2.4. Противоборство с политическими противниками и контроль за настроениями в обществе

После Октябрьского переворота политический блок с большевиками составляли левые эсеры. В декабре 1917 г. они вошли в состав Совета народных комиссаров, получив 7 наркомовских портфелей, а 2 человека стали наркомами без портфеля, вошли они также в коллегии наркоматов, в региональные правительства и местные Советы[1116]. Во ВЦИК фракция левых эсеров располагала третью голосов. Блок с левыми эсерами давал большевикам возможность привлечь на сторону советской власти ту часть крестьянства, которая шла за эсерами; он вбивал клин между левыми и правыми эсерами, ослаблял позиции последних. Большевиков в это время поддерживали и анархисты.

Основным и наиболее активным оппонентом большевиков была партия либеральной буржуазии – конституционно-демократическая (кадетская) партия. Ее численность не превышала нескольких десятков тысяч человек, но влияние на общественно-политическую жизнь страны было довольно значительным. В воззвании к населению, опубликованном 27 октября, ЦК кадетской партии, обвинив большевиков в мятеже, призвал всех не признавать нового правительства и выступить против него. Кадеты решили использовать против большевиков военные и невоенные средства, отдавая предпочтение вооруженной борьбе. П.Н. Милюков, М.В. Родзянко и А.И. Гучков отправились на Дон для помощи атаману А.М. Каледину в формировании Добровольческой армии[1117].

В.И. Ленин называл кадетскую партию всероссийским политическим штабом контрреволюции. Вокруг кадетов сплачивались другие буржуазные партии и организации.

Среди мелкобуржуазных партий наиболее значительной по своему политическому влиянию и социальной базе была партия правых эсеров, которая делала ставку на крестьянство, средние слои рабочих и другие группы населения[1118]. Правые эсеры связывали свои надежды на изменение политической ситуации в стране с созывом Всероссийского Учредительного собрания, где они являлись крупнейшей партией. Не признав власти большевиков, 26 ноября 1917 г. в Петрограде на IV и последнем съезде партии эсеры приняли антисоветские резолюции по всем вопросам, грозили применить в отношении большевиков террор[1119].

В оппозиции большевикам находилась и меньшевистская партия. Уже 26 октября 1917 г. меньшевистский ЦК выпустил листовку с заявлением о том, что большевистский переворот является военным заговором, насилием над волей демократии и узурпацией прав народа. В качестве средства борьбы с анархией и контрреволюцией ЦК меньшевиков призывал к созданию комитетов общественного спасения из представителей городских дум, Советов и других демократических организаций. Лозунгами момента объявлялись: созыв Учредительного собрания в назначенный срок и начало переговоров о заключении всеобщего мира. Некоторые видные представители меньшевистской партии – А.Н. Потресов, М.И. Гольдман (Либер) – призывали к вооруженному восстанию против советской власти. Созданный по инициативе меньшевиков и эсеров 26 октября Всероссийский комитет спасения Родины и революции призвал не признавать «власти насильников», не исполнять распоряжений большевиков и поддержать Комитет спасения[1120].

Меньшевики вместе с правыми эсерами, возглавив так называемую демократическую контрреволюцию, активно включились в организацию различных антисоветских выступлений, а также продолжили подготовку открытия Учредительного собрания, в то время как большевики уже сделали выбор формы государственной власти в России в пользу советской системы.

Чтобы парализовать антисоветские выступления, большевики решили нанести удар по, как они считали, политическому штабу контрреволюции – партии кадетов. 28 ноября 1917 г. Совет народных комиссаров принял написанный В.И. Лениным декрет «Об аресте вождей гражданской войны против революции». На основании декрета руководители партии кадетов, как партии врагов народа, подлежали аресту и преданию суду революционных трибуналов. На местные Советы возлагалась обязанность установить надзор за членами кадетской партии. 29 ноября декрет об аресте вождей Гражданской войны против революции был санкционирован ЦК РСДРП(б)[1121].

8 декабря ВЧК в соответствии с декретом Совнаркома арестовала видных кадетов В.А. Степанова и В.И. Штейнингера. Во время ареста у Степанова были изъяты некоторые важные документы ЦК кадетской партии.

В середине декабря 1917 г. в ВЧК поступили сведения о том, что петроградский Союз защиты Учредительного собрания (сменивший распущенный Комитет спасения Родины и революции) созывает вечером 18 декабря конференцию представителей антибольшевистских партий и организаций. Явившиеся на конференцию лица были арестованы по ордеру ВЧК. Одновременно ВЧК приняла меры к пресечению антисоветской деятельности за пределами Петрограда[1122].

Кроме этого советское правительство предприняло шаги по пресечению антибольшевистских выступлений оппозиционной прессы. 28 октября 1917 г. был опубликован декрет СНК «О печати», в котором, в частности, говорилось, «что буржуазная пресса есть одно из могущественнейших оружий буржуазии. Особенно в критический момент, когда новая власть, власть рабочих и крестьян, только упрочивается, невозможно было целиком оставить это оружие в руках врага в то время, как оно не менее опасно в такие минуты, чем бомбы и пулеметы». В связи с этим подлежали закрытию печатные органы, призывавшие к открытому сопротивлению или неповиновению советскому правительству[1123]. По декрету только за два месяца было закрыто около 150 оппозиционных газет[1124].

Этот декрет вызвал широкие протесты и требования восстановить свободу слова. Отвечая на эти призывы, 4 ноября ВЦИК принял специальную резолюцию, в которой свобода печати объявлялась мерой «безусловно контрреволюционного характера»[1125].

2 января 1918 г. Я.Х. Петерс распорядился произвести обыск в редакции газеты «Воля народа» и доставить всех подозрительных лиц, которые будут находиться там, в ВЧК. В числе документов, обнаруженных чекистами во время обыска в редакции, находилась рукопись «Демократия и социалисты», автор которой призывал к вооруженному восстанию против советской власти. Через день по ордеру ВЧК были арестованы члены редакции «День» Заславский, Клеванский и другие. В заключении ВЧК по делу арестованных, подписанном Ф.Э. Дзержинским, говорилось: «Ознакомившись с документами и бумагами, отобранными в редакции газеты “День”, ВЧК полагает, что причастные к вышеозначенной редакции Заславский и Клеванский определенно вели агитацию к низвержению Советской власти и вся их деятельность протекала в контрреволюционном духе». Материалы об антисоветской деятельности редакторов газет «Воля народа» и «День» были направлены ВЧК в революционный трибунал по делам печати[1126].

Не отставали от центра и местные власти: в первые месяцы 1918 г. в Туле была закрыта меньшевистская газета «Голос народа», в Саратове – газета «Голос пролетария», в Нижнем Новгороде – газета «Жизнь» и т. д. К середине 1918 г. число запрещенных властями газет социал-демократической ориентации перевалило за 60[1127].

5 января 1918 г. в Петрограде в день открытия Учредительного собрания антибольшевистские партии организовали демонстрацию в его поддержку. Демонстрация была разогнана красногвардейцами. Погиб 21 человек. Первое и единственное заседание Учредительного собрания также завершилось досрочно при помощи красногвардейцев и революционных матросов[1128].

В этот же день Союз защиты Учредительного собрания, руководимый правыми эсерами и меньшевиками, организовал в ряде городов новые выступления. В Петрограде правые эсеры рассчитывали поднять против советской власти некоторые воинские части, однако солдаты гарнизона не откликнулись на эти призывы. На антисоветскую демонстрацию вышли лишь эсеровская боевая дружина, к которой присоединились гимназисты и чиновники[1129].

После заключения в марте 1918 г. Брест-Литовского мирного договора изменилась расстановка политических сил в стране. С выходом России из мировой войны и переделом земли крестьяне почувствовали, что их интересы как класса удовлетворены, что существенно ослабило партию эсеров[1130]. Произошло некоторое упрочение советской власти. Все это привело к ослаблению режима в отношении политических противников, которые, впрочем, так и не поддержали «похабный» Брестский мир.

Были освобождены из-под ареста кадеты, арестованные в свое время ВРК и ВЧК. Был амнистирован идейный монархист В.М. Пуришкевич. Советское правительство легализовало кадетскую партию. Многих кадетов, видных специалистов, советская власть пыталась привлечь к работе по восстановлению народного хозяйства.

Однако в конце февраля 1918 г. ЦК кадетской партии принял постановление, в котором говорилось, что задачей партии должна быть борьба с большевизмом во имя «восстановления русской государственности»[1131]. В это время возникают первые крупные антисоветские подпольные организации: «Правый центр», «Союз возрождения России» и др., в руководство которых входят видные кадеты, крупные чиновники дореволюционного времени и предприниматели, члены Всероссийского торгово-промышленного союза[1132]. Среди участников подобных организаций были правые эсеры, народные социалисты, меньшевики, бундовцы и др.[1133]

Ослабляя режим в отношении противников советской власти, В.И. Ленин в то же время писал в апреле 1918 г., что задача подавления эксплуататоров «отнюдь не исчерпана до конца, и ее невозможно игнорировать, ибо монархисты и кадеты, с одной стороны, их подголоски и прихвостни, меньшевики и правые эсеры, – с другой, продолжают попытки объединиться для свержения Советской власти»[1134].

Весной 1918 г. обострилось противостояние большевиков с анархистами. К этому времени их группы действовали в 130 городах и других населенных пунктах страны, выпускали до 40 печатных изданий. Анархисты в основном опирались на мелкобуржуазные слои города: рабочих коммунальных предприятий, демобилизованных военных, студентов. В политических клубах анархистов и вокруг них вертелось много полууголовных элементов. В Москве, Саратове, Воронеже и других городах анархисты самовольно захватывали особняки, производили облавы, реквизиции, грабили магазины и квартиры. Анархисты терроризировали население, отказывались подчиняться распоряжениям советской власти. Созданные ими отряды «черной гвардии» участвовали в вооруженных антисоветских выступлениях в Курске, Воронеже и Екатеринославле[1135].

По воспоминаниям Я. Петерса, в 1918 г. анархисты совершили бандитский налет на Центральный комитет текстильной промышленности («Центротекстиль»). Несколько налетчиков было захвачено. При допросе в ВЧК один из них назвал квартиру, где хранилась «адская машина», с помощью которой анархисты намеревались взорвать ВЧК. На место послали сотрудников для обыска квартиры. Они действительно нашли несгораемый ящик, около 30 сантиметров шириной и 75 сантиметров длиной, туго набитый взрывчатыми веществами. В ящике находилась батарейка, часы, на которых было видно, что взрыв намечен на 8 часов.

При дальнейшем расследовании выяснилось, что анархисты имели связь с одним из комиссаров ВЧК, который должен был вечером доставить в ВЧК этот ящик, закрытый на ключ, внести в комнату коллегии как найденные при обыске ценности и оставить на хранение до утра, когда придет слесарь и откроет ящик. Вечером было назначено заседание коллегии, и, когда она была бы в полном сборе, должен был произойти взрыв. Если бы план анархистов удался, то погибли бы все члены коллегии и пострадало бы немало других сотрудников. В этом деле была также замешана одна из машинисток ВЧК[1136].

11 апреля состоялось экстренное заседание ВЧК совместно с Московским советом и представителями от ведомств и районов, которое приняло решение разоружить всех анархистов. В ночь с 11 на 12 апреля отряды ВЧК и воинские части Московского гарнизона окружили особняки, занятые анархистами. К полудню 12 апреля они были разоружены[1137]. ВЧК арестовала около 600 человек, из которых, как потом выяснилось, идейных анархистов было не более 40 человек.

15 апреля лидеры Всероссийской федерации анархистов на заседании ВЦИК обвинили большевиков и ВЧК в преследовании политических организаций и потребовали в срочном порядке рассмотреть дело. По предложению Я.М. Свердлова ВЦИК принял решение заслушать доклад ВЧК на следующем заседании. 18 апреля Г.Д. Закс по поручению ВЧК доложил ВЦИК о причинах и результатах разоружения анархистов. ВЦИК, заслушав объяснение ВЧК, признал ее действия правильными и выразил уверенность, что «и впредь с подобными элементами будет вестись борьба без колебаний»[1138]. Кроме того, постановили рассмотреть на одном из ближайших заседаний ВЦИК вопрос о борьбе с анархистскими выступлениями в других районах России. Вскоре по распоряжению ВЧК анархистов разоружили в Воронеже, Таганроге, Смоленске, Петрограде, Нижнем Новгороде, Самаре, Тамбове, Туле, Саратове и других городах[1139].

Летом 1918 г. существенно осложнилась военная и политическая ситуация в стране. В это время прошли конференции и совещания партий кадетов, эсеров, меньшевиков, на которых была конкретизирована тактика их дальнейшей борьбы против большевиков.

Так, председатель партии кадетов П.Н. Милюков предложил план подавления советской власти с помощью кайзеровской Германии. Этот план полностью поддержали украинские и крымские кадеты; местные организации кадетов в Ростове, Казани, Самаре, члены ЦК партии кадетов И.П. Демидов, И.К. Волков и В.Я. Набоков[1140]. Некоторые руководители кадетской партии выехали в Сибирь и на Юг для участия в организации антисоветского движения.

Партия правых эсеров открыто провозгласила необходимость вооруженной борьбы против большевиков, приняла решения о политическом и военном блоке со странами Антанты, об организации крестьянских выступлений. Для реализации принятых решений более половины членов ЦК и многие активисты этой партии были направлены в Поволжье, Приуралье, на Украину, в Петроград, Вологду. Боевая группа при ЦК партии эсеров, возглавлявшаяся Г.И. Семеновым, приступила к подготовке террористических актов против руководящих партийных и советских работников[1141].

Например, в Нижегородской губернии эсеры организовывали оппозиционное движение на уровне уездов и крестьянские восстания, используя в нечерноземных уездах губернии возмущение голодом, невозможностью приобрести хлеб, а в более плодородных – недовольство государственными заготовками по твердым ценам на основе государственной хлебной монополии. Одним из лидеров эсеров Б.В. Савинковым планировалась организация антисоветских восстаний в 23 городах Поволжья, пик которых пришелся на лето 1918 г.[1142]

Активизировали антибольшевистскую деятельность и меньшевики. На майском Всероссийском совещании меньшевистской партии один из лидеров меньшевиков Ю.О. Мартов выдвинул задачу партии – восстановление единой Российской демократической республики при соблюдении права наций на самоопределение. Некоторые ораторы предлагали использовать любые средства борьбы против большевиков, вплоть до вооруженных восстаний. Один из видных меньшевиков-активистов П.Н. Колокольников призывал «свалить Советы… ценою голода»[1143].

В мае – июле 1918 г. правые эсеры и меньшевики спровоцировали протестные выступления с требованиями хлеба, свободы и созыва Учредительного собрания в Рыбинске, Сормове, Ярославле, Нижнем Новгороде, Твери, Тамбове и других городах. Меньшевики и правые эсеры широко использовали и так называемое движение уполномоченных от фабрик и заводов, ставшее достаточно массовой формой протеста части рабочего класса против политики советской власти не только в рабочем вопросе, но и в вопросах внутренней и внешней политики в целом. Движение уполномоченных, инициированное меньшевиками и правыми эсерами, как известный противовес большевизированным Советам, профсоюзам и фабзавкомам, должно было охватить всю страну[1144].

В это же время окончательно разошлась с большевиками партия левых эсеров, выступивших против проведения в жизнь разработанной коммунистами продовольственной политики. Они не поддерживали борьбу с кулачеством, выступили против принудительного изъятия у кулаков излишков хлеба. Левые эсеры требовали упразднения комитетов бедноты. В середине июня на заседании ВЦИК они голосовали против применения советской властью крайних мер в борьбе с контрреволюционерами. С мая 1918 г. левые эсеры приступили к созданию боевых дружин. Стихийные и разрозненные выступления крестьянства против продовольственной политики большевиков приобрели в ряде районов европейской части России, по мере присоединения к ним эсеровских боевых дружин, характер организованного повстанческого движения[1145]. На основе решений III съезда своей партии (июль 1918 г.)[1146] левые эсеры приняли меры, провоцирующие войну с Германией, а 6 июля левые эсеры сотрудники ВЧК Я.Г. Блюмкин и Н.А. Андреев по подложным документам проникли в германское посольство и убили посла В. Мирбаха.

В тот же день ЦК партии левых эсеров поднял восстание против советской власти. Восставшие начали арестовывать коммунистов, захватили здание, где размещалась ВЧК, телефонную станцию, телеграф, разослали телеграммы о переходе власти в их руки. Основной силой восставших был боевой отряд ВЧК, который возглавлял левый эсер Попов[1147].

ВЧК и некоторые ее боевые отряды (самокатчиков, матросов, свеаборгцев) принимали самое активное участие в разгроме выступления левых эсеров в Москве[1148]. Отряды чрезвычайных комиссий участвовали в ликвидации левоэсеровских выступлений в Петербурге и ряде других городов. 9 июля в Витебске ЧК арестовала лидера левых эсеров Вольфсона, который пытался отправить в Москву на помощь восставшим отряд в 400 человек. ЧК возбудила дело против местной организации левых эсеров за содействие выступлению в Москве[1149]. С 10 июля органы ВЧК участвовали в подавлении мятежа против советской власти командующего войсками Восточного фронта левого эсера М.А. Муравьева, который из Симбирска отправил во все концы страны телеграмму о разрыве Брестского договора и возобновлении войны с Германией[1150].

