Глава 8

В своем месте я с необходимой подробностью обрисовал функции «активного чекиста». Считаю необходимым выяснить ту функцию чекистских организаций и учреждений, которая называется в этом учреждении «мобилизацией». Это действительно мобилизация, но с некоторыми своеобразными, специфическими подробностями, — мобилизация, как подготовка к выполнению ряда оперативных заданий или же, как выражаются на чекистском жаргоне, «операций». Обыкновенно она происходит внезапно. По распоряжению коллегии ЧК все сотрудники ее, находящиеся в помещении ЧК, из него не выпускаются и ждут дальнейших распоряжений. В большинстве случаев мобилизации имеют место в особо острые политические моменты, когда ожидаются какие-нибудь массовые противоправительственные выступления или когда ощущается в населении напряженное состояние. Для усиления наличных сил чекистов обычно привлекаются все сотрудники ЧК, независимо от принадлежности их к тому или другому отделу и их должностей. Обыкновенно это задержание на месте всех сотрудников происходит за несколько часов до начала той операции, для которой мобилизуются силы, и, таким образом, обычно лишь в полночь к каждому сотруднику прикомандировывается пять-шесть красноармейцев, выдаются ордера на обыски и аресты. По характеру своему аресты, вообще говоря, распадаются на три группы:

1) аресты единоличные — то есть когда сотрудник ЧК на основании своего личного мандата арестовывает кого-либо, в большинстве случаев на улице, кто покажется ему подозрительным, или кого он разыскивает;

2) аресты, которые производятся в самом помещении ЧК, по отношению к лицам, вызванным повесткой для дачи показаний в качестве свидетелей, и, наконец,

3) аресты повальные, которые происходят во время каких-либо возникших волнений или предполагаемых и для которых происходит описываемая мной мобилизация.

О секретных же арестах я писал выше.

Во время повальных обысков и арестов намечают район в тех частях города, где происходит «операция».

Я вспоминаю один обыск, участником которого я был в качестве уполномоченного ЧК. В 12 часов ночи через оперативную часть ЧК я получил ордер за подписью председателя коллегии на право обыска у доктора Махвеладзе, который жил на одной из улиц в конце Мцхетского района. Я отправился туда в автомобиле со своими красноармейцами. Все было тихо, и на пустынных улицах мы встретили только двух-трех прохожих, испуганно шарахнувшихся в сторону при нашем появлении. Подъехав к этой улице, я остановил машину и пешком с красноармейцами подошел к нужному нам дому, позвонил, вызвал председателя домового комитета. Предъявив ему свой ордер, я потребовал, чтобы он проводил нас в квартиру доктора и присутствовал бы в качестве понятого при обыске, что полагается по инструкциям ЧК.

У дверей квартиры председатель домкома постучал и на обычные вопросы из квартиры «кто там», он ответил такой же трафаретной для подобных случаев фразой: «Вам телеграмма». Дверь приоткрылась, и я, быстро с силой распахнув ее, вошел. Нас встретил сам доктор, уже догадавшийся, по-видимому, о том, кто стучал, и потому более или менее спокойный, но лишь немного бледный.

— Я уполномоченный ЧК Грузии, — заявил я, предъявляя ордер, — мне поручено произвести у вас обыск. Прошу всех жильцов квартиры собраться вместе.

Он сделал неопределенный жест рукой, как бы приглашая меня войти. В это время красноармейцы, которые, согласно инструкции, немедленно же по входе нашем в квартиру вошли во внутренние комнаты, чтобы удостовериться, нет ли в квартире другого выхода, а помощник мой, комиссар оперативной части, собрал всех жильцов — доктора, его жену и двух дочерей — в столовой и, поставив около них охрану из красноармейцев, приступил к обыску. Обыск продолжался четыре часа. Обыскана была вся квартира, рылись в вещах, ломали мебель, вскрывали полы и стены, и ничего найдено не было. К концу обыска, когда я уже собирался составить протокол его, жена доктора попросила разрешения выйти в спальню. Я разрешил. Через несколько минут мы услыхали шум закрываемой дверцы от кафельной печи. В один момент в спальню вбежал комиссар и заметил, как жена доктора сжигает какие-то бумаги в печке. Он оттолкнул ее от печки и вытащил пачку уже частью обгоревших бумаг и передал их мне. По обгоревшим местам я увидел, что это протокол заседания существовавшего нелегально в Тифлисе грузинского меньшевистского комитета партии. Это было именно то, что мы искали. Закончив обыск, я составил протокол его и на основании имеющихся материалов, объявил жену доктора арестованной! Должен сказать, что ЧК интересовалась именно женой доктора, так как она была в прошлом членом Учредительного собрания национальной Грузии, а в описываемое время ярой антибольшевичкой. Под утро я, вместе с арестованной, на автомобиле возвратился в ЧК и сдал ее коменданту вместе с документами.

