Глава V. «План 1-го генваря»

Один из сложных вопросов современного декабристоведения – вопрос о конкретных планах действий декабристов в конце 1825 года.

Четкий план просматривается в действиях Пестеля: 1825 год прошел для него под знаком подготовки революционного похода. Несмотря на депрессию и усталость, от главного дела своей жизни он отказаться не мог. Пестель не знал, что 25 ноября 1825 года его подчиненный, капитан Майборода, передал на «высочайшее имя» донос на тайное общество. Но высокую вероятность такого доноса он не мог не учитывать.

Для того чтобы решить проблему взаимодействия с остальными руководителями заговора, в конце октября 1825 года он уходит с должности председателя Тульчинской управы Южного общества (должность эту он оставил за собой с момента основания общества). Председателем управы по его настоянию и с согласия Юшневского назначается штабс-ротмистр Александр Барятинский. Князь Барятинский, старший адъютант главнокомандующего Витгенштейна, был «слепо и беспрекословно» преданным Пестелю человеком.

Барятинский должен был находиться «в непосредственной зависимости» от постоянно присутствовавшего в Тульчине Юшневского, выполнять все его приказания. При назначении Пестель дал ему «наставления» «стараться поддерживать дух в членах, говорить с ними чаще о делах общества, и для того их по нескольку собирать». Главной же задачей нового председателя было «устроить коммуникацию» между Тульчином и Линцами[302].

Именно в это время из, в общем, аморфного состава Тульчинской управы выделяется, по определению С. Н. Чернова, «более или менее спаянный кружок» молодых офицеров-квартирмейстеров, лично преданных председателю Директории. Позже, на следствии, участники этого кружка проявят нехарактерные для большинства декабристов «выдержанность и крепость» – и это, по мнению Чернова, «показывает, какую надежную силу имел в своем распоряжении Пестель»[303].

Этот кружок, в который входили квартирмейстерские офицеры Н. А. Крюков, А. И. Черкасов, Н. А. Загорецкий, Н. Ф. Заикин, братья Н.С. и П. С. Бобрищевы-Пушкины, признает начальство Барятинского, и его члены начинают осуществлять столь важную для успешного начала революции «коммуникацию»[304].

Представляется, что активность эта была обусловлена не только необходимостью осуществлять связь между главными действующими лицами заговора. Уместно предположить, что именно им предстояло проложить мятежной армии маршрут на столицу. В задачу квартирмейстеров входило прежде всего определение «военных дорог» – дорог, по которым предстояло двигаться армии. Они же должны были выяснить места возможных стоянок войск, пути подвоза к этим местам продовольствия – без исполнения такой миссии поход не мог даже и начаться.

И тульчинским квартирмейстерам была в 1825 году предоставлена неплохая возможность исполнять эти обязанности: и в окрестностях Тульчина, и в Подольской и Киевской губернии шли топографические съемки местности, в которых все они так или иначе были задействованы[305]. Обязанности по заговору, таким образом, они могли исполнять почти легально, свободно передвигаясь по тем губерниям, по которым должна балы пройти мятежная армия. Сохранилось свидетельство квартирмейстерского поручика Н. С. Бобрищева-Пушкина, что в курсе предположений Пестеля был даже генерал-квартирмейстер 2-й армии, генерал-майор Хоментовский[306].

Но для организации похода на столицу одного проложенного маршрута было мало. Предстояло обеспечить армию продовольствием. И здесь особая ставка была сделана на Юшневского, поскольку продовольственное обеспечение войск было его прямой обязанностью. И действия Юшневского во второй половине 1825 года говорят о том, что он на самом деле активно готовился к походу. Как и положено генерал-интенданту, он начал – в рамках своих возможностей – собирать запасы продовольствия и фуража на узловых точках будущего сбора войск.

Согласно документам 2-й армии на территории ее дислокации – в Подольской, Херсонской, Киевской и Екатеринославской губерниях, а также в Бессарабской области – находилось 50 армейских магазинов[307]. Процесс заготовления продовольствия в эти магазины был достаточно длительным. Он обычно начинался в первых числах августа текущего года с издания приказа по армии, содержащего составленный генерал-интендантом «План продовольствия войск» и «Объявление о торгах, магазинах и армейских потребностях» на будущий год.

В этих документах четко оговаривалось число магазинов и потребности для каждого из них, а также содержались «кондиции» – условия, на которых армейское руководство готово было заключать контракты на поставки. Вслед за этим назначались даты торгов, к которым приглашались все желающие поставлять для армии хлеб и фураж.

Приказы по 2-й армии за 1820-е годы сохранились в полном объеме, и поэтому есть возможность сравнить разработанные Юшневским «Планы» и «Объявления» на 1825 и 1826 год. И при сопоставлении этих документов выясняется любопытная подробность: объявляя «потребности» на 1826 год, Юшневский сильно сокращает объем магазинов в пограничной – Бессарабской – области. Из двенадцати расположенных в этой области магазинов сокращению подвергаются девять.