В соответствии с указаниями ЦК РКП(б) Совнарком образовал специальную комиссию по разработке конкретных мер борьбы с контрреволюцией. В своем заключении комиссия предлагала вновь арестовать всех освобожденных бывших министров и лидеров оппозиционных партий, в частности В.М. Пуришкевича. Комиссия предлагала объявить вне закона и немедленно арестовать членов руководящих органов партий кадетов, эсеров и меньшевиков.

23 мая СНК одобрил эти предложения, подтвердив свое прежнее решение о кадетах от 28 ноября 1917 г., и постановил передать его «в Комиссию Дзержинского для систематического и постепенного выполнения». В отношении руководителей партий правых эсеров и меньшевиков Совнарком постановил: «Не объявляя врагами народа, передать в Комиссию Дзержинского для систематического и подготовленного выяснения». Эти постановления СНК, которые в то время не подлежали публикации, явились директивой, обязывавшей ВЧК усилить борьбу с антибольшевистской деятельностью политических партий[1151].

14 июня 1918 г. в преддверии V Всероссийского съезда Советов меньшевики и эсеры были обвинены в организации вооруженных выступлений против рабочих и крестьян в союзе с явными контрреволюционерами (в Ижевске, Перми, Самаре, Ярославле и др.). Исходя из этого, ВЦИК исключил представителей этих партий из своего состава и предложил сделать то же самое всем местным Советам. Это решение мотивировалось тем, что присутствие в советских организациях представителей партий, явно стремящихся дискредитировать и низвергнуть власть Советов, является совершенно недопустимым[1152]. Вскоре эсеры и меньшевики были изгнаны из большинства Советов. Был запрещен выход их газет. Органам ВЧК вменялось в обязанность тщательно наблюдать за деятельностью эсеров и меньшевиков, незамедлительно пресекать их контрреволюционные выступления.

В конце мая – начале июня ВЧК, выполняя директиву СНК от 23 мая, арестовала видных деятелей кадетской партии П.И. Новгородцева, А.П. Давыдова, Н.М. Кишкина, А.Б. Якобсона и других. У арестованных были изъяты антисоветские листовки и воззвания, подготовленные для рассылки в местные кадетские организации. После этого кадетская партия окончательно ушла в подполье[1153].

Вскоре ВЧК начала аресты меньшевиков и правых эсеров, организовывавших выступления рабочих против советской власти. Так, в середине мая 1918 г., требуя передачи власти, полученной на состоявшихся выборах в губернский совет, правые эсеры и меньшевики организовали митинг и одновременно забастовку в Сормове, использовав продовольственные трудности. Исполком губернского совета постановил арестовать организаторов забастовки, в том числе эсеров С.С. Вакслерчика, М.Н. Кутузова, И.И. Калюжнова и Е.Ф. Тяпкина. 9 июня в Сормове по инициативе эсеров и меньшевиков состоялась рабочая конференция Нижегородской и части Владимирской губерний. Конференция поддержала инициативу петроградских рабочих по созыву рабочего съезда всей России и приняла решение отказаться от работы в советах. Конференция была разогнана с помощью оружия. 18–20 июня в Нижнем Новгороде, Сормове, Канавине, Кулебаках, Вязниках, Муроме эсерами и меньшевиками были проведены стачки против насилия над конференцией[1154].

23 июля ВЧК арестовала в Москве участников конференции уполномоченных фабрик и заводов, созванной при участии меньшевиков и правых эсеров (в том числе видных социалистов Р.А. Абрамовича, Ю.П. Деннике, М.С. Кефали, Г.Д. Кучина-Оранского, Б.А. Тумилевича, В.П. Шестакова и др.). Особую озабоченность советской власти вызвало решение конференции добиваться прекращения «опытов социализации и национализации фабрик и заводов», бороться за низвержение большевистской власти и «восстановление демократического строя»[1155].

Одной из наиболее крупных операций ВЧК явился разгром военной комиссии ЦК партии правых эсеров. Первый удар по этой законспирированной организации, проводившей подрывную работу в Красной армии, был нанесен петроградскими чекистами в июне 1918 г. После провала в Петрограде активные работники военной комиссии перебрались в Саратов. Они установили связи с некоторыми командирами воинских частей, в ряде из них правые эсеры создали свои партийные ячейки.

В октябре 1918 г. органы военного контроля и чекисты произвели обыски и аресты в Москве, Петрограде и Саратове. В результате была выявлена сеть правоэсеровских организаций, занимавшихся подрывной работой в Красной армии и переправкой белогвардейцев за линию фронта. После разгрома этих организаций правым эсерам уже больше не удавалось в столь широком масштабе вести подрывную работу в Красной армии[1156].

Осенью 1918 г. наметился поворот крестьян в сторону большевиков, которые, в свою очередь, начали более осторожно осуществлять продовольственную политику. Так, декретом СНК от 14 сентября упорядочивалось снабжение армии продовольствием, отменялись все распоряжения местных властей, касавшиеся заготовки продовольствия и изданные без соглашения с органами наркомпрода. Большевики попытались уйти от тотального террора. 20 ноября 1918 г. В.И. Ленин писал: «Пролетариат должен знать, кого надо подавлять, с кем надо заключать соглашения. Нелепо отказываться от террора к капиталистам, но нелепо вести его по отношению к мелкобуржуазной демократии. Надо достигать соглашения со средним крестьянством».

В ноябре 1918 г. на VI Всероссийском съезде советов были приняты решения об упрочении власти: об амнистии, о восстановлении единообразной организации советов по всей территории РСФСР, по сути дела означавшем ликвидацию комбедов, о точном соблюдении законов советской власти и т. д.[1157]

Во второй половине октября 1918 г. ЦК партии меньшевиков опубликовал тезисы, в которых признал историческую необходимость Октябрьской революции и заявлял об отказе их партии от участия в правительствах, основанных на коалиции с буржуазией или зависимых от капиталистических государств. Партийное совещание меньшевиков в Москве 27 декабря – 1 января 1919 г. пришло к выводу о необходимости принимать советский строй как факт реальной действительности (а не как принцип) и, оставаясь оппозиционной партией, выступать солидарно с советским правительством, поскольку последнее отстаивает территориальную целостность России, стремится восстановить нормальную хозяйственную и культурную жизнь в стране[1158]. В обстановке развернувшихся весной 1919 г. наступлений войск А.В. Колчака и А.И. Деникина часть меньшевистских лидеров заявила о готовности защищать советскую власть и оказать помощь Красной армии. Они выступили с призывом к рабочим всего мира усилить борьбу за прекращение интервенции против Советской республики[1159]. Однако меньшевики не изменили своей позиции в части того, что единственным правомочным органом страны должно быть Учредительное собрание. Они требовали ликвидации чрезвычайных комиссий, прекращения политики красного террора, отказа от борьбы против эксплуататорских классов в экономической сфере.

30 ноября 1918 г. ВЦИК на своем заседании констатировал, что меньшевики в лице их руководящего центра отказались «от союза (коалиции) с буржуазными партиями и группами, как российскими, так и иностранными». По этой причине советское правительство постановило «считать недействительной резолюцию ВЦИК от 14 июня 1918 г. в той ее части, которая касается партии меньшевиков»[1160]. Они снова получили право выставлять списки на выборах в Советы. Разрешались легальное существование их партийных организаций и выпуск ими газет. Вскоре была легализована группа видных эсеров во главе с В.К. Вольским, К.С. Буревым, Н.В. Святицким, заявившая о поддержке советской власти.

В партии правых эсеров также наметился поворот. 8 февраля 1919 г. в Петрограде состоялась конференция представителей организаций партии социалистов-революционеров на территории Советской России. Ее представители заявили, что они отвергают «попытку свержения советской власти путем вооруженной борьбы», отказываются «самым решительным образом» от «всякого блокирования и коалирования с буржуазными партиями» и т. п. В связи с этим решением ВЦИК 26 февраля 1919 г. партия правых эсеров была легализована, ей было предоставлено право участия в советской работе, разрешено издавать ежедневную газету «Дело народа»[1161].

Допуская легализацию меньшевиков и правых эсеров, руководство РКП(б) считало, что их отказ от вооруженной борьбы с советской властью – явление временное. Однако в тот период было решено использовать колебания в рядах эсеров и меньшевиков для укрепления политических позиций большевиков[1162].

Органы ВЧК получили соответствующие установки, которые 9 декабря 1918 г. в приказе ведомства были трансформированы в конкретную задачу: признавая необходимость дать «мелкобуржуазным элементам и всем социалистам» «полную возможность работать» необходимо установить за ними «строжайшее негласное наблюдение» с тем, чтобы они «не имели возможности надуть Советскую власть»[1163].

Летом 1919 г. в один из самых драматических моментов Гражданской войны партии эсеров и меньшевиков осуществили значительную корректировку своих программных воззрений и методов организационно-политической деятельности, оставаясь при этом на позициях критики проводимой большевиками политики. Вместе с тем это не способствовало выработке этими партиями единой тактики по отношению к большевизму. Партия эсеров, прекратив вооруженную борьбу с советской властью, заняла выжидательную позицию «третьей силы», готовой, по мере роста антибольшевистских настроений в народных массах, снова попытать счастья в борьбе за власть. Партия меньшевиков, по-прежнему страдая от недостатка легальности, попыталась использовать даже маленькую возможность предоставленных ей легальных возможностей для восстановления разгромленных большевиками партийных организаций[1164].

Левые эсеры, большая часть максималистов придерживались антибольшевистской платформы. Что касается анархистов, то одни из них выступали на стороне советской власти, другие занимали нейтральную позицию, а третьи ушли в подполье, образовав террористическую организацию под названием «Всероссийский повстанческий комитет революционных партизан». В создании этого комитета приняли участие и некоторые левые эсеры. Анархисты, ушедшие в подполье, вместе с левыми эсерами и максималистами грабили банки и государственные учреждения, готовили покушения на партийных и советских работников, восстания в воинских частях[1165].

Реальную и серьезную опасность для советской власти представляла партия кадетов. ЦК партии распался на несколько групп, которые разъехались в разные регионы страны. Эти группы членов ЦК самостоятельно определяли политику региональных и местных отделений партии. Особенно большую роль кадеты играли в районах, занятых белогвардейцами, где они приняли активное участие в формировании и деятельности правительственных структур государственных образований А.И. Деникина, А.В. Колчака, Н.Н. Юденича[1166]. Кроме этого участвовали в руководстве довольно опасными для советской власти заговорщическими организациями[1167].

Из всех российских политических партий кадеты в наибольшей мере располагали административными и организационными талантами. Это была партия профессоров, адвокатов и предпринимателей. В ее рядах имелось достаточно способных и опытных людей, чтобы учредить работоспособную администрацию на территории, освобожденной от большевиков. Однако кадеты были далеки от большинства народа. Большинству кадетов русская революция представлялась как хаос, бунт, пугачевщина. Они добивались воцарения порядка путем насилия[1168].

Характеризуя расстановку политических сил в России, В.И. Ленин писал летом 1919 г.: «Контрреволюция побеждена, но далеко не уничтожена… А за прямой и открытой контрреволюцией, за черной сотней и кадетами, которые сильны своим капиталом, своей прямой связью с империализмом Антанты, своим пониманием неизбежности диктатуры и способностью осуществлять ее (по-колчаковски), – за ними плетутся, как всегда, колеблющиеся, бесхарактерные, словами прикрашивающие свои дела меньшевики, правые эсеры и левые эсеры»[1169].

В период наступления армий Колчака, Деникина и Юденича усилили подрывную деятельность различные заговорщические организации. В марте – апреле 1919 г. по инициативе кадетов был создан «Тактический центр», в который вошли крупнейшие антисоветские организации: «Совет общественных деятелей», «Национальный центр» и «Союз возрождения России». Программа «Тактического центра» сводилась к восстановлению «государственного единства» России, созыву национального собрания, реставрации права частной собственности, признанию А.В. Колчака военным диктатором[1170].

Весной и летом 1919 г. левые эсеры, которые имели достаточно прочные позиции на некоторых промышленных предприятиях, активизировали агитационную работу среди рабочих. Работа эсеров и меньшевиков в деревне и воинских частях вылилась в ряд восстаний[1171]. Так, в марте левые эсеры организовали крупное восстание в Симбирской и Самарской губерниях. В нем, кроме зажиточных крестьян, приняли участие середняки и даже беднота. Участие трудового крестьянства в мятеже объяснялось его недовольством чрезвычайным налогом, продразверсткой, мобилизациями, нарушениями политики советской власти со стороны местных партийных и советских органов, которые нередко относились к середняку так же, как к кулаку. Одновременно эсеры и меньшевики спровоцировали восстания в Курской, Воронежской, Рязанской, Саратовской, Пензенской, Орловской и других губерниях. В Брянске левые эсеры и меньшевики организовали восстание красноармейцев, поддержанное местным кулачеством. Вслед за этим вспыхнул вооруженный мятеж в тылу советских войск в Гомеле, который проходил под эсеро-меньшевистскими лозунгами[1172].

В связи с тем, что весной 1919 г. главными организаторами открытых антисоветских выступлений, по мнению большевиков, были правые и левые эсеры и меньшевики, руководство коммунистической партии снова изменило тактику по отношению к ним, приняв активные меры по их подавлению. ЦК РКП(б), заслушав 14 марта 1919 г. доклад Ф.Э. Дзержинского, принял решение усилить разоблачение в печати антисоветской деятельности левых эсеров и установить постоянное наблюдение за бывшими левыми эсерами. Центральный комитет партии указал, что на сколько-нибудь важные и ответственные посты левые эсеры могут допускаться только под личную ответственность народных комиссаров[1173].

Решение ЦК РКП(б) об усилении борьбы с контрреволюционными элементами, в том числе с эсерами и меньшевиками, было одобрено VIII съездом РКП(б)[1174]. 25 марта 1919 г. Центральный комитет обсудил вопрос о мерах борьбы с антибольшевистской деятельностью правых эсеров и меньшевиков. Он поручил ВЧК установить наблюдение за всеми правыми эсерами. Вскоре после этого ЦК направил партийным и советским органам директиву об аресте всех видных меньшевиков и правых эсеров и закрытии всех эсеровских и меньшевистских газет[1175].

Во исполнение решений ЦК РКП(б) ВЧК направила всем губчека телеграмму: «Ввиду новой волны восстаний, являющихся продуктом меньшевистской и левоэсеровской агитации, учредить самый строгий надзор за этими партиями, забирать заложников из их среды… Отречению левых эсеров не верить»[1176].

Руководствуясь директивами ЦК РКП(б) и распоряжениями ВЧК, чекистские органы развернули работу по выявлению и пресечению антибольшевистской деятельности оппозиционных партий. Эта работа непосредственно направлялась местными партийными комитетами и советами.

В феврале – марте 1919 г. по обвинению в антиправительственном заговоре в Москве были арестованы почти все левоэсеровское руководство и около 200 партийных активистов. Органами ЧК было ликвидировано до 45 местных партийных организаций (в Петрограде, Пскове, Туле, Казани, Брянске, Орле, Гомеле, Астрахани и др.), раскрыта и также ликвидирована подпольная типография левых эсеров в Москве[1177]. По решению ЦК РКП(б) была закрыта центральная меньшевистская газета «Всегда вперед», а затем «Рабочий Интернационал» и «Газета печатников». Предупреждение было вынесено правоэсеровской газете «Дело народа»[1178].

В марте 1919 г. вопрос о борьбе с левыми эсерами неоднократно рассматривался на заседаниях Петроградского комитета РКП(б). 15 марта Петроградский комитет поручил ЧК арестовать левых эсеров, агитировавших за продолжение забастовки на Путиловском заводе. Президиум Петроградского Совета, заслушав сообщение руководителей Петроградской ЧК Н.К. Антипова и С.С. Лобова о деятельности левых эсеров, поручил чрезвычайной комиссии арестовать всех членов фракции левых эсеров, как контрреволюционеров, и предать их суду революционного трибунала.

Выполняя директивы Петроградского комитета РКП(б) и Петроградского Совета, ПЧК к 19 марта арестовала около 200 человек, призывавших рабочих к антисоветским выступлениям. Среди арестованных было 35 левых эсеров, 15 правых эсеров и эсеров центра. У них изъяли антисоветскую литературу и плакаты. 19 марта чекисты обнаружили типографию, где печатались антисоветские листовки[1179].

В Туле губчека на основе директив ЦК РКП(б) и ВЧК в конце марта – начале апреля арестовала несколько меньшевиков и эсеров, призывавших рабочих к забастовке. Однако предупредить забастовку не удалось. Перед советскими и партийными органами Тулы и перед губчека встала задача изъять из среды рабочих агитаторов. 25 апреля 1919 г. Ф.Э. Дзержинский направил в Тулу телеграмму: «Необходимо во что бы то ни стало поднять производительность заводов в самый короткий срок. Это вопрос, от разрешения которого зависит наш успех на фронте. Надо применить все меры репрессий по отношению к тем, которые мешают поднятию производительности, и одновременно улучшить положение тех рабочих, которые будут работать не за страх, а за совесть, и постараться удовлетворить их нужды…»

Тульская губчека, выполняя распоряжение Ф.Э. Дзержинского, арестовала меньшевистских и эсеровских агитаторов. В течение нескольких дней было задержано 190 человек. После окончания следствия губчека освободила рабочих, а активистов эсеров и меньшевиков предала суду ревтрибунала[1180].

