ГЛАВА XX. Возвращение в Бельгию после выполнения задания «Центра» в Праге и в Берлине.
ГЛАВА XX. Возвращение в Бельгию после выполнения задания «Центра» в Праге и в Берлине.
Когда я вернулся в Брюссель, мне сразу же пришлось очень много работать и днем, и по ночам. Я не имел права уединиться, сосредоточить все мои усилия на выполнении работ, связанных только с моей разведывательной деятельностью. Я был обязан уделять достаточно много времени моей коммерческой деятельности, руководству «Симекско», проводить массу деловых встреч. Прежде всего, я должен был вновь посещать интендантуру.
Сразу же после моего возвращения в Брюссель, ненадолго задержавшись у себя в кабинете в «Симекско», коротко пообщавшись со всеми сотрудниками и оказавшимися в конторе посетителями, я выехал в интендантуру.
Там меня встретили очень дружелюбно, с радостью приняв незначительные по стоимости, но очень приятные сувениры из Берлина, меня долго расспрашивали о впечатлениях о жизни и настроении их земляков, немцев, о том, как меня принимали в протекторате и Германии. Отвечая на все вопросы, я не забыл упомянуть и о моих деловых встречах, в том числе и согласии «Дойче Банка» на сотрудничество с нашей фирмой и предоставлении при надобности кредита.
Мы рассмотрели полученные «Симекско» от интендантуры во время моего отсутствия заказы, договорились в принципе о сроках их выполнения, рассмотрели возможность выполнения дополнительных заказов.
Несмотря на то, что я спешил и мне не хотелось затрачивать много времени на посещение иитендантуры, пришлось несколько задержаться... Меня угостили крепким кофе. Разговор несколько затянулся, и меня спросили, как в немецких и чехословацких деловых кругах оценивают обстановку на Восточном фронте. Я признался, что меня этот вопрос «мало интересовал», а поэтому в наших разговорах мы его почти не затрагивали. Однако все же приходилось слышать и мнение о том, что война затянулась и уже принесла порядочно жертв. Конечно, мне простили мою «неосведомленность» в военных вопросах, а отметили большую компетентность в разрешении вопросов, связанных с моей фирмой.
Я вернулся в контору «Симекско», и там меня уже ждал Анри Раух. Он поздравил с успешным возвращением в Брюссель и тоже поинтересовался моими впечатлениями. Вместе мы покинули контору, и, расставшись с ним на улице, я направился в магазин к Тевенет, а затем в «Селект скул», где встретился и с де Буа.
Так прошел весь день. Вернувшись к себе на виллу, я убедился, что меня там ждали с нетерпением. Блондинка приготовила совместно с обслуживавшей нас горничной и приходящей домработницей вкусный и, как всегда, обильный обед. После этого, немного посидев у камина, покуривая и беседуя с Маргарет, я направился к себе в кабинет и с небольшим перерывом на чашечку кофе, выпитую в обществе Маргарет, работал, шифруя дальше свой доклад в «Центр».
На следующий день на работе я узнал по телефону, что из Парижа выезжает в Брюссель находящийся на связи с «Симекско» коммерсант Жан Жильбер. Как всегда, Отто остановился у меня на вилле.
Я уже писал о том, что Отто за прошедший год заметно изменился, и не только в лице, по и в характере. Вначале мне казалось это легко объяснимым – в силу сложившихся обстоятельств ему пришлось самому покинуть Бельгию, переехав во Францию, его жена с детьми была вынуждена уехать из Бельгии в Москву, а он остался один. В то время я еще не знал, что ему удалось из Брюсселя в Париж переправить не знакомую мне Джорджи де Винтер, которая, оказывается, была его любовницей, и у них был даже сын, время рождения которого, естественно, я не знал и не знаю.
Настало время, когда после выполнения задания в Праге и Берлине я вновь встретился с Отто. Признаюсь, возможно преувеличивая необходимость максимального соблюдения правил конспирации, я не счел возможным подробно доложить Отто все детали нашей встречи с Харро и Либертас Шульце-Бойзен и Куртом Шульце. Еще в большей степени я сохранил в тайне содержание уже направленных к этому времени в «Центр» шифровок со всей полученной от Харро информацией. Мне казалось, что распространение этой информации среди наших работников, разведчиков, не имело значения.
При встрече с Отто и на этот раз мне показалось, что он воспринимает результаты моей поездки, даже доложенные ему вкратце, с еще большим раздражением, чем до моей поездки в Германию.
Я продолжал прилагать все усилия к тому, чтобы наши отношения не портились.
При следующем появлении Отто в Брюсселе он узнал от Хемница, что нами получена была из «Центра» шифровка с благодарностью от «Главного хозяина».
Узнав об этом от Хемница, Михаила Макарова, Отто, увидев меня, сразу укорил в том, что я не поставил его об этом в известность. Тут я осмелился уже не просто предполагать, а был в полной мере убежден в том, что успехи моей поездки в Прагу и Берлин были для него совершенно нетерпимыми. Это тем более, что последовала благодарность. Он лично остался совершенно в стороне, а тщеславие, как я уже твердо мог убедиться, было присуще его характеру.
Потребовалось много времени, даже многие годы, чтобы я в полной мере мог осознать, к глубокому моему сожалению, правильность моих предположений, моих предчувствий. Сейчас у меня уже есть совершенно обоснованные твердые доказательства того, что Отто не только при представлявшихся ему возможностях прилагал все усилия, чтобы мстить за достигнутые мною в работе успехи. Ему это часто удавалось. Признаюсь, в то, ставшее уже весьма далеким, время мне все чаще, с новой и новой силой вспоминались ранее слышанные предупреждения. Были у меня друзья намного старше меня по возрасту, которые предупреждали, что в жизни при разных контактах с людьми надо, в первую очередь, опасаться людей с тонкими, загнутыми по углам губами и пальцами с как бы обрубленными короткими ногтями. Да, это предупреждение полностью оправдалось при моем непосредственном контакте с Отто, а в особенности подтвердилось его преступными действиями уже после того, как он стал считать меня умершим.
