ЖЕНЩИНА ЧЕ

Боливия, 2007 год

Ее называли последней женщиной Че Гевары. Иногда даже не просто женщиной, а женой. Когда она сидела в полумраке небольшой гостиной в своем доме в Валлегранде и тень ложилась на ее большеглазое лицо, было заметно, что в молодости она наверняка считалась красавицей. Если слишком придираться, то можно сказать, что ее немного портил чуть крупноватый нос, но для того чтобы это заметить, нужно было очень сильно присматриваться, потому что излишняя крупность носа терялась среди обилия ярких деталей ее внешности. Густые крашеные волосы, которые когда-то наверняка были черными, крепкие большие зубы в широкой улыбке, открытый лоб, высокие брови над круглыми темными глазами. Вдобавок над ее диваном висела отретушированная фотография молодой красивой женщины, и нетрудно было догадаться, что это она сама. Хулия Кортес, бывшая учительница школы в Ла Игера, горной деревушке, куда солдаты боливийской армии привели пленного партизана, в котором не сразу можно было узнать Эрнесто Гевару де ла Серна, известного как Че.

– Он был с косматой бородой, заросший, грязный, оборванный. Он хромал, потому что был ранен. От него плохо пахло. А рядом шли подтянутые офицеры, лейтенант Ортис, капитан Прадо, высокие стройные красавцы. И все же чувствовалось, что в нем гораздо больше силы, чем в этих военных, которые его взяли в плен. Не знаю как, но я это почувствовала, – говорила мне Хулия, сидя на своем диване.

– А эта фотография, – я показал на портрет, – когда она была сделана?

– Да примерно тогда же, в шестьдесят седьмом, мне на ней двадцать один. – Она взглянула на фото, а потом украдкой бросила взгляд на большое зеркало перед ней.

На следующий день, уже в Ла Игера, она стояла возле здания школы, куда поместили Че, и вспоминала, как он обернулся и посмотрел ей в глаза.

– Когда его вели мимо толпы любопытных индейцев, он был спокоен. Только на мгновение остановился и, повернувшись ко мне, посмотрел прямо в глаза. Я до сих пор помню этот взгляд. В этот момент я почувствовала, что между нами установилась какая-то связь, которая была прочнее стальных канатов.

Конечно же, никакого романа между ними и не могло возникнуть. Возможно, если бы у него было больше, чем три часа, времени и развязаны кисти рук, то он мог бы обнять ее и прижать ее плечи к себе. Но время было безжалостно, оно заставляло пленника смириться с мыслью о конце, а веревка больно разрывала капилляры на запястьях. Он только смотрел на нее.

Мы нашли ее в Валлегранде уже после того, как первый раз съездили в Ла Игера. Городок Валлегранде совсем небольшой. Вдоль его улиц выстроились ряды почти одинаковых домов, одноэтажных, двухэтажных. Улицы, как правило, расположены параллельно и перпендикулярно по отношению друг к другу. От этого, а еще и от похожести строений, в какую бы точку города ты ни попал, у тебя создается ощущение, что ты уже здесь был. Центральная площадь, в колониальном испанском стиле, мало чем отличается от таких же площадей других боливийских городов. Но все же Валлегранде – это ключевой населенный пункт для тех, кто приезжает в Латинскую Америку, чтобы пройти маршрутом «Рута дель Че» – дорогой Че Гевары. Два важных объекта этого маршрута – прачечная, где журналистам было показано тело убитого партизана, и аэродром, где в шестьдесят седьмом были тайно захоронены останки Че Гевары и его товарищей по оружию. Место захоронения рассекретили лишь в девяносто седьмом, и о человеке, который это сделал, мы расскажем чуть позже. Меня же в Валлегранде больше всего интересовала Хулия Кортес, школьная учительница, которая последней говорила с Эрнесто Че Геварой, если не считать расстрельную команду лейтенанта Ортиса, но в конце концов они не говорили с Эрнесто, а только приказывали. Встать, повернуться, огонь. Разговор – это обмен мыслями, но разве нужны были людям в форме мысли того самого человека, из-за которого они должны были месяцами жить в сельве, кормить москитов и терять в весе по причине некачественного питания? Конечно, нет. А вот девушке Хулии он был нужен. В тот момент, когда они встретились глазами, Хулия интуитивно, как настоящая женщина, поняла, что это самая важная встреча в ее жизни.

– Он мне часто снится, – говорит мне Хулия, и я слышу, как дрожит ее высокий голос. – Мы с ним разговариваем во сне о многом, о моей жизни, о том, правильно ли я поступаю в разных ситуациях.

Женщина запнулась и внимательно посмотрела на меня.

– Я написала о нем стихотворение. Хотите, прочитаю?

Я кивнул головой. Она принялась читать вслух. Что-то о глазах, которые хочется разглядывать вновь и вновь. Довольно простые строки звучали немного пафосно, но это лишь прибавляло наивной искренности и стихотворению, и женщине, которая его написала. Я слушал ритмичные акценты, в которых чувствовалась профессиональная закалка школьного учителя, а сам представлял себе нечто другое. Трактор, который ездил вперед и назад, ровняя землю на обочине грунтового аэродрома. Они, думал я, скрыли следы казни, но только на тридцать лет. Они растворились в этой истории, думали, что это лишь эпизод в их успешной и правильной карьере, но этот эпизод стал их сущностью. Они, вероятно, тоже пишут что-нибудь, дают интервью и не отдают себе отчета, что судьба их обрекла на то, чтобы стать пленниками этого эпизода, закончившегося в Валлегранде.

Впрочем, таких наивных пафосных стихов им не написать. Я захотел их увидеть так же близко, как увидел донью Хулию. Но это произошло лишь четыре года спустя, примерно за месяц до того дня, когда фотографиям пленного Че Гевары исполнилось сорок лет.

Я прилетел в Санта-Крус, чтобы взять интервью у Гари Прадо, блестящего в прошлом офицера и одного из командиров специальных групп, которые охотились за Че Геварой и его отрядом. В самолете оператор, Сережа Ролик, спросил меня, а что означает слово «Эль ниньо». «Малыш, – ответил я, – иногда в значении «милый», в зависимости от ситуации». Оказывается, стюардесса, подавая ему стакан газировки, назвала его «ниньо», и парень, выслушав мою трактовку, решил, что речь идет о перспективе приятного романа. Но он не знал, что латиноамериканские девушки часто выражают свои эмоции столь пограничным образом, не имея, правда, особого желания на продолжение. В общем, Сергея отшили, и настроение его было испорчено. К тому же работать нам предстояло много. Ну, а я, напротив, был в прекрасном расположении духа, ведь меня ждала одна из самых удивительных стран. А кроме того, я рассчитывал увидеть тех участников боливийской драмы, с которыми так и не поговорил четыре года назад.

