В УЧИЛИЩЕ И АКАДЕМИИ ГЕНЕРАЛЬНОГО ШТАБА
В УЧИЛИЩЕ И АКАДЕМИИ ГЕНЕРАЛЬНОГО ШТАБА
В военно-исторической литературе есть немало воспоминаний лиц офицерского и генеральского состава (хотя по сути генералы являются теми же офицерами, но только высшего ранга) об их учебе в военном (юнкерском) училище. Каждое из таких свидетельств, несмотря на общие положения о постановке учебного процесса, является сугубо индивидуальным, неповторимым, а посему и представляет особый интерес для исследователя, занимающегося той или иной эпохой. Воспоминания И.И. Вацетиса о периоде его учебы в Виленском юнкерском училище вносят существенный вклад в копилку знаний о системе подготовки офицерских кадров российской армии в конце XIX века.
«Мне шел 22-й год. С виду я был совсем юноша. С поступлением в юнкерское училище я вместо прежнего жалованья теперь получал 3 рубля в два месяца при содержании на казенный счет. Можно жить, не получая из дома ни копейки. Это было для меня чрезвычайно важно, так как на помощь из дома рассчитывать я не мог.
Итак, снова тяжелый труд, который нужно преодолеть во что бы то ни стало. Каждому юнкеру была выдана инструкция, как себя вести. Эту инструкцию я основательно усвоил и старался строго выполнять. По строевой части я был выше других юнкеров. По учебной же части приходилось здорово налегать. Но я все-таки одолел. К рождеству я был в числе лучших по успехам.
Юнкерское училище — это богатейшая коллекция раритетов. Двух похожих друг на друга юнкеров найти почти невозможно. Юнкерский состав пополнялся из представителей всех сословий, направлений, наклонностей, умовоззрении. По своей подготовке ценз юнкеров был ниже среднего, то есть тот, что «оставлял желать лучшего». Там были князья, графы, бароны, виконты, потомственные дворяне, мещане, крестьяне, батраки и так называемые «кухаркины дети». Большую часть составляли представители среднего класса. Такой разношерстный состав юнкеров не был склонен без противодействия подчиниться суровому режиму.
Вставали по барабану в 6 часов утра, спать ложились в 10 часов вечера. Эти шестнадцать часов я был занят настолько, что у меня не оставалось ни минуты свободного времени. Свободное время считалось только от 5 до 6 часов вечера, я обыкновенно проводил его за чтением в библиотеке. При училище была отличная библиотека. Я принялся за чтение русских классиков.
В тон учителям я попасть не мог: там, где требовалось простое усвоение знаний, я выступал с неуместным анализом, делая это большей частью интуитивным путем. Мой ум работал, что называется, на всех парах. Курс был слишком обширен, чтобы пройти его основательно за восемь месяцев.
По вечерам — от 8 до 8 часов 20 минут — в столовой учился танцевать. В Виленском училище было принято, чтобы юнкера хорошо танцевали. Многие юнкера на наших балах теряли сердце и рассудок. Никогда позднее в гарнизонных собраниях я не видел такие роскошные балы, как в Виленском училище.
…На рождество я поехал в отпуск. Более четырех лет не видел родных. Был сильный мороз, когда я на ст. Ауце вышел из поезда. Я же одет совсем не по сезону: юнкерская шинель, легкие сапоги, барашковая шапка, даже без теплого белья. Взял извозчика. Отъехали верст десять. Мороз стал пронизывать страшно. Версты три прошел пешком, опять поехал, опять пешком. А ехать надо было 35 верст до Фрауенбурга.
Во Фрауенбурге меня встретил старший брат. Сейчас же дали несколько стаканов горячего чаю с ромом, оттерли уши, сняли сапоги и оттерли ноги. Часа два-три я проспал и… встал как ни в чем не бывало. Потом поехали дальше в Нейгоф.
Мой отец был по-прежнему батраком, жил в той же комнате. После этого отпуска для меня стало вопросом будущего создать безбедную и уютную жизнь моим старикам»{12}.
Представляют интерес и зарисовки, сделанные И.И. Вацетисом относительно порядков, традиций училища, межличностных отношений между юнкерами. «Вечерняя поверка юнкеров происходила в длинном коридоре, где вся рота строилась развернутым фронтом в две шеренги. Впереди строя стояли взводные портупей-юнкеры и фельдфебель (из юнкеров). На вечернюю поверку ежедневно являлся сам ротный командир и обходил роту по фронту, осматривая каждого юнкера. Даже после поверки юнкер не мог сказать, что его сегодня ни за что не взгреют. Нет! Наказание могло последовать и во время сна, если окажется, что вещи сложены не согласно инструкции.
Мы старались всевозможнейшими способами поддержать друг друга, не выдавать товарища. Юнкерам строго запрещалось курить в спальне. За такую провинность сажали в карцер на пять суток на хлеб и воду И вот в нашей спальне, в которой я был за старшего, смотрю, юнкер 3-ко, нагнувшись к печке, курит и дым пускает в печку.
