Первый шеф российской внешней разведки
Первый шеф российской внешней разведки
Наверное, кого-то это удивит, но своим рождением российская внешняя разведка как организованная государственная служба с разветвленной по всей Европе агентурной сетью в значительной степени обязана… полякам – причем как в прямом, так и в переносном смысле.
Дело в том, что толчком к ее организации стало восстание в Польше, вспыхнувшее в ноябре 1830 года и подавленное русскими войсками к исходу лета 1831 года. Конечно, отдельные признаки существования внешней разведки в России можно обнаружить еще во времена Дмитрия Иоанновича (Донского) или Ивана III, а то и раньше, но всерьез о ее деятельности можно говорить только начиная с императора Николая I. Сразу же оговорюсь, что речь идет не о военной (это отдельная тема), а о политической разведке (и контрразведке).
В 1831 году тысячи польских повстанцев, членов их семей и других приверженцев независимости Польши, спасаясь от преследований русских властей, бежали за пределы Царства Польского. Они осели в разных странах Европы, вызывая сочувствие в обществе, которое оказывало соответствующее давление на правительства и парламенты европейских государств. Именно польские эмигранты постарались создать России крайне неприглядный образ душителя свобод и очага деспотизма, угрожающего «цивилизованной Европе». Полонофильство и русофобия с начала 30-х годов XIX столетия стали важными составляющими европейского общественного мнения.
Третье отделение Собственной Его Императорского Величества канцелярии, возглавляемое генерал-адъютантом графом Александром Христофоровичем Бенкендорфом, не могло не реагировать на появление этой новой угрозы. Борьба с «вредным» влиянием польской эмиграции, развернувшаяся в 1830-е годы, начиналась с попыток определить ее численность, социальный состав и районы расселения по странам Европы. Далее предполагалось добывание сведений о созданных беженцами из Польши организациях, их политических лидерах, об их планах и намерениях, об эмигрантских печатных изданиях, о связях эмиграции с правительственными и парламентскими кругами стран пребывания, наконец, об источниках финансирования польских организаций. Необходимая информация должна была собираться по всем возможным каналам, в частности, с помощью внедряемых в польские эмигрантские организации тайных агентов.
Наряду с получением информации о деятельности польской эмиграции, Третье отделение предусматривало организацию различного рода, как бы мы сейчас сказали, контрпропагандистских мероприятий, главным из которых считалось помещение в газетах и журналах европейских стран статей, разоблачающих несостоятельность обвинений эмигрантов по адресу России, ее императора и его политики в Царстве Польском.
Русские агенты искали и, надо сказать, всегда находили в Европе покладистых редакторов и журналистов, тех, кто соглашался за определенную плату публиковать статьи, прославляющие благодеяния русского царя в Польше. При этом в Петербурге со временем придут к осознанию необходимости помогать пишущей братии, готовой сотрудничать, не только материально, но и путем предоставления необходимых для написания заказных статей фактических данных, включая статистические, свидетельствующих о созидательной русской политике в Царстве Польском (открытие школ, больниц, строительство дорог и т. д.).
Не случайно первыми руководителями зарубежных «филиалов» российской тайной полиции (в XX веке их назовут резидентурами) стали выходцы из Польши, навсегда связавшие свою судьбу со службой Российской империи.
Важнейшую роль в организации заграничной агентурной сети Третьего отделения, ставшей прообразом российской внешней разведки и контрразведки, сыграл Адам Александрович Сагтынский. Более двадцати лет – с конца 1834-го и до середины 1856 года – он был третьей по значению фигурой (после А. Х. Бенкендорфа и Л. В. Дубельта) в российской тайной полиции. В то же время он всегда оставался в тени своих знаменитых начальников. О нем мало что известно даже большинству профессиональных историков.
