Затруднительное положение

Затруднительное положение

Итак, в феврале 1964 года я прибыл в Монтевидео. Микале встретил меня на аэродроме, и первые два дня я жил у него, а затем устроился в пансионате на улице Мальдонадо.

Казалось, все идет превосходно. Возможно, это ощущение шло от того, что в Монтевидео был в разгаре карнавал, а Микале хотел сторицею воздать за то внимание, которое я оказывал ему в Гаване.

Вспоминаю, как некоторые говорили: «Нынешние карнавалы не то что прежние». Тем не менее, празднества продлились немного дольше дня, намеченного как окончание карнавала. Позже я понял, что для отдельных кругов Уругвая «весь год — карнавал».

Для тех, кто прибыл из призрачного, горького и полного ненависти общества, каким оно было в Соединенных Штатах, Уругвай мог показаться освежающим оазисом. Видя эту беззаботную жизнь, сторонний наблюдатель мог быть уверен, что попал в Хауху (так называется местечко в Перу с благодатной землей и прекрасным климатом). Но лично мне не хватало здесь того захватывающего чувства, которое я испытывал на Кубе, — чувства человека, строящего свое будущее и готового защищать его до конца жизни. Однако в сравнении со своими разграбленными соседями Уругвай, откровенно говоря, производил приятное впечатление. Так мне показалось на первый взгляд. Теперь?то я знаю, что это всего лишь подгримированный вчерашний день… подгримированный на потребу легковерных иностранцев. Но при всем при том уже начали обозначаться признаки застоя. Это были первые внешние признаки начинающегося экономического упадка. Благоприятные международные факторы, которые на протяжении более или менее продолжительного периода позволяли стране иметь уровень жизни выше, чем в соседних странах, постепенно исчезали.

Спрут уже начинал сжимать свои щупальца. Однако вначале трудно было понять, что «американская Швейцария» на самом деле не является исключением из числа «скорбных американских республик».

С моим приездом в Монтевидео началась поистине комедия ошибок, которая затем длилась годы. С одной стороны, Микале использовал меня как «специального советника», с другой — ЦРУ требовало от меня информацию о Микале и других политических деятелях, Я старался удовлетворить каждую из сторон. Но задача у меня была совсем другая.

Спустя некоторое время Микале попросил меня просмотреть альбом с фотографиями аккредитованных в стране кубинских дипломатов и проштудировать их биографии. Мне он сказал, что хочет лишь убедиться, нет ли среди них агитаторов.

Хотя мое внимание и привлек тот факт, что уругвайское правительство располагает досье на дипломатов, я этому не придал большого значения. Уругвай поддерживает дипломатические отношения с США, думал я, откуда, ясное дело, он и получил эту информацию.

Так, я никогда точно и не узнал, принадлежали ли эти документы уругвайскому правительству или их передали Данило Микале в частном порядке. Чтобы не огорчать его, я занялся «изучением» документов. Никого из агитаторов я не узнал, и на этом дело закончилось. По крайней мере, я так полагал.

Через несколько дней Микале попросил меня заполнить анкету. Анкета подозрительно напоминала те, которые мне десятками пришлось заполнять в Майами. Я не стал возражать, приняв это за обычную формальность. Затем Микале задал мне несколько вопросов. Ирония заключалась в том, что они были идентичны тем, какие мне задавали американцы о самом Микале, и тем, на которые мне пришлось отвечать спустя несколько лет. Я, конечно, воздержался от каких?либо комментариев. Вскоре я об этом забыл, но теперь мне это кажется очень забавным.

Нельзя описывать первые проведенные мной недели в Уругвае без упоминания того глубокого впечатления, которое произвели на меня интерес и симпатии большинства людей к кубинской революции.

Интерес к происходившим на Кубе событиям ставил меня в затруднительное положение. С одной стороны, я был эмигрантом. И это уже само по себе определяло все. Уругвайцам приходилось терпеть «излияния» продажных контрреволюционеров, которым янки позволили превратить положение «кубинского эмигранта» в доходную профессию.

К счастью, инструкции янки делать вид, что я равнодушен к проблемам Кубы, позволяли мне скрывать свои истинные чувства. ЦРУ желало, чтобы я сохранял образ либерала и не вмешивался в «кубинский случай». Это облегчало задачу моего вживания в Уругвай.

В любом случае уругвайцы прекрасно понимали, что американская помощь эмигрантам и контрреволюционному движению является далеко не помощью и уж тем более не бескорыстной.

Обычно, когда меня спрашивали о Кубе, я ограничивался фразами о том, что в силу своего воспитания и образования я не смог приспособиться к новой жизни, однако это не дает мне права бороться с тем или причинять вред тому, что большинство моих соотечественников одобряют.