В две тысячи третьем Прадо отказался со мной говорить. Его товарищ по оружию и, кстати, тоже рейнджер, участвовавший в охоте за Че, Марио Варгас Салинас, сообщил мне, что Прадо надоело из года в год рассказывать одно и то же.

«За тысячу долларов я, может быть, соглашусь», – передали мне слова Прадо. Но упрашивать отставного генерала мне не хотелось, а тем более торговаться. В две тысячи седьмом Прадо все же согласился, причем денег за интервью не попросил. Возможно, внезапно подумалось мне, та просьба о гонораре была лишь шуткой. Или попыткой поставить невыполнимые условия. Но как бы то ни было, Прадо принял нас в своем доме, вернее, на лужайке, перед летней кухней, где готовят барбекю для гостей. Старый генерал выехал нам навстречу на инвалидной коляске. Говорили, что это результат покушения, но оказалось, в восемьдесят первом случайный выстрел подчиненного загнал генерала в инвалидное кресло. Узкое неулыбчивое лицо с редкими усами под носом не выражало никаких особых эмоций даже после того, как я сказал, что и раньше пытался встретиться с ним.

– Как это вас? – спросил я.

Генерал пожал плечами.

– Мы ликвидировали группу повстанцев. Я стоял спиной к партизанам, которые сдавали оружие. Офицер командовал им: «Разрядить оружие, не оставлять заряженным!» Они клали оружие на стол. Я стоял рядом и с кем-то говорил. И вдруг, представьте себе, я услышал выстрел! Пуля вошла в меня здесь и вышла здесь, – показывал отставной рейнджер. – Она задела позвоночник. Выстрелил офицер, младший лейтенант, еще неопытный. Он просто не умел обращаться с оружием. В общем, это несчастный случай.

Мы говорили с генералом о Че, о его планах втянуть Америку в новый Вьетнам и сломать ей зубы. Ведь Че сказал, нет, он, пожалуй, даже приказывал своим людям: нужно создать два-три, несколько «Вьетнамов». Боливия была самым слабым звеном в цепочке зависимых от американского капитала государств, а во Вьетнаме, как известно, Америка сломала зубы. Партизанская война в Боливии должна была заставить великие державы прислать сюда свои войска и тем самым довести большой капитал до краха.

– И что дальше? – переспросил генерал.

Ну а дальше я начал говорить о конечной задаче Гевары, глобальной, как мне представлялось, а именно поднять восстание на всем континенте. И превратить Латинскую Америку в единое государство. Красивая, но утопическая, невыполнимая идея.

Гари Прадо выслушал все это. Потом сказал, как бы отвечая на другой вопрос:

– В ночь перед казнью я постоянно был с ним. Каждые два часа он пил кофе. Кофе ему приносил я. Мы курили сигареты, беседовали. Я его спрашивал, а почему он приехал воевать в Боливию? «То, что вы делаете, – говорил я, – бессмысленно, у нас уже была несколько лет назад революция. Крестьяне против вас, мы им уже дали землю. Национализированы шахты. Страна двигается вперед». И тогда он сказал: «Решение воевать в Боливии принимал не только я. Оно принималось на другом уровне». И я спросил: «На каком?» Он ответил: «На уровне Фиделя, вот на каком уровне». Таким было его объяснение.

* * *

В первые дни октября шестьдесят седьмого боливийская армия методично сжимала кольцо вокруг нескольких человек, метавшихся в междуречье Ньянкавасу и Рио-Гранде. Рейнджеры преследовали остатки партизанского отряда кубинского революционера Эрнесто Че Гевары. Его расстреляли девятого октября в помещении сельской школы в Ла Игера. Закончилась эпоха романтической партизанщины, на смену которой пришел довольно прагматичный терроризм. Но зато появилась легенда о настоящем герое. И то, что боливийская армия скрывала место захоронения расстрелянного партизана, добавляло героизма легенде. Восьмого октября 1967 года Эрнесто Че Гевара сделал в своем дневнике последнюю запись: «Одиннадцать месяцев со дня нашего появления в Ньякавасу исполнилось без всяких осложнений, почти идиллически. Все было тихо до полпервого, когда у ущелья, в котором мы разбили лагерь, появилась старуха, пасшая своих коз… Она ничего внятного о солдатах не сказала, отвечая на все наши вопросы, что ни о чем не знает, что она давно уже в этих местах не появлялась… Старухе дали пятьдесят песо и сказали, чтобы она никому ни слова о нас не говорила. Но мы мало надеемся на то, что она сдержит свое обещание… Армия передала странное сообщение о том, что в Серрано расположилось двести пятьдесят солдат, преграждающих путь окруженным тридцати семи партизанам, и что мы находимся между реками Асеро и Оро…»

Че обрадовался, что армия проводит свою операцию в другом месте. Возможно, это была уловка, ведь военные знали, что партизаны слушают радиосообщения. Случилось так, что Че вместе с семнадцатью партизанами был зажат в ущелье Юро. До темноты ущелье обстреливали из минометов. Четверо партизан были убиты на месте. Остальные пытались прорваться. Гевара был ранен в ногу и вместе с двумя товарищами захвачен в плен. Рядом с раненым команданте лежала разбитая в щепки полуавтоматическая винтовка М-2 американского производства. Когда солдаты после многочасовой артподготовки спустились в ущелье, они не могли поверить в то, что против них воевал такой голодный оборванец. Из одежды полувоенная форма в дырах, на ногах истертые в лохмотья мокасины. Заросший, словно вокзальный попрошайка. «Кто это?» – недоуменно спросил солдат. И человек ответил: «Все кончено, я Че Гевара». Тут же рейнджеры вызвали своего командира, капитана Гари Прадо, который приказал отконвоировать пленника в деревню Ла Игера. Это был ближайший населенный пункт, где имелись общественные здания, пригодные для содержания пленников. Куда посадить Че, долго не думали. Послали за молодой учительницей Хулией Кортес, у которой были ключи от одноэтажной школы. Лучшего места для временной тюрьмы не нашли.