Сохранившиеся в Государственном архиве Российской Федерации (ГАРФ) в фонде Третьего отделения немногие документы, относящиеся в Адаму Сагтынскому, и прежде всего его Формулярный список121, конечно же, не позволяют воссоздать объемный портрет этого незаурядного человека, но все же дают возможность хотя бы в общих чертах проследить основные вехи его биографии.
По происхождению Адам Сагтынский был польским шляхтичем и до конца дней принадлежал к римско-католической церкви, что не мешало ему преследовать своих единоверцев и соотечественников в тех случаях, когда они выступали против русского царя. Он родился в 1785 году (некоторые документы датируют его рождение 1786 или 1787 годом). О том, где он получил образование, сведений нет. Известно, однако, что уже в юности Адам хорошо знал несколько иностранных языков.
В российскую государственную службу Сагтынский вступил в апреле 1810 года. В марте 1812 года в чине губернского секретаря он был направлен в русскую администрацию Валахского княжества на должность старшего переводчика. Через полгода Сагтынский был переведен переводчиком в российское посольство в Константинополь, а в ноябре 1813 года назначен в том же качестве в Саксонию, незадолго до того освобожденную русской армией от французов.
В апреле 1816 года Адам Сагтынский возвращается на родину в должности канцелярского чиновника Военной канцелярии главнокомандующего Польской армией, великого князя, наследника-цесаревича Константина Павловича. В апреле 1819 года его переводят в Комиссариатский департамент Главного штаба при великом князе Константине Павловиче. Там он делает быструю карьеру, достигнув к 1830 году 5-го классного чина (статский советник), что соответствовало армейскому званию полковника.
Великий князь выделял Сагтынского из числа своих ближайших сотрудников и доверял ему наиболее ответственные поручения, в частности организацию политического сыска на территории Царства Польского.
Успешная карьера Адама Сагтынского была прервана восстанием, вспыхнувшим в Варшаве в ноябре 1830 года. Самому Константину Павловичу тогда едва удалось спастись. Он бежал из Варшавы в Вержбно, а затем перебрался в Белосток, где с верными ему частями дождался подхода основных сил русской армии во главе с генерал-фельдмаршалом И. И. Дибичем, посланным на подавление восстания. Правда, великий князь уже не вернется ни в Варшаву, ни в Петербург. 15 июня 1831 года он умрет в Витебске от холеры.
Что касается Сагтынского, то он не успел бежать из охваченной восстанием Варшавы. Его схватили и отправили в Ченстохов, откуда перевели для проведения над ним следствия и последующего суда в местечко Лихов. В августе 1831 года он был освобожден из плена войсками генерал-лейтенанта Ф. В. Ридигера. Вместе с корпусом Ридигера он проследовал в Краков, а затем в Варшаву.
В сентябре 1831 года Сагтынский вернулся на службу под начало нового наместника Польши, светлейшего князя Варшавского, генерал-фельдмаршала графа И. Ф. Паскевича– Эриванского. Он был назначен членом двух комиссий. Первая из них занималась изъятием из Польского банка и инвентаризацией конфискованных повстанцами ценностей, принадлежавших покойному великому князю Константину Павловичу. Вторая комиссия собирала и приводила в порядок дела и бумаги Главного штаба и гражданских ведомств Польского наместничества.
Когда работа обеих комиссий была завершена, Сагтынский начал хлопотать о своем переводе в Петербург. Ужасные картины варшавского восстания и пребывание в плену у мятежников оставили у него самые тягостные воспоминания, и он горел желанием посвятить свою жизнь борьбе с революционным движением, представлявшим, по его убеждению, смертельную опасность для государства и общества. К тому же Главный штаб, в котором Сагтынский служил с 1819 года, после подавления восстания, согласно начатой Паскевичем реорганизации управления наместничеством, подлежал расформированию. Да и вообщей Адам Александрович не хотел больше ни служить, ни жить в Польше. Он мечтал перейти на службу в Третье отделение, к графу Бенкендорфу.