Я подошел и говорю юнкеру 3-ко, чтобы бросил курить, а он продолжал затягиваться. Вдруг раздается «Смирно!». 3-ко ошалел и, бросив дымящийся окурок на пол, ретировался. Подошел ротный командир и, увидев окурок у моих ног, крикнул мне:
— Почему вы здесь курите? Я ответил, что некурящий. А кто же курил? Отвечаю:
— Я не заметил.
— То есть как это вы не заметили? — кричит ротный и с удивлением смотрит на меня. — Вы не заметили? Так знайте, юнкер Вацетис, что за такую службу я вас вышвырну за борт-с. Вы-с не заметили-с? Четыре дневальства вне очереди. А в следующий раз я вас за борт-с!
Это называлось по-юнкерски выручать товарища.
Весной переходной экзамен. В нашем отделении было всего 34 юнкера. Из них перешли на старший курс 18 человек, остальные частично были исключены, частично остались на второй курс в младшем классе. На экзамене резали беспощадно. Для подготовки к экзамену давалось всего два дня. За такой короткий срок повторить весь курс немыслимо.
Самые свирепые экзамены были по математике, физике и географии. Все три названных экзамена действовали на юнкеров как сильные потогонные средства.
После экзаменов был устроен шикарный бал. Лето провели в лагерях, тут же в училище. Осенью я был переведен на старший курс и как один из лучших назначен взводным командиром (портупей-юнкером). Этому я мало обрадовался, так как взводным командиром быть в училище крайне тяжело.
Осталось до выпуска две недели. Настроение в старших классах приподнятое, нервное. В глубокой тайне конференция заседает уже два дня, решает судьбу каждого юнкера старшего курса. От результатов решения конференции зависит дальнейшая судьба. Выпускают из училища по первому, второму и третьему разрядам. Быть выпущенным из училища по первому разряду означает, что через два месяца будешь офицером. Выпущенные по второму разряду служат подпрапорщиками по два-три года. По 3-му разряду выпускались в том состоянии, какими были при поступлении в училище, они могли быть представлены в офицеры по особому экзамену, но не ранее года.
Призы по стрельбе были уже разыграны: мне присуждены серебряные часы. Разыгрывались также призы по гимнастике, по фехтованию на ружьях, эспадронах и на рапирах.
Состязания на призы происходили публично. Присутствовало много дам. Победителю устраивалась овация. Я получил два училищных приза. Первый — по гимнастике на турнике, на трапеции и на кольцах — часы. Второй приз — за бой на ружьях — револьвер. В обоих случаях я победил своих противников как из нашей, так и из второй роты.
В день выпуска все училище построено. Ждут командующего войсками округа. Командующий войсками поздравил нас с производством в подпрапорщики (только двое выпущены рядовыми по 3-му разряду) и роздал призы. Церемониальный марш. В тот же день получили бумаги на отправление в полк.
Я выбрал 2-й Ковенский крепостной пехотный полк, куда на другой день отправился.
Из училища нас выпустили подпрапорщиками. В служебной иерархии подпрапорщик занимал среднее положение между офицером и нижним чином. Но на практике на офицерство подпрапорщик смотрел восхищенными глазами, а от массы нижних чинов держался изолированно! Положение подпрапорщика вообще было трагикомичным. В офицерское собрание он имел право прийти только пообедать и поужинать. На танцевальный вечер вход ему был закрыт. В поезде подпрапорщик должен был ехать в третьем классе, из второго класса его мог вышибить первый попавшийся офицер»{13}.
Прощаясь с училищем и своим юнкерским прошлым, И.И. Вацетис подвел итоги пройденного пути: «Результатами своих училищных трудов я был доволен: кончил по первому разряду с тремя призами, через три месяца мог стать офицером. Я шел верным путем к намеченной цели. В кармане около 7 рублей. В полку до производства в офицеры буду получать 20 рублей в месяц. Конечно, этого мало для существования. Я решил в случае надобности перейти на солдатскую кухню. Иначе на 20 рублей жить нельзя. Если бы не эта вечная забота о том, как свести концы с концами, то мог бы считать себя одним из счастливейших людей в мире. Правда, я был один, вернее одинок, как улитка.
Мне совершенно не жалко было расстаться с училищем, которое не было для нас, юнкеров, «Альма матер». Училище мне рисовалось вроде мастерской с пороховым двигателем, где нас обрабатывали, а потом, когда пришло время, раскидывали по всей матушке России. Четыре года назад мне было очень трудно расстаться с учебным батальоном. Я с большим удовольствием вернулся бы туда. Но вторично попасть в училище? Нет!
18 ноября 1897 г. я был произведен в офицеры и переведен в 3-й Ковенский крепостной пехотный полк на должность младшего офицера. Перевод в этот полк мне не очень был по сердцу, так как у нас имелись сведения о внутренней жизни этого полка не особенно приятные. В течение последних лет там происходили многочисленные скандалы, на почве коих из полка было уволено более двадцати офицеров»{14}.