В Брюсселе я мысленно отметил 24-ю годовщину Великой Октябрьской социалистической революции и в тот же день 28-ю годовщину со дня моего рождения. И то и другое было только мысленно. Ибо о дне моего рождения, 7 ноября 1913 г., никто не знал и не должен был знать. По моему «сапогу» у меня был другой возраст и другой день рождения. В своей книге «Красная капелла» французский писатель Жиль Перро, основываясь на неизвестных мне источниках, указывает: «Как ни странно, капитана Гуревича, который великолепно справляется с работой, наоборот, никто не любит. Он прибыл в Брюссель 17 июля 1939 года из Монтевидео. Его паспорт за №4643 был выдан в Нью-Йорке 17 апреля 1936 года. По паспорту Гуревич – Винсенте Сьерра, родившийся 3 ноября 1911 года и проживающий в Монтевидео на улице Колумба, 9» (Жиль Перро. Красная капелла. М.: ДЭМ, 1990. с. 35).
Мне трудно определить источник, на который опирается Жиль Перро в своих высказываниях. Очень жаль, что писатель, претендующий на роль исследователя всех вопросов, связанных с разведкой, определенной гитлеровцами под именем «Красная капелла», не ссылается конкретно на источник приводимой информации. Я могу только предположить, почему два пункта этой цитаты по каким-то причинам не являются точными: во-первых, как мог я, капитан Гуревич, великолепно справляться с работой в то время, как меня никто не любил? Во-вторых, почему указана дата моего прибытия в Брюссель – 17 июля 1939 г.?
Если утверждение, касающееся первого вопроса, основывается, безусловно, только на утверждении самого Леопольда Треппера, так как ни с одним подчиненным мне работником или связанным со мною человеком Жиль Перро не имел возможности встретиться, то он должен был бы поверить Леопольду Трепперу и в том, что в Брюссель я прибыл во второй половине апреля 1939 г.! Я понимаю, что «исследователю» Жилю Перро, видимо, удалось ознакомиться с регистрационными данными бельгийской полиции или отдела регистрации иностранцев, с тем чтобы установить мои паспортные данные, но все остальное должно быть тоже официальными источниками!
Как можно утверждать, что «Гуревич (Сьерра) легко внедряется в брюссельское общество... завязывает многочисленные связи...», «но он никому не нравится, за исключением Маргарет, которая, конечно, по нему сходит с ума...». «Его считают гордецом, хвастуном, очковтирателем...» (с. 36). Сопоставляя даже только эти высказывания, уместно задать вопрос: как же, учитывая все это, его принимали в брюссельском обществе, с ним завязывали многочисленные знакомства?
Итак, как я уже указывал, праздник 24-летия Октября я тоже отмечал только мысленно, но все же поздравил Хемница, Боба, Профессора и еще кое-кого, то есть тех, кто действительно знал, на кого работает.
Налаживалась нормальная, ставшая уже привычной напряженная жизнь. Потребовалось организовать еще один прием. Нас решил навестить Брегшнейдер. Вскоре он оставил свою работу в интендантуре и уехал из Бельгии, не собираясь больше возвращаться. Фрейлейн Аман нам сообщила, что, пользуясь своими солидными связями, ему удалось впоследствии покинуть военную службу, перебраться поближе или даже, быть может, проникнуть в оккупированную немецкими войсками территорию Советского Союза с целью крепко там обосноваться после окончания войны, развивая свою табачную промышленность.
Иногда, говоря о Бретшнейдере, некоторые немцы, посмеиваясь, рассказывали, что он был одним из первых в Германии, кто с «огромным успехом» начал выпускать на своих предприятиях сигары «повышенного качества». Я не мог вначале понять, не является ли это простой шуткой. Вскоре мне, однако, ее разъяснили.
В Брюсселе через Тевенет я еще доставал на «черном рынке» настоящие сигары. И вот, как-то сидя в моей гостиной перед камином, беседуя в ожидании приглашения Блондинки к ужину, мы с двумя руководящими работниками интендантуры с наслаждением курили эти сигары. Совершенно неожиданно один из моих гостей задал вопрос: знаю ли я, как изготавливаются сейчас в Германии сигары? Я улыбнулся и сказал, что, конечно, в точности не знаю, так как мне никогда не приходилось наблюдать за процессом их изготовления, но предполагаю, что на специальных установках табачные листы плотно прессуются, а затем оборачиваются опять-таки табачными листами. В ответ услышал, что я почти угадал. Продолжая свой разговор, оба гостя, смеясь, сказали, что в Германии многие стремятся как можно больше заработать. Поэтому Бретшнейдер изобрел другой метод изготовления сигар. Судя по их рассказу, в связи с тем, что табак в листах, да и вообще хороший табак в Германии стал крайне дефицитным, а многие еще любили курить сигары, был придуман новый метод технологии изготовления. В соответствии с ним количество табака для изготовления резко сократилось. Достаточно было иметь единственный настоящий табачный лист, необходимый для поверхностного слоя сигары. Внутри табака почти не было. Используя буквально отходы, их размачивали в теплой воде, а затем процеженным раствором, довольно крепким, пропитывали пористую толстую бумагу, несколько напоминающую картон. Затем эта бумага листами и даже частично нарезанная закручивалась в табачный лист. Все это, в том числе и тщательная обертка табачным листом, служило для «обмана» курильщиков и для собственного обогащения.