Летом 1919 г. вновь наступил кратковременный период, когда большевики смягчили свою политику в отношении меньшевиков. Так, 1 июля 1919 г. секретный отдел ВЧК в циркулярном письме чекистам на местах характеризовал меньшевистский центр (кроме оборонцев) как «не опасный» своими действиями для советской власти, а его членов – как людей «малоактивных». Тем не менее ВЧК предупреждала, что своими нападками на большевиков и власть Советов меньшевики создают в обществе настроения недовольства, которыми пользуются контрреволюционеры. Чекистам рекомендовалось углублять разногласия внутри меньшевизма между сторонниками Л.О. Дана, Ю.О. Мартова, украинскими меньшевиками и т. д., взять на учет всех членов РСДРП, следить за их настроениями и литературой, проявляя при этом необходимый такт, особенно в отношении рабочих-меньшевиков поскольку бестактность возбуждает их против советской власти[1181].

После взрыва в помещении Московского комитета РКП(б), где собрались ответственные партийные работники большевиков и куда должен был приехать В.И. Ленин, вследствие которого погибли более 30 человек, чекистские органы усилили борьбу с анархистами. В октябре – ноябре 1919 г. Московская ЧК произвела аресты «анархистов подполья». Накануне второй годовщины Октябрьского переворота московские чекисты ликвидировали группу анархистов, скрывавшуюся на даче в Краскове. Группа намеревалась осуществить в Москве 7 ноября ряд покушений и диверсий[1182].

Расследуя дело «анархистов подполья», МЧК установила их связь с максималистами и левыми эсерами. В конце 1919 г. московские чекисты арестовали большую группу максималистов, занимавшуюся экспроприациями. Зимой 1919–1920 гг. чекистские органы приняли репрессивные меры и в отношении тех легальных анархистских групп, которые переходили к активной борьбе против большевиков.

Одна из таких крупных анархистских групп была ликвидирована в Саратове. В ноябре 1919 г. анархисты пытались сорвать проведение партийной недели, объявленной ЦК РКП(б). Они распространяли нарисованные от руки плакаты и листовки, призывавшие не вступать в партию коммунистов, а записываться в анархисты. В одном из воззваний говорилось о необходимости свержения советской власти. В деревни и уездные города Саратовская организация анархистов направляла своих агитаторов, которые выступали против мобилизации в армию, распространяли слухи о восстаниях против большевиков, о переходе власти в ряде городов в руки анархистов. В конце января 1920 г. анархисты начали готовиться к открытому выступлению против советской власти.

Саратовская губчека установила наблюдение за наиболее активными членами анархистской организации. Следил за антисоветской деятельностью анархистов и ОО Юго-Восточного (затем – Кавказского) фронта. Координировал работу этих двух чекистских органов Саратовский губком РКП(б). На заседаниях губкома неоднократно заслушивались сообщения губчека об активизации антисоветской работы анархистов. В феврале по его инициативе было созвано объединенное заседание президиума губкома с представителями политотделов и особотделов Запасной армии и Кавказского фронта, губчека. Заседание наметило меры по усилению оперативной работы среди анархистов для предотвращения их возможного выступления.

28 февраля ОО Кавказского фронта получил сведения, что в воскресенье, 29 февраля, анархисты собираются устроить антисоветский митинг и захватить власть в городе. Начальник особого отдела фронта Н.А. Скрыпник немедленно связался с губчека, предложив совместно принять меры против анархистов. В ночь на 1 марта сотрудники особотдела окружили клуб анархистов и задержали всех, кто там находился. Одновременно сотрудники Саратовской губчека начали аресты анархистов, проходивших по учетам губчека. Из всех зарегистрированных анархистов лишь одному удалось скрыться. Аресты анархистов были произведены и в некоторых других городах[1183].

К весне 1920 г. фактически прекратила свое существование партия кадетов. Значительная часть ее членов перебралась за границу, где они оказались расколоты на группы. Центральный комитет партии утратил свои руководящие функции[1184]. В Советской России бывшие члены кадетской партии работали в различных советских учреждениях.

Практически в самом разгаре был процесс распада партии меньшевиков. С большим неудовольствием большевики восприняли выступление Ю.О. Мартова на заседании ВЦИК, Моссовета, фабзавкомов и профсоюзов 5 мая 1920 г., в котором он, поддержав усилия советской власти по отражению агрессии Польши, в то же время выразил беспокойство по поводу возможности превращения советско-польской войны из оборонительной в наступательную. Также он предостерегал от авантюр в странах Востока и призвал к скорейшему заключению столь необходимого России мира. В сентябре с санкции советского правительства Ю.О. Мартов уехал в Германию, откуда уже не возвратился. За границей меньшевики начали издавать антибольшевистскую газету «Социалистический вестник». В августе к суду Верховного революционного трибунала по делу «Союза возрождения России» привлекли А.Н. Потресова и его сторонников. 23 августа 1920 г. в Москве были арестованы около 50 делегатов Общероссийской меньшевистской конференции, приехавшие на ее открытие, а 16 сентября в Харькове арестовали 120 участников Южнорусской конференции РСДРП. Ряды партии начали покидать ее видные деятели – А.Я. Вышинский, А.А. Дубровинская, П.Р. Трифонов, В.И. Яхонтов и др.[1185]

В 1920 г. ЦК правых эсеров призвал партию продолжать вести идейную и политическую борьбу с большевиками, но в то же время главное внимание направить на борьбу с Польшей и армией Врангеля. Члены партии и партийные организации, оказавшиеся на занятых территориях, должны были вести с ними «революционную борьбу всеми средствами и методами», включая и террор. Рижский мирный договор, завершивший польско-советскую войну, из-за существенных уступок Советской России Польше оценивался эсерами как «изменническое предательство» российских национальных интересов[1186].

В июне 1920 г. было создано оргбюро ЦК правых эсеров из числа уцелевших от арестов членов ЦК. Политической целью партии в этих условиях оставалась борьба за демократизацию и низвержение диктатуры большевиков. Лидеры партии стремились оказать всяческую помощь мятежному Кронштадту, призывали поддержать его всеобщей стачкой и восстанием[1187]. В.М. Чернов, находившийся в Ревеле, предлагал восставшим вооруженную помощь в 500–600 человек[1188]. Кроме этого эсеры приступили к созданию нелегальных крестьянских союзов[1189].

Летом 1920 г. активизировались правые эсеры, находившиеся в эмиграции. Видные деятели эсеровской партии А.Ф. Керенский, Н.Д. Авксентьев и другие создали за границей «Внепартийное объединение» для руководства антисоветским движением в России, исполнительным органом объединения был «административный центр», который рассылал своих эмиссаров в пограничные с РСФСР страны для организации антисоветской деятельности.

В связи с этим Ф.Э. Дзержинский, находившийся на Украине, писал И.К. Ксенофонтову: «Правых эсеров, конечно, надо забирать. Об этом сейчас не может быть двух мнений». Он предлагал поставить этот вопрос перед ЦК РКП(б). В ночь на 24 июня 1920 г. ВЧК арестовала членов Московского комитета партии эсеров и секретаря ЦК ПСР. У арестованных были изъяты материалы об антисоветской работе эсеров на Украине, их связях с заграницей и т. п. В конце августа в Киеве были задержаны участники Всеукраинской конференции правых эсеров. Чекисты произвели аресты правых эсеров в Петрограде, Харькове, Екатеринославе и других городах[1190].

Партия левых эсеров до середины лета 1920 г. особой активности не проявляла. Она раскололась на несколько групп. В руководстве партии взяла верх группа И.З. Штейнберга, выступавшая за прекращение борьбы против большевиков. Большинство членов ЦК выступили за участие в советах. В октябре 1920 г. советское правительство легализовало левоэсеровское большинство. Меньшинство же продолжило антисоветскую деятельность[1191]. Левые эсеры меньшинства участвовали в повстанческом движении, агитировали среди крестьян против продовольственной и земельной политики большевиков, против продразверстки. Антибольшевистскую работу левые эсеры стремились развернуть и в Красной армии[1192].

Летом 1920 г. ВЧК приняла меры по пресечению попыток эсеров меньшинства сорвать переговоры о мире с Польшей. Один из видных эсеров меньшинства Гинзбург с двадцатью своими соратниками направился на фронт с взрывчатыми веществами с целью совершить провокацию и помешать мирным переговорам. 9 августа 1920 г. бюро Петроградского губкома РКП(б) поручило ПЧК «принять меры к задержанию Гинзбурга и возвращению в Петроград». ЧК выполнила это задание.

На Украине чекисты активно работали по украинской партии левых эсеров-интернационалистов. В начале сентября съезд этой партии принял резолюции о подготовке восстаний в Красной армии и организации крестьянских выступлений. Цупчрезком был осведомлен о работе съезда и принятых им решениях. В ночь на 9 сентября чекисты арестовали участников съезда. Партия украинских левых эсеров-интернационалистов была объявлена организацией, враждебной советскому строю[1193].

К концу 1922 г. руководящий центр левых эсеров в России фактически распался: еще в 1921 г. 26 левоэсеровских руководителя были расстреляны, часть лидеров находилась в заключении или в ссылке, некоторые эмигрировали, многие отошли от политической деятельности. Некоторые в разное время вступили в РКП(б) – Б.Ф. Малкин, А.А. Колегаев, А.А. Биценко и др.[1194]

Аналогичное размежевание наблюдалось и среди анархистов. В 1918–1919 гг. прошли Всероссийский съезд анархистов-коммунистов и две Всероссийские конференции анархо-синдикалистов. Значительное число анархистов перешло в ряды компартии. Отдельные формирования вступили на путь вооруженной борьбы с режимом. Другие вели против него лишь идейную борьбу. Но власти перешли к разгрому как вооруженной, так и «мирной» оппозиции анархистов, к целенаправленным арестам анархистов всех направлений[1195].

Вскоре органы ВЧК усилили репрессивные меры против членов всех небольшевистских партий. Секретный отдел ВЧК, в ведении которого находилась борьба с антисоветскими партиями, 1 декабря 1920 г. в циркулярном письме предложил «использовать военное положение» для сбора обвинительного материала против меньшевиков, «привлекать их к ответственности как спекулянтов, контрреволюционеров и за преступления по должности». В своих письмах И.К. Ксенофонтов и начальник управления делами ВЧК Г.Г. Ягода предписывали всем местным ЧК иметь на постоянном учете меньшевиков и представителей других «мелкобуржуазных партий», вести за ними «неослабное наблюдение», а также внедрить в указанные партии достаточное количество осведомителей, которые должны принимать активное участие в партийной жизни.

С конца сентября 1920 г. до начала марта 1921 г. чрезвычайные комиссии арестовали по всей стране тысячи активистов партий меньшевиков, эсеров, анархистов и т. д., подвергнув их заключению в тюрьмы и концентрационные лагеря. Организации меньшевиков и эсеров там, где они еще сохранились, ушли в глубокое подполье[1196].

«На внешнем фронте Совреспублика достигла как бы устойчивого положения, – укорял местных чекистов в июне 1921 г. начальник секретного отдела Т.П. Самсонов в телеграмме всем губернским ЧК. – …Ликвидация же политических нелегальных партий органами ВЧК не закончена… благодаря несвоевременно принятым мерам и слабой бдительности ЧК». Необходимость «спешного» укрепления «местных органов ВЧК и других карательных учреждений Республики» в связи с «усиленной деятельностью враждебных политических групп» подчеркивалось и в шифртелеграмме секретаря ЦК РКП(б) В.М. Молотова всем губкомам и обкомам РКП(б) 22 апреля 1922 г.[1197]

Положение партии эсеров на Дальнем Востоке отличалось от их положения в центре. На востоке крестьяне не знали помещичьей эксплуатации. Как отмечала газета «Дальневосточный путь», земельный вопрос здесь не имел того «голодного российского значения», среди более развитых дальневосточных крестьян эсеры не имели той популярности, что на западе.

При недостатке политического веса меньшевики и эсеры более активно участвовали в деятельности белогвардейских контрреволюционных организаций. Такое взаимодействие началось еще до созыва Учредительного собрания. 2 декабря 1920 г. эсеры приняли участие в восстании в Троицкосавске под руководством кулацкого вожака Черняева; 5 апреля 1920 г. на заседании Учредительного собрания они выдвинули запрос правительству о причинах роспуска контрреволюционного, по мнению большевиков, Тарбагатайского съезда в Прибайкалье, выступив в качестве защитников контрреволюционеров.

Потерпев поражение на выборах в Учредительное собрание, меньшевики и эсеры стали больше склоняться к использованию нелегальных форм борьбы. Так, в с. Березовка Прибайкальской области заговорщики подготовили суд над коммунистами и сотрудниками Госполитохраны, которые были приговорены к смертной казни[1198].

Заговор проходил под антиправительственными лозунгами. Действия ГПО не дали возможности эсерам осуществить план заговора. Эсеры руководили выступлением кулаков в Бичуре, где был разгромлен волостной нарревком и избит его председатель Ястребов. Организатором избиения и инициатором побега десяти участников этого выступления был член Дальневосточного народного собрания эсер Павлов.

Особенно активными меньшевики и эсеры были накануне выборов в Народное собрание второго созыва, которые проходили в июне 1922 г. Мелкобуржуазные партии мобилизовали всю свою организацию на предвыборную кампанию, вели антибольшевистскую агитацию, провоцировали кулацкие выступления.

Дальбюро ЦК РКП(б) обсудило вопрос о тактике борьбы с мелкобуржуазными партиями. Оно указывало, что эсеры, «опираясь исключительно на враждебные нам элементы, являются опасной политической силой, готовой в любой момент возглавить вооруженное контрреволюционное выступление». В связи с этим было принято решение парализовать влияние этих партий и постепенно свести на нет как организованную политическую силу. Эта тактика стала осуществляться в канун выборов в Народное собрание.

Органам ГПО, партячейкам и комфракциям профорганизаций поручалось парализовать контрреволюционную работу мелкобуржуазных партий и правых группировок. Госполитохрана информировала партячейки и комфракции об антиправительственной агитации меньшевиков и эсеров в районах. В этих же районах большевики активизировали свою агитацию, разъясняли населению цели и задачи своей партии[1199].

Активное участие меньшевиков и эсеров в действиях контрреволюционного подполья, призывы к свержению правительства ДВР нарушали конституцию республики. Дальбюро и правительство ДВР использовали этот повод для пресечения деятельности мелкобуржуазных партий. 4 июля 1922 г. Дальбюро постановило начать широкомасштабную борьбу против меньшевиков и эсеров, используя для этого административный и судебный аппарат. Госполитохрана должна была собрать сведения о контрреволюционной деятельности меньшевиков и эсеров. В телеграмме директора Главного управления ГПО Л.Н. Бельского начальникам облотделов 31 июля 1922 г. предлагалось представить подробные характеристики прошлой и настоящей контрреволюционной работы мелкобуржуазных партий.

Для процесса над эсерами и контркампании против меньшевиков Госполитохрана собрала сведения об участии членов этих партий в свержении советской власти в 1918 г., о сотрудничестве с антибольшевистскими правительствами, службе в белогвардейских контрразведках и вооруженных формированиях, в агитации против госналога и мероприятий правительства ДВР и др.

Представленные ГПО материалы изобличали меньшевиков и эсеров в контрреволюционной деятельности. Первые аресты эсеров Госполитохрана провела в марте 1922 г., когда были арестованы члены Забайкальского обкома эсеров Филиппов, Лобицын, Рубинштейн. В августе 1922 г. ГПО арестовала руководителей меньшевиков Ахматова, Пинхасика и редактора меньшевистской газеты «Наш голос» Петровича.

Дальбюро ЦК РКП(б), учитывая новую политическую обстановку на Дальнем Востоке в связи с успехами на фронте, 10 августа 1922 г. постановило «вплотную подойти к проведению на территории ДВР беспощадной борьбы с эсерами и меньшевиками». Проведенные Госполитохраной аресты меньшевиков Дальбюро считало первым шагом в осуществлении этого постановления[1200].

22 июля 1922 г. был принят закон об ответственности за злоупотребления свободой слова и печати, который предусматривал лишение свободы на год виновных в оскорблении правительства, государственных учреждений и должностных лиц при исполнении служебных обязанностей. Виновные в разглашении государственных тайн и в распространении ложных сведений о правительстве и госучреждениях с целью вызвать враждебное к ним отношение осуждались на срок до двух лет.

До созыва Народного собрания в октябре 1922 г. правительство ДВР приостановило действие статей 12 и 21 основного закона республики. Оно постановило высылать за границу или отдаленные места ДВР в административном порядке сроком до трех лет лиц, изобличенных в «подрыве хозяйственного строительства». Эти лица находились под надзором ГПО и лишались избирательного права.

Одновременно дальневосточные организации РКП(б) развернули активную пропагандистскую кампанию среди населения республики по дискредитации небольшевистских партий. И это давало свои плоды.

