Враг
Враг
Моджахеды, с которыми девять лет сражались солдаты 40-й армии и их афганские союзники, были грозным врагом: храбрым, целеустремленным, умелым. Среди них были профессионалы — офицеры армии, решившие выступить против правительства.
Другими двигали религиозный пыл, чувство мести или врожденное нежелание делать то, чего требует правительство. Некоторые воевали за деньги. А у тех, кто в ходе войны потерял свой дом, не было особого выбора. Поскольку моджахеды пополняли отряды за счет простых деревенских жителей, русским трудно было различить друзей и врагов. Человек, работавший в поле, мог выстрелить в вас, заметив ваше приближение. Дружелюбные на вид жители кишлака могли направить вас по дороге, ведущей в засаду. В условиях этой смертельно опасной неопределенности солдаты часто сперва стреляли, а потом задавали вопросы, а их командиры, сталкиваясь с сопротивлением, тут же могли запросить артиллерийскую или авиаподдержку, не слишком тревожась о потерях среди мирного населения.
Однако повстанцы, как и кабульское правительство, страдали от несогласованности — «фундаментальной черты афганского общества»{328}. Почти всю войну существовали семь главных партий моджахедов. Они базировались в Пакистане, но имели представителей в Афганистане, которые обеспечивали поставку денег и оружия бойцам. В 1985 году эти силы сформировали альянс — «Пешаварскую семерку». Но партии были скорее соперниками, чем партнерами, и после ухода русских в 1989 году напряженность привела к открытой гражданской войне. Эти группировки, как и афганская компартия, уходили корнями в студенческую политику 70-х годов, где оставили свой след их вожди, например Раббани, лидер умеренной партии «Хезб-е джамиат-е ислами», и Хекматияр, лидер радикальной «Хезб е-ислами». Все они были пуштунами и суннитами, кроме движения Раббани, опиравшегося на таджиков, — им на территории Афганистана руководил Ахмад Шах Масуд (см. Приложение)).
Полевые командиры, формально подконтрольные лидерам своих партий в Пакистане, вербовали бойцов в Афганистане и в лагерях беженцев. Кроме того, отдельные военачальники собирали отряды во славу Господа или во славу самих себя, для грабежей или захвата власти на местах. Они не были лояльны кому-то одному и в погоне за выгодой могли переходить с одной стороны на другую. Некоторые бойцы и командиры с радостью продавали свои услуги тому, кто больше заплатит. В результате междоусобных войн между этими бандформированиями в Афганистане погибли тысячи, а то и десятки тысяч партизан и мирных жителей{329}.
Число боевиков можно оценить лишь приблизительно. Общая их численность в 1980-1982 годах могла достигать 250 тысяч. За год, предшествовавший выводу войск, могли действовать от 35 до 175 тысяч человек. Утверждалось, что группировка под руководством Гульбеддина Хекматияра насчитывала 40570 человек и составляла треть всех бойцов{330}. Эти оценки дают представление о масштабах движения, но не подкреплены надежными доказательствами.
Военная разведка Пакистана сделала все, чтобы монополизировать внешнюю поддержку движения сопротивления. Пакистанцы устроили тренировочные лагеря у афганской границы и настаивали, чтобы оружие и деньги, передаваемые ЦРУ и другими организациями, проходили через их руки. Их целью было установить в Кабуле режим не только дружелюбно настроенный к Пакистану, но и принимающий идею исламистского правительства. Поэтому они поддерживали командиров вроде пуштуна Хекматияра, разделявшего их религиозные и политические взгляды, но почти не помогали тем, кто эти взгляды не разделял — например, таджику Масуду. Французы и британцы понимали значимость роли Масуда и старались помогать ему в меру возможностей, но помощь эта была не такой уж обширной: их ресурсы не могли сравниться с американскими.