Рассказывая о начале своей офицерской службы, И.И. Вацетис пишет: «Первые шаги каждого молодого офицера отмечались рядом более или менее серьезных или игровых промахов, без этого обойтись было невозможно. Служебная обстановка была незнакомая. Обыкновенно было так, что один ротный командир смотрел на младшего офицера как на помеху, он-де только портит солдат. Другой же, наоборот, передавал в неопытные руки младшего офицера всю роту. Мой ротный командир был из последней категории.
Сам ротный командир в русской армии представлял из себя некий индивидуум, которого всякий вышестоящий начальник третировал, терзал и гнул в бараний рог, но никто не учил. Неся колоссальную ответственность за благосостояние и обучение роты, он являлся единственным лицом в армии, которое обязано было безапелляционно отбывать скучную и трудную казарменную барщину без особенной перспективы насчет повышения по службе.
Чтобы сделать служебную карьеру, чтобы не состариться в капитанском чине, надо было попасть в штаб-офицеры за отличия, обогнать своих товарищей. Из таких был мой ротный командир. Он был из числа тех, кому во что бы то ни стало надо составить себе служебную карьеру, чтобы подровняться в общественном положении со своими высокопоставленными родственниками по жене: он был женат на дочери коменданта одной крепости.
К этому господину я и попал в роту. Позднее я узнал, что он очень хлопотал об этом, имея в виду использовать мои отличные строевые способности с целью постановки обучения в роте лучше, чем в других»{15}.
Попав в гарнизонную среду, И.И. Вацетис наблюдает, анализирует ее состояние, влияние на молодых офицеров, делает для себя выводы, в большинстве своем выводы нужные и верные. «Я попал в общество, которое было выше меня по воспитанию, кроме того, я был офицером из солдат, то есть из мужиков. Ко мне присматривались, изучали, составляли оценку. Ареной соревнования на высшую оценку служил, как и везде, паркет гарнизонного собрания. Экспертами были, как ни странно, не сами действующие лица — любительницы потанцевать, а те мамаши и тетушки, которые обыкновенно рассаживаются вдоль стен зала так, чтобы не мешать танцующим.
В танцевальном зале было большое оживление. На хорошего танцора был большой спрос. Я, хотя числился в училище в числе хороших танцоров, любил глядеть на кружащиеся пары и рассуждать о пользе танцев. Как только что произведенный в офицеры, я был одет с иголочки. Соседки бросали на меня взгляды, выражая удивление, что я забрался на неподобающее мне место.
Я внимательно следил за моим ротным командиром, который танцевал с нашей полковой дамой. Он танцевал плохо, а она — шикарно. Они не были парой на паркете, однако видно было, что он старается заслужить ее внимание, но без заметного успеха. Дама им тяготилась. Во время танца с фигурами кавалер (и мой начальник) по неловкости запутался и оставил даму посреди зала. Она посмотрела на меня. Я вскочил и пригласил ее «до прибытия» ее штатного кавалера. Но по ее желанию мы протанцевали один лишний тур мимо него. Это маленькое событие имело последствия. Первым последствием было то, что у меня сразу же испортились отношения с начальником. Вторым (было) то, что эта дама пригласила меня составить тройку в котильоне[1] а затем уже я с ней много танцевал на этом вечере, а не мой ротный командир. Во всяком случае, хорошо танцующему молодому офицеру было гораздо легче войти в общество, чем не танцующему.
Занятия в роте отнимали весь день: утром от 8 до 12, днем от 3 до 6 часов. Свободно располагать я мог только вечерним временем. Строевая служба требовала большого напряжения физических сил, часам к девяти вечера глаза слипались. Месяца через два я уже вполне ориентировался в новой обстановке, меня считали прекрасным строевиком и молодым офицером, не чуждающимся общества.
И действительно, я очень исправно знал строевую службу и исполнял ее усердно. С солдатами обращался гуманно, занятия вел умело и разнообразил их настолько, что мои солдаты никогда не скучали. За это я пользовался большой любовью у них»{16}.
Несмотря на занятость по службе в полку, И.И. Вацетис не забывал своих родных и близких. На рождество я поехал домой на свадьбу сестры. Эта свадьба произвела на меня чрезвычайно глубокое впечатление. Она происходила в той самой избе, которую я описал выше и в которой мой отец жил, кажется, тридцать четвертый год. Отцу было около 70, он все еще должен был работать батраком. Изба наша имела очень плачевный вид, хуже, чем прежде. Людей было много. Они нанесли в комнату снега столько, что под конец глиняный пол обратился в какое-то месиво. В комнате стало сыро и неуютно. Знакомые и мои школьные товарищи стали серьезными отцами семейств, старики еще более состарились.
Я всем понравился: старикам — тем, что говорил с ними, с молодежью хорошо повеселились. Я сравнил это общество с тем, в которое попал в Ковно. Разница была большая. Но сердечности, душевной и искренней теплоты было неизмеримо больше, среди этих простых людей эти качества полностью господствовали. Если бы я задался целью найти людей многоуважаемых в буквальном смысле этого слова, то я искал бы их именно среди этих простых, честных, милых и не знающих лукавства людей.