При этом происходит концентрация запасов продовольствия в четырех городах, расположенных от турецкой границы весьма далеко: в Одессе, Балте, Тульчине и Каменце-Подольском. Объемы магазинов в Каменце-Подольском, Тульчине и Одессе в 1826 году должны были, по сравнению с 1825 годом, вырасти на треть, в Балте – в два раза[308].

И если бы высшее военное начальство пожелало бы сравнить объемы магазинов на 1825 и 1826 год, то Юшневский мог лишиться свободы уже в августе 1825 года. Как уже говорилось выше, 2-я армия была пограничной, защищала протяженную границу с Турцией. С начала 1820-х годов война с турками могла вспыхнуть в любую минуту; в 1828 году она на самом деле началась. Кроме того, «недостаток» провианта в бессарабских магазинах еще за год до того обращал на себя внимание армейского начальства[309].

Оголяющий и без того полупустые приграничные склады генерал-интендант мог оказаться под подозрением уже не в служебных упущениях, а в государственной измене.

Из этих приготовлений генерал-интенданта можно, в принципе, сделать вывод и о том, каким маршрутом собиралась двигаться мятежная армия. Главная тактическая проблема, которую предстояло решить, – проблема дойти до Петербурга, не столкнувшись по дороге с оставшимися верными правительству частями 1-й армии. Расквартированная в западных губерниях, 1-я армия по своему численному составу была в несколько раз больше 2-й. При этом заговор пустил глубокие корни только лишь в одном из пяти ее корпусов – в 3-м пехотном. В состав этого корпуса входил, в частности, Черниговский пехотный полк. Большинство членов Васильковской управы тоже служили в полках этого корпуса.

В остальных корпусах членов заговора практически не было. Ситуация усугублялась еще и тем, что после выхода из зоны своей дислокации революционной 2-й армии предстояло воспользоваться продовольственными складами соседей.

Между тем, из южных губерний в Петербург вели всего пять больших дорог, по которым могла пройти армия: они шли через Житомир, Киев, Полтаву, Харьков и Каменец-Подольский[310]. При этом Полтава и Харьков находились далеко от войск 2-й армии. В Киеве же и в Житомире находились штабы корпусов 1-й армии – и идти туда с тактической точки зрения было крайне рискованно. Оставалась одна дорога – через Каменец-Подольский. Дорога, которая вела из него в Петербург, шла по западным границам России – и позволяла миновать места сосредоточения крупных воинских соединений 1-й армии.

Именно в Каменце-Подольском Юшневский устраивает самый большой армейский магазин. Согласно плану поставок на 1826 год именно туда должно было быть свезено наибольшее количество хлеба и фуража. Видимо, другие города, в которых находились крупные магазины, должны были стать местами сбора войск, направлявшихся в Каменец-Подольский.

Согласно приказам 2-й армии торги на 1826 год проходили в октябре 1825 года. По условиям этих торгов генерал-интендант имел полное право «закупить продовольствие вдруг на несколько месяцев или на целый год»[311]. И хотя документов о том, как конкретно происходило заполнение армейских магазинов, не сохранилось, можно с большой долей уверенности утверждать, что Юшневский этим своим правом воспользовался. Все поставки на 1826 год должны были быть окончены к 25 декабря 1825 года – после этого срока поход можно было начинать в любой момент.

Однако тут заговорщиков могла ожидать опасность другого рода: Витгенштейн и Киселев, предупрежденные о готовящемся восстании, могли тайно уехать из Тульчина. Походу на столицу надо было обеспечить максимальную легитимность; войска не должны были знать о незаконном смещении главнокомандующего и начальника армейского штаба. Оставшиеся же на свободе первые лица в армии неминуемо сообщили бы войскам о незаконности действий Пестеля и его единомышленников – и тем могли вызвать неповиновение войск приказам новых командиров.

Поэтому в середине ноября Пестель через Барятинского передает тульчинским квартирмейстерам еще одно распоряжение – наблюдать за тем, «чтобы его сиятельство главнокомандующий и господин начальник штаба не скрылись и тайком не уехали». Пестель предупредил, что за неисполнение приказа тульчинские заговорщики будут «отвечать головою».

Князь Волконский на следствии признавался: большинство участников Южного общества были уверены, что именно он имеет «наибольшие способы» начать революцию в России. К концу 1825 года он был единственным, под чьим руководством находилась реальная военная сила – и сила немалая. Летом 1825 года, когда командир 19-й пехотной дивизии генерал-лейтенант Корнилов уехал в длительный отпуск, Волконский стал исполнять обязанности дивизионного генерала – и исполнял их вплоть до своего ареста в начале января 1826 года[312].