Да, действительно, мое положение было затруднительным.

Иногда во время командировок во внутренние районы Уругвая я мог уйти от ответов на вопросы, ссылаясь на то, что выехал с Кубы давно, еще до падения Батисты, и жил в Мексике. Я говорил, что съездил в Гавану один раз, в 1962 году, и что там люди показались мне довольными своей жизнью, но на Кубе я провел всего несколько дней и поэтому полного впечатления о происходящем составить не мог. Эта история могла удовлетворить все вкусы, но ее можно было использовать лишь при встречах со случайными лицами, общение с которыми не могло затянуться. Большинство уругвайцев проявляли горячую симпатию к Кубе. Трудящимся и всем прогрессивным людям Куба нравилась своими революционными преобразованиями, они с пониманием и солидарностью относились к маленькой стране, не испугавшейся грабителя — гиганта. В определенной степени через солидарность с кубинским народом уругвайцы выражали свои национальные чувства, отвергая угрозы международных «горилл» [4].

Может быть, неуругвайскому читателю будет трудно понять, насколько широко эти чувства охватывали все социальные слои населения. Я в этом убедился во время своих разъездов по стране. Эти чувства были свойственны представителям местных властей, депутатам, членам городских советов, помещикам, журналистам, студентам, торговцам, бедным и богатым людям.

У всех были одни и те же чувства, за исключением только представителей самых реакционных кругов. Еще зимой 1968 года Марио Эбер [5]в своем коттедже в Пунта — дель — Эсте выражал восхищение происходившим на Кубе процессом и чуть ли не уговаривал меня вернуться на родину.

Даже некоторые представители олигархии позволяли себе роскошь занимать терпимые позиции в отношении Кубы, так как она им казалась достаточно далекой во времени и пространстве. Но, даже восхищаясь каким?либо достижением революции или храбростью и честностью ее руководителей, они не забывали добавить: «…Конечно, это было необходимо на Кубе, где американцы распоряжались, как хозяева. Но у нас здесь все по — другому. Здесь нет нужды в революции…»

В 1964–1966 годах ощущавшийся уже много лет экономический кризис пока еще не разразился в полную силу. Открытая борьба тоже еще не началась. Язвы застарелой болезни пока не вскрылись. Прежние либеральные идеи уже потеряли свой исторический, но сохраняли еще свой психологический смысл, Уругвай уже фактически примкнул к остальным странам Латинской Америки, но для уругвайцев это еще не было очевидным. Все еще казалось, что можно сохранять позиции наблюдателя, Со временем проходило все более четкое размежевание. Занятие определенной позиции в отношении Кубы означало определение своей позиции и во внутренних делах. Народ радикализировался, и его симпатии к Кубе превратились в активную идеологическую солидарность, которая пришла вместе с убеждением, что одинаковое для всех стран зло имеет общее происхождение. Однако кое?кто еще грустил и спрашивал, где потерялся или отчего умер старый Уругвай. Самые честные националисты не могли избавиться от неудобного для себя интуитивного понимания, что Куба указала верный путь.

Мои связи росли, вначале, естественно, они ограничивались кругом друзей Микале. Среди них были чиновники министерства внутренних дел и личные друзья генерального директора, любившие собираться у него в кабинете.

Войдя в этот круг, я быстро освоился, и в министерстве чувствовал себя как дома. У меня появились самые разнообразные знакомства. Я вспоминаю, в частности, Марио Тарабало, владельца фирмы «Уго Давинсон», и его компаньона майора Хулио Деуса, который затем стал заместителем командира воздушной базы в Камино — Мендоса; Эстанислао Пачеко по прозвищу Поляк, арендатора кабаре «Бонанса» и «Эль Кубилете»; управляющего отделом в министерстве внутренних дел Родриго Акосту. Помню я и бывшего зятя Микале Панде Одльякоффа (Чиче), начальника по административной части полицейского участка в Серро — Ларго. С ним мы быстро подружились. Помню также доктора Сампогнаро, юрисконсульта МВД; Хорхе Диаса (Куко), заурядного контрабандиста, мечтавшего стать помещиком; Хосе Пепе Кантисани, самого близкого друга Микале, который вечно занимался поиском дел, где бы можно было, не работая, загребать деньги (конечно, он был такой не один); Хорхе Васкеса, племянника сенатора Убильоса и компаньона Поляка; Камарота, хозяина отеля «Грильон», чей бар был одним из самых злачных мест; Сан Маламуда, управляющего английской текстильной фабрикой «Судаметкс», а также Сиро Сиомпи, директора туристской фирмы.