…Я уехал из дома в очень подавленном настроении. Мне хотелось во что бы то ни стало вывести моих родителей из того бедственного положения, в котором они находились, их старость следовало обеспечить, они должны были жить безбедно и иметь заслуженный отдых. Рассеянный образ жизни, который я начал после производства в офицеры, должен быть введен в определенные рамки. Жить я должен скромно, кое-что откладывать из содержания (я получал 48 рублей в месяц), жить по средствам.
О моей будущей служебной карьере задумываться не приходилось. Здесь вопрос ясен. Вырисовывались две перспективы. Если я ограничусь тем, чего достиг, и учиться не буду, а поплыву по житейскому течению, то останусь заурядным армейским офицером с весьма ограниченной будущностью, без карьеры. Если я буду учиться, готовиться в академию и если я окончу ее, то будущее улыбается широко-широко. Я крепко остановился на последнем решении, тем более что это отвечало моим давнишним мечтаниям. Попасть в академию, получить высшее образование, почувствовать под ногами твердую почву на широком служебном поприще — это составляло конечную цель моих устремлений»{17}.
В своих воспоминаниях Иоаким Иоакимович подробно рассказывает о том, как он готовился к поступлению в Академию Генерального штаба: «Итак, решено снова засесть за книги. Серьезное отношение к службе и серьезное отношение к подготовке в академию! Я начал с иностранных языков и математики. Особенно много трудиться приходилось над французским языком, которого я совершенно не знал. Главным руководством служил самоучитель Туссена и Лангеншейдта. Много пришлось заниматься литературой, прочитал всех классиков — русских и иностранных. Необходимо было следить за политической жизнью современных государств и за внутренней политикой России. Чтобы в этом отношении постоянно накапливать знания и расширять кругозор, я абонировал лучшие политические газеты — русские, немецкие и французские.
Я читал газеты всех направлений, начиная от крайне правых и кончая левыми органами печати. Последние в виде заграничных изданий я получал от знакомых студентов. Вскоре я стал серьезно разбираться в целях, преследуемых различными политическими партиями. Но программная сторона партий для меня все-таки оставалась «терра инкогнита», существенный смысл которой надо было научиться усваивать. Я почувствовал склонность левым политическим течениям, что в свою очередь побудило меня заняться изучением социологии.
Кстати, было принято считать, что офицерская среда осталась глуха, индифферентна к политическим явлениям внутри государства. Это не совсем так. Многие офицеры были основательно знакомы с новейшими политическими течениями и с глубоким интересом следили за той борьбой, которая происходила внутри государства на революционной почве. Многие молодые офицеры снимали мундир и переходили на частную службу, чтобы принимать участие в прогрессивном движении. Офицеру трудно было услышать смелое критическое слово на политическую тему. В офицерских собраниях разговоры на политическую тему не допускались. Такие разговоры велись по квартирам.
…Однако в каждом полку мы могли встретить двух-трех офицеров, превосходно разбиравшихся в революционных доктринах, основательно знакомых с партийными программами. Я знал одного офицера, который ходил на фабрики выступать перед рабочими. От него я впервые услышал, что революцию в России может и должен провести рабочий класс. Сближаясь с этой группой офицеров, получая от них литературу и разъяснения политических доктрин, я в конце концов почувствовал сам, что очутился в новом мире стремлений и мыслей. Мой ум стал обогащаться такими знаниями, каких у многих не было. Я почувствовал потребность стремиться к широкому знанию дозволенного и недозволенного законами. Став на этот путь, я уже не мог слиться с той офицерской массой, которая чем дольше служит, тем более сужает свои горизонты, тем более специализируется в определенном служебном направлении.
В полку оказалась на редкость хорошая библиотека. Мне не приходилось видеть ни в одном полку каталог, в котором так много места было бы отведено философии, социальным наукам, политической экономии и новейшей литературе. За эту библиотеку я принялся, с усердием изучая ее богатое и разнообразное содержание. Кроме того, у меня незаметно вошло в обычай ежемесячно покупать несколько новейших книг. Этого обычая я придерживаюсь до сих пор.
Занятия по подготовке в академию я вел систематически и с неослабевающим упорством. По мере углубления в академическую программу я удалялся от аппликационного способа усвоения предмета. От того метода, по которому я работал до сих пор. Академическая программа (вступительная) настолько обширна, что вызубрить все предметы невозможно. Из каждого предмета надо было сделать выборки и внимательно следить за литературой — военной и общей.
Восемь лет я занимался таким образом и могу сказать, что был подготовлен к слушанию академического курса основательно»{18}.
За эти восемь лет И.И. Вацетис рос не только в общеобразовательном, политическом и культурном отношении. — он продвигался и по служебной лестнице. Получал очередные воинские звания. Так, в 1899 г. (через два года после окончания училища) он получил в своем полку роту, которой командовал до лета 1902 г. В том же году И.И. Вацетис стал поручиком. Когда ему предложили принять роту в Рижском унтер-офицерском батальоне, он немедленно дал свое согласие, вспомнив свое пребывание в нем в качестве рядового. Вскоре И.И. Вацетис отличился на состязаниях по стрельбе из винтовки, завоевав приз. Два года он командовал ротой, потом стал исполнять обязанности батальонного адъютанта. В августе 1905 г. И.И. Вацетис был произведен в чин штабс-капитана, а в 1906 г. награжден орденом Св. Станислава 3-й степени.