И поэтому вряд ли случайно, что основные черты своего плана Пестель согласовал с Волконским. Естественно, что в этом плане Волконскому отводилась одна из центральных ролей. 19-я пехотная дивизия становилась ударной силой будущей революции. Присутствовал Волконский и при назначении конкретной даты революционного похода.

* * *

28 ноября Пестель приехал в Умань, в штаб 19-й пехотной дивизии, на свидание с Волконским и Давыдовым. Предметом беседы первоначально было предложение генерал-лейтенанта Витта о вступлении в общество.

29 ноября Волконский как командующий дивизией получил «служебное извещение» о расписании армейских караулов на декабрь и январь. Согласно расписанию Вятский полк должен был 1 января 1826 года заступать в караул при главной квартире в Тульчине. Генерал-майор тут же сообщил об этом Пестелю.

Именно в связи с этим известием председатель Директории впервые сформулировал контуры хорошо известного в историографии «плана 1-го генваря». «Пестель говорил, что, может быть, неожиданное какое смятение по случаю наследия может дать ему неожиданный способ начать действия во время содержания им караула в Тульчине», – показывал Волконский на следствии. Впоследствии план значительно конкретизировался.

При составлении этого плана Пестель практически не оглядывался на разваливающееся Южное общество. Ставка была сделана на Вятский полк и 2-ю армию. Участники заговора должны были помочь своему лидеру – или остаться в стороне от наступающих событий. Еще в самом начале существования Южного общества Пестель сформулировал положение, согласно которому все важнейшие решения Директория должна была принимать после консультаций с главными участниками заговора. Однако в данном случае полковник не пожелал слушать ничьих советов.

Согласно показаниям Пестеля и его единомышленников восстание начинал Вятский полк. Придя 1-го января 1826 года в Тульчин, вятцы должны были прежде всего арестовать армейское начальство. Не лишено оснований и предположение С. Н. Чернова, что начальство над мятежной армией могло быть предложено генералу Волконскому[313].

Одновременно с Вятским полком восставали те части 19-й пехотной дивизии, которые смог бы «возмутить» Волконский. Давыдову предстояло «пристать» к Волконскому или, в случае, если это будет возможным, постараться поднять на восстание военные поселения.

Согласно предположению Пестеля Вятский полк должны были поддержать лично преданные председателю Директории члены Тульчинской управы – адъютанты Витгенштейна и Киселева, а также офицеры квартирмейстерской части. Из 37 осужденных Верховным уголовным судом членов Южного общества 15 человек служило в конце 1825 года в штабе 2-й армии.

Конечно же, составной частью «плана 1-го генваря» по-прежнему оставались переворот в столице и цареубийство. Очевидно, что убивать теперь пришлось бы императора Константина – о том, что цесаревич отказался от престола, Пестель до своего ареста так и не узнал. Но на этот раз Пестель не собирался вводить в курс дела северных лидеров. Не надеясь на помощь с их стороны, он, согласно плану, сразу же после начала революции оставлял свой полк майору Лореру и в сопровождении Барятинского ехал в столицу[314]. Очевидно, что он решил самостоятельно поднять и петербургское восстание – опираясь на тех, кто сочувствовал его идеям или был предан ему лично.

В Петербурге Пестель хотел опереться прежде всего на кавалергардов – своих бывших однополчан. В Кавалергардском полку служили большинство членов южного филиала на Севере. Кроме того, одним из трех кавалергардских эскадронов командовал ротмистр Владимир Пестель. Пестель-младший, скорее всего, поддержал бы восстание – не из-за своего сочувствия идеям заговора, а по дружбе к старшему брату.

Безусловно, были у руководителя заговора серьезные надежды и на командира гвардейской бригады генерал-майора Сергея Шипова – его близкого друга и родственника, члена Союза спасения и Союза благоденствия. Шипов отошел от заговора после 1821 года, но все равно до конца рассматривался Пестелем как военный министр во Временном правительстве. Бригада Шипова состояла из трех полков: Семеновского, Лейб-гренадерского и Гвардейского морского экипажа. «Старшим полковником» Преображенского полка был брат Сергея Шипова, Иван, на квартире которого во время «петербургских совещаний» 1820 года обсуждалась возможность цареубийства.

Суммируя все имеющиеся сведения о действиях Пестеля и его единомышленников, можно сделать вывод: «план 1-го генваря» вполне мог бы быть воплощен в реальные действия. И с исполнения этого плана вполне могла начаться российская революция. Недаром Пестель в ноябре 1825 года выражал уверенность в успехе этой революции, в том, что возможные аресты заговорщиков и даже его собственный арест не могут «остановить» хода «общественных дел». «Пусть берут, теперь уж поздно!» – сказал он подпоручику Заикину, члену общества, приехавшему к нему с «конфиденциальными поручениями» из Тульчина[315].