Варшавское начальство не сразу одобрило планы Сагтынского, который считался одним из лучших чиновников. С ним не хотели расставаться. Но в сложившихся обстоятельствах ему не стали препятствовать в намерении продолжить службу в Петербурге. Дело в том, что все дела, относящиеся к политическому сыску, в том числе и среди польской эмиграции, после подавления восстания были переданы в исключительное ведение Третьего отделения. До 1830 года великий князь Константин Павлович не допускал «голубое ведомство» в Польшу, целиком полагаясь на собственный сыск. Восстание обнаружило всю его слабость, и после смерти великого князя Бенкендорф добился включения Польши в сферу компетенции Третьего отделения.
5 сентября 1832 года начальник штаба главнокомандующего в Варшаве генерал-лейтенант Кривцов направил на имя генерал-адъютанта Бенкендорфа отношение следующего содержания:
«…Чиновник 5-го класса Сагтынский, служивший до мятежа в бывшем Главном штабе Е. И. Выс-ва, в Бозе почивающего Государя Цесаревича, отправляясь ныне по разрешению Его Светлости господина главнокомандующего Действующей армии генерал-фельдмаршала [Паскевича] в С. – Петербург, желает иметь честь служить под начальством Вашего Высокопревосходительства.
Как сей чиновник по отличным его познаниям и благонадежности во время служения его при Блаженной памяти Государя Цесаревича заслуживал всегда особенное доверие начальства и по всем возлагаемым на него поручениям, особливой тайны требовавшим, оказывал усердие и успех, а потому, отдавая полную справедливость сему чиновнику, с равным усердием и успехом исполнившему и последнее, возложенное здесь начальством на него поручение по Комиссии, учрежденной в Варшаве под моим председательством для разбора и приведения в порядок расстроенных во время мятежа дел по Главному штабу и Канцелярии Блаженной памяти Государя Цесаревича, долгом моим поставляю всепокорнейше предать таковое засвидетельствование благоуважению Вашего Высокопревосходительства…»122
В середине сентября 1832 года Сагтынский был уже в Петербурге, где, прежде чем явиться для представления графу Бенкендорфу, получил Аттестат, подписанный генералом от инфантерии графом Дмитрием Дмитриевичем Курутой, «состоящим при особе Е. И. В.». Генерал хорошо знал Сагтынского с той поры, когда служил в Польше при великом князе Константине Павловиче в качестве начальника его Главного штаба.
В 1831 году Курута принимал участие в подавлении польского восстания. «За мужество и храбрость» в сражениях под Вильно и на Понарских высотах он был награжден орденом Св. Георгия 3-й степени и получил императорский вензель на эполеты. В конце 1831 года Николай I вызвал его в Петербург и назначил состоять при своей особе.
В Аттестате, подписанном генералом Курутой, отмечалось, что чиновник 5-го класса Сагтынский «в продолжение свыше пятнадцатилетнего времени вел себя всегда беспорочно и весьма достохвально, продолжал служение с отличным усердием, рвением, рачительностью и знанием; все возлагаемые на него поручения исполнял с успехом и с пользой для службы, чем обратил на себя внимание Начальства, а наипаче Блаженной памяти покойного Государя Цесаревича, по повелению которого употребляем был по секретным и другим важным делам, требовавшим расторопного и благонадежного чиновника»123.
Далее Курута отметил «отличное усердие и деятельность» Сагтынского в приведении в порядок расстроенного за время восстания делопроизводства Главного штаба и Канцелярии Польского наместничества. «В засвидетельствование чего с особенным удовольствием дан сей [Аттестат] подписанием моим и с приложением герба моего печати», – завершал свою рекомендацию генерал Курута124.
С такими поручителями, как генералы Кривцов и Курута, Адам Сагтынский мог быть уверен в том, что его карьера будет успешно продолжена.