«Вот так и наш друг Бретшнейдер делает себе деньги, и значительные!» – сказали мне мои собеседники и продолжили свои взгляды дальше, выразив свое убеждение в том, что я сумел сам убедиться в том, что этот человек любым путем хочет заработать на жизнь себе и своей семье. После этих разговоров я долго не мог прийти в себя.
Мои собеседники переключились на другую тему и, продолжая курить хорошие сигары, вдруг высказались в «защиту» Бретшнейдера. Постараюсь воспроизвести последующую часть беседы, в данном случае служащую «защите обвиняемого».
Два офицера вермахта пояснили мне, что сейчас их семьям в Германии довольно тяжело, надо иметь много денег для минимального обеспечения своего существования. Офицерам, находящимся в оккупированных странах, тоже требуются средства, в том числе и для того, чтобы иметь возможность кое-что приобретать для своих жен и детей. Получаемые по службе деньги нельзя считать достаточными, вот и надо придумывать, как заработать дополнительно.
Услышав это, я понял, чему должен служить затеянный разговор, и для дальнейших успехов «Симекско» разными путями некоторым сотрудникам интендантуры я находил возможность помогать... помогать деньгами, так как в дальнейшем, до провала фирмы в 1942 г., фирма имела значительную прибыль.
Между прочим, довольно много времени общаясь с немцами самых различных слоев общества, убедился в том, что они весьма сложные люди. У многих из них было развито чувство собственного достоинства, но больше желание создать себе прочное положение, обеспеченную жизнь, поэтому они были способны на всякие «жертвы». Я имею в виду умение пресмыкаться, стоять навытяжку перед человеком, которого они и вовсе не уважали. Наблюдая со стороны, трудно было даже точно предположить, что думает тот или иной немец, во что или в кого он верит, храбр он или в действительности труслив и готов на все, лишь бы сохранить себя и иметь достаточно прочное положение для себя и своей семьи. Правда, война есть война, и тот или иной воин, не зная, будет ли он жить еще завтра, сегодня хочет пожить получше и повеселей, часто даже забывая о своей семье. Именно эти свойства, как мне показалось, присущи немцам, возможно, только тем, с которыми мне приходилось общаться. Хочу особо подчеркнуть, что все это относится, по моим наблюдениям, к гестаповцам, эсэсовцам и касается даже ряда офицеров вермахта.
Безусловно, я не имею в виду рядовых немцев, часто оторванных от своих семей, познавших фронтовую, да и «мирную» жизнь в оккупированных странах, в которых существовало партизанское движение, как это было у нас в Советском Союзе и в других странах, где действовали силы движения Сопротивления.
Конечно, бывая в самой Германии, я мог убедиться и в том, что многим немцам, и не только рядовым, жилось нелегко. Однако из страха быть наказанными им приходилось терпеть и молчать.
Я считаю необходимым остановиться еще на некоторых вопросах, касающихся общественной и личной жизни отдельных народов. Так, например, меня в свое время крайне удивила узаконенная, больше того, взятая под покровительство и контроль со стороны государственных служб открытая организованная проституция.
Во время Второй мировой войны после оккупации Бельгии, Нидерландов и Франции я мог наблюдать и отношение немецких властей к затронутому выше вопросу.
Значительная часть немцев, главным образом, офицеры вермахта, эсэсовских частей и служб, а также и высокопоставленные чиновники оккупационных служб предпочитали иметь близкое знакомство с «дамами общества», артистками, горничными, женщинами из обслуживающего персонала ночных увеселительных заведений. Среди подобных «дам», близких с этой клиентурой, я видел и некоторых дочерей русских эмигрантов, молодых, родившихся за рубежом. Эту категорию «дам» прельщала возможность хорошо пожить, повеселиться, получить подарки и просто деньги.
На этих фактах можно было бы не останавливаться, но и это иногда приобретало особое значение. Нередкими были случаи, когда офицеры абвера, гестапо, других секретных служб рей ха, сближаясь с некоторыми женщинами, превращали их в своих информаторов, доносчиков, опять-таки заинтересованных, выполняя отдельные задания, увеличить свои доходы. Некоторые из них по заданию немцев делали даже попытки внедриться в качестве двойников в местные движения Сопротивления. Об этом мне стало известно из достоверных источников, а следовательно, я должен был предупредить всех, связанных с нашей резидентурой мужчин о необходимости быть весьма бдительными. Сам же я должен был как следует проверять женщин, выдающих себя за антифашисток.
Рассказывая об этом, хочется остановиться еще на одном вопросе: а были ли способны немецкие женщины после вступления на территорию Германии армий союзников к подобным действиям, стремясь «сблизиться» с офицерами и солдатами этих войсковых соединений? Могло ли быть иногда это стремление немок к «сближению» с мужчинами вступивших армий продиктовано ука заниями различных органов гитлеровской Германии?
На эти вопросы мне трудно ответить. Вспоминается одно из обвинений, высказанное в книге «Майн кампф» Гитлером по отношению к французской армии, в особенности в части воинов ее колониальных подразделений в период Первой мировой войны. Гитлер утверждал, что немцы никогда не забудут, как французские, в первую очередь африканские, солдаты буквально насиловали немецких женщин. Не могу оспаривать этих домыслов. В то время я не мог еще быть свидетелем подобных явлений. А вот в 1945 г. я лично видел, как немки буквально вешались на шеи солдатам вступившей в Германию американской армии, отдавали предпочтение неграм. А как вели себя эти солдаты? Не могу обобщать их поведение, но я лично видел, как многие негры, с тем, чтобы прекратить подобные приставания, бросали в этих женщин скомканные денежные купюры разного достоинства.