«В академию надо было пройти через двойной фильтр, предстояло выдержать предварительный экзамен при штабе округа по полной вступительной программе, а затем при академии — конкурсный экзамен[2].
Вступительный экзамен я выдержал отлично. У всех профессоров я получил отличный балл. Экзамен продолжался с 20 августа до 26 сентября. После этого экзамена первый раз в жизни я почувствовал, что такое умственное переутомление. Последний эк замен был по математике. Мне пришлось пробыть у доски около четырех часов, что меня до крайности утомило. Пообедав, я прилег, но не мог заснуть. Мысль страшно работала, отыскивая какие-то логарифмы, а мозг, как иглами, тыкали тангенсы, котангенсы, синусы и косинусы. Я думал, что серьезно заболеваю. Через неделю отдыха я поправился.
Однако это было начало тяжелого недуга, которым я страдаю до сих пор и который постепенно прогрессирует. С тех пор у меня начал в голове формироваться какой-то шум. Сначала я не знал, что тот шум, который я явственно слышу, у меня в голове. По-видимому, нервы в академии были сильно напряжены.
…В Академию Генерального штаба я поступил осенью 1906 года. Это событие положило грань к новому событию в моей жизни. Мне шел тридцать третий год. Я был уже женат.
В академии предстояло учиться три года. Значит, я окончательно распрощаюсь с учебниками на тридцать шестом году жизни.
Я нанял квартиру напротив академии и устроился так, что предаваться научным занятиям было вполне удобно.
Тому, кто не был в академии, трудно себе представить, что такое на самом деле там делается, что она из себя представляет. Общее мнение такое, что Академия Генерального штаба по обширности и по глубине своего курса находится во главе всех высших учебных заведений. И это мнение нисколько не грешит против действительности.
Академия Генерального штаба давала каждому столько, сколько вмещали его умственные способности и желание освоить науку.
Военные предметы[3] изучались с исчерпывающей полнотой. Кроме военных дисциплин преподавались следующие предметы: русская история (читал профессор Платонов); всеобщая история девятнадцатого века (профессор Форстен); государственное право (профессор Цизирев); статистика иностранных государств и статистика России; русская и иностранная литература (профессор Котляревский); международное право; геодезия (генерал-майор Шарнгорст).
При академии находилась самая обширная библиотека. Кроме того, по заявлению слушателя выписывалась на казенный счет любая книга.
Отношение слушателей к академическим занятиям было различным. Добрая часть смотрела на них так: надо только усвоить требуемые программы, чтобы получить на экзамене высокий балл, чтобы получить право на перевод в Генеральный штаб. Про таких говорили, что они стараются только обеспечить себе крышу то есть попасть в Генеральный штаб и служить в штабе. Большая же часть относилась к академическим занятиям, как студенты. В числе этих был и я.
Мы старались из аудитории вынести как можно больше знаний материала, которые дополняли при самостоятельной работе, сопровождая ее собственным анализом. Лично я старался во всех вопросах найти определенный критерий, который я понимал как выработку в себе способности во всех случаях практической жизни самостоятельно решить, что нужно для достижения поставленной цели и что этому вредит.
…В аудиториях порядок занятий был лекционный, то есть каждый профессор в течение семестра должен прочитать свой курс, а затем весной на экзамене требовать отчета от слушателей. Такой порядок был очень хорош, в особенности для тех слушателей, которые отдавались академическим занятиям с полной серьезностью. Само собой разумеется, что для такого рода отношения требовалась хорошая подготовка слушателей. Другой способ — репетиционный — заключался в том, что профессор после нескольких лекций требует от слушателей отчета. Этот метод, по-моему, хуже. Он рассчитан на слушателей с низким подготовительным цензом и против лентяев, лодырей. Этот метод хорош для средних учебных заведений.
Военные предметы читались талантливыми профессорами, сумевшими заинтересовать слушателей даже на своих лекциях по наиболее сухим предметам. Из предметов невоенных я особенно увлекался лекциями академика Нестора Александровича Котляревского. Он читал нам на младших курсах русскую литературу Его лекции произвели на меня самое глубокое впечатление…
Не менее интересны были лекции по русской истории профессора Платонова и по истории девятнадцатого столетия профессора Форстена.
Много внимания я уделял докладам на дополнительном курсе. Там каждый офицер должен разработать совершенно самостоятельно три доклада или диссертации. Доклады читались перед всей аудиторией. Оппонентами назначались два профессора. Иногда на докладах присутствовал начальник академии. Странным казалось мне, что на этих докладах мало присутствовало слушателей, почти только те, кто должен был делать это по обязанности. А между тем польза от этих докладов была для присутствующих огромная.