Вскоре после аудиенции у Бенкендорфа, на которого поляк произвел самое благоприятное впечатление, 28 ноября 1832 года состоялся высочайший указ о зачислении статского советника Сагтынского чиновником «для особых поручений» с ежегодным окладом в пять тысяч рублей. Правда, первое время он будет состоять не при Третьем отделении, а при Военном министерстве. Дело в том, что Сагтынскому поручили привести в порядок поступившие из Варшавы в Военное министерство документы и ценности, принадлежавшие ранее великому князю Константину Павловичу. Он с успехом справился с поручением, заслужив «Высочайшее благоволение». А в январе 1834 года Сагтынский удостоится ордена Св. Станислава 3-й степени.
С этого времени он на долгие двадцать два года обосновался в Третьем отделении. В ноябре 1836 года Сагтынский будет произведен в действительные статские советники. Помимо чинов, ревностная служба Сагтынского будет отмечаться орденами, высочайшими благодарностями и пожалованием земель125.
Адам Александрович Сагтынский был закоренелым холостяком, но в отличие от многих из них он вел уединенный образ жизни, сторонясь женского и прочего общества. В Варшаве, а потом и в Петербурге он проживал с двумя своими сестрами, старыми девами. Наверное, они были его единственными преданными друзьями. Со временем Сагтынский приобретет в Петербурге каменный дом, который будут вести его сестры, окружившие единственного брата всеми возможными удобствами. Он отвечал им самой трогательной заботой. Когда умрет старшая из сестер, он останется с младшей, к тому времени ослепшей, и все свободное от службы время будет проводить с ней.
Александр Иванович Герцен, встречавшийся с Сагтынским в 1840 году, описывает его следующим образом: «старик, худой, седой, с зловещим лицом», говоривший «каким-то зловещим голосом». Правда, в другом месте у Герцена Сагтынский уже заговорил «апатическим голосом, с притязаниями на тонкую учтивость»126. Кстати, тот же Герцен, не имевший никаких оснований любить жандармское ведомство и его служителей, признал, что Сагтынский предупреждал его быть осторожнее в разговорах. «Почем вы знаете, – наставлял он Герцена, – что в числе тех, которые с вами толкуют, нет всякий раз какого-нибудь мерзавца, который лучше не просит, как через минуту прийти сюда с доносом»127.
Есть и другие свидетельства, что Сагтынский презирал доносчиков, хотя, понятно, и не мог обходиться без их услуг. Любопытно, что в этом он был единодушен со своим начальством – Бенкендорфом и Дубельтом. Видимо, в напоминание об известных из Евангелия 30 сребрениках информаторы Третьего отделения получали, в зависимости от их социального положения и ранга, суммы, начинающиеся с цифры 3: три, тридцать, триста рублей или червонцев…128 Этот порядок установил лично граф Бенкендорф.
На Фонтанке Сагтынский формально, вплоть до добровольного выхода в отставку в 1856 году, числился чиновником для особых поручений. В его функции входил надзор за внутренним сыском и руководство заграничной агентурой Третьего отделения. Именно Сагтынский находился на постоянной связи с резидентами и агентами. Он первым читал их донесения и составлял инструкции, утверждавшиеся Бенкендорфом (а впоследствии сменившим его во главе Третьего отделения графом А. Ф. Орловым) или Дубельтом.
Как уже говорилось, первоначальную основу заграничной агентурной сети составили выходцы из Польши, которые, как и Сагтынский, навсегда связали свою судьбу с Россией, – Швейцер, Мейер, Миллер и некоторые другие. Все они до восстания 1830 – 1831 годов служили в варшавской канцелярии великого князя Константина Павловича. Затем, спасаясь от возможной расправы, бежали в Петербург, где их способностям нашли новое применение – в Третьем отделении. Уже в 1832 году «варшавяне» по большей части разъедутся по европейским странам с заданием собирать материал о польской эмиграции и бороться с ее «пагубным» влиянием. А Адам Сагтынский из Петербурга будет направлять их деятельность. В 30-е годы подавляющее большинство зарубежных агентов и информаторов Третьего отделения составляли иностранные подданные, по большей части журналисты – Кобервейн, Дюран, Декен, Гартман, Бакье (Баке, он же Сен-Леже), Берли, Ведеке, де Кардонн и другие, – получавшие соответствующее денежное вознаграждение. Агенты-иностранцы были весьма удобны, так как не привлекали к себе ненужного внимания полиции. Со временем, однако, выяснится, что многие из них интересовались главным образом получаемыми из Петербурга гонорарами, а информацию для Третьего отделения зачастую черпали из местных газет. С такими агентами сотрудничество прекращалось, как только становилось ясно, что они бесполезны или тем более – не искренни.