Когда на территорию Германии начали вступать советские войска, геббелевская пропаганда стремительно стала распространять слухи, что солдаты и офицеры этих подразделений допускают массовое изнасилование немецких женщин. Мало кто из немцев верил этой озлобленной и ни на чем не основанной пропаганде. Мне лично довелось услышать распространяемый среди немцев смехотворный анекдотик на эту тему. Две совсем старенькие немки, встретившись, «с тревогой» обсуждали это геббелевское утверждение и с огорчением, чуть не со слезами высказались:
– Неужели нельзя надеяться на то, что советские солдаты именно так поведут себя по отношению к нам, немецким женщинам, неужели и это является обманом, присущим геббелевской пропаганде?!
Я отвлекся от серьезной части своих воспоминаний и сейчас хочу вернуться именно к ним.
Работа продолжалась не только в нашей фирме, но и в направлении работы нашей резидентуры, то есть основной задачи, стоящей передо мной и моими товарищами.
Поездки в Париж перестали быть частыми, слишком много дел было в Бельгии. Наоборот, Отто не прекращал навещать Брюссель. Я не мог определить, с какой целью он это делает. Единственным объяснением могло служить, как мне это казалось, его стремление использовать меня, а теперь и непосредственно Познанскую для шифровки его сообщений, направляемых по моей рации в «Центр». Подобное было нежелательным, так как загружало мою линию связи и радистам приходилось иной раз слишком подолгу находиться в эфире. Свое мнение я даже высказал Отто, указав на то, что пора ему завести свою рацию, а Познанская уже достаточно подготовлена мною для выполнения шифровальной и дешифровальной работы. На это замечание он никак не отреагировал, абсолютно спокойно выслушав меня.
Кстати, читая его книгу «Большая игра» и приводимые в книге Жиля Перро «Красная капелла» высказывания Отто, я был возмущен тем, что он, именно он критиковал занятую «Центром» позицию но многочасовой загрузке работы наших радистов в каждом отдельно взятом сеансе связи. Тогда я не мог даже предположить, что Отто продолжает считать себя «главой всех наших резидентур», и не только во Франции и Бельгии, но даже и в Германии, в Берлине, где я только что побывал, а до этого ни я, ни он даже не знали об организации Харро Шульце-Бойзена, Арвида Харнака и Адама Кукхофа абсолютно ничего. Однако, как я уже указывал, в приводимой Отто – Леопольдом Треппером схеме в его книге «Большая игра» четко означено непосредственное подчинение Берлина ему. Опережая несколько свое изложение, имею возможность указать на то, что подобное самохвальство вызвало возмущение в кругах немецких исследователей, изучающих антифашистское движение в Германии. Они абсолютно правильно указывают на то, что организация Шульце-Бойзена – Харнака была самостоятельной и Парижу не была подчинена.
Кстати, о моем подчинении ему после приема бельгийской резидентуры, как я уже указывал, ни он, ни «Центр» мне никогда не говорили. Однако из беседы с Бобом, Рене, Хемницем и другими я начал понимать, что на время своих поездок в Бельгию Отто с ними встречается, не ставя меня в известность. Во время одной из бесед с ним я затронул этот вопрос, и он старался мне внушить, что эти встречи были случайными, и высказал даже свое обещание в дальнейшем избегать их.
К чему привело это поведение Отто, его самовозвышение и стремление поддерживать прямую связь с моими подчиненными, можно будет правильно судить из моего дальнейшего повествования. Этому вопросу, к сожалению, будет посвящена не одна глава. Пока же надо было стараться как можно лучше работать, собирать, проверять, изучать и, убедившись в достоверности получаемой информации, передавать ее в «Центр».
Приближался конец 1941 г. Все с большей и большей тревогой я задумывался над вопросом, успеет ли Советский Союз подготовиться к предсказанной Хоро весенне-летней кампании, к началу военных действий фашистских армий на Кавказе.
Немцы предпринимали все для того, чтобы убедить народы мира, что они планируют и не отказываются от своих намерений захватить острова, на которых расположена Великобритания. Многие пароды оккупированных стран вспоминали внезапное, совершенно неожиданное вторжение фашистских войск в мае 1940 г. в Бельгию, Нидерланды, Люксембург и Францию, породив шее у них убежденность, что военные действия на Западе на этом не закончатся, а будут продолжены ближайшей высадкой гитлеровцев в Великобритании. Поговаривали даже о якобы уже предпринятых немцами попытках высадить своих десантников на Британские острова. Некоторые из моих «друзей» даже делились «достоверными» сведениями о том, что англичане нанесли этим гитлеровским вооруженным частям сокрушительное поражение, вызвав значительное число жертв, в том числе и большое количество раненых. Некоторые даже указывали на то, что англичанам это удалось благодаря тому, что при приближении фашистских вооруженных сил они создали вокруг островов огненное поле. Для этого якобы они выпустили в море значительное количество нефти и подожгли ее. Некоторые даже утверждали, что во Франции госпитали переполнены немцами, пострадавшими от этого пламени.
В то время, когда курсировали эти слухи, я находился в Бельгии. Ни мне, ни моей резидентуре получить достаточно вескую информацию, подтверждающую эти слухи, не удалось. Одно казалось мне и моим «друзьям» странным, что обычно быстро реагирующая на всякие распускаемые слухи, способные дискредитировать немцев, немецкая пропаганда в данном случае казалась незаинтересованной в разоблачении этой «клеветы». Мы были вправе верить в то, что, если действительно распускаемые слухи о поражении и значительном количестве понесенных жертв являлись вымыслом, немцы должны были отреагировать.