Когда мы познакомились с Хулией в две тысячи третьем, она не захотела ехать в Ла Игера. Четыре года спустя я снова появился в Валлегранде, чтобы отвезти ее наверх, в горы, и там спросить о том, о чем она так и не смогла рассказать, сидя на диване в гостиной.

Она почти не изменилась. Даже похорошела, если так можно сказать о пожилой женщине. Для путешествия в Ла Игера она выбрала вишневого цвета приталенный брючный костюм с ровными плечами. Я отметил про себя, что у женщины все еще красивая фигура и что наверняка она об этом знает.

Дорога от Валлегранде до Ла Игера была долгой. Я хорошо знал этот подъем серпантином. В прошлый раз на этой грунтовке мы чуть не сорвались в пропасть. Тогда на горы упал плотный туман. Я был за рулем и уже в пяти метрах от машины не видел ничего, кроме белой стены. Пришлось просить оператора идти перед машиной и буквально нащупывать дорогу ногами. Собственно, из-за тумана Хулия в тот раз отказалась ехать с нами. Но сейчас была прекрасная видимость, хотя, несмотря на солнечный день, нам пришлось добираться до деревни несколько часов.

Первым делом мы подъехали к зданию школы. От первоначального строения, в котором содержали Че, остался только каменный пол, но и то, что возвели на его месте, не слишком отличается от одноэтажного помещения, где Хулия Кортес учила индейских детей грамоте.

– Синьора Хулия! – воскликнул кто-то из местных, когда учительница вышла из машины.

Она присмотрелась. Потом махнула помятому человеку в широкополой шляпе и с единственным уцелевшим зубом, одиноко торчавшим между улыбчивыми губами. «Этот парень ходил ко мне в первый класс, когда сюда привели Че», – пояснила она. Задумалась на несколько минут.

– Что-то не так? – спросил я.

– Да нет, все хорошо. Просто мы не виделись сорок лет, а теперь он выглядит старше меня.

Отличная иллюстрация жизни в Боливии. Для многих она не стала лучше за то время, которое прошло после партизанской герильи. Например, для индейского парня из высокогорной деревни.

Мы, пригнувшись, вошли внутрь школы.

– Лейтенант Ортис, который охранял Че, сидел здесь, на стуле, а Че был за этой дверью, вот на этом самом месте, – начала показывать Хулия и тут же вспомнила. – Он сидел на неотесанной сосновой скамье, на одной из скамеек, которые здесь стояли. А вот там горели две свечки, которые освещали комнату; я вошла и сразу попыталась рассмотреть человека, который стоял во главе партизанского движения. Мне было любопытно и страшно, ведь о нем рассказывали ужасные вещи.

Но он был совсем не таким, как о нем говорили. Когда Хулия увидела Че, она тут же словно лишилась дара речи. Сыграла роль необыкновенная внешность пленника и то, что он обратился к ней, назвав ее учительницей.

– Он заранее знал, кто я, – задумчиво вздохнула Хулия. – Думаю, в тот момент, когда я вошла, Ортис сказал, что я учительница, и пленник услышал это. В первый момент мы поговорили с Че совсем немного, потому что я очень нервничала, я вся дрожала. Представьте, ведь только что я познакомилась с самым разыскиваемым человеком в Боливии.

Его начали интенсивно разыскивать с начала шестьдесят седьмого года, когда стало известно, что в Боливии действует группа партизан. Эпицентром охоты на Гевару стала долина реки Рио-Гранде. Именно оттуда поступили сведения о странной группе бородатых людей, проводивших агитацию среди неграмотных индейцев. Но Хулия не знала, кто такой Че Гевара и почему за ним охотятся солдаты.

– Ну, а если бы знали? – спросил я. И Хулия, потеряв спокойствие, затараторила:

– Ох, если бы я тогда знала, о ком идет речь, я бы преспокойно могла сообщить остальным партизанам, что он в школе и что охрана у него слабая. Тогда они могли бы внезапно напасть. У них, скажем так, была выгодная позиция для атаки, а Че охраняли несколько охранников. Он спокойно мог бы убежать. Я бы могла ему здорово помочь.

И тут она заговорила помедленнее.

– Но я боялась, и, кроме того, я не знала, кто он.

* * *

Однажды Эрнесто уже был в Боливии, в пятьдесят втором году. По иронии судьбы, Рене Барриэнтос, человек, отдавший приказ расстрелять Че Гевару, и Эрнесто в тот год оказались на одной стороне революционной баррикады.

В пятьдесят втором Гевара приехал сюда за первым революционным опытом. Полковник Барриэнтос поддержал восстание шахтеров. Кажется, пятьдесят второй год для обоих стал точкой отсчета. Один стал революционером, другой генералом, а затем президентом.

Природа наделила Эрнесто крайне обостренным чувством справедливости. В Латинской Америке винить во всех бедах богатых гринго всегда было доброй традицией, и Гевара не был в этом оригинальным. К середине пятидесятых взгляды Эрнесто представляли собой гремучую смесь из юношеского максимализма, стремления к справедливости и левой идеологии.

Латинская Америка – это пороховая бочка двадцатого века. И взорвала ее боливийская революция 52-го года. Американцы, владельцы шахт и рудников, были главными врагами восставших. Тогда революция победила. На некоторое время.

А после Гевара отправился в Гватемалу воевать против североамериканских наемников. Отныне его главный враг – Соединенные Штаты и президент США Дуайт Эйзенхауэр. Но до Эйзенхауэра было далеко, и Гевара ограничился лишь символичным расстрелом его чучела. Отныне революция – это образ жизни Че. Он хотел стать врачом, но в какой-то момент понял, что хочет вылечить весь мир.

«Я соприкоснулся с нищетой, голодом, болезнями, я видел, как не могут вылечить ребенка, потому что нет средств, как люди доходят до скотского состояния из-за постоянного чувства голода, – писал Эрнесто о том, что увидел в Гватемале. – И я понял, что есть задача, не менее важная, чем стать знаменитым врачом, – она состоит в том, чтобы прийти на помощь этим людям»…

Правительство Гватемалы пало. Революция потерпела поражение. Эрнесто вынужден был бежать в Мексику. С ним – его гватемальская подруга Ильда Гадеа. Ильда намного старше Эрнесто. Любви между ними нет, но Ильда ждет ребенка. Гевара женится на ней. Родилась девочка, отец называет ее в честь матери, Ильдита. Чтобы поднять семью, Гевара устраивается работать врачом в центральном госпитале Мехико.