Русские агенты, работавшие тогда за границей, были еще редкостью – Н. А. Кашинцев, М. М. Попов и кое-кто еще. Поступавшая от них информация, как правило, вызывала больше доверия в Третьем отделении, нежели сообщения иностранцев, которых можно было подозревать в корыстных побуждениях. Следует отметить, что своеобразные разведывательные функции выполняли и русские дипломаты, служившие в зарубежных представительствах. Конечно, в подавляющем большинстве они не были агентами Третьего отделения, но собираемая ими информация нередко затрагивала круг интересов ведомства графа Бенкендорфа, и в этом случае сообщалась ему специальными отношениями из российского Министерства иностранных дел или непосредственно от посла в той или иной стране.
Сфера интересов заграничной агентурной сети Третьего отделения, конечно же, не ограничивалась польской эмиграцией и ее антирусскими планами. В середине 30-х годов из «польского» вектора в деятельности заграничной агентурной сети выделилось общеразведывательное направление, обеспечивавшее сбор информации о внутреннем положении в ведущих европейских странах, их экономике, военном потенциале и внешней политике под углом зрения интересов национальной безопасности России. Бенкендорф, Дубельт и Сагтынский проявляли пристальный интерес к общему «направлению умов» в Европе.
Наиболее внимательно зарубежные резидентуры Третьего отделения следили за проявлениями революционных тенденций в европейских странах, представляющих потенциальную угрозу для России. С этой же точки зрения агенты наблюдали за благонадежностью русских подданных, по разным причинам выезжавших за границу. Кстати, эта обязанность возлагалась также на посольства России за рубежом. В 40-е годы у охранного ведомства появится еще одна важная забота – следить за появившимися в Европе русскими политическими эмигрантами, выступавшими с критикой, а то и с обличениями существующих в России порядков.
Вплоть до осени 1837 года работу немногочисленных в ту пору агентов за пределами России координировал надворный советник (с 1843 года – статский советник) барон Карл Фердинандович Швейцер, заурядный литератор и журналист. Скромные литературные способности Швейцера в глазах руководителей Третьего отделения с лихвой компенсировались его редким талантом в добывании нужной информации. К тому же барон был сведущ по части конспирации. Он, как и Адам Сагтынский, пришел в Третье отделение в 1832 году, но в отличие от первого сразу же был откомандирован работать за границу.
Организовав с согласия австрийских властей свою штаб– квартиру в Вене, барон Швейцер совершал оттуда частые и продолжительные выезды в Пруссию, в другие германские княжества, а также во Францию, Швейцарию и Бельгию. Он изучал политическую обстановку в странах, которые посещал, инструктировал работавших там агентов, пытался организовать «полезные» для русского правительства публикации в местных газетах, нередко выступая в них со своими статьями «в защиту России». Обширные, если не сказать больше, географические рамки его деятельности и крайняя интенсивность работы были не по силам одному, даже такому талантливому и опытному агенту, как барон Швейцер. Сагтынский, находившийся с ним на постоянной связи, понимал это, но долго не мог подыскать ему достойного помощника, который взял бы на себя часть забот Швейцера.
