Советники
Советники
Многие советники верили, что их миссия — помогать местным, и отдавали этому делу все силы. Советник по делам молодежи, журналист Владимир Снегирев по прибытии в страну ликовал: «Возможно, мне посчастливилось стать свидетелем одной из самых яростных и трагических революций на исходе века». В марте 1982 года он участвовал в праздновании афганского Нового года на кабульском стадионе: «Поразительный, только здесь возможный контраст. На трибунах многие женщины прячут свои лица под чадрой — дикость, средневековое мракобесие, а на поле стадиона с неба опускаются парашютистки — тоже афганки, выросшие на этой земле. Чадра и парашют. Не надо быть провидцем, чтобы предсказать победу парашюту». Однако вскоре Снегиреву пришлось поломать голову над неразрешимой проблемой: почему столь многие афганцы так ожесточенно сопротивляются этой по сути демократической революции, совершенной с благими намерениями? Более двадцати лет спустя — после гражданской войны, правления «Талибана» и американского вторжения — Снегирев с печалью осознал прежнюю свою наивность: он сам жил в разлагающемся оруэлловском государстве без будущего.
Но мечты оставались: свобода, равенство, братство. Социальная справедливость. Долой угнетателей трудового народа! «Весь мир насилья мы разрушим!» Коллективизм и братское сострадание. Интернациональная помощь. Эти мечты были впитаны с материнским молоком, заучены из букваря, вызубрены, они стали частью нас. И ведь еще была огромная и казавшаяся нам могучей родная страна. Да, в этой стране все жили одинаково бедновато, но зато там не было такой ужасающей нищеты, а были гиганты индустрии, каналы и гидростанции. И был Гагарин и Олимпиада в Москве. Нам бы не таких заскорузлых вождей, как Брежнев и его окружение, тогда все сложилось бы по-другому. Так думал я, так думали многие мои сверстники. Попав в Афганистан, еще не успев как следует осмотреться, мы начинали делать то, к чему готовились всю предыдущую жизнь… А здесь время словно вернулось вспять.. Тогда что же получается? Если в этой стране нашлась сила, которая захотела вытащить свой народ из мрака, дать детям возможность ходить в школу, крестьянам пахать не на быках, а тракторами, девчонкам смотреть на мир не сквозь сетку чадры, то разве это не революция? Не борьба грядущего с обреченным? И я к этому причастен{209}.
Все лето 1979 года прибывали специалисты: партийные, военные, технические, комсомольские, профсоюзные (хотя в Афганистане не было рабочего класса), даже из Минречфлота (хотя навигация на афганских реках едва ли возможна){210}. Советники теперь присутствовали во всех афганских министерствах, на заводах, в транспортных компаниях, банках и образовательных учреждениях. Число советников в МИДе и МВД, вероятно, исчислялось сотнями{211}. До войны услуги советских экспертов в Афганистане оплачивались неважно даже по сравнению с экспертами из других соцстран: тем платили до тысячи долларов в месяц. После вторжения зарплата советников из СССР выросла примерно до семисот долларов: значительно больше, чем они могли получать на родине. Прибавку прозвали «гробовыми деньгами»{212}.
Многие из советских граждан, отправившихся в Афганистан, были квалифицированными специалистами, но некоторые — любителями, энтузиастами. Многие приехали туда добровольно в силу своего идеализма или жажды приключений, или же потому, что это был единственный способ попасть за границу, или потому, что надеялись сами измениться к лучшему. Но у многих (может, и у большинства) людей, оказавшихся советниками в Афганистане, выбора не было. Военным и партийным специалистам приказали ехать. Другим предлагали поехать добровольно, что большинство и сделало более или менее охотно: отказ отрицательно сказался бы на их карьере.
К концу 1980 года в Афганистане работали 1600-1800 советских военных советников. От шестидесяти до восьмидесяти из них носили генеральское звание. К каждому батальону афганской армии были прикреплены три-четыре офицера, к полку — четыре-пять, дивизии — одиннадцать-двенадцать, а также сопоставимое число переводчиков{213}. Они носили афганскую военную форму и получали зарплату выше, чем служащие 40-й армии. Советники могли за год накопить на машину, за два — на первый взнос за квартиру в кооперативном доме на родине. Обычному советскому офицеру на это требовалось куда больше времени. Неудивительно, что военные, по словам Валерия Ширяева, служившего переводчиком в афганской дивизии, ненавидели советников. У входа на территорию некоторых советских частей висели таблички: «С собаками и советниками вход воспрещен».
Отношение армейских офицеров изменилось, когда стало ясно, что сотрудничать с афганской армией может быть очень опасно. В боях погибли генерал Николай Власов и генерал-лейтенант Петр Шкидченко, чей вертолет рухнул, когда он руководил операцией афганской армии у города Хост в январе 1982 года. В 1983-1984 годах каждый третий советник в дивизии Ширяева погиб. И все равно были случаи, когда советские отряды отказывались выделить раненым советникам место в вертолете: раз работают на афганцев, пусть афганцы их и эвакуируют{214}.
Среди гражданских специалистов самыми многочисленными были партийные советники. В 1983 году при ЦК НДПА работали восемьдесят советников и пятьдесят переводчиков. Они участвовали в работе партийных и государственных механизмов и нередко сочиняли для афганских политиков речи, которые переводились на дари или пушту{215}. Эти люди перед отправкой в Афганистан не проходили специальной подготовки, кроме недельного вводного курса. Похоже, предполагалось, что ортодоксальные идеологические схемы, которые якобы работали в Советском Союзе, должны сработать и в Афганистане. На деле они работали так же плохо, если не хуже. Многие партийные советники были сомнительными экспертами, особенно в первые годы, когда Афганистан считался свалкой для людей, ничего не добившихся на родине, в СССР. За некоторыми достойными исключениями очень немногие из них имели хоть какое-то представление о стране. Они просто пытались применить в Афганистане политические и организационные схемы, которые уже исчерпали себя в Советском Союзе.