Принятые меры дали возможность большевикам изменить политическую обстановку в ДВР. Так, например, в административном порядке по решению Дальбюро в Советскую Россию были высланы арестованные эсеры. В новом составе Нарсоба фракции эсеров уже не было, а меньшевиков осталось двое. Органы ГПО устранили комитет Украинской Рады, в количестве 16 человек, арестовали многих активных членов Польского и Китайского обществ, провели чистку государственных учреждении[1201].

Таким образом, можно констатировать, что на протяжении всего периода Гражданской войны коммунистическая партия почти непрерывно проводила политику подавления оппозиционных политических партий и организаций, как реальных и активных противников большевиков, так и потенциальных конкурентов в борьбе за власть. Основным исполнителем всех мероприятий в этой сфере были органы Всероссийской чрезвычайной комиссии. В результате неимоверного напряжения всех сил, широкомасштабных репрессий РКП(б) стала единственной легальной политической организацией в России и сосредоточила в своих руках всю полноту государственной власти.

Общеизвестно, что многие участники Белого движения главную ответственность за развал государства в 1917 г. возлагали на эсеров и представителей других социалистических течений. Генерал от инфантерии М.В. Алексеев писал руководителю британской дипломатической миссии в Москве Р.Б. Локкарту, что он «скорее будет сотрудничать с Лениным и Троцким, чем с Савинковым и Керенским»[1202].

Эсеры отвечали белогвардейцам тем же. Южное бюро ЦК ПСР (партии социалистов-революционеров), созданное в Одессе в начале 1919 г., в своих инструкциях предписывало вести решительную борьбу с А.И. Деникиным всеми средствами, включая террор. Аналогичные задачи ставились в 1920 г. партийным организациям, оказавшимся на территориях, занятых польскими и врангелевскими войсками[1203]. Однако каких-либо активных действий, создававших серьезную угрозу безопасности белогвардейским режимам на Юге России, эсеры не предпринимали.

В Сибири же недовольные потерей власти социалисты-революционеры проводили агитацию среди населения за поддержание Учредительного собрания и готовили вооруженные выступления против колчаковского режима[1204]. Центрами сосредоточения эсеровских организаций являлись Владивосток, Иркутск, Томск и Красноярск.

18 ноября 1918 г. в Сибири был совершен переворот, приведший к власти А.В. Колчака. Многих эсеров, в том числе членов Директории, арестовали и выслали из России. На допросе в Иркутске в 1920 г. свергнутый Верховный правитель отмечал, что настроенные против Директории офицерские круги и казачество уговорили его взять и верховное командование на себя. Сам адмирал, выступавший под флагом беспартийности, приравнивал Учредительное собрание и эсеров к коммунистической узкопартийности[1205].

Сибирские эсеры, пользовавшиеся значительным влиянием в регионе, после переворота в значительной массе ушли в подполье и пытались оказать сопротивление новому режиму. Особую опасность для колчаковской власти представляла враждебная деятельность эсеров под легальным «прикрытием» земско-городских и кооперативных организаций, в которых они преобладали.

Тенденция к активизации их антиправительственной деятельности прослеживается по регулярным сводкам спецслужб. «Контрразведывательному отделу Ставки приходилось бороться не только со шпионами и пропагандистами большевиков, – говорится об эсерах в воспоминаниях генерал-майора П.Ф. Рябикова, – но и энергично следить за работой различных политических партий, которые… систематически подталкивали к разрушению авторитет и силу правительства адмирала Колчака»[1206].

Центральное отделение военного контроля оперативно докладывало, что 19 ноября 1918 г. в Уфе образовался «совет управляющих ведомствами» из активных деятелей партии эсеров и членов бывшего КОМУЧа для свержения власти Верховного правителя силами чешских полков. Из совершенно секретного источника контрразведка получила сведения об эсеровском выступлении в Омске 12 декабря 1918 г., в котором должна была принять участие местная артиллерийская бригада[1207].

27 февраля 1919 г. начальник осведомительного отдела Главного штаба писал руководителю военных сообщений, что в партии эсеров обсуждалась возможность вооруженного выступления, которое предположительно намечалось на весну. К тому времени, по расчетам эсеров, должно приостановиться железнодорожное сообщение из-за отсутствия топлива и проблем с ремонтом паровозов[1208]. Подтверждение этой информации контрразведывательная часть осведомительного отдела получала от агентуры и в марте. К тому времени большевики и эсеры, войдя в соглашение, образовали объединенные боевые дружины по линии Сибирской железной дороги и в крупных центрах: Семипалатинске, Рубцовске, Барнауле, Мариинске и Тайге. На весну эсеры готовили вооруженное выступление и всеобщую забастовку[1209].

Об активных антиправительственных действиях эсеров контрразведка получала сведения из разных районов Сибири и Дальнего Востока. В частности, в сводке агентурных сведений харбинского контрразведывательного отделения, предназначавшейся главному советнику МИД при Верховном уполномоченном на Дальнем Востоке В.О. Клемму, сообщалось о завершении подготовки «к проведению в жизнь всех условий, необходимых для переворота. Остановка только за полосой отчуждения КВЖД и Дальним Востоком»[1210].

Начальник КРП штаба Омского военного округа в г. Бийске докладывал, что эсеры, члены Горного союза, во время поездок по уезду агитируют за Учредительное собрание, «как за хозяина земли Русской и единственного выразителя воли народа». По данным контрразведки, в уездах агитаторы, ввиду обложения кооперации большими налогами, убеждали крестьян скрывать прибыль, рассказывали о жестоких расправах правительства над восставшими, о массовых расстрелах невиновных. Газета «Дума» в своих публикациях подбирала факты, сообщавшие о жестоких расправах при ликвидации восстаний и массовых расстрелах[1211].

«Поставив своей задачей свержение власти Верховного правителя и захват власти в свои руки посредством массовых выступлений до террора включительно и провозглашение лозунга о возобновлении деятельности бывшего Учредительного собрания, – говорится в докладе начальника отдела контрразведки при штабе ВГК прапорщика К.Б. Бури, – партия не удалилась из правительственных сфер адмирала Колчака, а пристроила своих агентов с целью тормозить работу правительства и дискредитировать его в глазах общества. Работа черновской группы (возглавлялась лидером правых эсеров В.М. Черновым. – Авт.), деятелей Директории за границей и Керенского в Париже привела к результату большой важности: она вошла в контакт с сибирскими эсерами, легализованными Всероссийским правительством в Сибири, и создала здесь стройную организацию, подчинявшуюся директивам центра. По постановлению “совета шести” (Керенский, Авксентьев, Минор, Игнас, Церетели, Иванов) в Сибирь для совершения террористических актов направлена группа лиц под видом купцов. В случае удачи задуманного плана партией Керенского предложено разделить Россию на 30 самостоятельных республик. Эсеры получили огромные денежные суммы от еврейских и масонских организаций и находят поддержку у части французской и английской печати»[1212].

К полученным данным о намерениях эсеров контрразведка отнеслась серьезно, взяв под наблюдение деятелей местных организаций. Во Владивостоке спецслужбы зафиксировали интенсивную работу эсеровских и меньшевистских групп по подготовке переворота. Разыскные органы выявили видных политических деятелей, принимавших активное участие в подготовке свержения существовавшей власти. В поле их зрения попал уволенный из армии генерал Р. Гайда, поддерживавший связь с находившимся в Японии бывшим главнокомандующим войск Директории генерал-лейтенантом В.Г. Болдыревым, который до отъезда за границу также находился под контролем спецслужб[1213].

Бывшего младшего офицера австрийской армии Р. Гайду спецслужбы взяли под плотное негласное и наружное наблюдение сразу после отстранения от должности командующего Сибирской армией и сопровождали по пути следования его поезда из Омска во Владивосток. Предпринятая мера предосторожности оказалась весьма кстати. 15 июля 1919 г. полковник Н.П. Злобин дал телеграмму начальникам КРП в Иркутске, Верхнеудинске, Чите, Харбине, Владивостоке, Маньчжурии, Никольск-Уссурийске о наблюдении за бывшим командармом «для выявления всех обстоятельств, сопровождающих встречу и проводы поезда на станциях с выяснением лиц, с которыми Гайда будет контактировать»[1214]. К 23 июля контрразведчики получили непроверенные сведения о том, что Р. Гайда, встречаясь с лидерами эсеров, предлагал им активно действовать для осуществления переворота и «заручился их согласием быть главнокомандующим»[1215]. С приездом Гайды во Владивосток его поезд стал настоящим «осиным гнездом» эсеров. «В поезде около Гайды, – докладывал начальник управления государственной охраны Приморской области полковник А.А. Немысский начальнику особого отдела государственной охраны Департамента милиции, – группировалось немало даже уголовного элемента, который занимался ночными налетами и уличными ограблениями. Все это, благодаря исключительному положению Гайды, находившегося под иностранной охраной, проходило безнаказанно»[1216].

10 июня 1919 г. исполняющий должность начальника КРО при штабе ВГК прапорщик К.Б. Бури докладывал полковнику Н.П. Злобину о состоявшемся около двух недель тому назад съезде партии эсеров, признавшем существующее правительство реакционным и постановившем объявить террор в отношении его членов и лично адмирала А.В. Колчака. По тем же сведениям, съезду было доложено о получении от В.М. Чернова 7 миллионов рублей на организацию борьбы с правительством Колчака[1217].

Контрразведчики получили данные о намерении эсеров физически устранить Верховного правителя. В мае – июне они располагали сведениями о постановлении ЦК левых эсеров в Москве совершить террористический акт в отношении адмирала, для чего он направил в Сибирь члена петроградской чрезвычайной миссии Р. Буша и нескольких матросов, лично знавших А.В. Колчака. По замыслу организаторов теракта, исполнители должны были прийти к Верховному правителю на прием. Но их план, по неизвестным причинам, реализовать не удалось: возможно, тому помешала вовремя полученная спецслужбами информация. Тогда эсеры решили арестовать адмирала в Омске в момент его возвращения с фронта. По данным контрразведки, в заговоре участвовали лица из конвоя адмирала, «кто-то из офицеров и даже будто бы один из министров»[1218]. Однако и этот замысел остался нереализованным.

Пока колчаковская армия одерживала победы на фронте, оппозиционная деятельность эсеров была все же относительно вялой. По ироническому выражению командующего ПриВО генерала П.П. Иванова-Ринова, собравшийся в начале 1919 г. проэсеровский Приамурский «краевой съезд городских и земских представителей преждевременно закончил свою деятельность, умирая естественной смертью»[1219]. Но с началом военных неудач летом 1919 г. подрывная работа активизировалась. Управляющий Приморской областью в июне 1919 г. докладывал в МВД: «Очень обострились отношения несоциалистических (т. е. либеральных, проправительственных. – Авт.) организаций и земства. Приходится употреблять много такта, дабы сгладить эту остроту»[1220]. Неслучайно в таких глухих местах, где власть была слаба, при молчаливом попустительстве эсеровских земств, большевистская агитация велась практически открыто. Контрразведка Ставки констатировала, в частности, что в Тарском уезде Тобольской губернии летом 1919 г. «пропаганда ведется почти открытая в самом широком масштабе, налаживаются коммунистические ячейки в деревнях и устанавливается связь между ними»[1221].

К лету 1919 г. спецслужбы достаточно хорошо изучили планы и тактику действий эсеров, которая помимо агитационной работы заключалась в дискредитации органов власти, вытеснении с государственной службы всех лиц, не сочувствовавших их партийным взглядам, проникновении в органы милиции и воинские части. «Работа эсеров направлялась в народные массы, – писал командующий 3-й армией генерал-лейтенант К.В. Сахаров, – для этой цели они избрали такие безобидные и полезные учреждения, как кооперативы. И центральные управления, и местные отделения были наполнены их людьми и ответственными работниками. “Синкредит”, “Центрсоюз” и “Закупсбыт”, три главные кооператива в Сибири были всецело в руках эсеров. Этим путем распространялась литература, добывались деньги, велась пропаганда на местах и подготавливались восстания»[1222].

Генерал не без оснований считал, что эсерам «важна не Россия и не Русский народ, они рвались и рвутся только к власти, одни – более чисто убежденные фанатики, чтобы проводить в жизнь свои книжные теории, другие смотрят более практически, и им важна власть, чтобы быть наверху, иметь лучшее место на жизненном пиру»[1223].

Трудность борьбы с эсерами, по мнению сотрудников спецслужб, заключалась в «массе сочувствующих, которые окружают членов организаций». «Деятельность их настолько антигосударственна и разрушительна, – отмечалось в докладе, – что невольно на них устремляешь деятельность агентуры»[1224].

Под влиянием побед Красной армии над А.В. Колчаком еще больше активизировалась деятельность эсеров в разных городах Сибири и Дальнего Востока, что нашло отражение в сводках контрразведки.

В сентябре 1919 г. владивостокское отделение военного контроля докладывало, что эсеровские и меньшевистские круги совместно с генералом Р. Гайдой ведут активную работу по подготовке переворота и образованию дальневосточного правительства, которое должно добиться заключения мира с большевиками и прекращения военных действий на фронте. Подпольщики, по данным агентуры, рассчитывали привлечь на свою сторону американцев и чехов, а от японцев – добиться нейтралитета. В планы заговорщиков входило физическое устранение некоторых представителей власти, в том числе начальника отделения контрразведки и еще пяти сотрудников[1225].

Несмотря на собранный материал, доказывавший антиправительственную деятельность эсеров, контрразведка не могла провести ликвидацию подпольной организации, поскольку заговорщики скрывались в поезде Р. Гайды и союзников[1226]. Она лишь информировала о преступных замыслах главного начальника Приамурского края и командующего войсками Приамурского военного округа генерал-лейтенанта С.Н. Розанова, который отслеживал обстановку в штабном вагоне Р. Гайды и по другим каналам – через внедренного в его свиту сотрудника Приморского областного управления госохраны, действовавшего под псевдонимом «Летний». Однако попытки Розанова арестовать Гайду оказывались тщетными из-за вмешательства начальника международной военной полиции американского майора Джонсона, ссылавшегося на позицию Франции, якобы взявшую под защиту мятежного чеха[1227].

Тем не менее спецслужбы продолжали вести наблюдение за деятельностью Гайды и лидеров местной эсеровской организации, регулярно информируя власти об их шагах. Заговорщики, чувствуя за собой слежку, судя по докладу контрразведки, выступили, «не будучи вполне подготовленными»[1228]. Начатый 17 ноября 1919 г. во Владивостоке мятеж был подавлен войсками под командованием генерал-лейтенанта С.Н. Розанова при поддержке японского флота.

Результат эсеровского выступления мог быть иным, окажи им помощь и поддержку союзники, на которых сильно рассчитывали заговорщики. Эсеры пытались убедить их в том, что замышляемый ими государственный переворот с целью свержения колчаковского режима не приведет к развалу фронта, и армия сможет продолжать оборонительные бои. Представители западных держав во Владивостоке, учитывая размах партизанского движения, считали невозможным сохранение омского режима и полагали решительные внутриполитические перемены неизбежными, чтобы удержать ситуацию под контролем.

Однако, когда деникинские армии наступали на Москву, а колчаковские – на Запад, в Лондоне и Вашингтоне не могли поддержать планы эсеров, поскольку свержение правительства А.В. Колчака, по их мнению, угрожало возникновением гражданской войны в лагере контрреволюции. Поэтому 18 сентября 1919 г. министр иностранных дел Великобритании лорд Дж. Керзон направил во Владивосток телеграмму, в которой говорилось: «Вы не должны делать ничего такого, что могло бы каким-либо образом ослабить положение Колчака, которого союзники согласились поддерживать, который все еще остается единственной фигурой, представляющей возможное правительство России и которого Деникин признает своим руководителем. Вы не должны никоим образом поощрять чехов или их подопечных, либо же давать им основания предполагать, что мы готовы признать их как альтернативу Колчака». Госдепартамент также известил американских представителей о неизменности политики США в Сибири. Несмотря на свое сочувственное отношение к эсеровкому замыслу, представителям западных держав на Дальнем Востоке пришлось подчиниться указаниям руководства. Японию же эсеровский переворот не устраивал, поскольку затрагивал интересы атаманов, «давно подготовлявшихся ею к созданию сепаратного марионеточного государства»[1229].

К концу осени 1919 г. обстановка на фронтах стала складываться неблагополучно для колчаковских армий, что подстегнуло эсеров к бурной антиправительственной деятельности.

8 ноября 1919 г. полковник Н.П. Злобин докладывал генерал-квартирмейстеру штаба ВГК о том, что эсеры, используя недовольство офицеров Новониколаевского гарнизона 3-месячной задержкой жалованья, рассчитывали распропагандировать всю формирующуюся там дивизию и использовать ее в нужный момент для поднятия вооруженного восстания. Контрразведке стало известно о направлении в Новониколаевск группы агитаторов, но из-за строгой конспирации, к которой прибегали эсеры, конкретных лиц установить не удалось[1230].

В скором времени в Новониколаевске произошло вооруженное выступление, возглавлявшееся полковником Ивакиным и лидерами местного самоуправления. Восставшие выпустили воззвание с требованием окончания Гражданской войны и перехода власти к земству. Но благодаря вмешательству одного из полков польской дивизии мятежный полковник сдался. Военно-полевой суд приговорил его к расстрелу.