Моджахеды развивали успех. Глава советской военной разведки в Афганистане в середине 1980 года сообщал, что «если в апреле с. г. по стране было совершено 38 террористических актов, убиты 63 чел., то в мае их уже было проведено 112, в результате которых убит 201 чел. В директиве Исламской партии Афганистана… мятежникам даны указания продолжать уклоняться от прямого вооруженного столкновения с регулярными войсками, искусно маскироваться под мирных жителей»{331}. Моджахеды регулярно обстреливали ракетами Кабул и проникали через внешнюю линию обороны, несмотря на все усилия советских и афганских войск. В августе 1986 года ракеты, запущенные с помощью дистанционного взрывателя, ударили по крупному складу боеприпасов под Кабулом и уничтожили сорок тысяч тонн боеприпасов. По оценке пакистанцев, ущерб советских войск составил 250 миллионов долларов.
В апреле 1988 года взорвался еще один крупный склад, на этот раз в районе Равалпинди в Пакистане. Взорвалось десять тысяч тонн боеприпасов, пластиковой взрывчатки, ракет и прочих снарядов, погибли сто человек и были ранены еще около тысячи. Это был важный момент: в Женеве планировалось подписание соглашения о выводе советских войск, и СССР готовился к первому его этапу. КГБ весьма уважал своих коллег из ХАД за их умение проводить спецоперации и заключил, что за взрыв ответственны они. Офицеры пакистанской разведки винили русских, а некоторые параноики подозревали, что в деле замешаны американцы. Вероятнее всего, это был несчастный случай{332}.
Сначала повстанцы были не так уж хорошо вооружены. (Среди них были и профессиональные солдаты, знавшие, как управлять бронемашинами и авиатехникой, но столь сложные виды вооружений они заполучили лишь тогда, когда советские войска уже ушли — и обратили свои навыки друг против друга.) Но в скором времени при поддержке американцев, пакистанцев и других они стали получать минометы, мины, тяжелые пулеметы и радиостанции, причем многие были советской разработки и происходили из Египта, Китая и других стран. Вначале повстанцы пользовались старыми британскими винтовками «Ли-Энфилд». Советские солдаты называли их «бурами». Но даже это оружие обеспечивало большую точность, чем советские автоматы, и превосходило их по дальности стрельбы. Солдаты стали погибать от пуль снайперов, и среди них распространилась паника, с которой офицерам было трудно совладать{333}.
Русские и их афганские союзники пользовались вертолетами и истребителями-бомбардировщиками для уничтожения кишлаков, жителей которых подозревали в укрывательстве мятежников. С помощью вертолетов снабжали отдаленные базы и доставляли солдат до места устройства засад. Но моджахеды не были беззащитны перед нападением с воздуха. В умелых руках тяжелые пулеметы советского производства могли сбивать даже бронированные штурмовые вертолеты. Через два-три года после начала войны мятежники с помощью ЦРУ заполучили очень эффективные, хотя и громоздкие зенитные пушки «Эрликон». Они предприняли ряд атак на советские и афганские авиабазы и уничтожили на земле несколько самолетов. С 1984 года они стали использовать китайские и советские зенитные ракеты, а также британские ракетные комплексы «Блоупайп» сомнительной эффективности. Последние попадали в Афганистан из широкого круга засекреченных источников, так что точно их происхождение установить невозможно. Этими ракетами пользовались обе стороны Фолклендской войны (1982). Как выразился британский офицер, это было все равно что «стрелять по фазанам из канализационной трубы». Однако высокопоставленные советские военные, например генерал Варенников, и вертолетчики вроде Бориса Железина, относились к этому оружию с определенным уважением{334}.
Но по-настоящему моджахеды хотели заполучить американские переносные зенитно-ракетные комплексы «Стингер», способные поражать воздушные цели на расстоянии до 4,5 километра и на высоте 200-3800 метров{335}. Американские военные были против поставки «Стингеров» моджахедам, поскольку опасались (как оказалось, обоснованно), что оружие попадет в СССР и другие страны. Лишь в феврале 1986 года американцы, наконец, решили поставить в Афганистан около 240 установок и тысячу ракет{336}.