Однажды – это было в пятьдесят шестом – к доктору пришел пациент по имени Рауль Кастро. Кубинец, политэмигрант. Они подружились. В это время старший брат Рауля, Фидель, готовил войну против кубинского диктатора Фульхенсио Батисты. Его план был чрезвычайно прост: высадиться на кубинский берег и уйти в горы. За 12 тысяч долларов братья Кастро покупают старую яхту. Она так и называется «Старушка» – «Гранма». Десантироваться на Кубу согласились восемьдесят два революционера. Второй в списке отчаянных десантников – Эрнесто Гевара.

Пока Фидель собирал команду, Эрнесто завел знакомство с молодым советским дипломатом Николаем Леоновым. Сохранилась фотография, на которой Николай Леонов вместе с Че стоят на борту мексиканской яхты. Они ровесники, им по 28 лет.

Леонов дает почитать Геваре книги из посольской библиотеки и оставляет визитную карточку. «Гранма» готова к отплытию. Но из-за визитки Леонова операция срывается.

Мы нашли Леонова в Москве. Конечно, он был не совсем дипломатом, во всяком случае, об этом говорит тот факт, что грузный восьмидесятилетний старик представляется, как отставной генерал Комитета госбезопасности. Че считал его своим другом. Вот что рассказывал бывший разведчик о том, как чуть не завалилась кубинская революция:

– Через некоторое время после наших встреч с Че, где-то в июле месяце пятьдесят шестого, мексиканская полиция арестовала всех их, заподозрив по доносу кубинских властей Батисты, что они готовят вооруженную экспедицию на яхте «Гранма». Все их дома были подвергнуты обыску, и они потеряли большое количество оружия. Но при обыске у Че Гевары нашли мою визитную карточку. И в воспаленном мозгу у сыщиков возникла мысль, что тут Кремль «шурует», есть связь с Москвой, и в публикациях появилась информация о том, что Москва, Кремль, связана с кубинскими эмигрантами, которые ведут подрывную деятельность.

Обычная в таких случаях газетная шумиха, но, чтобы разрядить обстановку, Николая Леонова отозвали из Мексики в Москву. Ведь он действительно работал на внешнюю разведку. Но, похоже, Че об этом не знал.

– Посол мне сказал, что я поддерживаю несанкционированные контакты с людьми, которые ведут, мягко говоря, нелегальную незаконную деятельность в Мексике, – вспоминает разговор в посольстве Леонов. – Ну, и дипломату это, собственно говоря, возбраняется. И я был выслан из Мексики на родину. Как персона нон-грата для нашего собственного правительства.

– Скажите, – спросили мы бывшего разведчика, – а не было ли у вас соблазна завербовать Гевару и его друзей? Фиделя, например.

Леонов недолго подумал и, улыбнувшись, сказал:

– Понимаете, встречаются люди, масштаб которых просто делает невозможным вероятность вербовки. Людей такого масштаба, как Че, нельзя завербовать. Да, на них можно влиять, но при этом никакой гарантии, что они будут поступать так, как вам нужно.

Потом добавил:

– Я это сразу понял и решил просто с ним подружиться.

Фиделя и Че вскоре выпустили на свободу. Полиция конфисковала у них почти все оружие. Но революционеры от экспедиции на Кубу решили не отказываться. Что было дальше, хорошо известно всем. Второго декабря пятьдесят шестого года «Гранма» выходит в море и направляется к Кубе. Через семь дней под огнем правительственных войск партизаны высаживаются на пляже Лос-Колорадос. Фидель теряет половину отряда. Те, кто выжил, уходят в горы Сьерра-Маэстра. Именно здесь была создана главная база партизан.

В горах заработала подпольная радиостанция. Из динамиков постоянно звучал голос Эрнесто Гевары. Вот тут-то и родилось его знаменитое прозвище. Бойцы его называли «Команданте Че» – ближайшее русское соответствие «Комбат Ё-моё» – за то, что он постоянно вставлял к месту и не к месту «че», грубое аргентинское междометие. Он командовал Второй колонной партизанской армии. Его главная военная победа состоялась в декабре пятьдесят восьмого. Имея всего триста бойцов, Че разбил многотысячный гарнизон города Санта-Клара.

Вот как он описывал сражение: «В ближайшей хижине находился вражеский солдат, который старался укрыться от нашего огня. Я выстрелил и промахнулся. Второй выстрел попал ему прямо в грудь, и он рухнул, выпустив винтовку. Она воткнулась штыком в землю. Я добрался до убитого, взял винтовку и кое-какое снаряжение. Мы померялись силами с армией и выдержали испытание».

Со своей идеей создания «сотни Вьетнамов» он явно пришелся не ко времени. В мире наступал период разрядки и разоружения. Социализм и коммунизм учились мирно сосуществовать друг с другом. Отставной генерал КГБ Николай Леонов вспоминает, почему СССР оставил партизанское движение Гевары в Боливии без поддержки:

– У Брежнева был лозунг: «Мирное сосуществование со всеми». А Че Гевара бросает другой лозунг: «Надо создать сто Вьетнамов в мире, чтобы американцам мало не показалось!» Наши начали ежиться. Сто Вьетнамов создать – это практически весь свет поставить на уши. А для него не было проблемы. В этом отношении он с нашими лидерами расходился: «Вы слишком консервативны, слишком догматичны, слишком прямолинейны, у вас отрицается роль личности в истории, фактор человека, вы все сидите и ждете». Поэтому он сам шел на самые опасные, самые рискованные операции.

Операция в Боливии действительно была невероятно рискованной. Третьего октября 1966 года сюда прибыл мексиканский бизнесмен Адольфо Мена Гонсалес.

Неопределенного возраста, в очках, с большими залысинами, он ничем не выделялся среди торговцев, ежедневно прилетавших ежедневным рейсом из бразильского Сан-Паулу. Для бизнесмена был заказан люкс в гостинице «Копакабана». В номере бизнесмен сел в кресло и сфотографировал себя в зеркале напротив.

Это был Эрнесто Че Гевара. Он нелегально прибыл сюда, чтобы начать свою последнюю войну. Есть фото, которые от начала и до конца фиксируют, как Че меняет свою внешность. Удивительное зрелище. Он великолепно владел искусством маскировки. Единственная ошибка – это, собственно, любовь к фотографированию. Но Гевара так объяснял ее: мол, будет архив после победы революции.

