Глава 5

Выше я как бы вскользь, но как о действующем лице в тех трагических эпизодах из деятельности ЧК приводил имя коменданта Шульмана. Личность эта, несмотря на свою индивидуально полную ничтожность, была страшилищем не только для простых смертных, но даже и для нас, сотрудников ЧК. «Комендант смерти» — так прозвали его в ЧК, и ужасное прозвище это стало глубоко омерзительным, непопулярным среди населения. Во всяком случае, личность эта такова, что читатель, надеюсь, не посетует на меня за то, что я более подробно остановлюсь на ней. Я выскажу свой личный взгляд на трагическую фигуру «коменданта смерти». Если читатель думает, что Шульман представляет собой какого-то кровавого вампира, то, по моим наблюдениям, такое представление не соответствует истине. Ибо, в сущности, Шульман был только исполнительным чиновником. В частной жизни, как я знаю, Шульман был примерным семьянином. Но для того, чтобы создать в себе, как согласится, конечно, читатель, необходимое поистине кровожадное настроение «коменданта смерти», он наркотизировал себя всеми возможными средствами. И доведя ими себя до полного умопомрачения, он с прямолинейной жестокостью собственноручно убивал обреченных. Я видел его в эти моменты при исполнении его обязанностей, и мне сейчас жутко становится при воспоминании о выражении его лица.

Низкого роста, полный, с толстыми короткими ногами и особенно толстыми икрами, на которые сапоги с трудом налезали, — таков был на первый взгляд Шульман. Всегда в папахе. Красное одутловатое лицо с длинными спускающимися вниз рыжими усами и с такими же рыжими свисающими бровями, Шульман обладал голубыми глазами. В обыкновенное время, например у себя в комендатуре, так сказать, в спокойном состоянии, глаза его поражали всякого своей безжизненностью и бесцветностью. Но во время экзекуций эти глаза становились ужасными, и ужасными тем, что в них не было ничего человеческого. Это были глаза бешеного зверя, для которого не было никаких преград, ни моральных, ни физических.

Таким образом, за короткое время моего пребывания в составе ЧК Шульман собственноручно расстрелял не менее трехсот человек.

Кроме Шульмана, расстрелами занимались и его помощники Анцышкин и Нагапетов.

Не могу не привести описания одного характерного случая как для Шульмана, так и вообще для всей деятельности ЧК.

В Грузии все знают дело офицера Андроникашвили. Существуют две версии изображения этого дела. По первой Андроникашвили выступил перед ЧК в качестве добровольного доносчика на своих товарищей офицеров, которые состояли в организации, составившей политический заговор. По его доносу до двухсот человек офицеров было арестовано. Но расследование довольно быстро выяснило это дело, причем было установлено совершенно точно, что донос Андроникашвили был облыжный, и все арестованные офицеры были освобождены. Коллегия ЧК, рассматривая поступок Андроникашвили, признала его злостной провокацией и приговорила его к расстрелу.

По другой же версии никаких облыжных доносов Андроникашвили не делал, но он был искренний патриот-антибольшевик, почему и был приговорен к расстрелу.

Какая из этих версий справедлива, судить не буду, но факт тот, что Андроникашвили был казнен. Однако обстоятельства, сопровождавшие его расстрел, выходили из ряда вон. Шульман ночью вошел в камеру Андроникашвили и приказал красноармейцам взять его, чтобы вывезти в числе других приговоренных в Баке. При виде Шульмана Андроникашвили, решивший, по-видимому, дорого продать свою жизнь, с нечеловеческой силой вырвал доску из нары и одним концом ее, на котором были гвозди, ударил Шульмана по голове, нанеся ему тяжелую рану. Разъярившийся сразу Шульман выхватил револьвер и тут же в камере пристрелил Андроникашвили. Поехав затем в Баке, он расстрелял остальных приговоренных и только утром, вернувшись в ЧК, пошел для перевязки в околоток.

Но чтобы закончить вопрос о «коменданте смерти», сообщу в заключение, что в конце концов еще на моей памяти Шульман, согласно установившемуся обычаю, был в числе других сотрудников демобилизован для обновления личного состава ЧК и назначен комитетом партии, как бы это ни показалось невероятным, в банк в качестве рядового служащего!!

Считаю нелишним познакомить читателя более или менее обстоятельно с одним деятелем ЧК Атарбековым, одним из крупных работников ее. Атарбеков, полномочный представитель Всероссийской чрезвычайной комиссии Закавказья, погиб при катастрофе аэроплана «юнкере» в Тифлисе одновременно с председателем Закавказского ГПУ Могилевским и членом Центрального комитета российской коммунистической партии (большевиков) Мясниковым. Атарбеков был тот самый знаменитый «рыжий чекист», который прославился своими массовыми беспощадными расстрелами в период Гражданской войны.