Порядка ради напомню, что дальнейшая судьба арестованных выясняется в продолжение некоторого весьма неопределенного времени и тут уже царствует полный произвол ЧК.

Чаще всего большинство арестованных, схваченных ночью, так сказать «сгоряча», отпускается после тщательной регистрации. Другая часть остается за следователем. Следствие может тянуться несколько месяцев или несколько дней — все зависит от следователя, как он допрашивает и ведет следствие, и, конечно, от арестованного, как он «переносит» допрос.

Когда я однажды допрашивал одного арестованного, то он в течение нескольких дней не хотел отвечать мне на вопросы, а от предъявляемых ему обвинений категорически отказывался. Тогда я прибег к методу запугивания, часто практикующемуся в органах ЧК. Я посадил арестованного лицом к себе, вынул револьвер, и, целясь ему в глаз, я выстрелил, умышленно сделав промах. Как только рассеялся дым, как бы с удивлением заметив, что арестованный «жив», я позвал красноармейца и закричал на него:

— Что же ты дал мне неисправный револьвер, дай сюда маузер!

Под впечатлением этого «допроса» арестованный сознался[6].

Но бывали, и притом нередко, случаи, когда арестованный бывал до такой степени напуган застращиваниями и допросами, что сознавался в преступлениях, в которых он не был виновен. Кроме этого, бывают допросы еще «психологические», со всевозможными сюрпризами: тут и изысканная вежливость, обращение на «вы», забота об арестованном, чтобы он не устал, предложение папиросы и т. д. и т. д.

По окончании следствия, а иногда и в процессе производства его, смотря по серьезности дела, арестованный переводится в изолятор специального назначения. Так называется хорошо знакомая всем тифлисцам тюрьма — Метехский замок. Чтобы дать некоторое представление об обстановке советской тюрьмы, скажу, что условия, в которых содержатся арестованные в Метехском замке, считаются по сравнению с условиями камеры ЧК исключительно хорошими и попасть туда для арестованных является настоящей мечтой. Между тем в тюрьме этой, рассчитанной по царскому времени на 360 человек, сидят обыкновенно 1200 арестованных, а во времена каких-нибудь массовых арестов количество их превышает даже 3000 человек. Среди этой массы арестованных находятся обыкновенно и так называемые «наседки», то есть осведомители ЧК, которые «сидят» там для того, чтобы обо всем доносить в ЧК. Но очень часто заключенные их расшифровывают и расправляются своими очень жестокими способами.

Об одном таком случае я сейчас расскажу: в Тифлисе ЧК был арестован в связи с делом итальянской фирмы «Сосифрос», обвиняемой в экономическом шпионаже, некто Макс Лившиц. Посаженный в Метехский замок, он быстро стал осведомителем ЧК. Очень скоро его расшифровали, и чтобы отомстить ему, политические арестованные натравили на него уголовных, и эти во время прогулки, воспользовавшись отсутствием надзирателей, бросились на Лившица и стали его избивать, и во время этой свалки кто-то всадил ему нож меж ребер.

Тяжело раненный, истекая кровью, он был переведен в тюремный госпиталь, где через некоторое время стал поправляться. Но несмотря на такой урок, который мог бы кончиться его смертью, он все-таки продолжал выдавать арестованных ЧК, даже лежа на койке госпиталя. На него было организовано второе покушение, и чтобы его не убили окончательно, ЧК должна была перевести его в городской госпиталь.