По сведениям историка Е.В. Волкова, выступление в Новониколаевске являлось лишь частью плана эсеровского бюро военных организаций, согласно которому в декабре 1919 г. восставшие офицеры и солдаты должны были захватить власть в Томске, Красноярске и Иркутске[1231].

Контрразведчики справедливо предполагали, что в это время центром деятельности эсеровских организаций являлся Иркутск. Получив информацию о создании в городе Политцентра, поставившего себе целью свержение Омского правительства, контрразведчики своевременно передали ее в Ставку и Верховному правителю. «Несмотря на важность информации, которая могла бы снизить последствия катастрофы Омского правительства, – пишет историк А.А. Рец, – она не была по достоинству оценена в Омске, и это пагубным образом отразилось на ходе дальнейшей борьбы»[1232].

После падения Омска в ноябре 1919 г. правительство А.В. Колчака пребывало в агонии и поэтому оказалось не в состоянии адекватно реагировать на происходившие в Сибири события, приближавшие режим к катастрофе. В той сложной ситуации спецслужбы работали, полагаясь лишь на собственные силы. 20–22 декабря 1919 г. государственная охрана раскрыла эсеровский штаб по руководству восстанием в Иркутске накануне его начала, захватив многих эсеровских лидеров[1233]. Но 27 декабря вспыхнуло новое восстание, в результате которого Политцентр захватил власть в городе[1234].

Таким образом, контрразведка и государственная охрана могли держать под контролем эсеровские организации и тем самым не допускать их антиправительственных вооруженных выступлений до тех пор, пока обстановка на фронте оставалась стабильной. Крушение фронта привело к резкому ослаблению власти в тылу колчаковской армии, чем и воспользовались эсеры…

По нашему мнению, серьезная ошибка, допущенная белыми еще в начале войны, заключалась в «непредрешении» будущего политического строя и форм собственности. Окончательное разрешение этих вопросов предусматривалось провести после победы над большевиками и ликвидации советской власти. Упоминание об Учредительном собрании и «народоправстве» не могло удовлетворить монархически настроенное офицерство Добровольческой армии. Адмирал А.В. Колчак также отмечал, что идея Учредительного собрания не действует. В то же время монархические лозунги не пользовались популярностью среди интеллигенции, рабочих и крестьянства.

Для неграмотного, аполитичного крестьянства «буржуазные» лозунги были чужды и непонятны. А что было хотеть от безграмотных крестьян, если образованные офицеры затруднялись ответить на очень важные в тот момент времени вопросы: за что они воюют и что несет белая власть простому человеку? Деревенских жителей больше интересовала другая проблема – чья будет земля. От сменивших советскую власть антибольшевистских режимов они ждали разрешения аграрного вопроса, разумеется, в свою пользу. Однако белые, отменив большевистский Декрет о земле, так и не смогли предложить закона, удовлетворяющего нужды основной массы населения страны, поскольку вожди Белого движения слишком далеки были от простого народа, о нуждах и интересах которого брались судить и за будущее которого собирались воевать. По мнению участника Белого движения Н.Н. Головина, деникинские строки «грешат тем непониманием народных масс, которое привело затем самого автора… к крушению…»[1235]. Начальник штаба ВСЮР генерал П.С. Махров писал, что А.И. Деникин «…как все интеллигенты, мало знал русского мужика… не был психологом разношерстной толпы»[1236]. Лидеры Белого движения являлись выразителями интересов дворян и интеллигенции – тех социальных групп, к которым принадлежали сами. Поэтому нет ничего удивительного в том, что в ответ на недовольство крестьян неразрешенным аграрным вопросом генералы обвиняли их в «склонности к большевизму» со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Единственным методом разрешения возникших социальных противоречий у властей являлся массовый террор, энергично проводившийся против всех несогласных с их действиями в самых разных формах: арестах, безрассудных расстрелах, в т. ч. заложников, рейдах карательных отрядов и погромах. Ответной реакцией населения было широкое партизанское движение, которое активно использовали в своих целях большевики и эсеры. Так, по данным колчаковских спецслужб, общая численность партизан в Сибири составляла от 14 000 до 19 000 человек[1237]. Советские исследователи называют почти на порядок большую цифру – около 140 000[1238].

Для борьбы с партизанскими отрядами адмирал А.В. Колчак направлял боеспособные воинские части. На Юге России массовое партизанское движение вынудило А.И. Деникина приостановить наступление на Москву и перебросить часть своих войск под Киев и на подавление махновского выступления. Подобным образом оказался ослабленным белогвардейский фронт и на Севере, что дало возможность частям Красной армии перейти в широкое контрнаступление.

Настроения сельских жителей Сибири, причины и характер восстаний крестьян стали предметом изучения органами безопасности.

Из сводок, представленных контрразведкой руководству, следует: отношение крестьянства к режиму Верховного правителя России было неоднозначным. Зажиточное население, владевшее плодородной землей и побывавшее под советской властью, хотело порядка и оставалось лояльным по отношению к колчаковскому правительству. Сельское население, не успевшее испытать на себе большевистского правления, под влиянием рабочей среды враждебно относилось к белогвардейскому правительству[1239]. Жители богатых сел были настроены антибольшевистски, а бедных – сочувствовали красным, оказывали «содействие дезертирам»[1240].

Относительную лояльность к колчаковской власти, помимо наиболее зажиточных слоев общества, представляло политически отсталое «инородческое» коренное население Сибири: татары, «киргизы» (казахи), буряты, якуты и др. С другой стороны, определенную проблему для власти представляла, по существу, враждебная деятельность отдельных национальных диаспор бывших западных окраин Российской империи[1241].

В первой половине 1919 г. отмечалось обострение взаимоотношений между казачеством и крестьянами-переселенцами, высказывавшими свое недовольство привилегированным положением казачества, его обеспеченностью землей. Сначала появились требования «уравнять казаков с крестьянами», затем, в случае неисполнения этих требований, повстанцы грозили «перерезать всех казаков и офицеров», одновременно участились погромы казачьих станиц[1242].

Отношение крестьян к правящему режиму не в малой степени зависело от поведения властей на местах. Крестьяне страдали от бесчинств отрядов милиции особого назначения (ОМОН), терроризировавших население насилиями, грабежами и пьянством[1243]. Иногда население жаловалось милиции на произвол агентов контрразведки, что приводило к трениям между двумя структурами. В одном из докладов управляющего Тургайской областью министру внутренних дел в апреле 1919 г. говорится о том, что в Кустанае «милиция города в высокой степени озлобила жителей взяточничеством»[1244]. Поведение контрразведчиков тоже оставляло желать лучшего. Так, чины томской контрразведки, по донесениям местной милиции, в служебном помещении «Дома свободы» вечерами кутили, приводили девиц легкого поведения и в нетрезвом виде устраивали пальбу в воздух. Это дело разбирал лично управляющий губернией в феврале 1919 г.[1245]

Бездействие местных чиновников вызывало у жителей недовольство властью. «Оно (крестьянство. – Авт.) еще не вполне верит в прочность государственной власти, да это и понятно, так как власть эта изредка появляется в деревне в лице какого-нибудь карательного отряда или пьяного милиционера, которые на оных чинят не всегда справедливый суд и расправу и также неожиданно исчезают, как и появляются», – свидетельствует одна из белогвардейских сводок. Начальник контрразведки 2-го Степного Сибирского отдельного корпуса докладывал 2-му генерал-квартирмейстеру Ставки в июне 1919 г. о том, что милиция «в пьяном виде чинит суд и расправу, чем дискредитирует существующую власть»[1246].

Начальник Семипалатинского отделения подпоручик Ханжин, собрав важные сведения о причинах возникновения восстания в Алтайской губернии, докладывал руководству о необходимости «обратить серьезное внимание на местный административный аппарат», поскольку «действия местных властей, с одной стороны, вызывали раздражение населения превышением данной им власти, с другой стороны, обнаружено было бездействие власти, равно ничего не было предпринято для предупреждения и пресечения возможности возникновения вооруженного восстания»[1247].

Для ужесточения ответственности Совет министров в сентябре 1919 г. постановил отнести должностные преступления милицейских чинов в местности на военном положении к военным преступлениям, а именно: а) бездействие власти с тяжелыми последствиями, б) насилие, сопряженное с истязаниями и жестокостью, в) присвоение служебного или отобранного при обыске имущества, г) подлог, д) лихоимство и вымогательство[1248].

Вместе с тем годовой отчет Департамента милиции, хотя и признавал факты злоупотреблений и нарушений должностных лиц по жалобам населения, но считал их все же частными явлениями, а не правилом[1249].

Контрразведкой обращалось внимание и на неосведомленность сельского населения о целях и задачах правительства, и на отсутствие какой-либо информации о нем в отдаленных районах[1250]. Управляющие губерниями и руководители государственной охраны отмечали эффективность советской пропаганды и слабость пропаганды собственного правительства[1251].

Командование было озабочено тем, что недовольством крестьянства политикой властей воспользуются в своих целях большевистские агитаторы, которые, по словам генерал-квартирмейстера штаба Иркутского военного округа, «усиленно работают»[1252].

Проведя обширную агентурную работу в сельской местности, колчаковские спецслужбы располагали полной информацией о причинах недовольства крестьянства, в связи с чем докладывали руководству о необходимости проведения мероприятий, направленных на нормализацию обстановки в деревнях. Их предложения сводились к следующему. Во-первых, к укреплению власти на местах, которая бы оказалась в состоянии решать возникшие проблемы крестьян. Во-вторых, в проведении среди сельского населения широкого информирования о политике правительства. Выдвигая свои предложения, руководители спецслужб справедливо отмечали, что устранение этих недостатков «не входит в компетенцию контрразведывательных учреждений»[1253].

Пожалуй, другого мнения о «компетенции контрразведывательных учреждений» придерживались иные белогвардейские генералы. Не обладая политическим опытом, они имели самые общие представления о функциях служб безопасности, наивно полагая с их помощью полностью разрешить кризисные ситуации.

Безусловно, при разрешении острых проблем без спецслужб было не обойтись. Но в таких случаях они должны выполнять функцию скальпеля, а не топора. Обладая специальными методами изучения социальной действительности, контрразведывательные органы могут разглядеть суть явления изнутри и представить объективную информацию военно-политическому руководству для принятия решений. Следует отметить, что колчаковская контрразведка с этой задачей справилась успешно, о чем свидетельствуют многочисленные документы. Иное дело, что реакция властей на рапорты и доклады чинов контрразведки не всегда носила адекватный характер.

Политический курс белогвардейских правительств в большей степени отвечал интересам состоятельных слоев населения, чем широких масс. В конечном итоге это привело к росту антиправительственных и антивоенных выступлений среди рабочих.

В донесениях агентов колчаковской контрразведки имеются сведения о том, что забастовки в большинстве своем возникали из-за падения реального уровня зарплаты. Спецслужбы докладывали о недовольстве рабочих задержкой заработной платы, а также ее выдачей кредитными знаками или продуктовыми ордерами взамен денег[1254]. В резолюции Уральского съезда профсоюзов от 18 июня 1919 г. говорилось, что правительство вместо восстановления промышленности проводит реакционную политику под флагом борьбы с большевизмом, а поэтому рабочие считали необходимым вести борьбу за осуществление народовластия и политических свобод[1255].

Тяжелое материальное положение вызывало забастовки, которые были запрещены правительством на время войны, в том числе и носившие экономический характер, что еще больше обостряло взаимоотношения власти и пролетариата[1256]. Бастовали попеременно горняки Кузбасса, рабочие золотых приисков, железнодорожники. В целом стачечное движение наносило существенный ущерб социально-экономической и политической устойчивости колчаковского режима.

1 августа 1919 г. начальник КРО штаба 3-й армии капитан Новицкий докладывал о настроениях рабочих в большинстве своем в пользу советской власти и недоверии правительству по причинам чисто материального свойства: из-за низкой заработной платы, дороговизны продуктов и задержки выплаты жалования. «За что я буду воевать, что дала нам эта власть – полуголодное существование. А красные несут нам хлеб и свободу», – цитирует сводка слова рабочих[1257].

Сообщения о «большевистских настроениях» приобрели во второй половине 1919 г. массовый характер и поступали из разных городов Сибири. В них указывалось, что тяжелым экономическим положением рабочих пользовались большевистские агитаторы, которые «обращают чисто экономические выступления в политические»[1258]. Пробольшевистские настроения рабочих отмечал и управляющий Приморской областью[1259].

С другой стороны, отрицательное отношение массы рабочих к колчаковской власти не мешало росту производительности труда. Как отмечал в августе 1919 г. начальник Акмолинского областного управления госохраны подполковник В.Н. Руссиянов, «на частных заводах производительность труда достигла почти уровня дореволюционного времени»[1260]. Так что все было весьма неоднозначно.

Из сводок контрразведывательных органов можно сделать вывод: главной причиной нарастания негативного отношения пролетариата Сибири к режиму А.В. Колчака было вызванное войной ухудшение социально-экономического положения рабочих, которым умело пользовались большевики, проводя пропаганду об успехах социалистического строительства в Советской России. Угроза забастовок вынуждала колчаковское правительство сосредоточивать в рабочих районах воинские подразделения и части. С началом поражений белых армий на фронтах в тылу росли антиправительственные настроения.

Отношение интеллигенции и чиновничества к колчаковской власти оставалось неоднозначным, о чем свидетельствуют сводки государственной охраны и местных властей. Управляющий Томской губернией Б.М. Михайловский разделил служащих на две категории: чиновников государственных учреждений, питавших «полное доверие к существующему правительству», и служащих земств, кооперативов и профсоюзов, настроенных «неблагожелательно»[1261].

Из сводки особого отдела Департамента милиции следует, что интеллигенция «в массе настроена благожелательно к колчаковской власти, за исключением еврейской, которая опасается реставрации монархии и черной сотни», а кооперативы под влиянием эсеров и меньшевиков настроены оппозиционно, власть А.В. Колчака считают антидемократической; крупная буржуазия поддерживает власть, мелкая («малый и средний бизнес», по сегодняшней терминологии) аполитична и целиком поглощена спекуляцией[1262].

Начальник Алтайского губернского управления госохраны подполковник Н.И. Игнатов так рисовал настроения населения губернии в июле 1919 г.: «Настроение некоторой части интеллигенции… значительно улучшилось под воздействием распространившихся слухов об успехах нашей армии… Настроение в сельских местностях продолжает быть враждебным правительству, и степень враждебности увеличивается с каждым вновь появившимся в данном населенном пункте агитатором, ибо на местах нет власти, которая бы препятствовала проявлениям злой воли таких лиц. Благонамеренная часть сельского населения живет под страхом возможного возвращения красных… Такая же уверенность в скором возвращении красных существует среди мастеровых и рабочих… Укреплению лживых и вредных для правительства слухов… много способствует полное отсутствие правительственной информации о текущих событиях»[1263].

С началом военных неудач летом 1919 г. органы госохраны констатировали упадок авторитета правительства[1264].

Таким образом, неразрешенные политические и социально-экономические противоречия и слабость пропаганды, имевшие результатом поддержку политики большевиков более значительной массой населения страны, лишили колчаковскую армию массовых людских ресурсов, тем самым составив наибольшую угрозу безопасности белогвардейским государственным образованиям…

На Юге России деревенские жители, захватив после революции помещичьи земли, скот, инвентарь, ждали реакции А.И. Деникина. «Одной из причин, наиболее волнующих крестьян, – говорится в одном из документов белогвардейской контрразведки, – являлась нерешенность земельного вопроса»[1265]. Но главного слова, закрепляющего за ними земельный передел, крестьяне от А.И. Деникина так и не услышали. Пока в правительстве готовились и обсуждались проекты земельной реформы, суть которых сводилась к передаче крестьянам части помещичьей земли за минимальный выкуп, местные власти помогали землевладельцам расправляться с крестьянами и выколачивать с них долги по арендной плате. Дважды правительство приступало к проведению аграрной реформы, однако земельный закон так и не появился. Передача части земли крестьянам должна была начаться только после Гражданской войны и закончиться спустя семь лет. А пока в действие вводился приказ «о третьем снопе», в соответствии с которым треть собранного зерна поступала возвратившемуся помещику. К тому же лидеры Белого движения даже не потрудились объяснить крестьянству свои цели и задачи. Испытывая тяготы и лишения, оно было недовольно политикой властей. «Недовольство усугублялось отсутствием такта у администрации, а также несдержанностью и некорректностью со стороны проходивших воинских частей, – говорится в докладе начальника контрразведывательного отделения 1-го армейского корпуса поручика Трусова 20 декабря 1919 г. – Вместо того, чтобы разъяснениями успокоить крестьян по волнующим их вопросам, употреблялись плети и ругань. Одной из причин, наиболее сильно волнующих крестьянство, является неразрешенность земельного вопроса»[1266].

Аналогичной была ситуация и на других территориях, занятых белогвардейскими армиями. Были недовольны социально-экономической политикой властей и рабочие Юга России.