В гораздо более осведомленных кругах бельгийцев утверждали часто, что о поражении немецких войск при попытке высадки на Британских островах слухи распускались в интересах гитлеровцев, стремящихся доказать, что Германия просто не готова к подобной операции. Однако постепенно появлялись и другие мнения, участившиеся после 22 июня 1941 г., с которыми начинали считаться и в Бельгии. Многим казалось, что Германия прекратила выполнение своего плана по захвату Британских островов, считая, что все ее усилия должны быть в данное время направлены против СССР; поражение этого государства, естественно, по их мнению, должно было обеспечить победу гитлеровцев во всем мире без дополнительных жертв.
В результате первых побед гитлеровцев на Востоке многие задавались вопросом: неужели все кончено, неужели неоткуда больше ждать избавления? Стоит ли обеспечивать рост собственных движений Сопротивления и их вооружение? Стоит ли создавать вообще боевое движение Сопротивления, которому тоже неоткуда ждать ни оружия, ни военной поддержки?
Так начинали думать во Франции, Бельгии, Нидерландах. Появилось даже, в первую очередь во Франции, убеждение о необходимости превратить имеющиеся боевые группы движения Сопротивления в аттентистов (attentiste), придерживающихся выжидательной политики. В этом случае предлагалось бойцам движения Сопротивления приложить свои силы для сбора военной, политической и экономической информации и её передачи в Лондон. Часто подчеркивалось, что, сопротивляясь разрозненно, насколько возможно оккупантам, каждое отдельно взятое разобщенное движение Сопротивления, а тем более каждая из попавших под иго фашистских завоевателей страна не могут рассчитывать в той или иной степени на решающую «победу» над врагом. Они могли в тот период, по мнению некоторых патриотически настроенных людей, кроме сбора информации стремиться мешать «нормальной жизни» оккупантов, не давать им в полном объеме эксплуатировать экономическую и промышленную базу стран, попавших под господство оккупационных фашистских властей.
Люди начинали понимать, что по сути Гитлер уже завоевал всю Европу. Осталась Великобритания, но ее дни были сочтены. До 22 июня 1941 г. была еще Россия. Осознавая стремление Гитлера завоевать весь мир, еще задолго до начала этой войны Советский Союз предлагал всем странам создать коалицию против фашистской Германии. Почему же этому предложению не последовал никто?
Невольно вспоминались мои разговоры в Швейцарии с англичанами, которые высказывали свое мнение в апреле 1940 г., что в случае возникновения в Европе войны и возможной опасности для Великобритании в их государстве к власти придет «человек войны» Уипстоп Черчилль. Именно на него они возлагали надежду и глубоко верили, что он сможет оградить Великобританию от возможной угрозы ее покорения Гитлером. И вот он уже давно премьер-министр Великобритании (с 10 мая 1940 г.). Что же происходит в стране после начала продвижения гитлеровцев на Запад?
Этот разговор с англичанами в Швейцарии я вспомнил в 1941 г., когда, вернувшись из Германии, встретился с де Буа. Меня поразило то, что он, заговорив о положении в мире и на фронтах, вдруг вспомнил У. Черчилля.
Он спросил, слушал ли я выступление по радио У. Черчилля вскоре после начала войны. Боясь исказить, допустить ошибку в изложении рассказанного мне де Буа, я решил попытаться найти подлинный текст в печати. Мои поиски оказались успешными, и я смогу даже привести две цитаты. Начну с выступления Уинстона Черчилля по радио 1 октября 1939 г.: «То, что русские армии должны были находиться на этой линии, было совершенно необходимо для безопасности России против немецкой угрозы. Во всяком случае, позиции заняты и создан Восточный фронт, на который нацистская Германия не осмелится напасть».
Я думаю, что читателю понятно, о какой «этой линии» говорил У. Черчилль. Он имел в виду границу Советского Союза, в скоплении вооруженных сил на которой обвиняли его гитлеровцы, «предостерегая» весь мир о готовящемся нападении Советского Союза на Западную Европу.
Не успела еще начаться гитлеровская агрессия против Советского Союза, как в конце первого дня войны, 22 июня 1941 г., премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль выступил по радио, заявив в открытую: «Опасность, угрожающая России, – это опасность, грозящая нам и Соединенным Штатам, поэтому Великобритания окажет России и русскому народу всю помощь, какую только сможет».
И вот уже почти кончается 1941 год, а я услышал мнение бельгийского промышленника де Буа, которое, по его словам, требует пояснений, так как сам он не может разобраться во всем происходящем сейчас в мире.
Де Буа прямо поставил вопрос: неужели Великобритания и находящиеся на ее территории правительства, члены которых спаслись бегством на Британские острова после нападения на их страны, в том числе и продолжающий призывать к борьбе против фашистских оккупантов Шарль де Голль, фактически бездействуют, ожидая, что победу им сниспошлет Господь Бог? Неужели они верят в то, что советскому народу удастся полностью одержать победу над Германией, покорившей все страны западного континента?
Больше того, дать правильный ответ на все вопросы, волновавшие не только де Буа, но и многих людей на Западе, мешали распускаемые слухи со ссылкой на того же Уинстона Черчилля, якобы заявившего, что англичане допускают возможность насильственной оккупации Британских островов гитлеровскими войсками. Королевская семья, правительство Великобритании и находящиеся на ее территории правительства других покоренных стран должны были бы переехать в расположенный вдали свой доминион – Канаду, с тем, чтобы оттуда руководить военными действиями против Германии и ее сателлитов. Великобритания вправе рассчитывать на поддержку в этой антифашистской борьбе, на помощь со стороны своих колоний и связанных с ней исторически стран.