Я знал его еще по Северному Кавказу (Армавир). Во время отступления Красной армии из Армавира он расстрелялнесколько тысяч заложников, находившихся в этот момент в подвалах армавирской ЧК и особого отдела армии. В том же Армавире произошел и другой случай: на вокзале был задержан эшелон с ехавшими в нем грузинами-врачами, офицерами, сестрами милосердия и прочими, направлявшимися к себе на родину. Несмотря на то что все ехавшие имели пропуска советского правительства в Москве, Атарбеков приказал их вывести на площадь перед вокзалом и из пулеметов расстрелять поголовно всех. Наконец, незадолго до своей гибели, уже в Тифлисе, он, будучи народным комиссаром почт и телеграфа Закавказской республики, расстрелял своего личного секретаря собственноручно у себя в кабинете. Несмотря на неоднократные предупреждения Центральным комитетом партии, он не хотел угомониться. Это был человек совершенно исключительной, холодной жестокости, выделяясь даже среди чекистов.

Моя встреча с ним произошла при следующих обстоятельствах. Мне было поручено расследование дела командира одного из авиационных отрядов Н-й армии, товарища Жука (псевдоним), обвиняемого в том, что он, получив квартиру в городе по ордеру жилищного отдела, случайно в вещах, покинутых бежавшими, нашел бриллианты и таковые присвоил себе. ЧК узнала об этом из донесения владельца этой квартиры, эмигранта, вернувшегося из-за границы.

Сейчас же завели дело против Жука не потому, конечно, что ЧК хотела вернуть бриллианты возвращенцу (он их, само собой, так и не получил), а потому, что он не передал своей находки властям. После целого ряда наблюдений за Жуком выяснилось, что он вдруг начал вести широкий, не соответствующий средствам образ жизни, кутил в ресторанах и, как было доказано потом, преподнес несколько бриллиантов известной оперной артистке Старостиной, знаменитой тем, что в 1920 году в Баку она выдала большевикам своего мужа (?!), известного банкира М., который и был расстрелян. После того, как были установлены факты хищения Жуком этих бриллиантов, он был арестован и дело его, как я выше сказал, было передано мне для расследования. Атарбеков почему-то лично заинтересовался этим делом, приказал мне собрать все материалы и закончить следствие к определенному дню. Распоряжение это он лично передал мне, и вот тут-то я имел случай непосредственно столкнуться с ним.

Эта единственная встреча оставила во мне самые тяжелые воспоминания. Вот как она произошла: однажды по внутреннему телефону ЧК меня вызывает секретарь коллегии и передает, что товарищ Атарбеков приказал мне лично явиться к нему, и притом на квартиру. Я был поражен и, признаться, даже встревожен этим «приглашением», ибо по занимаемой должности в ЧК я не был прямо подчинен Атарбекову и никаких непосредственных личных сношений у меня с ним не было.

Я пошел. Он жил на той же улице, где помещалась ЧК (бывшая улица Петра Великого, теперь переименованная в улицу Троцкого). Мне открыл дверь один из его телохранителей-маузеристов — так называют на Кавказе головорезов-телохранителей, хорошо владеющих маузером и готовых по первому знаку расправиться с кем угодно. Это был огромный армянин свирепого вида. Я назвал ему свою фамилию. Мрачно, исподлобья всмотревшись в меня, ни слова не произнеся, он повел меня за собой и через анфиладу комнат привел в кабинет Атарбекова. По пути мне попались какие-то женщины и дети. Замечу кстати, что свирепый чекист Атарбеков был примерным семьянином, — он очень любил свою жену и детей, и кроме того с ним вместе жило очень много его родственников.

Кабинет Атарбекова представлял собой маленькую комнату, сплошь затянутую коврами. В ней не было ничего, кроме маленького письменного столика, на котором стояла лампочка с низким красным абажуром. Атарбеков в кожаной тужурке (обычная форма чекистов) сидел у письменного столика.

Угрюмо, жестом, не просил, а приказал он мне сесть и рассказать подробно о деле Жука. Здесь будет уместным сказать, что Жук был моим приятелем: мы сошлись с ним в армии. По-видимому, Атарбеков знал это, потому что, выразительно и мрачно глядя мне в глаза и потребовав доклада об этом деле, он угрожающе постучал костяшкой пальца по столу и многозначительно предупредил меня:

— Смотри, душа моя, ты меня знаешь?!..

Да, действительно, я его знал. Я понял, что все мои старания помочь чем-нибудь Жуку ни к чему бы не привели, — Жука бы я не спас. Я познакомил Атарбекова с материалами, стараясь быть объективным.

Согласно приказу Атарбекова я быстро закончил следствие и передал дело в управление Атарбекова. И вскоре после этого Жук был, разумеется, расстрелян. Причиной этого, я думаю, было не хищение бриллиантов, а другое дело, по-видимому политическое, ибо уголовными делами сам Атарбеков не интересовался бы так, как он заинтересовался этим делом.