В шестьдесят шестом «Копакабана» была самой дорогой гостиницей в Боливии. Сегодня здесь мало что изменилось, даже цены. Провести сутки в люксе 304 стоит шестьдесят американских долларов. В номере почти все по-прежнему, так, как было в ту ночь, когда здесь под видом Гонсалеса останавливался Че Гевара. Дорогая деревянная отделка, секретер с откидной зеркальной крышкой, низкое кресло модного в шестидесятые годы стиля. Здесь он последний раз в своей жизни спал в комфорте, на кровати с простыней и одеялом.

Мебель осталась прежней. Усевшись в кресло, я принялся рассматривать фотографии, которые сделал Че в этом номере. И вдруг понял, что здесь не хватает чего-то очень важного. «Зеркала», – догадался я. Того самого зеркала, в котором Че снимал отражение торговца Адольфо Мена Гонсалеса. А где же оно висело? Я принялся обследовать номер и нашел следы крепления под толстым слоем краски на двери в ванную. «Да, действительно, у нас тут было зеркало, – сказал менеджер гостиницы, когда я сдавал номер, – но несколько лет назад здесь был ремонт. Многое убрали».

Утром 4 ноября 66-го за Геварой в гостиницу «Копакабана» приехал джип «Тойота Ленд Крузер», принадлежавший ЦК Компартии Боливии. За рулем был Умберто Васкес. Он не знал, что везет этого улыбчивого «мексиканца» навстречу смерти.

Умберто Васкес, который впоследствии стал знаменитым писателем, сидя в кресле у себя на вилле, рассказывал мне:

– В Центральном комитете сказали, что нужно отвезти важного мексиканца. Я не сразу догадался, что этот человек в гриме. Он попросил остановить машину и сфотографировать его. Я сделал фото. Потом он спросил: а ты знаешь, кого везешь? Я говорю, мол, нет. И тогда он назвал свое настоящее имя: Че Гевара.

Че ехал в район реки Рио-Гранде. Там для него, на заброшенном ранчо, уже была готова база. Ее прозвали Каламина, то есть Жестянка, поскольку у заброшенного строения в порядке была только металлическая крыша. Все остальное – старое и малопригодное для жилья. Ранчо принадлежало близкой подруге Че Гевары, которую он называл русским именем Таня. Она была лучшим агентом кубинской разведки. Ее настоящее имя Эрнесто держал в тайне даже от ближайших соратников.

Че рассчитывал на помощь местных крестьян, которые и продуктами обеспечат, и спрячут от солдат при случае. Больше других Че доверял Онорато Рохасу, самому надежному поставщику провизии. Иногда Гевара, вспоминая свою врачебную практику, осматривал его детей. Есть даже фотография, на которой Гевара вместе с Рохасом и его семьей стоят возле деревенской хижины. Однажды в деревне появился человек по имени Марио Варгас Салинас, капитан боливийского спецназа. Он предложил Рохасу три тысячи долларов за информацию об отряде Че. Рохас согласился. И рассказал, что отряд собирается форсировать Рио-Гранде. Это случилось 31 августа 67-го.

Я уже, кажется, говорил, что мы встретились с Салинасом в две тысячи третьем, чтобы записать интервью с ним и, если выйдет, с Гари Прадо. После антипартизанской операции в сельве его карьера пошла вверх, и он дослужился до генерала. Похоже, интерью, которое он нам дал, было одним из последних. Генерал скончался в новогодний вечер тридцать первого декабря, и для многих это было неожиданностью, ведь бывший рейнджер отличался хорошим здоровьем. Я еще раз внимательно расшифровал историю, которая осталась после разговора с Салинасом на пленке:

«Захват Че Гевары был нашей задачей, но для нас было неожиданностью, что отряд разделился и в группе нет Гевары, а ведет ее офицер кубинской армии Хоакин. Группа стала переходить реку вброд, даже не убедившись, что вокруг все чисто». Салинас и его люди были в засаде. Когда партизаны дошли до середины реки, солдаты открыли огонь и за пять минут уничтожили группу. Одно из тел отнесло вниз по течению. Когда его обнаружили, оказалось, что это была женщина.

«Мы и не подозревали, что в группе есть женщина, – рассказывал генерал Салинас, – мы об этом не знали. Я рассмотрел ее уже под конец. Когда находился в сорока семи метрах от нее, и тогда я разглядел женскую фигуру. По правде говоря, для меня это было полной неожиданностью, до этого момента я даже и предположить не мог о присутствии женщины среди этих партизан. Так же, как меньше всего я ожидал встретиться с президентом Барриэнтосом, но все это уже дело прошлое».

Генерал не хочет говорить о том, о чем рассказывали газеты и телевидение. У президента был роман с кубинской разведчицей. Во всяком случае, президент Рене Барриэнтос сам, лично, прилетел на опознание тела в Валлегранде. Погибшую женщину президент знал очень хорошо. Ее звали Лаура Гутиэррес. Но она же была и подругой Че. Именно ее Гевара называл Таней. Ее настоящее имя – Тамара Бунке, она была агентом Главного управления разведки Кубы. Три года она находилась в Боливии на нелегальном положении и готовилась к партизанской войне. Для того чтобы легализоваться, она нашла самый надежный способ, а проще говоря, влюбила в себя президента.

Элизабет Дитце, близкая подруга Тамары, сделала удивительное и точное наблюдение:

– Впервые Тамару я увидела в шестидесятом году, в автобусе Университета Гумбольдта, который забирал с Берлинского вокзала иностранных студентов. Тамара с ними работала переводчиком. Она видела их впервые, но я не могла не заметить, как она с ними общалась. Каждого приветствовала так, как будто они старые друзья.

Элизабет Дитце мы нашли недалеко от Берлина. Они вместе учились в Берлинском университете, том, который находился в столице Восточной Германии. Это был шестидесятый год. Город поделили на два сектора.

В Восточный Берлин приехал посол Кубы по особым поручениям, Че Гевара. Тамара Бунке, как ясно из того, что рассказала о ней подруга, была подходящей кандидатурой для постоянного сопровождения такого гостя. Она говорила на пяти языках, умела быть необыкновенно обаятельной и открытой. В общем, Гевара был в восторге от своей переводчицы.

– О любовных отношениях между Че и Тамарой не может быть и речи! – машет руками Элизабет. – Тем более, что у него была семья, а близко они познакомились тогда, когда она уехала на Кубу, и то после того, как ее выбрали для подрывной деятельности.

Че называл ее нежно – «Мимолетная Звезда». И лично готовил ее для работы в разведке. Ранчо в Боливии, которое стало партизанской базой, Тамара приобрела по заданию Гевары. Че пережил «агента Таню» ровно на сорок дней. Он так и не поверил в ее смерть.