Пассивность Великобритании была проявлена, по мнению многих, еще в том, что она допустила полное разрушение промышленного города Ковентри, подвергшегося двум крупным налетам гитлеровской авиации, первый – в ноябре 1940 г., второй – в апреле 1941 г. Тогда нам еще не были известны точные последствия этих налетов. В последующие военные и послевоенные годы мне стало известно, что в этом старинном городе был полностью разрушен прославивший себя архитектурными памятниками центр. В этом городе имелись предприятия авиационной промышленности, часть которых была тоже разрушена.
К сожалению, мы не знали некоторых очень важных подробностей, касающихся этих налетов, и, самое главное, причин, помешавших Великобритании принять меры по предотвращению таковых. Только в 1943 м или в начале 1944 г., уже находясь в заключении в гестапо, если не ошибаюсь, от Отто Баха, о котором я буду еще говорить достаточно подробно несколько позднее, я узнал, что Уинстон Черчилль (!), якобы зная заранее о готовящихся налетах, не принял никаких мер по их предотвращению. В соответствии с информацией Отто Баха англичанам удалось захватить аппарат шифровки, по которому немецкое командование могло передавать частям свои шифрованные указания, а в частях могли с помощью этого же аппарата их расшифровывать. Рассказывая мне об этом, Отто Бах, ставший известным через меня в «Центре» как Карл, подчеркивал, что подобных аппаратов было не очень много, а вот один из них оказался у Великобритании. Англичане боялись огласки, а больше всего того, что фашисты смогут догадаться, что англичане своевременно, до начала полетов узнали о том, что они угрожают Ковентри, и могут легко заподозрить, что они овладели способом расшифровки передаваемых этими аппаратами секретных указаний воинским частям. Это лишило бы Великобританию, ее секретные службы возможности перехватывать важные стратегические указания фашистского верховного командования.
Время шло, а меня не покидали различные мысли, вызванные моей поездкой в Берлин. Полученная от Хоро краткая информация о положении на Восточном фронте меня не могла успокоить. Я чувствовал, что военные действия на Родине будут все более расширяться. Мог ли я спокойно жить, отвергать победоносные сообщения геббельсовской пропаганды, не переживать за своих родителей, о положении которых я конкретно ничего не знал, за советский народ. Надо было усиливать работу по сбору надежной информации и ее своевременной передаче в «Центр». Надо было направлять всю энергию и на расширение деятельности «Симекско», и на участие в упрочнении деятельности филиала в Париже.
Я чувствовал себя очень усталым, нервное напряжение возрастало. Мне несколько помогали в сохранении сил утренняя гимнастика и массаж, принимаемые по совету врача таблетки. Не покидающее меня чувство ответственности, возложенной на меня, за порученную работу заставляло усиленно работать.
Я не переставал посещать интендантуру, принимать у себя не только ее сотрудников, но и некоторых офицеров вермахта, с которыми успел познакомиться, как и с одним работником комендатуры, а также моих деловых друзей.
Все чаще и чаще мне приходилось слышать от всех, с кем приходилось встречаться, конечно, в первую очередь от немецких «друзей», о том, что советско-германский фронт является адом для сражающихся там немцев. До меня доходили даже такие слухи, что гитлеровское командование стало часто направлять на этот фронт считавшихся провинившимися офицеров и даже отдельных эсэсовцев. Все чаще стали поступать сведения и о том, что из оккупированных на Западе стран на Восток направляются новые войсковые подразделения.
Хотя немцы и продолжали строить береговые оборонительные сооружения, у многих моих собеседников складывалось впечатление о том, что оккупанты не опасаются какой либо высадки из Великобритании во Францию и Бельгию.
Нельзя умолчать еще и тот факт, что после начала агрессии против Советского Союза, уже 24 июня 1941 г., то есть буквально через два дня после выступления У. Черчилля, президент США Франклин Делано Рузвельт в свою очередь заявил о готовности его государства оказывать всю возможную помощь Советскому Союзу. Правда, США оставались еще вне войны, придерживались установившейся у них политики «нейтралитета», но... Эти два заявления столь высокопоставленных государственных деятелей не могли остаться незамеченными.
Мне это придавало бодрости и уверенности, что моя разведывательная деятельность будет успешнее при определенном настроении народных масс. Ведь весь период времени до 22 июня 1941 г. у западноевропейцев настроение было безнадежным, большинство из них уже не верило, что удастся освободиться от нацистов, по существу завоевавших всю Европу. Я. да и не только я, многие замечали, что с началом военных действий, направленных против Советского Союза, у многих настроение приподнялось. Люди верили не только в мощь СССР, но и в высокий патриотизм советского народа, народа России, не раз доказавшего за всю свою историю непобедимость.
Все чаще мы обсуждали в самых различных кругах наших собеседников вопросы, связанные с последними событиями, в том числе и с только что совершенным нападением Японии 7 декабря 1941 г. на мощную военно-морскую базу США Нерл-Харбор. Буквально на следующий день, 8 декабря, Япония уже объявила войну Соединенным Штатам и Великобритании, начались наступательные операции на Филиппинах, в Малайе и в голландской Индии. Не успели еще правильно оценить эти события, как совершенно внезапно мне был задан по телефону вопрос владельцем «Селект скул»: слышал ли я о том, что Германия и Италия объявили войну Соединенным Штатам? К этому времени я еще ничего не знал. Это было 11 декабря. Я подумал о том, что мне следовало бы немедленно выехать в Париж, с тем чтобы посоветоваться с Отто, Андре о том, какую позицию нам следует занимать в создавшейся обстановке.