Следует подчеркнуть, что спецслужбы в большинстве случаев в своих рапортах и докладах руководству старались объективно показывать отношение населения к власти. О настроениях населения военно-политическое руководство Белого Юга чаще узнавало от «Азбуки», нежели от малочисленных контрразведывательных органов отдела Генштаба Военного управления, загруженных работой по другим направлениям.

О состоянии умов и настроениях населения в уездах и волостях Северной области регулярно информировали центральный аппарат полевые и тыловые пункты военного контроля. Например, в одном из докладов Мурманского пункта, датированном 11 ноября 1919 г., говорится, что настроение населения города подавленное ввиду принятых решений со стороны местной администрации. Не исключалось, что среди рабочих существует тенденция к возвращению под власть Советов[1267].

Действовавшим с позиции силы лидерам Белого движения не удалось стать объединяющей национальной силой, наладить конструктивное сотрудничество с либеральной интеллигенцией (эсерами, кадетами и меньшевиками), найти поддержку у рабочего класса и крестьянства. Осмыслив в эмиграции прошедшие события, А.И. Деникин вынужден был признать: непримиримые противоречия в идеологии, в социальных и экономических взаимоотношениях между буржуазией, пролетариатом и крестьянством лишили белогвардейцев «вернейшего залога успеха – единства народного фронта»[1268].

Таким образом, белогвардейские спецслужбы, используя свои агентурные возможности среди населения, регулярно предупреждали власти о его настроениях, правильно заостряли внимание на причинах недовольства рабочего класса и крестьянства, даже подсказывали белым правительствам меры, которые, по их мнению, должны были оздоровить обстановку в городах и в сельской местности. Но сводки контрразведывательных органов по тем или иным причинам оставались без должного внимания, о чем свидетельствует нарастание угроз режимам, заключавшееся в росте стачечного движения и крестьянских восстаниях.

ВЧК приступила к организации получения информации о социальном, политическом и экономическом положении в регионах уже в 1918 г. В июне 1918 г. на I Всероссийской конференции чрезвычайных комиссий в Москве вопрос о необходимости налаживания связи с территориальными ЧК и поступления сведений о положении в регионах получил активное обсуждение.

Первые сообщения о контрреволюционных проявлениях в регионах, политических настроениях и экономическом положении рабочих и крестьян, политической активности небольшевистских партий и т. п. начинают поступать в центр летом 1918 г., когда в основном завершилось формирование органов безопасности на местах.

Так, Московская ЧК решала задачи информирования партийных и советских инстанций о всех позитивных и негативных процессах, происходивших в регионе, об умонастроениях, имевших место в столице и губернии. Особенное внимание уделялось выявлению отношения граждан к советской власти. Основной обязанностью чекистов было получение соответствующей информации, ее достоверности, объективности. Информационная работа МЧК охватывала все стороны общественного развития, классы и слои населения. Информация о хозяйственном положении, контрреволюционной деятельности, преступлениях в экономической сфере в виде сводок, обзоров и других документов поставлялась членам ЦК и МК РКП(б), Моссовету[1269].

С возрастанием потока данных с мест руководство ВЧК принияло меры по регламентации информационной деятельности органов безопасности. Так, указанные вопросы были поставлены в ноябре 1918 г. на II Всероссийской конференции ЧК. Во исполнение решений конференции приказом ВЧК от 1 декабря 1918 г. было предусмотрено, чтобы уездные ЧК собирали и направляли сведения в губернские ЧК каждые две недели, а губернские в ВЧК – ежемесячно. Поступавшая с мест информация использовалась президиумом ВЧК для подготовки докладов в Совнарком, информационные сводки регулярно направлялись В.И. Ленину[1270].

В июне 1919 г. III Всероссийская конференция ЧК возложила сбор политической информации на секретный отдел ВЧК и секретно-оперативные отделы губчека. Ее решения стали основой для составления обобщенных данных о политическом, экономическом и социальном положении в регионах в виде сводок для руководства ВЧК и последующего информирования высших эшелонов власти. Делегатам конференции было роздано «Руководство губернским ЧК для составления сводок». Документ начинался с разъяснения причин, которые побудили ВЧК налаживать постановку отчетности и информирования с мест. В нем говорилось: «В целях ясного представления центра о состоянии революционного порядка в определенной местности, ознакомления с общим положением страны или изучения отдельных сторон ее жизни, оценки переживаемых событий, ВЧК предлагает всем чрезвычайкомам составлять еженедельные сводки, которые дали бы исчерпывающий материал по интересующим ВЧК вопросам и соответственно поставленным целям обрисовали характер переживаемых событий»[1271].

Наладить работу по сбору и обработке информации с мест сразу не удалось вследствие целого ряда причин: трудности в поддержании центром связи с ЧК в условиях Гражданской войны, неукомплектованность штатов, отсутствие необходимых навыков и квалификации у сотрудников, дублирование и неполнота получаемой информации и др. Кроме того, в связи с первоначальным отсутствием четкой нормативной базы сложно было давать правовую оценку поступавшей информации, обрабатывать ее и делать соответствующие выводы.

Постепенно работа упорядочивалась и приобретала централизованный характер, расширялись источники получения информации о положении на местах. С созданием в 1920 г. в соответствии с «Инструкцией об организации и работе местных органов ВЧК»[1272] политические бюро при уездных подотделах милиции также стали важным каналом получения данных о ситуации в стране. По мере развития агентурного аппарата стали активно использоваться для получения нужной информации негласные источники.

Интересно мнение по поводу использования агентуры на этом направлении оперативно-служебной деятельности органов ЧК исследователя С.А. Дианова: «Органы государственной безопасности представляли собой в сознании народных масс образ “глаз и ушей” советской системы. Вербовка осведомителей воспринималась обывателями как обычная, повседневная мера, необходимая для поддержания существования системы. ВЧК через средства массовой информации открыто призывала всех “сознательных” советских граждан на службу в качестве своих агентов»[1273].

Важную роль сыграла здесь и осведомительная сеть, состоявшая из коммунистов (так называемое «партийное осведомление»). Партийные органы в этом отношении шли навстречу пожеланиям чекистов. Например, в инструкции, разработанной одним из районных партийных комитетов Москвы, говорилось, что все без исключения члены партии еженедельно обязаны давать сведения в президиум ячейки устно или письменно о политическом настроении служащих данного учреждения и о замеченных случаях саботажа[1274]. В сентябре 1918 г. Вяземский комитет РКП(б) постановил: «Вменить в обязанность каждому члену партии принимать самое живейшее участие в борьбе с контрреволюцией, представлять всех контрреволюционеров в Чрезвычайком» и др.[1275]

Одновременно информационные потоки в системе ВЧК начали концентрироваться также в особом и транспортном отделах. Их оперативно-разыскная и следственная работа осуществлялась в армейской и железнодорожной среде, в окружении военных учреждений и штабов, складов вооружений, вокруг управлений, отделов и участков железных дорог и водных путей и т. п. Объем и качество информации по линиям работы этих подразделений имели большое значение для службы информации ВЧК и губчека еще и потому, что в особых и транспортных отделах функционировали свои информационные подразделения[1276].

1 июля 1919 г. секретный отдел ВЧК разослал на места распоряжение, в котором констатировалось неудовлетворительное состояние информационной работы ЧК и предписывалось «немедленно взяться за работу и организовать регулярную присылку в Секретный отдел столь нужный ему материал». В документе обращалось внимание на информирование центра об отношении к советской власти различных слоев и групп населения: левых эсеров, меньшевиков, дезертиров, духовенства, специалистов, артистов, спекулянтов, кустарей и др. В частности, относительно левых эсеров указывалось, что ЧК должны постоянно следить за их агитацией среди рабочих и крестьян и еженедельно сообщать в ВЧК о всех задержанных за эту деятельность. Обращалось также внимание на размах дезертирства и спекуляции в стране, представлявших серьезную угрозу советской власти.

Однако содержание и объем информации с мест все еще оставляли желать лучшего. Неудовлетворительность присылаемой информацией была обусловлена плохо поставленным по губерниям аппаратом: разведки, осведомления и информации, что в свою очередь говорило о плохой организации и слабости секретно-оперативных подразделений[1277].

Чтобы исправить положение, секретный отдел ВЧК 10 июня 1920 г. разослал специальный приказ «О предоставлении информационных сводок». Согласно этому документу территориальные ЧК ориентировались на предоставление, в первую очередь, политической информации. Помимо оперативных данных ЧК могли в сводках использовать сведения, поступавшие от советских учреждений и партийных органов на местах, а также полученные из публикаций губернской и уездной печати. Все эти материалы с этого времени подлежали отбору, систематизации и литературной обработке специально выделенными штатными сотрудниками – информаторами[1278].

Так, например, основным поставщиком информации о политических настроениях населения Пермского края в период Гражданской войны являлись руководящий аппарат исполкомов местных советов, инструктора укомов РКП(б), а также направлявшиеся губкомом РКП(б) в уезды и волости агитаторы-пропагандисты. Последние в своих отчетах в губком предоставляли информацию о политическом состоянии волостных и сельских советов, о социальном составе советов, о проценте кулаков и «враждебного элемента», проникавшего путем перевыборов в советы. Все сведения стекались в информационно-статистический отдел Пермского губкома РКП(б)[1279].

В 1919–1920 гг., в результате предпринятых руководством ВЧК мер, объемы информации о положении на местах, по сравнению с 1918 г., значительно увеличились, повысилось ее качество. В отличие от 1918 г., информация приобрела системный и строго секретный характер. Главными темами и соответственно разделами информационных сводок ВЧК становятся: настроение рабочих и крестьян, забастовки на предприятиях и крестьянские восстания, дезертирство, советские учреждения, бандитизм, духовенство.

Докладывавшиеся партийно-государственному руководству информационные сводки ВЧК рисовали картину крайне тяжелого положения промышленности, транспорта, сельского хозяйства. Все стороны жизни общества были охвачены политической нестабильностью, социальной напряженностью. Трудным было положение в социальной сфере, население нуждалось в обеспечении продовольствием и предметами первой необходимости.

Отмечались многочисленные факты недовольства рабочих своим положением, перерастания экономического протеста – недовольства ростом безработицы, низкими ставками, задержкой заработной платы, высокими зарплатами чиновников, перебоями в обеспечении продовольствием – в требования политического характера. Протестные акции осуществлялись в различных формах: забастовки, стачки, остановки производства, требования сокращения заработной платы администрации заводов, собрания и митинги и демонстрации, погромы, дезертирство с заводов, требования перевыборов в советы, выход рабочих из партии, угрозы в адрес администрации и коммунистов. Так, взрыв недовольства рабочих в 1918 г. отмечался на Обуховском, Ижорском, Русско-Балтийском заводах Петрограда, на Оружейном и Патронном заводах Тулы, среди железнодорожников Коврова и Москвы, печатников Ярославля и др. По подсчетам исследователя Д.О. Чуракова, всего в 1918 г. в России рабочие примерно 210–220 предприятий в той или иной форме высказывали недовольство своим положением и политикой революционной власти[1280].

В 1919–1920 гг. основные отрасли промышленности продолжали разрушаться. Из-за отсутствия хлопка почти остановилась текстильная промышленность, практически не выплавлялся металл, по добыче нефти и газа Россия была отброшена к 90-м гг. XIX в. Существенно ухудшился жизненный уровень рабочих, упало их продовольственное снабжение: к примеру, за первые три месяца 1919 г. суточный хлебный паек рабочих в Ярославской губернии составлял 0,6 фунта; в Рязанской – от 0,17 до 0,91 фунта, в Московской – от 0,14 до 0,53 фунта[1281].

В связи с этим наиболее массовые и активные протестные выступления рабочих органы безопасности отмечали в первую очередь на важных оборонных предприятиях в Петрограде, Ижевске, Туле и других городах. При этом власти для подавления выступлений активно использовали красногвардейцев и матросов.

В эти же годы деревня также испытывала острый дефицит в предметах первой необходимости: соли, керосине, мыле, спичках. В деревнях не хватало орудий сельхозпроизводства, даже таких, как косы и серпы, постоянными спутниками были недоедание и голод[1282]. Так, в Нижегородской, Олонецкой губерниях органы ВЧК отмечали недовольство крестьян советской властью вследствие тяжелого продовольственного положения[1283].

По информации органов безопасности, главными причинами крестьянских восстаний, повстанческого движения на территории всех регионов Советской России в 1919–1920 гг. (антоновщина на Тамбовщине, махновщина на Украине, движение зеленых на Кубани, повстанческое движение в Сибири и т. д.) явились продовольственная разверстка, принудительная мобилизация в Красную армию, трудовая и гужевая повинности. Так, например, в первой половине 1919 г. в трех губерниях аграрного центра (Воронежская, Курская, Орловская) из 238 восстаний 72 произошли на продовольственной почве (30,25 %), 51 – вследствие мобилизации (21,43 %), 34 – из-за реквизиций (14,29 %), 17 – из-за аграрных споров (7,14 %)[1284].

Кроме этого, в информационных сводках ВЧК отмечалась взаимосвязь успехов красных и, соответственно, неудач белых с политическими настроениями крестьян прифронтовых губерний. До появления у границ губерний белых армий крестьяне этих губерний отрицательно относились к советской политике в деревне: восставали против продовольственной разверстки, мобилизации в Красную армию[1285].

Массовым явлением было дезертирство, которому отводилось большое место в информационных сводках ВЧК за 1918–1920 гг. Ежемесячно общее количество дезертиров исчислялось десятками тысяч человек. Главными причинами дезертирства, как отмечалось в сводках, было тяжелое материальное положение самих красноармейцев (отсутствие обмундирования и продовольствия), а также их семей. Дезертиры принимали активное участие в крестьянских восстаниях против политики советской власти в деревне[1286]. Так, в июле 1919 г. дезертиров в европейской части России насчитывалось 266 тыс., в августе – 284 тыс., за все второе полугодие 1919 г. – 1545 тыс. В 1919 г. стало массовым дезертирство крестьян из Красной армии. В июне 1919 г. распространилось в Псковской, Тверской, Ярославской, Костромской губерниях. В июне – сентябре на учете в Калужской губернии насчитывалось 16 310 дезертиров, в Нижегородской – 29 147, в Тамбовской – 80 тыс.[1287]

В июле 1919 г. с участием дезертиров имели место восстания в ряде уездов Московской, Владимирской, Вологодской и Тверской губерний, во всех уездах Ярославской и Костромской губерний, почти всех уездах Тамбовской губернии[1288].

Борьба с дезертирством была одной из главных задач органов ВЧК. Со временем по мере нарастания угрозы реставрации старых порядков со стороны белых органы ВЧК начали фиксировать принципиальное изменение отношения крестьян к дезертирству и советской власти. Так было в Воронежской, Орловской, Пензенской и других губерниях[1289].

Органы ВЧК фиксировали резкое изменение настроений крестьян в пользу большевиков на территории, временно оказавшейся под властью белых. Сообщалось, например, что в с. Покровка Бузулукского уезда Самарской губернии замечается «трогательное единение между зажиточными и бедняками», так как после «нашествия казаков все поняли, что Советская власть необходима. Дезертиров нет»[1290]. После освобождения Екатеринбургской губернии от власти Колчака мобилизация крестьян в Красную армию дала свыше 10 тыс. добровольцев. Аналогичная ситуация сложилась в Тобольской губернии[1291]и т. п.

В поле постоянного зрения ВЧК находились учреждения советской власти (советы и комиссариаты различного уровня, исполкомы, продовольственные комитеты, комитеты бедноты, органы милиции, комитеты коммунистической партии и др.) и ее конкретные представители.

В инстанции регулярно направлялись доклады, раскрывавшие неприглядные стороны поведения чиновников на местах, отношение к их действиям и образу жизни самых различных слоев населения города и деревни. Так, Вятская ЧК 20 августа 1920 г. сообщала: «Выпивка в Ижевске идет усиленным темпом… Имеются специальные фабрики по изготовлению самогонки, таковых фабрик много. В пьянстве замечены: Матвеев – предисполкома, Макаров – начальник милиции, Татарский – заведующий Земотделом, Филимонов Поликарп – заведующий ссыпным пунктом, Бажутин – заведующий стройотделом. Выпивка происходит за городом на даче…»[1292] В начале 1920 г. Пензенская губчека отмечала: «Деревне приходится утолять аппетиты примазавшихся к советской власти “комиссаров”, которые, приезжая в деревню, чувствуя себя вдали от строгого взгляда своих парткомитетов, считают своим священным долгом сперва напиться пьяными, а потом следуют остальные прелести, как-то: насилование женщин, стрельба и пр. Подобного рода преступления, взяточничество, незаконные реквизиции всего того, что понравилось, процветают в уездах вовсю, и те репрессии, которые применяются, не помогают. Устраняя такой примазавшийся элемент, на их место ставится почти такой же, ибо людей неоткуда взять, все лучшее выкачано на фронт»[1293].

В 1918–1920 гг. органы ВЧК регулярно получали и докладывали в инстанции критические материалы о деятельности учреждений советской власти и ее представителей на местах. Отмечалось, что они часто оказывались сосредоточением взяточников, спекулянтов, мародеров, пьяниц, саботажников и контрреволюционеров[1294].