Меня в сопровождении юриста и охранника пустили в хранилище Центробанка Боливии. Тяжелые двери открылись, и из специального помещения вынесли желтоватый конверт. Охранник аккуратно распечатал пакет и достал из него две тетрадки. На одной из них – символика Германской Демократической Республики и тиснение «1967» на переплете из кожзаменителя. Обычный еженедельник. Внутри него записи, которые до нас в оригинале видели очень немногие. Это и есть знаменитый «Боливийский дневник», хроника герильи, записанная рукой Эрнесто. Запись от седьмого сентября аккуратно и ровно вписана в строки: «Радио «La Cruz del Sur» объявляет о том, что найден труп Тани-партизанки на берегу Рио-Гранде, сообщение не выглядит правдивым». И дальше: «8 сентября. Радио сообщило, что Барриэнтос присутствовал на погребении останков партизанки Тани, которую похоронили по-христиански».

На самом деле место, где похоронили Таню, сровняли с землей. Марио Варгас Салинас молчал тридцать лет, и только в 97-м показал место тайного захоронения на территории военной части в Валлегранде. В нескольких сотнях метров от могилы самого Команданте.

В конце своего интервью Марио Варгас Салинас произнес:

– День, когда погибла Тамара Бунке, это и есть начало падения Че Гевары.

О том, что Гевара в Боливии, военным стало известно после того, как они захватили в зоне конфликта французского писателя-социалиста Режи Дебре, который придумал себе громкое прозвище Дантон. В честь знаменитого революционера времен взятия Бастилии. Дебре приехал, чтобы записать интервью с лидером партизан, и решил остаться в отряде. В сельву его переправили боливийские коммунисты.

Лойола Гусман была связной партизан. Она отвечала за сбор денег для партизанской войны. Ей тогда не было и двадцати. Именно ей поручили сопровождать Дебре на базу Каламина.

Лойола до сих пор живет в Ла-Пасе. На встречу с нами она приехала без опоздания. Мы сняли номер триста четыре в гостинице «Копакабана». Здесь Гевара последний раз спал на кровати, сказал я. Она кивнула, мол, знает об этом. Мы устроились на балконе, и вот что она рассказала о Дебре.

– Я познакомилась с Дебре, когда он прибыл в Ла-Пас, как раз за несколько дней до того, как мы отвезли его в район партизанских действий, чтобы он там сделал интервью. Я встретила его и отвела в другой дом, где его ждала Таня и еще один товарищ, по кличке Санчес, он был перуанец, его настоящее имя Хулио Даньянос. Я совершенно не могла говорить с ним о нашей войне. Я даже не знала его имени. Санчес должен был отвезти Дебре на автобусе в город Сукре, а оттуда в Ньянкавасу, партизанский район.

Что, в общем, и было сделано. Но через месяц партизанской жизни Дебре не выдержал. И попросился назад. Вместе с Дебре решил уйти и Сиро Бустос, по прозвищу Карлос. Гевара принял решение: отпустить их восвояси. Это было почти что самоубийство. Ведь Че знал, что, попадись Дебре в руки солдат, он не выдержит и первого допроса. И все же Гевара почему-то разрешает им уйти. Так, впрочем, и случилось.

– Когда мы поймали Режи Дебре, то именно от него мы узнали о том, что в отряде находится Че, – рассказывал мне генерал Гари Прадо, и я поймал себя на мысли о том, что впервые услыхал имя того, кто раскрыл Команданте. – От дезертиров, которых мы ловили в предыдущие месяцы, мы знали, что там были иностранцы, кубинцы, но о Че дезертиры ничего не знали. А вот адвокат Режи Дебре, которого судил трибунал, в интересах дела своего клиента собирался взять показания с Че, под видом журналиста. И от адвоката мы получили еще одно подтверждение, что отрядом командует Гевара.

Дебре грозила смертная казнь. Его обвинили, как это говорят сейчас, в терроризме. Француза допрашивали не только боливийцы. Из него выжимали показания американские специалисты по допросам. На допросах присутствовал президент Барриэнтос. Он разрешил устроить пленнику пресс-конференцию. Дебре сказал журналистам, что Эрнесто Гевару в отряде он не видел.

– Нет, нам он с самого начала говорил другое! – возмущался Прадо, когда я пересказал содержание пресс-конференции шестьдесят седьмого, которое он и так знал достаточно хорошо. – На первом же допросе Дебре сказал: «Я журналист и пришел сюда взять интервью у Че Гевары».

Получив материалы допросов Дебре, Вашингтон перебросил в Боливию из Вьетнама пятнадцать инструкторов. Они обучали солдат капитана Прадо тактике антипартизанской войны.

Режи Дебре вернулся во Францию и сделал неплохую политическую карьеру. Он был советником президента и даже министром. Конечно, ему пришлось провести некоторое время в тюрьме. Но больше неприятностей в жизни писателя не было. Из второго пленника Прадо выжал гораздо больше информации. У него в руках был тот самый Сиро Бустос, который покинул Че вместе с Дебре. Сиро профессиональный художник. Он, по настоятельной просьбе военных, и нарисовал портреты партизан. Всех, кого знал. Бустос пощадил лишь Лойолу Гусман и Тамару Бунке. Вместо них он нарисовал несуществующего агента по имени «Андрес». Но это их не спасло. Тамара застрелена. Лойола оказалась за решеткой. Полиция обнаружила фотографию, на которой она вместе с Че на партизанской базе. Я рассматриваю фотографию. Молодые бородатые ребята расслабленно сидят на траве, словно это пикник, а не партизанская война. Среди них изящно и трогательно поджавшая колени миниатюрная девушка. Голова ее чуть под наклоном, и даже на этой истертой фотографии заметно, что она в восторге от Гевары. А возможно, даже чуть-чуть, совсем немножко, влюблена в Команданте. Именно из-за этой картинки Лойола была арестована и провела несколько лет в тюрьме.

– Вспомните, когда был сделан снимок, – прошу я.

Лойола отправляется на десятилетия назад:

– Кажется, это было в январе шестьдесят седьмого, числа 26-го или 27-го, но не на основной базе, а в одном из временных лагерей. Там было много интересных людей, помимо Команданте, – Мойсес Гевара, Коко, Инти Передо, Помбо, другие боливийцы и кубинцы. Мы говорили с команданте Че Геварой. День был ясный, солнечный, мы шли по руслу реки. А потом сели на берегу и сфотографировались. Это воспоминание осталось у меня на всю жизнь. Я помню до сих пор, какой красивый был день тогда, когда мы встретились с команданте Че Геварой. Самый лучший день.

