудрено. Роммель прекрасно понимал безысходность своего положения: припасов оставалось на четыре дня, горючего — на двести миль, а разведка сообщала о значительных подкреплениях, пришедших в Талу. Действительно, окрестности Талы стали самым крайним рубежом, до которого смогли дойти войска Оси в Северо-Западной Африке. В ночь понедельника 22 февраля 1943 года Африканский корпус повернул обратно, 21-я танковая дивизия прикрывала отход. Через три дня американцы и британцы вышли к перевалу, заставив итальянских пленных закапывать множество трупов, которые они там обнаружили.

Фредендалл за семь дней был отброшен на восемьдесят пять миль, и личный секретарь Эйзенхауэра Гарри Батчер отметил, что его «гордые и заносчивые» соотечественники чувствуют себя «побитыми и униженными, потерпев одно из самых неприятных поражений в нашей истории»[715]. Вина за неудачу на Кассерине лежала на Андерсоне, Эйзенхауэре и Фредендалле, которого вскоре заменили Паттоном, несмотря на то что наступление немцев выдохлось, а «Лис пустыни» действительно устал. Взаимодействие между британцами, французами и американцами было поставлено из рук вон плохо, по крайней мере до тех пор, пока в марте не прибыл заместитель Эйзенхауэра Гарольд Александер, возглавивший 18-ю группу армий, в которую вошли британские 1-я и 8-я армии, французский XIX корпус и американский II корпус. (Генерал Омар Нельсон Брэдли позднее так описывал появление Паттона, приехавшего принимать командование II корпусом: «Утром 7 марта на темную площадь перед школьным зданием в Джебель-Куифе, в котором располагался штаб, въехала процессия бронированных и полугусеничных машин. В первом автомобиле, как в колеснице, с видом римского воина стоял Паттон, устремив сердитый взгляд вперед и втянув подбородок в воротник двухзвездного генерала»[716].)[717].

Поражение на перевале Кассерин и унизительное зрелище 4026 союзных военнопленных, проведенных строем в Риме от Колизея, покончили с бравурными настроениями и напомнили всем участникам альянса о необходимости тесного военного взаимодействия. «Наши люди сверху донизу наконец познали, что война — это не детская забава», — сообщал Эйзенхауэр Маршаллу 24 февраля. Конечно, нельзя забывать о том, что перевал был отвоеван буквально через несколько дней после поражения. Несмотря на тысячемильное отступление, к Роммелю по-прежнему не поступали в необходимом количестве материально-технические средства. По его расчетам, для поддержания боеспособности он должен был получать ежемесячно 140 000 тонн предметов снабжения, а в начале 1943 года к нему поступала только четверть этого объема. Мало того, его запросы, посылавшиеся Кессельрингу в Рим, благодаря «Ультре» буквально через шесть часов после передачи оказывались на столе Эйзенхауэра, о чем, естественно, Роммель не знал.

К 17 марта Паттон был готов к наступлению и обратился к войскам с такими словами:

«К счастью, у нас достойный противник. Это полезно для нас, настоящих солдат, и для нашей воинской славы. Немец — испытанный в боях ветеран, уверенный в себе, храбрый и беспощадный. Мы тоже храбрые солдаты. Но мы лучше вооружены, лучше накормлены, и у нас не кровожадный Вотан, а Бог отцов наших, прославленный в веках… Если мы умрем, убивая, что ж, пусть будет так. Но, сражаясь со злостью и отвагой, мы, убивая, будем жить. Мы будем жить, чтобы возвратиться к нашим семьям, к нашим девушкам как герои-победители, как истинные воины Марса».

Паттон нанес Роммелю удар с тыла и при артиллерийской поддержке разгромил отборную 10-ю танковую дивизию у Эль-Геттара. 20 марта 8-я армия атаковала «линию Марет», но увязла в минных полях. Монтгомери вскоре взял порт Сфакс. Паттон и Монтгомери зажали Роммеля с двух сторон, и это привело к соперничеству двух командующих. Особенно ярился Паттон. «Черт побери этих британцев и тех американцев, которыми они помыкают, — писал он в дневнике. — Арабы и то лучше. Я ничего не имею против арабов»[719]. Тщеславность Монтгомери известна. Но вот что Паттон написал перед отплытием в Северную Африку: «Когда я задумываюсь о грандиозности своей миссии и представляю себя таким, какой я есть, меня берет оторопь. Но, поразмыслив, я спрашиваю себя: «А кто лучше меня?» Я не знаю таких людей»[720]. Однако гладиатор был склонен и к сентиментальности. Паттон пустил слезу на собственных похоронах, устроенных перед отбытием из Северной Африки в стиле Любительского театрального клуба в Кембридже, и возложил цветы на свою могилу

На завершающем этапе Тунисской кампании II корпус Марка Кларка (Паттон уступил ему командование, занявшись планированием вторжения в Сицилию) атаковал северный сектор обороны Оси, и особенно тяжелые бои выпали на долю американской 34-й дивизии за высоту 609. Эта дивизия была сформирована всего лишь двадцать месяцев назад из подразделений национальной гвардии в Айове и Миннесоте. Важную роль сыграли 1-я армия Андерсона и 8-я армия Монтгомери, передислоцированные Александером для того, чтобы почести за выдворение войск Оси из Северной Африки воздавались и британцам, и американцам.

Отказав Роммелю в его разумных и стратегически оправданных просьбах разрешить вывод войск из Африки, Гитлер совершил такую же ошибку, какую уже допустил под Сталинградом: своими приказами «стоять насмерть», требовавшими самоубийственных и бессмысленных сражений, он обрекал войска на полное поражение. 7 мая Брэдли взял Бизерту, и в тот же день британцы вошли в Тунис. Британцы понесли тяжелые потери в Тунисской кампании. Общие потери союзников в Тунисе составили 70 000 человек, более половины из них — британцы, и две трети британских потерь приходятся на 1-ю армию[721]. Почти все лавры забрала 8-я армия, но 1-я армия заслужила их не меньше.

Больного Роммеля увезли из Туниса в Германию еще 9 марта. 13 мая был пленен его преемник генерал Ганс Юрген фон Арним. Всего союзники взяли в плен 230 000 человек, захватили 200 танков и 1200 орудий. «Тунисская кампания завершена, — телеграфировал Александер Черчиллю. — Все побережье Северной Африки в наших руках». Спустя шесть дней Черчилль, выступая перед американским конгрессом, повторил свою издевательскую оценку «военной интуиции ефрейтора Гитлера», произнесенную им в Лондоне в феврале. Гитлер не возражал против того, чтобы его боялись и ненавидели. Черчилль хотел сделать из него посмешище. Характеризуя немецкую стратегию в Африке, премьер-министр сказал: «Нельзя было не заметить и там присутствие незримой направляющей руки. Той же самой тупой, бесчувственной силы, которая обрекла фельдмаршала фон (sic) Паулюса и его армию на гибель под Сталинградом, навлекла новую беду на наших врагов в Тунисе»[722].