Первый год прошел в самом упорном труде. Подоспела весна и экзамены. Было не до шуток. Экзаменуют очень строго, а курс каждого предмета огромный. Чрезвычайно характерным был первый день экзаменов. Это бенефис для каждого из нас. Это пробный шар. Экзамен — это скачка через препятствия в Генеральный штаб, а чтобы туда попасть, надо отлично окончить академию: иметь не менее 10 баллов в среднем.
Выше я упомянул, что в академии существовала лекционная система. Поэтому в течение всего семестра, около шести месяцев, слушателей никто не беспокоил, профессора не интересовались тем, кто занимается, а кто лодырничает, академическое же начальство следило только за тем, чтобы лекции исправно посещались, для чего надо было расписываться ежедневно в именном списке. Вообще экзамен служил для перегруппировки слушателей, не имеющих надежду на Генеральный штаб и на имеющих таковую. Например, при мне при переводе из младшего на старший курс (приступило к экзаменам 114 человек) перешло 78 человек, 36 срезались и были отчислены из академии в полки. При мне же перешли из старшего курса на дополнительный курс из 78 человек только 52 человека, 26 — срезались и были отправлены в полки. Из этих 52 попал в Генеральный штаб 41 человек, восемь признаны окончившими успешно, а трое отчислены в полки. Таким образом, из 114 поступивших попали в Генеральный штаб только 41.
Первый же экзамен положил начало для группировки на избранных и неудачников. Здесь необходимо остановиться на одной подробности, пусть маленькой, но характерной. Дело в том, что слушатели академии во время первого года невольно держались обособленно: гвардия с гвардией, армейские офицеры составляли другую группу.
В течение первого года эти группы были настолько отчуждены друг от друга, что многие между собой ни разу не говорили. Гвардия не могла отказаться от своей фанаберии, армия считала ненужным заискивать перед гвардией.
В академической столовой гвардейцы имели свой особый стол для завтрака. Среди них, между означенными двумя группами, (находились) бедные гвардейцы неаристократического происхождения и представители армейской кавалерии, не принятые в гвардейских кругах. Гвардейцы в течение первого года шиковали, в особенности гвардейская кавалерия. После завтрака многие гвардейцы удирали из академии…
Академическое начальство и весьма значительная часть профессуры смотрели на гвардейцев как на самый желанный контингент для комплектования Генерального штаба. В мое время был даже один профессор, который, обращаясь к гвардейцу, говорил так: «Когда вы будете в Генеральном штабе…», а обращаясь к армейцу, говорил иначе: «Если вы будете в Генеральном штабе…».
Я был офицером крепостного полка, т.е. из самой глубокой армии. Но все-таки я не могу сказать, чтобы ко мне была проявлена несправедливость. Однако все же двузначный балл давался гвардейцу легче, чем армейцу…
На первый экзамен шли с большим волнением. Получить 11 или 12 баллов на первом экзамене, в особенности по одному из главных предметов, значило подъем духа, уверенность в своих силах. Зато провал на первом экзамене приносил не только огорчение, но и необходимость стараться на будущих экзаменах наверстать его. Второй и третий экзамены уже окончательно намечали группировку сил и настроения. Результаты экзаменов могли служить правдивой вывеской умственных способностей слушателя. Само собой разумеется, что я не допускаю даже и мысли о том, что по результатам экзаменов можно судить о талантливости и тем более о гениальности человека…
К концу экзамена на первый план выступили наиболее способные, признак привилегированности рода оружия (гвардия) утрачивал свою привлекательность. Предметом зависти становились наиболее способные, получившие высокую оценку на экзамене.
Я выдержал переходной экзамен из младшего на старший курс в общем удачно…
К концу экзаменов ряды слушателей значительно поредели: из 114 почти четвертая часть срезалась. Выдержавшие экзамены отправились на полевые съемки. Мне достался участок у станции Плюсса…
В середине июля началась новая поездка. Мне достался участок в районе Павловска. Ежедневно по вечерам я посещал Павловский курзал (зал отдыха. — Н.Ч.), где слушал музыку Здесь я впервые научился понимать музыку и стал увлекаться ею. Моей мечтой было создать хороший оркестр. Формируя в конце 1915 года в Риге 5-й Земгальский латышский полк, я получил возможность осуществить ее.
После полевых работ, которые закончились для меня отлично, я поехал на три недели в отпуск в Ригу»{19}.
На старшем курсе И.И. Вацетис учился так же старательно, как и на младшем. Все предметы были очень серьезные и было много практических занятий. В частности, среди этих учебных дисциплин была и статистика, которой Иоаким Иоакимович очень заинтересовался.
«На выпускном экзамене для перевода на дополнительный курс надо было иметь не менее 10 по сочинению. Мои занятия увенчались большим у спехом: на экзамене я писал сочинение на тему: «Причины влияния наполеоновских войн на увеличение национального чувства в Европе в начале XIX столетия». На работу дано было четыре часа, и моя работа была оценена всеми тремя профессорами, оценивавшими сочинения, достойной высшей отметки — 12 баллов.