Советская разведка раньше своих американских конкурентов знала о том, что происходит в Боливии, причем еще до того, как эта война началась. Каким образом, долгое время оставалось загадкой. В московских ВУЗах шла тайная вербовка бойцов для партизанской войны. Поиском добровольцев занимался студент Университета имени Патриса Лумумбы Освальдо Передо. Его брат Инти Передо был в отряде Че, но ему удалось вырваться из окружения. После гибели Че Инти возглавил партизанское движение и был убит два года спустя в Ла-Пасе.

– Я находился в Москве 7 ноября 1966 года и очень хорошо помню, что это была годовщина большевистской революции, – вспоминал Освальдо Передо, один из основных претендентов на пост мэра богатого города Санта-Крус, у себя в доме, возле летней кухни, которая, что удивительно, столь похожа на кухню в доме генерала Гари Прадо. – В «Шереметьево» прилетели два моих брата, Коко и Инти. Они дали мне задание. Они возвращались с Кубы и, поскольку не могли вернуться напрямую, летели через Москву для того, чтобы присоединиться к партизанской войне, которая началась за день до этого, 6 ноября 1966 года, и этот день, кстати, зафиксирован в боливийском дневнике Че. Я встретил братьев 7 ноября в Москве, и они мне дали задание – завербовать боливийских и латиноамериканских студентов. Я хотел ехать с братьями, но они мне сказали, что в этом нет необходимости, потому что война в Боливии – это надолго. В Москве знали о том, что я вербую партизан. Более того, я просил о подготовке партизан на территории Советского Союза. У меня были серьезные друзья, и я знал, что в Союзе готовят, например, арабских партизан. У меня были контакты с одним из членов Центрального комитета Компартии Советского Союза, и мне сказали: «Нет никаких проблем, если, конечно, на то даст добро Коммунистическая партия Боливии». Но партия отказала.

Это был дипломатический трюк. В Москве отлично знали, что боливийская компартия никогда не даст добро на подготовку боевиков для Че. Гевара так и не получил подкрепление. Кремль не мог позволить себе идти на конфликт с Соединенными Штатами из-за одного человека и лишь наблюдал за тем, как этот человек создает в Боливии свой Вьетнам.

Фидель остался наедине со своим островом. Москва – со своими интересами. Че загнали в угол. Он потерял почти всех близких друзей. Через месяц после того, как погибла Таня, у него осталось семнадцать человек. С этим отрядом было покончено восьмого октября.

* * *

Че Гевару и еще двоих раненых, Чино и Вили, заперли в школе. Чино умирал.

– Не доживет до рассвета, – рассудили солдаты и добили его. Учительнице Хулии Кортес капитан Прадо приказал принести еду лишь для двоих. Она осторожно несла глиняную тарелку, в которой плескался горячий суп.

– Я сразу пришла с мисочкой, в которой было немного супа. Я вошла, сначала я держалась на небольшом расстоянии, осторожно, потому что боялась его. Потом он сказал: «Я съем не тебя, а суп». Я улыбнулась и протянула ему миску. Он взял ее вот так и поставил так! – Хулия показала мне, как пленный ел из миски обеими руками, они ведь у него были крепко связаны. – Супа было мало, и ел он его недолго. Остатки выпил. Он сказал, что суп был очень вкусный и он давно уже почти ничего не ел. И что особенно хорошо, что еда такая вкусная. А это был обычный суп из маниока. И что он благодарен за это. Потом он сразу спросил, обедала ли я. А я ответила, что нет. И тогда он сказал, чтобы я пошла и пообедала, а заодно и разузнала у этих, в форме, что они там решают.

Его судьба решалась на самом высоком уровне весь вечер восьмого и до самого утра девятого октября. Че Гевара понимал, что происходит наверху. Звонки из Ла-Паса в Вашингтон, бесконечные консультации между боливийцами и американцами, цель которых – решить простую дилемму: оставить ему жизнь или казнить.

Его охраняли шестеро рядовых, капрал Уанка, лейтенант Ортис и капитан Прадо.

Хулия Кортес интуитивно чувствовала, что перед ней человек необыкновенной силы. И другой такой встречи в ее жизни больше не будет:

– Он думал, что останется жив. Но когда вошли солдаты и сказали, что все, конец, его расстреляют, он засомневался, знаете, сильно заволновался и занервничал. Он был в отчаянии, но виду не подал. Это был человек большого самообладания и самоконтроля.

Гари Прадо выкурил с ним еще одну сигарету. Похоже, она была последней:

– По выражению его лица я понял, что он в отчаянии. Но он спокойно сказал: «Все кончено». Я сказал ему, что армия будет воевать и дальше, ведь есть и другие партизаны. А он произнес: «Не беспокойтесь, на этот счет все кончено». И знаете, он сказал еще кое-что, примерно так: «Для вас лучше, чтобы я был живой, чем мертвый». А я тогда не придал особого значения этой фразе.

И генерал спросил как будто сам себя:

– Почему?

В Ла Игера прилетели два высокопоставленных военных, командир восьмой дивизии Хоакин Сентено Анайя и начальник военной разведки подполковник Андрес Селич Шон. С ними приказ, бумажка, на которой всего две цифры, «500» и «600». Это означает – «Гевара» и «смерть». Решение расстрелять Эрнесто принял лично президент Боливии. Американцы отговаривали Барриэнтоса, но тщетно. Цепочка, соединявшая президента и солдата, который выполнил приказ, сработала быстро. Андрес Селич, зная о содержимом приказа, из любопытства зашел в помещение, где находился Гевара, и начал избивать приговоренного. Гари Прадо, сославшись на то, что ему нужно преследовать остальных партизан, ушел из деревни. Он не хотел быть палачом. Можно сказать, «умыл руки».

– Потом мы вернулись, и немного за полдень мы прибыли в Ла Игера. Когда мы добрались до Игеры, мы обнаружили, что Че уже расстрелян по приказу президента. Тогда я, уже в составе группы военных следователей, восстановил картину, как там все произошло. Дело было не так, как об этом говорят. Полковник Сентено позвал сержантов и унтер-офицеров, всех, кто находился в Игере, всего семь человек. Лично он никого из них не знал. Тогда он сказал: «Мы получили приказ из Ла-Паса. Добровольцы есть?» И все семеро вызвались добровольцами. Тогда он сказал: «Ты – туда, а ты – туда», и указал им на место, где мы держали пленных. Это были унтер-офицер и сержант, у них были карабины.