Наконец такой человек был найден – Яков Николаевич Толстой, отставной гвардии штабс-капитан, в прошлом – старший адъютант Главного штаба129. На него переложили наиболее ответственный участок работы – Францию. Именно здесь обосновалось наибольшее число беженцев из Польши, и именно французское правительство, а в еще большей степени общество оказывали полякам всю возможную поддержку. Именно Париж считался главным очагом антирусских настроений в Европе. Одним словом, условия для столь деликатной деятельности, как разведка и контрпропаганда, были здесь самые неблагоприятные.
Тем не менее Яков Николаевич Толстой успешно справлялся со своими обязанностями. В скором времени возглавляемая им резидентура станет лучшей из всех заграничных «филиалов» Третьего отделения. Самого Толстого современный французский историк профессор Мишель Кадо называет не иначе как «шпионом столетия»130. Что касается барона Швейцера, то на его «попечении» оставили Австрию, Пруссию и ряд других германских княжеств.
Адам Александрович Сагтынский поддерживал постоянные контакты с резидентами, инструктируя их по всем важным вопросам. В архивных фондах Третьего отделения хранятся десятки томов переписки русских резидентов и отдельных агентов с Сагтынским за двадцать лет. Они еще ждут своих исследователей. Вся эта переписка велась на иностранных языках, преимущественно на французском и немецком.
Время от времени шеф внешней разведки совершал инспекционные поездки по европейским столицам (известно о его загранкомандировках в 1838, 1840 и 1845 годах), где лично встречался с резидентами и на месте разрешал возникавшие проблемы. Так, в 1838 году, посетив Париж, он разбирался в конфликте между Яковом Толстым и одним из его агентов, Бакье (агентурный псевдоним – Сен-Леже). По возвращении в Петербург Сагтынский составил доклад на имя Бенкендорфа, в котором безоговорочно поддержал Толстого, дав самую высокую оценку его деятельности. В результате интригану Сен-Леже было объявлено о прекращении сотрудничества. Ему даже был запрещен въезд на территорию Российской империи под угрозой ареста.
За те двадцать лет, что Сагтынский руководил зарубежной агентурной сетью Третьего отделения, при его непосредственном участии были выработаны основные принципы и правила разведывательной деятельности, которыми будут руководствоваться последующие поколения российских разведчиков. Была создана первоначальная организационная структура внешней разведки и контрразведки, позволявшая решать ставившиеся перед ними задачи. На протяжении 30-х – первой половины 50-х годов XIX века резидентуры, созданные под руководством Сагтынского, собирали богатый материал о внутреннем положении, экономике, финансах и оборонительном потенциале ведущих европейских государств, об их внешнеполитических целях и устремлениях. Вся эта информация в обобщенном виде (а нередко и отдельные донесения) докладывалась высшему государственному руководству и лично царю. Она учитывалась, хотя, надо признать, далеко не всегда, при принятии важных политических решений.
Начальство ценило Адама Александровича. Граф Алексей Федорович Орлов, сменивший умершего в 1844 году А. Ф. Бенкендорфа на посту главного начальника Третьего отделения и шефа Отдельного корпуса жандармов, подчеркнуто уважительно относился к Сагтынскому, считая его, как и Дубельта, своим ближайшим сподвижником. По его представлению в 1848 году Сагтынский получил второй генеральский чин – тайного советника, а два года спустя, в 1850 году, был отмечен орденом Св. Анны 1-й степени с короной.
В начале 1850-х годов, предчувствуя приближение войны, которую впоследствии назовут Крымской, Сагтынский ориентировал зарубежные резидентуры на добывание информации о намерениях Турции, Англии, Франции, Австрии и других европейских стран в связи с возникновением так называемого Восточного кризиса. Особое внимание уделялось получению информации о перемещениях сухопутных и морских сил вероятных противников, о стратегических планах, разрабатывавшихся в их штабах, а также о новейших разработках в области вооружений. Вся добытая информация своевременно сообщалась высшему начальству. Работа на этом направлении не прерывалась и в ходе Крымской войны 1853 – 1856 годов.