Выпускной экзамен я выдержал сравнительно хорошо, имея одиннадцать баллов в среднем.
Предстояла летняя работа. Состоявшая из съемки, поездки в Ковно для осмотра крепости, полевых поездок. На съемках я был в Новгородской губернии около города Валдая. Более интересная была поездка в Ковно для осмотра крепости. В этой крепости я начал свою офицерскую службу на должности младшего офицера 3-го крепостного полка. Все крепостные сооружения мне были хорошо знакомы по прежней службе.
На вокзале меня встретили представители от общества офицеров полка, приветствовали меня и пригласили в лагерь в офицерское собрание на ужин. Меня до слез обрадовало такое внимание товарищей. Два дня я провел в полку среди товарищей, делясь воспоминаниями.
…После полевых поездок, которые закончились около 20 сентября, подводились итоги. Общее внимание было обращено на то, кто будет удостоен перевода на дополнительный курс, а кто — должен ехать в полк. Один профессор говорил, что ничего нет легче, чем отчислить из академии офицера: надо только поставить на одну сотую балла меньше того, что требуется. Вот этого обстоятельства мы, армейцы, очень опасались, многим оно принесло разочарование.
В день конференции академия была битком набита офицерами. Заседали долго. Я был в числе окончивших академию по первому разряду и переводился на дополнительный курс[4] с награждением академическим значком. Когда я шел домой из академии, мне припомнилось, что 17 лет тому назад я поступил в учебный батальон рядовым. Тогда я вступил на путь тяжелой военной службы со светлой мечтой добиться высшего образования, идя военной дорогой. Теперь моя мечта сбылась. Я был счастлив. Я пришел домой (семья была в Риге) и от радости не знал, что делать. Вечером же уехал в Ригу в отпуск до 1 октября{20}.
На дополнительном курсе были свои трудности, в основном связанные с разработкой и защитой военно-стратегических и военно-исторических тем. Об этом И.И. Вацетис достаточно подробно рассказывает в своих воспоминаниях: «На дополнительном курсе дают для разработки темы. Первая тема военно-историческая. Мне досталась четвертая революционная война во Франции в 1794 году.
Тема чрезвычайно интересная. Я изучил богатейший литературный материал об этой кампании. Но овладеть темой мне все-таки не удалось. Я чувствовал какую-то усталость, перешедшую в равнодушие.
Что касается моих оппонентов, то от одного из них я с уверенностью не мог ждать ничего хорошего. Этот профессор (Вацетис не называет его фамилию, однако есть веские основания полагать, что им являлся полковник М.Д. Бонч-Бруевич. — Н.Ч.) отличался крайним самолюбием и раздражительностью…
Другой оппонент был в высшей степени тактичным и выдержанным.
За 50 минут я должен был доложить всю эту огромную кампанию. Начали говорить оппоненты. Первый по обыкновению начал безбожно критиковать: «Это нехорошо, это неправильно, это не так…» Но ни разу не сказал, как хорошо, как нужно и как правильно. Я стал возражать и очень удачно. Он стал горячиться. Я уличил его в незнании фактической стороны этой войны. Он еще больше рассердился. Но все-таки, увидев, что я не из тех, которые пасуют, оборвал оппонирование, заявив мне, что я их «хорошо» не выскочил…
Другой оппонент оценил мою работу на «очень хорошо». Значит — 11. В результате в окончательном выводе я получил 9,5 балла за эту тему. Я отнесся к этому равнодушно, но присутствовавшая аудитория нашла оценку неправильной, очень низкой.
Должен заметить, что у меня не было особенно большого желания служить в Генеральном штабе. Штабная работа мне вообще не нравилась. Кроме того, я не подходил у этой корпорации вследствие своего плебейского происхождения. Я не хотел быть в Генеральном штабе последним, я хотел быть в строю, но первым.
Вторая тема была отвлеченная. Мне досталась такая тема: «сравнительное значение для Германии в военном отношении Восточной Пруссии и Эльзас-Лотарингского плацдарма». Эту тему можно разрабатывать двояко: или как военно-географическую, или же как чисто стратегическую.
Я написал доклад, взяв за основу тогдашнюю группировку европейских государств. Я допускал, что подготавливается европейская война. Группировку держав представляли с одной стороны Россия, Франция, Англия, Сербия и Болгария, с другой стороны — Германия, Австрия и Румыния. Турция и Италия — нейтральны. Я доказал, что Германия нападет на Францию через Бельгию, нарушив нейтралитет, что это заставит ввязаться в войну Англию. И как вывод определил, что Эльзас-Лотарингский плацдарм будет иметь второстепенное значение как для Франции, так и для Германии.
Что касается Восточной Пруссии, то значение ее вывел из того обстоятельства, что германский флот, уступая англо-французскому, должен будет на Северном море вести оборонительные действия, но зато разовьет всю свою мощь в сторону Балтийского моря, господство на котором ему бесспорно обеспечено.