Хулия Кортес была ближе остальных местных к школе и первой услышала автоматную очередь.

– Говорят, последнее слово партизана прозвучало примерно так: «Что же ты глядишь, стреляй», после того, как солдаты не смогли выстрелить в него с первого раза. Говорили о том, что солдат испугался, не смог убить Гевару с первого раза, и Эрнесто командовал собственным расстрелом.

– Не было никакого последнего слова, вообще ни слова не было, потому что им ни на что не дали времени. Открыли дверь и выстрелили. Просто пристрелили, – сказал генерал Прадо в ответ.

Это было девятого октября шестьдесят седьмого, примерно в полвторого дня. Доброволец, который выполнил приказ 500–600, – унтер-офицер Марио Теран. «Он был моим курсантом в «учебке», он был хорошим профессионалом, уж не сомневайтесь», – сказал о нем Гари Прадо.

Солдатам приказали сделать несколько выстрелов по мертвому телу Че. Его собирались выставить на обозрение журналистам. Нужно было представить дело так, как будто бы Че погиб в бою. После этого рейнджерам дали отдохнуть. А Хулия Кортес бегом помчалась к школе:

– Охранников у дверей уже не было. Я в отчаянии вошла, уже бегом, и еще в дверях увидела тело, оно лежало на том же месте, где сейчас стоит этот стол. Я пришла, а он смотрел на меня с того момента, как я вошла. Он смотрел мне в лицо. Я подошла к нему, а он продолжал на меня смотреть, и тогда я поняла, что он неживой. Дальше я плохо помню, говорят, в этот момент я, как безумная, закричала.

Гевару привязали к стойке вертолета, на котором прилетел Сентено Анайя. В городке Валлегранде военные заранее подобрали место, куда собирались положить его мертвое тело. Он лежал с открытыми глазами на раковине для стирки белья в лавандерии, прачечной местного госпиталя. А рядом с ним позировали военные в идеально выглаженной форме. Единственная привилегия, которую оказали Команданте. Остальные тела свалили рядом. Все это видно на снимках и на кинопленке, отснятой специально привезенным оператором. Фотограф, кстати, потом сокрушался, что если бы он тоже взял с собой киноаппарат, то наверняка заработал бы изрядно.

Тело Эрнесто, вместе с другими телами, похоронили возле взлетно-посадочной полосы аэродрома, а могилу сровняли с землей. Перед тем как уничтожить все следы этой казни, министр внутренних дел Боливии Антонио Аргедас приказал отрубить Че кисти рук. Министр собирался отправить их в Вашингтон, в качестве доказательства смерти Че. Но потом передумал. И отправил на Кубу, вместе с фотокопией дневника Эрнесто. Тайну безвестной могилы знали немногие. И наконец раскрыли ее, тридцать лет спустя.

В чем, собственно, сомневается генерал Гари Прадо:

– Я и сейчас верю тому, что мне сообщили в Валлегранде после расстрела. Что тело Че уничтожено, от него ничего не осталось. Такая была инструкция. Военные обычно четко выполняют приказы.

* * *

Полтора года спустя, 27 апреля шестьдесят девятого, президент Боливии Рене Барриэнтос погиб в авиакатастрофе, в районе боливийской сьерры. Это была диверсия, но виновные так и остались ненайденными.

Через два года после того, как погибла Таня, на улице, выстрелом в лицо, был убит Онорато Рохас, тот самый крестьянин, который выдал герильерос Хоакина. Убийца неизвестен.

Четыре года прошло после герильи, и Андрес Селич, избивавший Че Гевару, был и сам до смерти замучен под пытками в тюремной камере. Его обвинили в терроризме, в том, что он готовил покушение на очередного боливийского диктатора, генерала Бансера.

А еще пять лет спустя в Париже застрелили Хоакина Сентено Анайя, того самого полковника, который командовал расстрелом Че.

24 февраля 2000 года в руках бывшего министра Антонио Аргедаса взорвалась мина. Он зачем-то нес ее домой. Такова официальная версия. Следователи не смогли найти фактов, говоривших о том, что это было убийство.

Марио Теран остался жив. Но то, что ему досталось, пожалуй, хуже смерти. Несчастья преследуют его и по сегодняшний день. Вскоре после расстрела он сошел с ума. В 1969 году Марио Теран пытался покончить с собой. Он выбросился из окна многоэтажки в городе Санта-Крус, но выжил. После этого его несколько лет содержали в закрытой психлечебнице. Когда Теран вышел оттуда, он ослеп.

Престарелого инвалида Гари Прадо заключили под арест в две тысячи девятом за то, что он якобы помогал возможным организаторам свержения президента Эво Моралеса. Группа подозреваемых была расстреляна полицейским спецназом в одной из гостиниц города Санта-Крус. Генерал пытался доказать, что лидер группы появился в гостях у него под видом журналиста, но Прадо мало кто поверил.

* * *

Когда затих звук двигателя вертолета, увозившего тело Че в Валлегранде, Хулия Кортес снова зашла в здание школы. В ней пахло порохом, огарками свечей и кровью. На полу лежал перевернутый тяжелый грубо сколоченный деревянный стул. Рядом темнело пятно. Дверь то открывалась, то закрывалась, впуская в помещение разные порции солнечных лучей, и пятно, казалось, меняло свои очертания в зависимости от того, как на него падал свет. К школе подошел деревенский священник. Остальные все еще не решались выходить из домов.

– Что мне с этим делать? – спросила девушка.

– Пожалуй, закопать, – растерянно произнес священник.

Тогда Хулия осторожно собрала пропитанную красным землю с утоптанного грунта простого пола. Она складывала комья в подол платья, которое аккуратно подвернула, обнажив острые колени. Когда под ее руками появилась коричневая земля и не осталось ни одного темного пятна, Хулия, придерживая подол, вышла из школы и направилась за угол постройки, туда, откуда виднелся поросший густым лесом склон и грунтовая дорога, уходившая дальше, в горы.

Хулия наклонилась, медленно выкопала возле школы углубление и аккуратно переложила туда всю красную землю, которую принесла с собой. Она тщательно сняла с рук все то, что к ним пристало, и тоже сложила в углубление, а потом засыпала его. Теперь он здесь остался навсегда.