В 1920 г., как фиксировали органы безопасности, среди крестьян бытовало мнение о происходившем перерождении советской власти в результате постепенного захвата ее учреждений бывшими помещиками, кулаками, чиновниками и т. д. Они назывались главными виновниками тяжелого экономического положения деревни, авторами продовольственной политики. Об этом открыто говорилось на съездах волостных Советов. Например, в информационной сводке Пензенской губчека за 15–30 ноября 1920 г. сообщалось: «Недовольны крестьяне очень тем, что за последнее время по учреждениям уж очень много населось везде бывших угнетателей крестьян. На мельницах и других предприятиях снова уселись их прежние владельцы и кулаки, которые по-прежнему диктуют и приказывают. По этой причине отмечается, что на состоявшихся съездах представителей волисполкомов и их отделов, крестьяне определенно обижаются на то, что, хотя власть и называется рабочей и крестьянской, но по существу, всю власть в свои руки забрали по-прежнему кулаки, торговцы, помещики, чиновники и прочие, которые постепенно переворачивают власть Советскую другой стороной, не дают оказывать местной власти свое влияние и свою инициативу»[1295].

Местные органы ЧК информировали центр о тревожном настроении крестьян в волостях и селах, обусловленном недовольством политикой Советов и недоверием в отношении представителей коммунистических ячеек, которые, по словам крестьян, ничего не имели общего с коммунизмом: занимались пьянством, всевозможными нерегистрируемыми конфискациями у населения. Информационные сводки характеризовали отношение к власти в крестьянской среде как «недоверчивое» (Московская, Рязанская губернии), «враждебное» (Владимирская, Тверская, Костромская, Пензенская), «отрицательное» (Саратовская)[1296].

Уже в 1920 г. секретарь ЦК РКП(б) Е.А. Преображенский констатировал, что «обнаружилась резкая борьба т. н. низов партии с верхами», которая проходила под лозунгами: «Долой обуржуазившихся лжекоммунистов, генералов, шкурников, долой привилегированную касту коммунистической верхушки!»[1297]

В своих информационных материалах ВЧК фиксировала отношение рабочих и крестьян к коммунистической и оппозиционным большевикам политическим партиям.

Интересно мнение по этому поводу доктора исторических наук С.В. Ярова, который считает, что отношение рабочих к коммунистам в годы Гражданской войны определяли две особенности политической практики. Во-первых, это упрочение партии именно как властной инстанции, которая брала на себя ответственность за положение дел в государстве и от решений которой зависели благополучие и достаток рабочих. Во-вторых, это превращение партии в некую отдельную, обособленную касту, отчасти привилегированную и – что очень важно – преимущественно обособленную от рабочих низов, что уже само по себе формировало отношение к большевикам как к «чужим».

Естественно, что в рабочей среде отношение к коммунистической партии и коммунистам было неоднозначным. Так, например, в 1919 г. в Петрограде на заводе Сименс-Гальске отмечалось, что «есть элементы, выступающие против коммунистов». На Русско-Балтийском моторном заводе по поводу восприятия заводской коммунистической организации указывалось, что «незначительная часть рабочих относится враждебно, остальная – пассивно». На Балтийском заводе вообще отмечалось, что «…против коммунистов злостное настроение» и т. д.[1298]

К 1921 г. пресловутый «зазор» между коммунистами и беспартийными стал на фабриках и заводах Петрограда притчей во языцах. «Сейчас чуствуется большая отчужденность коллективов (РКП) от беспартийных рабочих», – сообщалось в информационной сводке вопросов, заданных рабочими в марте 1921 г. Вместе с тем в восприятии рабочих облик коммуниста не имел однозначно негативного смысла. Часть рабочих различала собственно коммунистическую партию и лиц, ее представляющих и замеченных в неблаговидных поступках[1299].

Любопытно также и то, что даже передовая часть рабочего класса – петроградские рабочие не делали большой разницы между коммунистической и иными социалистическими партиями, считали партийные разногласия несущественными. Характерно, что на предприятиях даже в 1920 г. во время выборов в Петроградский совет либо в фабрично-заводские комитеты большинством голосов избирались как коммунисты, так и представители оппозиционных партий[1300]. По мнению профессоров С.П. Постникова и М.А. Фельдмана, на всем протяжении Гражданской войны рабочие демонстрировали неоднородность политических симпатий, что приводило к различным линиям политического поведения[1301].

Отношение крестьян к коммунистической партии определялось, прежде всего, их пониманием решающей роли партии и коммунистов в выработке и осуществлении на практике продовольственной и военно-коммунистической политики советской власти. Поскольку данная политика разоряла их хозяйства и обрекала крестьянские семьи на полуголодное существование, а члены партии занимали руководящие посты в органах советской власти и нередко своим поведением дискредитировали ее, отношение к компартии большинства крестьян было отрицательным. Кроме этого сводки ВЧК отмечали политическую малограмотность крестьян, в частности, непонимание ими целей и задач коммунистической партии[1302].

Пристальное внимание органы ВЧК уделяли деятельности партии эсеров. В первом полугодии 1918 г. левоэсеровские организации имелись в Белоруссии, на Украине, в Крыму, на Северном Кавказе, в Закавказье, на Дону и Кубани, в Донбассе, в Центральном промышленном районе, во всех поволжских и уральских губерниях, на Русском Севере, в Сибири, на Дальнем Востоке, в Забайкалье и Туркестане. Наибольшую численность имели харьковская (свыше 10 тыс. членов), губернская Петроградская (свыше 7,5 тыс.), Уральская областная (свыше 7 тыс.), Воронежская (свыше 6 тыс.), Уфимская (около 3,5 тыс.) организации и ряд других. К лету 1918 г. обозначился рост партийных рядов левых эсеров, а также приобрела устойчивый характер тенденция вытеснения большевиков из Советов[1303].

После июльского выступления на местах ряд Советов солидаризовался с платформой фракции левых эсеров на всероссийском съезде, а отдельные левоэсеровские организации выступили с оружием в руках против большевиков. Так, в середине августа 1918 г. в г. Чембар Пензенской губернии вспыхнуло восстание под руководством лидера местной левоэсеровской организации, уездного военкома Шильцева. Он опирался на гарнизон в 250 штыков. Пензенская губчека докладывала, что «левые эсеры захватили почту, телеграф и другие советские учреждения, были арестованы ответственные советские работники – коммунисты – и издан приказ по уезду всем ячейкам левых эсеров немедленно разоружать и арестовывать коммунистов… Усилиями уездчека при содействии высланного из губчека отряда в 60 человек… порядок скоро был восстановлен, но самому руководителю Шильцеву и другим участникам этого восстания удалось скрыться». В прифронтовой Орше распропагандированные левыми эсерами солдаты отказались ехать на Восточный фронт. Взбунтовавшиеся красноармейцы разогнали большевистский Совет, а воспользовавшиеся этим левые эсеры создали временный ревком. Большевикам пришлось объявить город на осадном положении. На следующий день мятеж был подавлен занявшими город лояльными частями из Витебска и Смоленска[1304].

В октябре 1918 г. в крупном рабочем центре Мотовилиха на Урале вспыхнула забастовка рабочих, руководимая левыми эсерами и оказавшаяся первой ласточкой серии рабочих волнений под левоэсеровскими лозунгами. Волнения на петроградских, уральских и тульских заводах также прошли под влиянием левоэсеровских агитаторов[1305]. Весной – летом 1918 г. правые эсеры и меньшевики организовывали митинги, стачки и забастовки в Канавине, Муроме, Нижнем Новгороде, Сормове Нижегородской губернии и др.[1306]

Что касается крестьянского повстанческого движения, то в 1918–1920 гг. члены партии эсеров принимали участие в крестьянском движении в качестве рядовых участников, а иногда и в качестве организаторов крестьянских выступлений и повстанческих отрядов[1307].

Однако, как явствует из докладов органов ВЧК, реальное влияние эсеров, так же как и других антибольшевистских партий, на крестьянское повстанческое и рабочее протестное движения в годы Гражданской войны нельзя считать определяющим.

В информационных сводках ВЧК выделялась также специальная рубрика о духовенстве, где давалась оценка политических настроений священников, характеризовались факты их «контрреволюционной» деятельности. Это было неслучайным, так как духовенство не стало активным сторонником большевистского государства. В своем послании от 19 января 1918 г. глава Православной церкви патриарх Тихон характеризовал большевистскую власть в следующих словах: «обещавшая водворить порядок на Руси, право и правду, обеспечить свободу и порядок», но проявлявшая «всюду только самое разнузданное своеволие и сплошное насилие над всеми и, в частности, – над Святою Церковью Православной»[1308].

Многие священники принимали участие в крестьянских восстаниях, причем не только в качестве рядовых участников, но и руководителей. Монастыри, церкви и церковные помещения нередко становились местами хранения оружия антисоветских организаций, убежищем для их членов и т. п. Советскую власть они считали порождением антихриста и поэтому незаконной[1309].

Главная причина подобной позиции духовенства заключалась в политике советской власти по отношению к церкви. Как отмечает исследователь А.Н. Кошеваров, в период 1918–1920 гг. для религиозной политики Советского государства характерна общая стратегия, направленная на полное вытеснение церкви из всех сфер жизни общества с перспективой ее полной ликвидации[1310].

Подавляющее большинство священнослужителей и верующих крайне негативно отнеслись к декретам СНК «О свободе совести, церковных и религиозных обществах»[1311] и «Об отделении церкви от государства и школы от церкви»[1312]. Проходивший в январе 1918 г. Поместный собор в своем постановлении в связи с принятием декретов говорил о покушении «на самое существование Православной Церкви», называя этот умысел сатанинским[1313]. В январе – апреле 1918 г. по России прокатилась волна сопротивления попыткам ввести декреты в жизнь. Организовывались массовые крестовые ходы и богослужения на площадях и в общественных местах в поддержку церкви. Кое-где совершались акты насилия в отношении представителей советской власти[1314].

Указанные декреты в корне меняли веками сложившийся церковный уклад, социальное бытие церкви и священников. Недовольство сельских священников вызвала аграрная и продовольственная политика советской власти, так же как и указанные декреты, подрывающие основы их материального благосостояния. Так, по сообщениям Гжатской ЧК в августе 1918 г.: «Поводом к выступлению буржуазии и духовенства послужило распоряжение земельного отдела о предоставлении бедноте сенокоса из монастырской дачи. Видное участие в этом выступлении принимал настоятель монастыря. Им удалось прогнать бедноту и распределить луг между собой и населением соседней деревни. Когда прибыл отряд из Гжатска арестовывать подстрекателей и настоятеля, монахи ударили в набат, со стороны монастыря раздались выстрелы. При обыске в кельях были найдены: браунинг, револьвер, ружье, пачка патронов, самогонка и 30 фунтов сала и обнаружен пролом стены для выходов монахов после закрытия ворот. После мирных объяснений с собравшимся населением отряд покинул монастырь…»[1315]

Политика большевиков по отношению к церкви вызвала недовольство и у крестьян, нередко становясь одной из причин массовых крестьянских восстаний. Так, в г. Трубчевске восстание окрестных сел началось после того, как «уездный комиссар Раков призвал на дом икону Холмской божьей матери, во время молебна – выстрелил в икону и стал топтать ее ногами». В итоге Раков был убит, а «восстание ликвидировано»[1316].

К 1921 г. с победами Красной армии на фронтах Гражданской войны и утверждением новых общественных отношений накал противостояния церкви и Советского государства постепенно ослабевал. Патриаршии воззвания и другие церковные выступления становились по своему тону более сдержанными[1317]. Происходит изменение отношения к советской власти со стороны части духовенства. Так, в сводке Курской губчека за 1–15 июня 1920 г. сообщалось: «Духовенство постоянно разбивается на два совершенно противоположных течения. Первое – приверженцы старого строя, тайно всячески старающиеся провести в жизнь свои старорежимные идеи, другую часть можно назвать как бы “советской”. Эта часть убедилась в правильности действий Советской власти и сама старается разъяснить темным массам о пользе проводимой политики Советской власти»[1318]. Лояльные советской власти священники привлекались органами ВЧК к сотрудничеству и выполняли их поручения[1319].

Осенью 1920 г. ВЧК и ее местные органы в своих докладах констатировали нарастание социальной и политической напряженности в стране. Среди рабочих и крестьян росло недовольство продолжавшейся Гражданской войной и обусловленной ею военно-коммунистической политикой советской власти, связанной с продразверсткой и низкой заработной платой. Самарская губчека сообщала в сентябре 1920 г.: «Затяжка войны на южном и западном фронтах и перспективы возможности затяжки на зимнюю кампанию создают среди населения нежелательное настроение»[1320].

Весной 1921 г. широкие массы крестьян выступали против политики военного коммунизма, требовали отмены продразверстки, разрешения свободы торговли. На Тамбовщине, в Поволжье, на Дону, Украине, в Сибири и в ряде других районов имели место массовые крестьянские восстания. Росло недовольство рабочих.

В создавшихся условиях большевики вынуждены были отказаться от утопических попыток непосредственного введения социализма и провозгласили в марте 1921 г. на X съезде РКП(б) переход к новой экономической политике (НЭП), преследуя этим следующие цели: сбить накал социального недовольства в стране, рыночными отношениями оживить сельское хозяйство и мелкую промышленность и в итоге создать материально-технические основы социализма[1321]. Как пишет Э. Карр: «После окончания Гражданской войны стало очевидно, что основной задачей советской аграрной политики является теперь не изъятие у крестьянина несуществующего излишка, а стимулирование сельскохозяйственного производства»[1322].

Одновременно со сменой курса ЦК компартии принял меры по повышению эффективности информационной работы органов безопасности. У партийно-государственного руководства возникла острая потребность в систематической и полной информации о политическом и экономическом положении в стране, чтобы координировать свои действия, в том числе и карательного характера. При этом периодичность информационных сводок уже не удовлетворяла центр. Было необходимо, чтобы руководство страны могло в любое время получать полные сведения об обстановке в том или ином регионе.

17 марта 1921 г. ВЦИК и ЦК РКП(б) направили в губисполкомы и губкомы партии циркулярное письмо о создании всеобъемлющей системы государственной информации «в целях своевременного и полного осведомления и принятия соответствующих мер», а также о необходимости повышения в этом роли органов ЧК[1323].

1 апреля 1921 г. ВЧК направил шифротелеграмму в губернские ЧК и особые отделы с требованием отмечать в ежедневных оперативных сводках реагирование крестьян и рабочих на декреты о свободном товарообмене и продовольственном налоге.

С учетом указаний руководства ВЧК поток разноплановой информации с мест нарастал, что требовало реорганизации информационного отдела, который с трудом справлялся со своими функциями. В апреле 1921 г. Ф.Э. Дзержинский и Г.Г. Ягода на основании требований ВЦИК и ЦК РКП(б) поставили вопрос об организации на местах аппаратов государственных информационных троек (госинфтроек) в губернях и уездах, в которые включались начальник информационного подразделения губернской ЧК, председатели губернских комитета партии и исполкома совета.

14 сентября 1921 г. заместитель председателя ВЧК И.С. Уншлихт подписал Инструкцию по госинформации, которая давала разъяснения об обязанностях членов госинфтроек и порядке работы, а также указания о доставлении сводок и бюллетеней. В Инструкции тройкам предписывалось давать более детальную информацию, связанную с изменениями экономической политики советской власти, а также по борьбе с голодом и эпидемиями. В сводках следовало отражать состояние вольного рынка, кооперации, мелкой и кустарной промышленности, аренды предприятий, коллективных и других форм оплаты труда; в области сельского хозяйства – положение кооперации и сельхозобъединений, ход посевной и уборочной кампаний, процесс введения новых форм хозяйствования[1324].

Советскую власть очень интересовали оценки НЭПа снизу. И органы ВЧК сообщали эту информацию из разных уголков страны. Решения X съезда партии и последовавшие затем декреты получили неоднозначные, зачастую противоположные оценки. Так, например, передача государственных предприятий частным владельцам в соответствии с декретом Совнаркома от 5 июля 1921 г. «О порядке сдачи в аренду предприятий, подведомственных ВСНХ» была встречена петроградскими рабочими практически индиферентно. А вот конкретные финансовые последствия НЭПа, и в первую очередь рост цен, задержка выдачи жалованья и выплата его денежными суррогатами, вызвали у многих рабочих недовольство[1325].

Рабочие промышленных предприятий Урала болезненно реагировали на изменение экономических правил игры. С переходом к НЭПу государственная поддержка промышленности существенно сократилась, предприятия начали переводиться на хозяйственный расчет. Введенное Совнаркомом 9 августа 1921 г. управление крупной промышленностью на основе хозрасчета привело к тому, что многие предприятия сдавались в аренду либо закрывались. Это вело к росту числа безработных, которые, не получив помощи от государства и лишившись средств существования, не могли приобрести продукты питания на рынке и вынуждены были потреблять различные суррогаты или уходить в деревню. В сводках ВЧК фиксировались случаи голодной смерти среди безработных рабочих. На заводах рабочим и служащим заработная плата и продовольственные пайки выдавались нерегулярно, с задержками в несколько месяцев, к тому же их размеры не позволяли прокормить самого работающего и тем более его семью[1326].