Это только часть имен, которые мне удалось вспомнить. Каждое новое знакомство рано или поздно могло пригодиться ЦРУ. Я наладил связи также с людьми из полиции. Вопрос был лишь в том, как лучше войти в «обстановку». Микале показывал меня, как диковинную птицу. Я не останавливал его, когда он хвастался, что убедил меня покинуть Кубу.

Еще до отъезда из Вашингтона мне сказали, что спустя некоторое время после моего прибытия в Уругвай «мы» войдем с вами в контакт.

Этим «мы» оказался Томас, тощий американец, не имевший других особых примет. Он довольно плохо говорил по — испански, но всегда настаивал, чтобы мы с ним объяснялись именно на этом языке. Наше первое рандеву было довольно прозаичным: мы встретились на углу бульвара Артигаса и улицы 8 Октября и беседовали ровно двадцать минут.

После этого я его видел еще раза два. Потом его заменил длиннющий американец, также по кличке Томас. Как и предыдущий Томас, этот любил изъясняться тоже только по — испански. Третий Томас появился три года спустя и быстро исчез. Единственным его отличием от прежних томасов было то, что он был толстым и говорил по — английски. Подлинных имен этих трех «кроликов» ЦРУ я так никогда и не узнал.

Во время этих встреч прояснились две вещи, Первое: я должен был избегать американского и англо — уругвайского общества. Второе: мой радиус действий должен был охватывать средний класс и некоторые слои уругвайской буржуазии. Как?то Тарабаль и Маламуд стали хлопотать о моем приеме в «Кантри — клаб». Второй Томас запретил мне туда записываться. Мне стоили большого труда убедить моих уругвайских друзей не записывать меня в клуб. По — моему, мои объяснения были для них не очень убедительными.

Другой вопрос касался подтверждения решений, согласованных в Майами. Мне должны были оказывать финансовую помощь при условии, что, прежде чем я пущу деньги в ход, я должен позаботиться о «прикрытии» для объяснения своих доходов. Мне следовало подождать, пока Микале не подыщет мне работу. А там было бы видно.

Доллары, которые я привез из Соединенных Штатов, постепенно таяли. Нужно было быстро найти работу. Управляющий отелем «Виктория Пласа», с которым договорились о моем устройстве на работу, неожиданно умер, и связь оборвалась. Мое положение иностранца не позволяло занять постоянную должность в министерстве внутренних дел. Мы обдумывали возможность моего временного устройства как специалиста в «чем?то». Из?за накаленной политической обстановки делать это нужно было очень осторожно. Но даже в моем тогдашнем положении мне удавалось помогать в решении отдельных «интересных» задач.

Однажды Данило мне сказал, чтобы я отправился в фирму по импорту автомобилей «Амброис и компания». Министерство вело переговоры с этой фирмой на предмет приобретения автомобилей. У Данило были налажены хорошие отношения с одним из владельцев фирмы. Его звали Наполи. Он сказал, что подыскивает начальника отдела сбыта. Наши хлопоты совпали с прибытием в Монтевидео представителя фирмы «Мерседес — Бенц», который лично хотел познакомиться с кандидатами на эту должность. Я встретился с ним, но в дальнейшем разговор об этом деле не заходил.

В это же время создавалась Туристическая ассоциация Уругвая (АТУ). Эта частная организация должна была объединить владельцев отелей, ресторанов, кабаре, агентств по продаже билетов, обмену валюты и рекламе — в общем, всех лиц, заинтересованных в развитии туризма. Для создаваемой ассоциации подыскивался директор — исполнитель. В Гаване верхние этажи здания Хусеплана занимал Национальный институт индустрии туризма (ИНИТ). Вспомнив об этом, Микале, Тарабаль и я раздули эту деталь до такой степени, что можно было подумать, что я занимал на Кубе чуть ли не пост министра туризма. Но все было напрасным. Наверное, я все?таки не выглядел экспертом по вопросам туризма… а может быть, нам просто не везло.

А пока я находился без постоянной работы. Наконец мне сообщили, что я должен пойти в контору фирмы «Амброис и компани» и спросить там бухгалтера Касимиро Этчеваррена, который был также членом коллегии вечерней газеты «Аксьон», органа «15–го списка» [6]партии «Колорадо» [7].

Этчеваррен сказал мне, что хотя я и не получил должности в «Амброис», но произвел хорошее впечатление и он считает, что я могу быть использован на административной должности после намечаемой в газете реорганизации. Он подробно рассказал об «Аксьон», и мы условились встретиться на следующий день на том же самом месте.

Я поступал в распоряжение Хорхе «просвещенного» [8], но до того, как начать рассказ об этом персонаже, необходимо пояснить некоторые факты.