С каждым месяцем после 22 июня 1941 г. у многих бельгийцев и французов появлялось все больше и больше надежды, что удастся объединенными силами одержать над фашистской Германией окончательную победу. Постепенно укреплялась антигитлеровская коалиция. Большинство понимало, что оказывающий, несмотря на первые неудачи, серьезное сопротивление гитлеровской агрессии Советский Союз не будет уже больше одиноким. Всем было ясно, что Ф. Рузвельт, правящие круги США, одного из самых мощных государств, были уже обязаны целиком и полностью понять необходимость ближайшего сотрудничества с СССР.
После моего телефонного разговора с владельцем «Селект скул» я немедленно поехал к нему. К моему удивлению, у пего уже был де Буа. Оба высказывали свое недоумение, вызванное тем, что Германия и Италия осмелились объявить войну США. Мне пришлось услышать их мнение, заключавшееся в том, что, несмотря на огромное расстояние, отдаляющее США от Европы, они верят, что США в борьбе за освобождение не только начнут помогать странам Европы своей техникой, оружием, но и примут непосредственное участие в продолжающейся уже более двух лет войне. Не исключалась возможность, что военно-морской флот и воинские подразделения США помогут путем высадки на оккупированные фашистами территории вернуть самостоятельность оккупированным странам. Между прочим, это мнение быстро распространялось, и французы надеялись, что освобождение от оккупантов прежде всего произойдет во Франции, бельгийцы, в свою очередь, надеялись, что именно Бельгия будет первой осчастливленной страной. Тогда мало еще говорили о возможности или, вернее, необходимости открытия на Западе второго фронта.
Прошло еще совсем мало времени с тех пор, как я вернулся из Германии в Бельгию. Несмотря на различные мнения о дальнейшем развитии Второй мировой войны, многие продолжали надеяться и верить в то, что освобождение их стран произойдет не в результате развертывания военных действий союзниками на Западе, а именно поэтому все взгляды обращались на Восток. Все больше людей начали сомневаться в заверениях геббельсовской пропаганды о том, что блицкриг на Востоке вот-вот закончится полным разгромом Советского Союза. Этому способствовали противоречивые слухи, чаще всего относящиеся к совершенно неожиданным для немецких армий встречаемым на Востоке трудностям и поражениям.
Поверьте мне, дорогие читатели, душевное состояние у меня неожиданно стало все более и более тревожным. Появлялись необъяснимые мысли, вызывавшие тревогу, не может ли повлиять на мою легализацию вступление США в антигитлеровскую коалицию, не начнут ли немцы пред принимать какие-либо действия не только против граждан США, но и против имеющих паспорта граждан латиноамериканских государств. Для меня, как мне казалось, может оказаться неприятным и тот факт, что мой паспорт выдан был в Нью-Йорке.
Необычно нервное состояние было вскоре замечено Блондинкой. Я должен признаться, что к этому времени я ее очень любил, любил за ее отношение ко мне, за оказываемую мне во всех отношениях помощь. Нет, оказываемая помощь не ограничивалась только рамками деловых успехов в «Симекеко», организацией столь необходимых для моей деловой и разведывательной деятельное ти частых приемов, в том числе немецких офицеров, которых, как я понимал, она должна была по своим жизненным переживаниям ненавидеть. Она мне оказывала помощь в том, что в ответ на проявляемую мною заботу о ней и о Репе она заботилась и обо мне. Ее безусловная близость ко мне для меня была тоже очень тяжелой. Это не так просто объяснить и тем более понять.
Хочу напомнить, что только недавно, а точнее 7 ноября 1941 г., не по моему уругвайскому паспорту, а в действительности, мне исполнилось только 28 лет. Жизнь сложилась так, что у меня никогда не было еще ни одной женщины, с которой я поддерживал бы даже случайную, временную, интимную связь. И вот судьба уготовила мне еще одно испытание. Рядом была не просто красивая, но привлекательная во всех отношениях женщина. Многие предполагали, что мы являемся супружеской парой, а некоторые, в том числе и Отто, считали, что Маргарет является моей любовницей. И то и другое было ошибочным. Правда, в силу ряда обстоятельств, о которых я еще расскажу, в доставшихся мне написанных Маргарет воспоминаниях она прямо указывает, что 20 июля 1941 г. она стала моей официальной женой. К сожалению, это не отвечает действительности. Мы никогда не были соединены браком.
Больше того, Маргарет была предельно порядочной женщиной, любила своего покойного мужа и не помышляла ему изменять. Что касается меня, то от интимного сближения с Маргарет меня удерживало не только ее поведение, но и полученные в «Центре» перед моим отъездом за рубеж рекомендации, превратившиеся впоследствии и в мое личное убеждение. Читатель, видимо, помнит, что в «Центре» меня предостерегали против каких либо интимных связей со случайными женщинами, объясняя это тем, что среди них могут быть агенты полиции и различных секретных служб. В то же время мне не рекомендовали вступать в близкие отношения с женщинами хорошего общества, чтобы в случае моего провала я не мог их скомпрометировать. Да, в некотором смысле я нарушил это предупреждение. После того как я дал Зингеру, отцу Маргарет, обещание помогать ей и Рене во время проживания в Бельгии в ответ на оказанную мне помощь в расширении моих деловых связей не только в Бельгии, но и в Германии и Чехословакии, я ее открыто выдавал на всех устраиваемых мною с её помощью приемах за «хозяйку» моего дома, что давало многим возможность полагать, что она является моей женой. Однако это была только видимость.