Прошло некоторое время. Он поправился и в настоящее время ходит по советским учреждениям в поисках работы, как пострадавший за политические убеждения от «контрреволюционеров»…

Я говорю о том самом Метехском замке, который постоянно показывается советской властью всевозможным иностранным делегациям, приезжающим в СССР для личного ознакомления с «советским раем». То же повторилось и с английской делегацией, посланной тред-юнионистами, во главе которой стоял известный Персель. Все члены делегации — ведь за ними ухаживают большевики, подкупая их и всячески ублажая, — были помещены в первоклассных отелях, проводя все свободное от «усиленных занятий» время в кутежах и банкетах, на организацию которых представители пролетарской власти большие мастера. Находясь в Тифлисе, знакомясь с историческими музеями, дворцами, а в окрестностях с постройкой знаменитой Земо-авчальской гидростанции, Персель между прочим заинтересовался судьбой политических арестованных и попросил отвезти его в Метехский замок. Конечно, он был встречен, как полагается встречать «знатных иностранцев» в советских тюрьмах. Показали ему арестованных, которые до его приезда были уже обучены тому, как нужно отвечать на вопросы господина Перселя и его товарищей, и даже в некоторых камерах, в которые они заходили и осматривали, сидели «махровые контрреволюционеры», роль которых играли переодетые чекисты. Господин Персель остался очень доволен как арестованными, так и обстановкой, в которой они сидели: камеры увешаны были коврами, в камерах были столы, на них книги, журналы, газеты… и арестованные содержались даже без кандалов! Как же господину Перселю было не восхищаться советскими достижениями, гуманностью и пр.

Но он не слышал, когда выезжал из тюрьмы, как ему вдогонку раздавались крики арестованных, действительно сидящих в подвалах замка. Они просили, они молили его о том, чтобы он рассказал в Европе о произволе в ЧК. Эту сцену господин Персель «забыл». И по приезде домой, в своих докладах о советских «достижениях» и советском «рае», английская «рабочая делегация» забыла рассказать про будничную работу ЧК, она забыла передать миру просьбу голодных, истерзанных большевиками, просьбу грузинского народа…

Я выше довольно обстоятельно говорил о том, как осуществляется «пассивными сотрудниками» (сексотами) наблюдение за отдельными гражданами. Но я не упомянул о том, что и сами жрецы, служащие кровавому молоху ЧК, не избегают этого наблюдения. Так мне вспоминается, как (пассивными) сотрудниками ЧК было осуществлено наблюдение за высокопоставленными чекистами, которые упоминаются у меня выше, Будницким и Домбровским. Последние в конце концов были арестованы по обвинению в шпионаже в пользу Польши. Их продержали около шести месяцев в специальном изоляторе, а затем освободили по недоказанности обвинения. За шестимесячное сидение в тюрьме они были согласно приказу по ЧК награждены материально, а в дальнейшем получили повышение по службе.

Не раз я получал донесения секретных сотрудников на видных чекистов, членов правительства и даже членов Центрального комитета партии. Донесения бывали разные. Так, относительно одного видного чекиста мне сообщали, что неоднократно видели его вдребезги пьяного, скандалившего и даже стрелявшего в прохожих на улице и тем терроризовавшего их… Другой, по сообщению наблюдателей, сидел в ресторане вместе с приятелями, пил, ел и скандалил, а когда ему предъявлен был счет, он, вместо платы, закричал:

— Забыл, что ли, кто я?!

Конечно, этого окрика было достаточно для того, чтобы владелец ресторана с поклоном отошел от него и, когда он уходил, с поклонами же провожал его, боясь, как бы он «нечаянно» не выстрелил.

Член Центрального комитета партии и народный комиссар земледелия Грузии Саша Гегечкори был замечен секретным сотрудником, как он однажды в гостинице «Ориант» в Тифлисе, заняв несколько номеров, устроил пьяную оргию с голыми женщинами, а затем по доброму кавказскому обычаю открыл стрельбу… Я хотел было возбудить дело против него, но по приказанию председателя ГПУ я должен был следствие по этому делу прекратить, а материалы передать в ЦК партии. Этот знаменитый Саша Гегечкори умер трагично, — он покончил жизнь самоубийством, когда дошел до того, что, растратив миллионные народные средства, не смог в них отчитаться и должен был бы предстать перед судом. Говорят, перед тем, как застрелиться, Гегечкори позвонил по телефону председателю Закавказского совнаркома Шалве Элиаве и сказал: «Шалва, я ухожу, алла верды к тебе!»