Главной причиной недовольства крестьян было продолжение взимания продразверстки, несмотря на объявление декрета о продналоге. Продразверстка приводила в некоторых местностях к тому, что не хватало зерна для посева. Сохранялась разверстка на мясо, яйца и другие продукты, гужевая повинность. Несмотря на декларирование нового экономического курса, методы его проведения оставались по-прежнему насильственными. Так, массово использовались для сбора продналога воинские части, продотряды, аресты крестьян и взятие заложников. «Эффектным средством» в сборе продналога были и выездные сессии ревтрибуналов. Все эти события в деревне, как и в предыдущие годы, происходили на фоне непрекращающихся крестьянских волнений[1327].

Органы ВЧК информировали инстанции о том, что разочарование в компартии, в ее политике привело к массовому выходу из ее рядов. Так, Псковская губчека в январе 1922 г. сообщала: «Наблюдаются массовые выходы из партии вследствие отрицательного отношения к новой экономической политике и тяжелых материальных обстоятельств»[1328].

И все же органы безопасности отмечали наличие у крестьян огромного стремления наладить свое хозяйство, засеять имеющуюся пахотную землю любым путем. Отмечались случаи, когда крестьяне расхищали ссыппункты и этим зерном засевали поля[1329]. Несмотря на все усилия, только в некоторых губерниях удалось достичь посевной площади мирного времени. Но с таким трудом засеянное погубила засуха, послужившая причиной неурожая и голода 1921 г. В это же время начались массовые выступления на почве голода. К волнующимся крестьянам присоединялись и воинские части. Были случаи и вооруженного подавления волнений. Началось бегство от голода в более благополучные районы – в Туркестан, на Украину. Всего в 1921–1922 гг. официально насчитывалось 1,5 млн беженцев[1330].

Информация органов безопасности не оставалась незамеченной. Государство активно помогало населению в борьбе с голодом: снабжало крестьян семенным материалом, продовольствием, организовывало общественные столовые, размещение беженцев. Существенную помощь оказывала международная общественность. В частности, Американская администрация помощи, Комиссия Красного Креста Швеции и др. Помимо помощи голодающему населению была оказана помощь в обеспечении семенами неурожайных губерний. Несмотря на огромные усилия государственных и общественных организаций по оказанию помощи голодающим, на конец 1921 г. в стране голодали 23,2 млн человек[1331].

В декабре 1921 г. после очередной реорганизации ВЧК в составе нового секретно-оперативного управления был создан специальный информационный отдел. Его задачей стала систематическая работа по получению, обработке и доведению до инстанций информации, полученной в виде сводок с мест о политическом и экономическом положении РСФСР. Причем данная информация предназначалась, прежде всего, для удовлетворения потребностей различных партийных и правительственных учреждений и в меньшей степени – для самих органов ВЧК.

7 февраля 1922 г. заместитель председателя ВЧК И.С. Уншлихт утвердил инструкцию информотдела о государственной информации и перечне вопросов, надлежащих освещению в госинфсводках. Основной целью госинформации объявлялось «информирование центра о степени устойчивости положения на местах», а также о проведении и укреплении на местах политики большевиков. В основу постановки информационной работы ставилась следующая задача: «освещение политического состояния данного района и выявление экономических причин, влияющих на изменение этого состояния, а также освещение степени успешности проведения в жизнь главнейших мероприятий Советской власти как в политической, так и в экономической областях»[1332].

В своей информационной деятельности в 1922 г. ВЧК, как и в 1921 г., основное внимание уделяла таким вопросам, как переход к НЭПу и отношение к нему различных слоев населения: налоговая политика Советского государства в деревне и сопротивление основных масс крестьянства ее насильственному осуществлению; голод 1922 г. и его трагические последствия, мероприятия советской власти и благотворительных общественных организаций (в том числе зарубежных) по оказанию помощи голодающим; отношение населения к советской власти и коммунистической партии, а также к событиям внутриполитического и международного характера.

Органы безопасности фиксировали неоднозначное отношение даже коммунистов к НЭПу, провозглашению свободной торговли излишками сельхозпродукции, продналогу и другим повинностям. Так, в сводке от 24 января 1922 г. говорилось, что в Омской губернии некоторые коммунисты принимали участие «в бандитизме», недовольные новой экономической политикой и желающие «грабить буржуазию в пользу рабочих», а в Славгородском уезде «комячейки Федосеевской и Новосельской вол. подали заявление об исключении их из рядов РКП» и т. д.[1333]

Что касается крестьянских масс, их отношения к НЭПу, продналогу и другим налогам, то оно, как отмечалось, было сдержанным, а к налогам, трудповинностям – резко отрицательным. Это объясняется тем, что методы проведения новой политики в 1921–1922 гг. мало отличались от методов проведения продразверстки в годы военного коммунизма. Советская власть жестко реагировала на проявления недовольства и акты неповиновения крестьян. Например, с одной стороны, информационные сводки ВЧК зиму 1921–1922 гг. на Урале характеризуют как «отчаянную борьбу за существование», когда крестьяне, питавшиеся до этого суррогатами, которые они добывали «в озерах, на полях и с деревьев, теперь лишены и этой возможности», а с другой – в этих же сводках они извещают вышестоящие органы власти о выполнении плана по сбору продовольственного налога с крестьян. Сообщалось, например, что в Челябинской губернии за указанный период в ситуации массового голода было собрано продовольственного налога по плану: «хлебного – 71, крупскота – 73, мелкого – 86, свиней – 71, шерсти – 79, масла и яиц – 59 процентов». Сбор продовольственного налога часто осуществлялся с применением принудительных мер, для пресечения недовольства крестьян задействовались войсковые подразделения[1334]. В 1922 г. только в Вятской губернии были арестованы 8968 человек, в Нижегородской – 6642, в Северо-Двинской – 5415, в Орловской – 2171, в Рязанской – 1699 человек; отданы под суд: в Тверской губ. – 1085 человек, в Воронежской – 1010 и т. д. Все это подхлестнуло повстанческое движение в ряде регионов страны (Средняя Азия, Сибирь, Украина)[1335].

Объективно такая налоговая политика советской власти, не одобрявшаяся всем сельским сообществом, все же наиболее больно ударила по беднейшему крестьянству – главному реальному союзнику этой власти в деревне. При общем невысоком авторитете действующей власти в целом крестьяне в то же время дифференцировали свое отношение к ее различным органам. Так, если к советской власти отношение было «сносно-удовлетворительным», то к коммунистической партии отношение было «недоброжелательным», так как крестьяне возлагали на нее основную вину за «критическое положение переживаемого момента»[1336].

Партийно-государственное руководство, понимая необходимость иметь полную и объективную информацию о социальном, политическом и экономическом положении в стране, поставило перед органами безопасности задачу по сбору подобной информации и своевременному предоставлению в инстанции. С учетом сложности переживаемого страной периода информация ЧК о ситуации в стране, имеющихся проблемах в различных сферах экономики и социальной жизни сыграла важную роль. Она основывалась на разнообразных источниках, включая негласные, и давала достаточно объективную картину происходивших процессов. Указанные сведения в основном учитывались руководством страны при принятии решений, регулирующих социальную и хозяйственную жизнь населения, хотя в органах государственной власти не существовало подразделения, которое на научной основе анализировало бы эту информацию и вырабатывало соответствующие предложения по ее реализации. Информационная работа органов безопасности в первую очередь была направлена на обеспечение потребностей различных партийных и правительственных учреждений и в меньшей степени – ВЧК.

Были и существенные недостатки в информационной деятельности органов безопасности. Так, можно отметить: недостаточно качественную обработку информации в органах безопасности, ее неполноту; известную тенденциозность в оценке некоторых событий и явлений, происходивших в то время в стране. Негативно сказывались на качестве информационной работы и частые реорганизации органов безопасности.

Интересно по этому поводу мнение академика Г.Н. Севостьянова. Он пишет, что для удержания власти в стране ее руководство придавало первостепенное значение изучению реального положения, выявлению тенденций в развитии экономики, настроений в обществе, отношения отдельных его слоев к власти. С этой целью были созданы силовые ведомства, в обязанность которых входило подчинение народа и удержание всеми средствами власти над ним. Особая роль при этом возлагалась на ВЧК, которая постоянно информировала руководство страны о внутреннем положении государства, состоянии экономики и происходивших процессах в обществе. При этом фиксировать отрицательные и положительные факты на местах, выявлялись назревавшие конфликты и давались рекомендации, как их предотвратить.

Информационные сводки и обзоры предназначались для руководителей партии и правительства, наркоматов и правительственных ведомств, секретарей губкомов, крайкомов и обкомов и председателей губисполкомов, а также рассылались в органы безопасности. С этим обширным информационным материалом руководители страны знакомились, анализировали его и принимали меры с целью обеспечения контроля над ситуацией[1337].

Органы ВЧК должны были представлять объективную картину событий, сообщать достоверные и полные сведения. И, по мнению профессора Гарвардского университета Т. Мартина[1338], профессора С.В. Измозика[1339] и др., сводки органов безопасности, за некоторым исключением, действительно содержали достоверную информацию…

Несмотря на то, что казачество являлось опорой белого режима, взаимоотношения между центральной властью и претендовавшими на самостоятельность атаманами оставались сложными. Наиболее рельефно проявлялись сепаратистские устремления у атамана Забайкальского казачьего войска Г.М. Семенова. В начале сентября 1918 г. атаман признал власть Временного Сибирского правительства (ВСП) во главе с П.В. Вологодским, благодаря чему командующий Сибирской армией генерал П.П. Иванов-Ринов назначил его главным начальником ПриВО и командиром вновь формируемого 5-го отдельного Приамурского армейского корпуса.

Когда адмирал А.В. Колчак стал Верховным правителем, атаман Семенов отказался его признать и потребовал в течение суток передать власть генералам А.И. Деникину, Д.Л. Хорвату или атаману А.И. Дутову. Не получив ответа, он начал задерживать эшелоны с военными грузами. Отряды атамана контролировали более 1500 километров железной дороги, соединявшей Дальний Восток с Западной Сибирью. Случаи грабежей пассажиров в поездах, «пропажи» грузов для того времени являлись обычным делом. Белогвардейское командование беспокоила возможность полного перекрытия железнодорожного сообщения с Дальним Востоком, грозившая колчаковскому режиму полной изоляцией от внешнего мира.

В Омске хорошо понимали, что Г.М. Семенов, имевший под своим началом войска, по разным оценкам, от 8 до 20 тыс. казаков, и поддерживаемый японцами[1340], добровольно власть не отдаст и поэтому без боевых действий с его многочисленными отрядами не обойтись. Создавать очаг вооруженной напряженности в собственном тылу при нехватке войск колчаковские власти не хотели. Уже был случай, когда направленный в Забайкальскую область для усмирения Семенова по приказу Верховного правителя № 60 от 1 декабря 1918 г. особый отряд под командованием генерал-майора В.И. Волкова остановили японские войска, пригрозив применить оружие, если он попытается двинуться дальше[1341].

В поисках компромисса Верховный правитель решился на переговоры. После первой неудачной попытки 12 декабря 1918 г. в Читу прибыла Чрезвычайная комиссия, предложившая атаману принять командование одним из фронтовых корпусов. Но в это время Г.М. Семенов узнал о закулисных действиях членов комиссии, которые пытались найти союзников среди сил, оппозиционных атаману. На это предложение отозвался полковник Н. Комаровский, уведший 2-й казачий полк в Иркутск. В ответ атаман выслал комиссию из Читы. Незамедлительно последовало недвусмысленное заявление японского генерала Такиуки: «Атамана Семенова – этого истого самурая мы никому не выдадим и будем защищать его всеми силами»[1342].

Поскольку конфликт между Верховным правителем и атаманом Забайкальского казачьего войска ослаблял белый лагерь на Востоке России, колчаковским властям вместе с союзниками пришлось его улаживать. В итоге атаман признал власть А.В. Колчака. В свою очередь, Верховный правитель отменил свой приказ и назначил Г.М. Семенова командиром 6-го Восточно-Сибирского армейского корпуса.

Поддерживаемый японцами атаман Семенов вел активную внешнеполитическую деятельность. В начале февраля 1919 г. он прибыл в Даурию на конференцию, где шла речь о создании независимого монгольского государства, в состав которого он, помимо части Забайкалья, намеревался включить Аравию, Афганистан, Маньчжурию, Персию и Туркестан[1343]. Один из агентов контрразведки сумел добыть и переслать в Омск материалы этой конференции. Для противодействия планам атамана в Ургу был направлен поручик Б. Волков[1344].

Но грандиозный проект Семенова разрушился без участия колчаковских спецслужб. Сменились приоритеты в большой политике. Япония в своих захватнических планах сделала ставку на китайского генерал-инспектора Маньчжурии Чжан Цзолина, чьи войска готовились войти во Внутреннюю Монголию, и на китайских генералов из клуба «Аньфу», планировавших завоевать Халху[1345].

В целом же белогвардейское командование считало сибирское казачество надежной социальной опорой власти и даже возложило на него главную надежду при подготовке к проведению Тобольской наступательной операции в августе – сентябре 1919 г. Контрразведка своевременно предупредила командование, что при проведении мобилизации в ряде станиц казаками были проведены секретные круги, на которых серьезно обсуждался вопрос о переходе на сторону красных. Однако эти сведения Ставка всерьез не рассматривала, что стало ее роковой ошибкой: в самый неподходящий момент атаман П.П. Иванов-Ринов отказался исполнять директивы белого командования и участвовать со своим корпусом в наступлении[1346].

По данным контрразведывательных органов на начало октября 1919 г., воевавшие на фронте казаки настроены были воинственно и желали бороться с красными до победного конца. Остальные не знали, за что борются, поэтому относились к войне индифферентно[1347]. Однако, когда гибель белогвардейской государственности на востоке России стала очевидным фактом, казачьи формирования всеми силами начали уклоняться от службы[1348]. Подвергнутые разложению казачьи части во время боев в районе Иркутска оказались неспособны оказать сколь-нибудь серьезное сопротивление наступавшим частям Красной армии.

С сепаратизмом казачества вожди Белого движения столкнулись и на Юге России. Изначальная причина разногласий генерала А.И. Деникина и политических деятелей Кубани и Дона заключалась в том, что главком Добровольческой армии являлся бескомпромиссным сторонником единой и неделимой России, а казачьи правительства добивались автономии и федеративного устройства. «Помогать Добровольческой армии – значит готовить вновь поглощение Кубани Россией», – заявлял глава (кубанского) правительства Л. Быч[1349]. Разногласия привели к тому, что атаманы вступали в переговоры с интервентами и просили от них политической, финансовой и вооруженной поддержки: сначала у кайзеровских войск, затем у союзников. Даже угроза со стороны Советской России не смогла повлиять на амбиции политических деятелей. По сообщению агента деникинской контрразведки, на состоявшемся 18 октября 1918 г. в Новочеркасске совещании войскового атамана и правительства Донской области с представителями Южной, Народной и Астраханской армий рассматривался вопрос о союзе с Добровольческой армией. В ходе прений часть членов Донского правительства высказались против союза, опасаясь главенства А.И. Деникина. Было принято решение начать немедленно переговоры с гетманом П.П. Скоропадским[1350].

В связи с сепаратистскими устремлениями казачьих атаманов и политиков их деятельность стала объектом оперативной разработки деникинских спецслужб как на территории Вооруженных сил на Юге России, так и за рубежом. «Самостийники» находились в поле зрения политических центров Добровольческой армии, шульгинской «Азбуки», военных агентур, осведомительно-агитационного агентства, которые достаточно полно освещали их устремления и контакты. От контрразведки белогвардейское руководство получало значительно меньше информации. По мнению авторов, это связано с тем, что органы безопасности Всевеликого войска Донского действовали несколько обособленно от вышестоящих учреждений ВСЮР.

В августе 1919 г. контрразведка зафиксировала враждебную деятельность «самостийной» группы Кубанской краевой рады. Результатом ее пропаганды и агитации стало разложение запорожских и черноморских полков. В станицах увеличилось число дезертиров, были зафиксированы угрозы и даже эксцессы в отношении чинов Добровольческой армии. Казаки открыто угрожали вешать и расстреливать офицеров. Не найдя компромиссов с казачеством Дона и Кубани и не имея возможности ликвидировать угрозы с помощью спецслужб, ВСЮР получили в своем тылу «пятую колонну».

Предвидя поражение белогвардейцев на фронтах, «самостийники» пытались вступить в тайные переговоры с Польшей. С этой целью в ноябре из Екатеринодара в Варшаву под видом секретаря торгового представительства выехал член Кубанской краевой рады П. Белинский. В декабре 1919 г. из Варшавы в Анапу выезжал некто Н. Цибульский. Генерал А.С. Лукомский приказал начальникам пропускных пунктов и морской контрразведке принять все меры к недопущению Н. Цибульского на Кубань, а в случае прибытия – арестовать[1351].

Сбор секретных сведений о планах и намерениях сепаратистов не мог снять угрозу безопасности белогвардейскому режиму, поскольку полученная агентурой информация оказалась невостребованной и нереализованной главным командованием ВСЮР. Ради объединения антибольшевистского фронта требовалось принятие гибких политических решений. Однако, будучи сторонниками единой и неделимой России, генерал А.И. Деникин и его ближайшее окружение по своим убеждениям не могли пойти на компромисс с казачеством, и тем самым лишились союзника в борьбе с Советской Россией.