С окончанием войны и подписанием Парижского мира в Третьем отделении произошли крупные, как бы мы сейчас сказали, кадровые перемены.
Благодаря твердости графа А. Ф. Орлова, возглавлявшего русскую делегацию на переговорах об окончании Крымской войны, условия Парижского мира оказались менее тяжелыми для России, чем могли бы быть. Именно так оценил подписанный мирный договор Александр II, осыпав вернувшегося в Петербург Орлова своими милостями. Граф Алексей Федорович был возведен в княжеское достоинство и назначен председателем Государственного совета и Кабинета министров.
В связи с новым высоким назначением Орлов оставил должность главного начальника Третьего отделения, предполагая передать это место своему ближайшему помощнику, Леонтию Васильевичу Дубельту, который страстно к этому стремился. Однако Александр II решил иначе. Во главе Третьего отделения в июне 1856 года он поставил своего доверенного человека, генерала от кавалерии князя Василия Андреевича Долгорукова, бывшего военного министра.
Обманутый в своих ожиданиях Леонтий Васильевич немедленно подал в отставку с поста управляющего Третьим отделением и начальника штаба Отдельного корпуса жандармов. Император принял отставку, смягчив ее производством генерал-лейтенанта Дубельта в генералы от кавалерии.
Новым управляющим Третьим отделением стал 38-летний генерал-майор свиты Е. И. В. Александр Егорович Тимашев. Этот пост он будет занимать в течение пяти лет. В 1861 году Тимашев перейдет на службу в Министерство внутренних дел, которое и возглавит в 1868 году.
Перемены в Третьем отделении коснулись и тайного советника Адама Александровича Сагтынского. Он рассудил, что в его почтенном возрасте будет трудно налаживать отношения сразу с двумя новыми руководителями тайной полиции. Но главное, думается, заключалось в том, что многоопытный и искушенный в политике Сагтынский, воспитанный в правилах сурового николаевского царствования, не мог не почувствовать новых веяний, обозначившихся с воцарением Александра II. Он не находил в себе ни сил, ни желания приноравливаться к наступавшим переменам, внушавшим ему смутную тревогу.
Так или иначе, но 20 июня (с. с.) 1856 года 71-летний ветеран разведки и политического сыска подал на высочайшее имя прошение. Упомянув о том, что он более сорока шести лет посвятил государственной службе, Адам Александрович писал: «Желал бы и ныне продолжать службу Вашего Императорского Величества, но по расстроенному здоровью я не в состоянии долго нести оную. А потому всеподданнейше прошу… дабы повелено было меня за болезнию от службы уволить»131.
27 июля император Александр II удовлетворил прошение ветерана своей тайной полиции. Адам Александрович был отставлен с «мундиром и пенсией» в размере 2914 рублей 58 копеек серебром в год. Чуть позже Военное министерство сочло возможным предоставить своему бывшему чиновнику132дополнительную пенсию в размере 700 рублей 41 копейка серебром (2500 рублей ассигнациями) 133.
Сагтынскому суждено было прожить еще десять лет. Он умрет в своем доме в Петербурге 25 ноября 1866 года на руках у слепой сестры. Незадолго до кончины 80-летний Сагтынский пережил тяжелый удар – известие о покушении некоего Дмитрия Каракозова на священную особу государя императора Александра II – событие совершенно немыслимое в предыдущее царствование, на охране устоев которого бдительно стоял Адам Александрович. Опасения ветерана политического сыска начинали сбываться…
После его смерти Третье отделение выдаст Жозефине (Иосефе) Александровне единовременное денежное пособие в сумме 300 рублей134. Ходатайство о предоставлении ей пожизненной пенсии за умершего брата будет оставлено без удовлетворения. В ответе из Третьего отделения на имя Жозефины Сагтынской, подписанном его новым управляющим, генералом Н. В. Мезенцовым, говорилось, что «назначение Вам пенсии было бы несогласно с существующими на сей предмет узаконениями, из которых изъятия не допускаются»135.