* * *

Революционный поход на столицу не был осуществлен. Смерть императора Александра I намного усложнила ситуацию. Катастрофической ее сделал вал доносов на членов Южного общества, и прежде всего доносы генерала Витта и капитана Майбороды. Аресты провел специально присланный Дибичем опытный военный разведчик и следователь Александр Чернышев.

Правда, о цели приезда Чернышева в Тульчин заговорщики узнали заранее. За два дня до ареста Пестеля на квартиру к генерал-интенданту Юшневскому пришел некий «неизвестный», который передал ему записку примерно следующего содержания: «Капитан Майборода сделал донос государю о тайном обществе, и генерал-адъютант Чернышев привез от начальника Главного штаба барона Дибича к главнокомандующему 2-ю армиею список с именами 80-ти членов сего общества; потому и должно ожидать дальнейших арестований»[316].

Юшневский, конечно, сразу же предупредил об опасности Пестеля. Сведения о практически неминуемом аресте в Линцы, где находился штаб Вятского полка, привезли два квартирмейстерских офицера-заговорщика, Николай Крюков и Алексей Черкасов. Пестель сжег личный архив. Впоследствии в процессе проведенного в его доме обыска не было обнаружено ни одного противозаконного документа, как и при обыске у Юшневского.

12 декабря Пестеля вызвали в Тульчин, а 13 декабря – арестовали. Приказ о начале выступления он не отдал, предпочитая, по словам майора Вятского полка Николая Лорера, «отдаться своему жребию»[317]. Эта внезапная покорность южного лидера вызвала и продолжает вызывать удивление исследователей. Поведение Пестеля накануне ареста казалось нелогичным и даже предательским с точки зрения логики заговора. Таким оно виделось, в частности, М. В. Нечкиной[318].

Но с военной точки зрения поведение полковника было безупречным. В середине декабря 1825 года шансов на победу у заговорщиков не было; для осуществления своих планов полковнику не хватило всего двух недель.

Прежде всего, начавшиеся аресты уничтожили важнейший для успеха восстания фактор внезапности. Высшее военное командование было оповещено о готовящемся перевороте, а значит, приняло меры для его предотвращения. Поручик Павел Бобрищев-Пушкин показал на допросе, что после ареста Пестеля о «плане 1-го генваря» «единогласно» заговорил весь штаб 2-й армии[319].

Сам Пестель в глазах многих офицеров быстро превратился из могущественного командира полка, любимца командующего, в преступника. И если раньше, подчиняясь приказу о выступлении, офицеры могли просто не знать, что этот приказ с точки зрения властей незаконен, то после начала арестов его незаконность была бы ясна всем. Что, в свою очередь, полностью уничтожало надежду на одномоментное выступление всей армии. Подготовленной к встрече с мятежниками наверняка оказалась бы и 1-я армия.

Кроме того, поход армии на столицу был назначен на январь. На эту дату ориентировались те, кто, собственно, должен был его подготовить: адъютанты, квартирмейстеры, провиантские и интендантские чиновники. И вряд ли у них все было готово за две недели до срока.

Начинать же восстание без соответствующей подготовки означало для Пестеля возможность вновь обрести потерянную свободу, но стать при этом инициатором бесполезного кровопролития, гражданской войны. О своих колебаниях накануне ареста полковник откровенно рассказал на следствии: «Мне живо представлялась опасность наша и необходимость действовать, тогда воспламеняясь, и оказывал я готовность при необходимости обстоятельств начать возмущение и в сем смысле говорил. Но после того, обдумывая хладнокровнее, решался я лучше собою жертвовать, нежели междоусобие начать, как то и сделал, когда в главную квартиру вызван был»[320]. Это объяснение, видимо, следует признать исчерпывающим.

Юшневский был привлечен к следствию одновременно с Пестелем, 13 декабря. Именно тогда его допросил Чернышев. Арестовали же его двумя неделями позже, 26-го числа. В этот день генерал-интендант получил приказ главнокомандующего «немедленно сдать должность… а также все дела и казенные суммы генерал-провиантмейстеру 2-й армии 7-го класса Трясцовскому, дав знать о том от себя и комиссиям провиантской и комиссариатской»[321]. Такая поздняя дата ареста объясняется просто: Витгенштейн до конца боролся за своего генерал-интенданта. Юшневский был взят под стражу только тогда, когда в руках у Чернышева оказались неопровержимые доказательства его виновности.

За время, прошедшее с момента первого допроса до ареста, Юшневский отдал лишь один приказ по тайному обществу – уничтожить «Русскую Правду», документ огромной уличающей силы. Приказ не был выполнен – преданные Пестелю молодые квартирмейстерские офицеры отказались это сделать. Они спрятали «бумаги Пестеля», а в Тульчине распустили слух, что документы уничтожены[322].