Конечно, эти прощальные слова он сказал по-грузински, и в них заключалось не только последнее прости, но и ясный для грузина намек на то, что Элиава должен последовать за ним.

Да для этого и были серьезные основания. Прежде чем привести основание для этого утверждения, сообщаю для характеристики Элиавы об одном инциденте, произошедшем с ним в Грузии, куда он приехал делать доклад «о международном положении и о достижениях социализма». После доклада начались прения, во время которых один старик-крестьянин сказал ему буквально следующее:

— Дорогой Шалва (таково христианское имя Элиавы), мы слушали тебя с большим вниманием, и разреши мне сказать тебе наше крестьянское мнение о твоем социализме. Мы думаем, дорогой Шалва, что пока придет этот ваш социализм в Грузию, то ни одного грузина уже не будет в живых!..

А теперь приведу описание того, как развлекается этот Шалва Элиава.

В Тифлисе существует кинопромышленная организация под названием Госкинпром Грузии. Работа этого учреждения в общем почетна и заслуживает похвалы. Но наряду с этой полезной стороной имеется и обратная сторона, а именно та, что деятели этой организации являются рассадником так называемого «кинематографического разврата».

Председателем правления этой организации является некто Амирогов, человек беспринципный, грязный и корыстолюбивый. Амирогов способен на все, лишь бы угодить начальству. В то время когда вся коммунистическая партия переживала период оппозиции, когда каждый коммунист высказывал свое мнение в ту или иную сторону, когда за всевозможные уклоны виновных наказывали и ссылали, этот Амирогов тоже занимался «оппозиционными делами»: он поставлял председателю Совнаркома Элиаве женщин, выбирая их среди статисток синема. При нем вошел в моду лозунг «через диван на экран», это значит, что каждая мало-мальски красивая женщина, которая хотела бы попасть на экран (а таких, мнящих себя Мэри Пикфорд, было много), вызывалась обыкновенно в кабинет Амирогова, где он отбирал самых красивых для себя, а главным образом для своего патрона Элиавы.

Отобранным девушкам обещались золотые горы, «а для первого раза, — говорилось им, — вы приходите туда-то и тогда-то, где будет «сам». «Ведь вы же знаете, каконинтересуется и любит наше дело» — говорил Амирогов отобранным женщинам. И по вечерам на квартире у «самого» Элиавы собирались эти девицы в обществе таких же «любителей синема», каким были сами Элиава и Амирогов. Сюда же приглашались и другие члены Совнаркома. Их ожидал богато сервированный стол со всевозможными напитками, вплоть до шампанского, и после «первого знакомства», когда люди теряли под влиянием вина всякий человеческий облик, начиналась афинская ночь…

Подходя к концу своих воспоминаний моей работы в ЧК Грузии, я считаю, что читателям было бы небезынтересно познакомиться с некоторыми чертами, характеризующими нравы одного из виднейших деятелей советского правительства и… рядового чекиста.

В 1924 году летом я ехал по делам службы в Москву. Садясь в поезд, в вагон «международного общества» (по занимаемой должности я имел право пользоваться спальными вагонами), в соседнем купе я увидел С. Орджоникидзе — председателя Контрольной комиссии партии — вместе с Сутыриным — заведующим отделом печати Закавказского краевого комитета партии, которые ехали тоже в Москву.

После отхода поезда со станции Минеральные Воды в вагон вошел дежурный агент железнодорожной ЧК для проверки документов и разрешений на право ношения оружия у едущих пассажиров.

Завелся этот «обычай» после того, как на перегоне Минеральные Воды — Ростов были случаи нападения бандитов на поезд. Войдя в наш вагон, агент ЧК начал осмотр с нашего первого купе и затем направился к следующему. Через некоторое время я слышу крик и слова: «Сволочь, не видишь, кто едет?» Невольно вышел я из купе вагона и увидел, как разъяренный Орджоникидзе выталкивает из купе агента ЧК со словами: «Я член ЦК партии, как ты смеешь требовать у меня документы? Я сейчас телеграфирую Дзержинскому». Растерявшись, агент ЧК ответил:

— Позвольте, гражданин, раз вы член правительства, то вы тем более должны подчиниться распоряжениям, издаваемым вами же, к тому же у вас в купе я вижу целый арсенал.