Поверьте мне, зная, что Отто, Андре и некоторые другие, связанные с разведкой мужчины живут действительно со своими женами, я понимал, насколько им легче живется, чем мне. Зная о любовных похождениях Хемница – Михаила Макарова, осуждая его за это, в то же время я его понимал, но сам, испытывая полное одиночество, избегал нарушить полученные в Москве рекомендации.
11 ноября 1941 г. мы очень долго сидели у камина вдвоем с Маргарет, пили кофе и, как это ни странно, большую часть времени даже молчали. У камина и даже после того, как мы разошлись по нашим комнатам, я долго думал обо всем, что уже знал о полюбившейся мне женщине.
Знал, что она старше меня больше чем на год, родилась 14 августа 1912 г. в Чехословакии в небольшом городке Затеке, родители были очень богатыми людьми. Маргарет часто, рассказывая об отце, указывала, что он был коммерсантом в области химии, что дало ему возможность стать миллионером, что, по ее словам, она жила в роскоши. Пять лет училась в школе и три года в колледже, где среди прочих предметов изучала латынь. Достигнув 14-летнего возраста, Маргарет целый год провела в Вене, посещая занятия в пансионате по современной программе. Вернувшись домой в Затек, увлеклась спортом – теннисом и участвовала в некоторых турнирах, однако ее мечта стать профессионалом в этой области не сбылась. В то время для девушки в таком возрасте было не принято одной разъезжать с членами клуба, в котором она играла. Играть она действительно умела очень хорошо. В этом я убедился. Несмотря на то что юношей я тоже любил теннис и выступал даже за границей, часто выигрывая, во время игры с Маргарет я чаще всего проигрывал. Родители жили, создав очень дружную семью. «Я никогда, – часто подчеркивала Маргарет, – не слышала в разговоре между отцом и матерью ни одного громко сказанного слова». Это, по ее словам, тоже способствовало хорошему воспитанию ее и брата, который был старше на пять лет. «Отец, разъезжая по своим делам и выбирая место для семейного отдыха, много путешествовал и брал очень часто нас с собой. Как правило, наши каникулы мы проводили, – продолжала Маргарет, – в Австрии, Швейцарии, Германии, Италии, Франции и даже на известном курорте в Карлсбаде».
В 1931 г. она познакомилась с одним венгром в Затеке, где он отдыхал у общих друзей. Возник флирт, приведший к серьезным отношениям, и 7 апреля 1932 г. состоялось бракосочетание, не смотря на то, что муж был старше на 18 лет. 22 декабря 1932 г. у них родился сын, которому они дали имя Рене. После бракосочетания новый член семьи, господин Барча, стал работать в конторе отца Маргарет.
После того как в 1938 г. Гитлер добился, что Чехословакия ему уступила Судеты, отец с матерью, Маргарет с мужем и сыном переехали в Прагу, а затем... В апреле 1939 г. они эмигрировали в Бельгию. Напомню, что в этом месяце мы встретились с Отто после моего прибытия в Бельгию.
Дальше события разворачивались довольно быстро, о значительной части таковых я уже повествовал. Напомню только, что во время моего пребывания в Швейцарии, в ночь на 15 марта 1940 г. внезапно скончался Эрнест Барча. Скончался он скоропостижно в возрасте 45 лет, а Маргарет, в 27 лет потеряв любимого мужа, осталась вдовой с 7 летним сыном Рене. Эрнеста Барча похоронили на кладбище в одном из районов Брюсселя, Икселе.
После смерти мужа Маргарет полностью посвятила себя воспитанию Рене. После вынужденного отъезда родителей из Бельгии в отношении воспитания Рене помогал Маргарет в соответствии с данным мною её отцу обещанием я. Маргарет очень часто посещала могилу любимого мужа.
Надо признаться, много времени воспитанию Рене уделять я не мог, как, впрочем, и Маргарет. Слишком часто мне приходилось покидать Брюссель и Бельгию, совершая поездки по делам «Симекско» и по моей разведывательной деятельности. Признаюсь, иногда у меня даже возникала тревога, вызванная сомнением, не думает ли Маргарет, что у меня на стороне есть женщина, с которой я провожу ночи, пренебрегая Маргарет, которая, как потом выяснилось, меня тоже полюбила. Во всяком случае, каждый мой отъезд из Брюсселя воспринимался ею с каким-то мне непонятным чувством тревоги. Возможно, она опасалась, что я покину ее, и она останется одна с Рене. Я понимал, что опасение было не случайным. Уже прошло столько времени после нашего знакомства, больше того, со времени нашего совместного проживания на вилле, а я, молодой и одинокий человек, хорошо относящийся к ней и к Рене, не предпринимаю никаких попыток для сближения с ней, присущего обычным молодым женщине и мужчине.
Думая обо всем этом, я категорически отвергал возможность объяснения Маргарет, кем я в действительности являюсь. Могли ли служить оправданием сложившихся между нами отношений мои утверждения, что в Монтевидео у меня осталась невеста, которая меня ждет? При продолжительном пребывании в Бельгии могло ли это мое утверждение быть воспринято всерьез? Скорее, можно было верить в то, что у меня где-то есть скрываемая любовница.
Все эти думы перемешивались с думами о работе, о том положении, в каком я смогу оказаться, если американцы предпримут высадку в Бельгии или немцы в ожидании подобной высадки посчитают нужным разделаться со всеми выходцами из заокеанских стран.