Впервые из «Стингеров» начали стрелять 26 сентября 1986 года. Тогда инженер Гаффур, учившийся в СССР, сбил три вертолета Ми-24, заходивших на посадку в Джелалабаде{337}.[45] Сначала это серьезно сказалось на тактике и боевом духе советских войск. Алла Смолина приехала в Джелалабад на работу в военной прокуратуре как раз в то время, когда были сбиты вертолеты. Она вспоминала:
По словам старослужащих, раньше, то есть совсем незадолго до моего появления, воздушные полеты никакой опасности собой не представляли. Борта гонялись со всевозможными поручениями над афганской территорией в любое время суток и года. Особым шиком у расквартированных военнослужащих в Кабуле считалось встречать бой кремлевских курантов за новогодними столами, украшенными россыпью сочных мандаринов, рубиновых гранатов и свежесрезанными розами, хрупкие лепестки которых еще хранили капельки утренней росы. В зимние месяцы на цветы и фрукты был щедр только наш субтропический Джелалабад, и новогодний бартер проводился взаимовыгодно: Кабул Джелалабаду — елки, Джелалабад Кабулу — субтропические диковинки.
Рейс, которым Смолина летела в Джелалабад, последним совершил посадку по-старому, беспечно. После этого самолеты летали по ночам, когда это было возможно, приближались к аэродрому на безопасной высоте и резко садились. Казалось, писала Смолина, что летишь на космическом корабле и тебя вдавливает в сиденье с ужасной силой. Без парашютов летать было запрещено, хотя непонятно, чем они могли помочь при попадании в самолет ракеты. К тому же обычно они были слишком велики для женщин. Советские служащие свели полеты к минимуму. Но при передвижении по земле существовал риск попасть в засаду. Некоторые вообще отказались от поездок. Другие все-таки летали на джелалабадскую базу по делам или ради местных достопримечательностей: магазина, клуба, парикмахерской или дискотеки, которую вел лейтенант-десантник{338}.
Советские войска были вынуждены изменить тактику. Они стали выстреливать инфракрасные осветительные ракеты, чтобы сбить с толку системы наведения «Стингеров». Самолеты летали на высоте пять километров и выше, за пределами досягаемости ракет. Советские бомбардировки стали еще более неточными и опасными для мирного населения{339}. Вертолеты летали в горах очень низко: «Стингеры» оказывались ненадежны, если цель нельзя было четко различить на фоне неба. Большинство транспортных рейсов отправлялись по ночам. Так удалось сократить потери, хотя стопроцентной гарантии они не давали. Один самолет сбили над Хостом на высоте десяти километров. Ему удалось приземлиться, несмотря на большую дыру в хвостовом стабилизаторе{340}.
Министр обороны пообещал, что первый, кто захватит «Стингер», получит звание Героя Советского Союза. По поводу дальнейшего есть две версии. Согласно одной, $ января 1987 года отряд спецназа на четырех боевых вертолетах под командованием майора Сергеева, получив соответствующую информацию, смог перехватить караван. Моджахеды выстрелили из двух «Стингеров», промахнулись, и еще одну установку удалось захватить целой{341}. Согласно другой версии, приз достался некоему майору Белову, однако его наградили менее престижным Орденом Красного Знамени, поскольку в последний момент выяснилось, что он злоупотребляет спиртным и резок в общении с начальством{342}.[46]
Русские также задались целью выкупать «Стингеры» у повстанцев. Цена на тот момент составляла три тысячи долларов{343}. Иранцы решили сделать то же самое и продемонстрировали несколько «Стингеров» на параде в сентябре 1987 года. Предположительно они купили их у двух командиров моджахедов за миллион долларов{344}. После войны ЦРУ все еще было встревожено ситуацией и пыталось выкупить неиспользованные «Стингеры» вдвое выше их начальной цены. Но вернуть удалось совсем немного. На руках оставалось еще от двухсот до четырехсот комплексов{345}.
По поводу военного и политического значения «Стингеров» было сделано немало громких заявлений[47]. Согласно официальной статистике, 40-я армия потеряла во время войны 113 самолетов и 333 вертолета (американцы во Вьетнаме — 5986 вертолетов{346},[48]. После первой паники советские войска предприняли контрмеры, позволившие снизить потери практически до прежнего уровня. Нет и убедительных доказательств того, что «Стингеры» повлияли на процесс принятия политических решений в Москве или что они как-то еще повлияли на военные операции, помимо первоначального тактического эффекта. Горбачев принял решение о выводе войск из Афганистана за год до того, как по советским вертолетам выпустили первые «Стингеры»{347}.[49]