— Как, сволочь! Ты мне?!.. — крикнул Орджоникидзе, схватил агента ЧК за воротник и головой стукнул его в оконное стекло. Послышался звон разбитого стекла, крик, стоны и шум задвигаемой Орджоникидзе двери в его купе. Когда мы приехали в Ростов, на станции стояли выстроенные во фронт все агенты железнодорожного ЧК во главе с начальником отделения. В наш вагон вошел начальник и зашел в купе Орджоникидзе, как полагается в таких случаях, представиться члену правительства.

При этом представлении Орджоникидзе стал кричать, ругаться и что-то возмущенно говорить начальнику отделения. Я не мог разобрать всего, что он говорил, но видел, как вслед за этим несчастный агент, осмелившийся просить у члена правительства удостоверение личности, был арестован по распоряжению Орджоникидзе…

В печати нередко указывались случаи того, что в советской России часто исчезают люди совершенно бесследно. Вот именно о таком случае, хорошо мне известном, я и хочу рассказать.

В Тифлисе, как и в других городах России, чекистами часто организуются целые облавы для вылавливания биржевиков-спекулянтов, нелегально занимающихся своими операциями на черной бирже.

Цель официальная этих облав — бороться со спекуляцией и у пойманных злостных спекулянтов конфисковывать «награбленные ими у народа» деньги, которые по закону поступают в пользу государства. Но вот случай, который показывает, как обычно или часто осуществляется эта борьба.

Во время одной из таких облав в Тифлисе был арестован биржевой деятель, которого я обозначу буквой X. Но вместо того, чтобы, как это полагается по инструкции, арестованного доставить прямо в ЧК, сотрудник ее, арестовавший X., некто Асатиев, неизвестно почему свел его в ближайший милицейский участок и приказал дежурному старшему сотруднику милиции Иваницкому продержать арестованного в его кабинете до его возвращения. Арестованный X. в ожидании Асатиева разговорился с Иваницким и на его вопрос, за что его арестовали, ответил, что был пойман во время облавы с поличным и что у него при себе имеется крупная сумма денег. При этом он даже спросил у Иваницкого совета, как поступить с деньгами… Часа через два пришел Асатиев, забрал арестованного вместе с его деньгами и повел его в ЧК. Прошло порядочно времени. Иваницкий, собственно, и забыл об этом случае, когда, встретившись случайно с одним из своих приятелей, чекистом, он рассказал ему об арестованном X., так как ему особенно запомнилось, что у того были большие деньги в виде пачек долларов, которых до этого раза Иваницкий никогда не видел. Чекист, приятель Иваницкого, сказал ему, что доллары, наверное, конфискованы, а арестованного, должно быть, освободили «до следующего раза», как это часто бывает.

Между тем семья этого X., обеспокоенная его непонятным долгим отсутствием, обратилась в ЧК, не там ли он.

Надо отметить, что это было не первый раз, что X. был арестован во время облав. Да кроме того, во всех городах СССР, где имеются учреждения ЧК или ГПУ (а где его нет?), если какой-либо гражданин неожиданно исчезает и несколько дней не возвращается домой, встревоженные родственники ищут его не в больницах, не в моргах, а прямо идут за справками в ЧК… Так было и на этот раз, и явившейся в комендатуру ЧК жене исчезнувшего X. предложили подать соответствующее заявление с запросом. На этом заявлении стояла резолюция, что арестованный тогда-то X. во время сопровождения его в помещение ЧК сделал попытку бежать, почему конвоирующий его (имярек) застрелил. Несчастная женщина потеряла сознание…

При этой сцене как раз и присутствовал чекист, приятель Иваницкого. Узнав от него, что у застреленного «при попытке бежать» X. была большая сумма в американской валюте, этот чекист невольно заинтересовался вопросом: куда же девались эти деньги? На его запрос, обращенный к заведующему камерой хранилища вещей расстрелянных, последний заявил, что от Асатиева в указанное время никаких денег не поступало. Тогда приятель Иваницкого доложил начальнику секретного оперативного управления, который и назначил сперва негласное дознание. Потом выяснилось, что Асатиев просто присвоил себе эти деньги, нарочно убив X.

Уличенный в бандитизме Асатиев был коллегией ЧК приговорен к расстрелу.