Вскоре после переворота 1978 года в СССР стали обсуждать возможность отправки в Афганистан комсомольских советников. С мая 1979 по ноябрь 1988 года в Афганистане работали около ста пятидесяти работников комсомола. Перед ними стояла задача организовать молодежное движение в городах и кишлаках{216}. Все они были добровольцами, по крайней мере в теории. Их вербовали по всему Советскому Союзу. Внезапно им могли позвонить: «Предложено рекомендовать вас для поездки “за речку”»{217} для работы с Демократической организацией молодежи Афганистана (ДОМА). Они проходили полуторамесячный курс истории, культуры, традиций и языков Афганистана, а затем отправлялись на задание. Сначала они попадали в Кабул.
* * *
Комсомольских советников направляли в группы по работе с детьми и подростками, по идеологическим и международным вопросам, издательской работе и для работы в провинции. Но изначально их главным делом было обеспечить ДОМА всеми церемониальными атрибутами: создать ЦК, секретариат, орготдел, отделы по политическому просвещению масс, военно-патриотическим вопросам, по работе с пионерами, по международным, финансовым и административным вопросам. Они организовали комитеты в провинциях и открыли Центральный дворец пионеров в 1981 году в присутствии подруги Кармаля Анахиты Ратебзад. Комсомольцы распространили десять тысяч экземпляров классического произведения соцреализма — «Как закалялась сталь» в переводе на афганские языки. Надо думать, счастливые обладатели этого перевода были сильно озадачены. По утверждениям комсомольцев, в конце 1988 года, когда их стали отправлять на родину, в ДОМА было 220 тысяч членов. Скептик мог бы предположить, что тут немалую роль сыграл двойной счет.
Николай Захаров прибыл в страну одним из первых. Он приземлился в аэропорту Кабула в самый разгар перестрелки, и все иллюзии, какие у него еще могли остаться, вскоре рассеялись. Было совершенно ясно, что его новые афганские коллеги намерены работать по-своему. Он отметил в дневнике, что заместитель главы ДОМА Абдуррахман, изрядно выпив, заявил: «Для полной победы мы не допустим никаких оппозиционных выступлений, даже если придется идти по трупам»{218}. Молодые люди, с которыми работала ДОМА, не подавали особых надежд, они находились под сильным влиянием исламских, маоистских и националистических идей. У советников не было средств на продвижение собственной идеологии. Ни афганские власти, ни местные жители практически не обращали внимания на их рекомендации. И методы, которые могли бы дать результат в Советском Союзе, совершенно не подходили для Афганистана. Уже в декабре 1981 года один советник с сожалением признавал: «Скопированная с ВЛКСМ система учета кадров совершенно не учитывает реального положения дел. Несмотря на принятую инструкцию по этому вопросу, в стране нет единой системы учета кадров. Одна из причин — ее нежизненность»{219}. Неудивительно, что большинство их усилий оказались тщетными.
Естественно, большинству советников требовались переводчики. Некоторых набрали в Таджикистане и Узбекистане. Другие прибыли из элитарных академических институтов Москвы и Ленинграда, которые по уровню изучения Афганистана, его истории, его народов, языков и культуры могли соперничать с кем угодно в мире.
В июне 1979 года Евгений Киселев готовился сдавать госэкзамены в Институте стран Азии и Африки (ИСАА) МГУ. После университета советских студентов обычно трудоустраивали туда, куда указывали власти. Киселев рассчитывал получить работу в ТАСС в Кабуле. Однако его вызвали в кабинет декана, где его и пару других студентов ждали двое в штатском. Киселеву и товарищам сообщили, что все распределения отменены и что выпускников этого года, изучавших персидский и пушту, отправят в Афганистан. Затем с ними провели беседу два полковника: лощеные, с хорошими манерами, вежливые, типичные штабные. Студентам напомнили, что они — военнообязанные: поэтому их призывают в армию. Двенадцатого июля они вылетели в Кабул и были прикреплены к афганским военным частям для работы вместе с военными советниками. Они носили афганскую форму, и им, как и советникам, платили больше, чем советским офицерам того же ранга. Киселева и еще пятерых переводчиков поселили в трехкомнатной квартире в новом микрорайоне, только что сданной и еще не обустроенной. В комнатах были бетонные полы и стояли железные кровати — ни матрасов, ни подушек, ни простыней. Киселеву удалось разыскать в городе несколько одеял и матрасов. Мебель тоже пришлось добывать самим{220}.
Среди новичков был Андрей Грешнов. Он надеялся закончить обучение в Кабуле, однако еще не сдал экзамен по истории КПСС — необходимое требование для зарубежной поездки. С грехом пополам Грешнов все-таки сдал экзамен и прослушал в ИСАА краткий курс поведения советского гражданина за границей. Но учебу продолжить не удалось: Грешнову заявили, что он будет переводчиком в афганской армии, а если откажется, его исключат из университета. Две недели спустя, так и не сдав госэкзамены, Грешнов улетел в Кабул. После приземления он понял, что фарси, который он изучал в университете, имеет мало общего с дари, звучащем на улицах Кабула. Его поселили в той же квартире, что и Киселева{221}.