На этом докладе присутствовал сам начальник академии (генерал Д.Г. Щербачев. — Н.Ч.). Окончив доклад, я заметил на лице моих оппонентов недоумение. Как прежде, так и на этот раз профессор (М.Д. Бонч-Бруевич. — Н.Ч.) начал с жесточайшей критики и вел свою критику бестолково. Я хотел возражать, И я чувствовал, что если бы дело происходило в свободной от воинской дисциплины аудитории, я своего оппонента разгромил бы наголову. Кончилось тем, что этот профессор отказался оппонировать мне, заявив, что считает мой труд лишь удовлетворительным.
Другой оппонент отделался полусловом и воздержался от завязки спора со мной. Заявив, что считает мою работу неудовлетворительной. Но тут начальник академии вступился за меня и в своем разборе высказал много лестного по поводу моей работы. Результат — 8 баллов. Так что (все) клонилось к тому, что я в Генеральный штаб не попаду, так как за третью тему мне надо было получить 11,5 (балла). Но такой высокий балл редко кто получает, ибо третья тема очень сложная и трудная. В нее входит стратегия, тактика, статистика, военная администрация и железнодорожное дело. Я решил эту задачу разработать на балл душевного спокойствия, то есть на 7, но я ошибся, так как получил семь и три четвертых балла.
Третья тема представляла собой очень интересную работу. На докладе этой темы у меня вышел курьезный инцидент со всеми тремя оппонентами. Инцидент начался с оппонента по тактике. Замечания которого по поводу моей работы показались мне несправедливыми, а мои возражения оппонент счел неосновательными. Я перестал ему возражать. Он задал вопрос, почему я не возражаю ему. Я ответил, что согласен со всеми теми замечаниями, которые он сделает при дальнейшем разборе моего труда. За это я получил предупреждение от председательствующего.
С другими оппонентами у меня тоже вышло столкновение. Кончилось тем, что все три оппонента на меня рассердились и поставили мне за эту тему в общем семь и три четвертых (балла).
Разбирая инциденты с оппонентами на всех трех темах, я вижу теперь, что в большинстве случаев я был прав. Тогда я отстаивал свою самостоятельную точку зрения, которая являлась результатом добросовестного и упорного штудирования академического курса.
В конце концов в среднем за два курса академии и за дополнительный курс получилось у меня 9,4 (балла). Для причисления к Генеральному штабу требовалось в среднем 10 баллов. По этой причине я не был причислен к Генеральному штабу. В таком же положении очутились еще б человек. Однако конференция постановила считать меня окончившим дополнительный курс с отметкой «успешно».
Итак, 3 мая 1909 г. я достиг поставленной цели: окончил высшее учебное заведение, достиг того, к чему стремился в течение долгих восемнадцати лет…»{21}.
Следует отметить, что отголоски тех событий (споры с оппонентами при защите И.И. Вацетисом подготовленных им научных работ, особенно с М.Д. Бонч-Бруевичем) мы находим через много лет в мемуарах генерал-лейтенанта в отставке М.Д. Бонч-Бруевича. Рассказывая о своем назначении на должность начальника Полевого штаба Реввоенсовета республики, он пишет, что опасался попасть в подчинение к И.И. Вацетису. Правда, автор не упоминает об этой защите в Академии Генерального штаба, зато высказывает свое мнение о личности и способностях Главнокомандующего всеми вооруженными силами Республики — оно крайне субъективное: «Смущало меня и то, что Склянский (Э.М. Склянский — заместитель председателя Реввоенсовета Республики. — Н.Ч.) не мог точно сказать — начальником какого штаба я назначаюсь: штаба ли главнокомандующего или Полевого штаба Реввоенсовета Республики. В первом случае я оказывался в подчинении Вацетиса; во втором — моим начальником являлся председатель Реввоенсовета Республики или его заместитель.
Идти к Вацетису в подчинение я решительно не хотел. Я не ладил с ним ни будучи начальником штаба Ставки, ни сделавшись военным руководителем Высшего Военного Совета. К тому же я был значительно старше его по службе. В то время, когда я в чине полковника преподавал тактику в Академии Генерального штаба, поручик (штабс-капитан. — Н.Ч.) был только слушателем, и притом малоуспевающим. Позже, уже во время войны, мы соприкоснулись на Северном фронте, и разница в нашем положении оказалась еще более ощутимой: я, как начальник штаба фронта, пользовался правами командующего армией, Вацетис же командовал батальоном и в самом конце войны — одним из пехотных полков.
Мой служебный опыт настойчиво говорил мне, что на высших постах в армии, во избежание неизбежных в таких случаях трений, никогда не следует становиться под начало младшего, менее опытного по службе начальника»{22}.
Значительный интерес представляют те страницы воспоминаний И.И. Вацетиса, где описаны торжества по поводу выпуска из академии, встреча с императором российским и беседа с ним: «…5 мая (1909 г. — Н.Ч.) мы должны были представиться государю в Царском Селе по случаю окончания академии, а 6-го отправиться к месту назначения. Я получил назначение отправиться для отбытия лагерного сбора при штабе 45-й пехотной дивизии для ознакомления с обязанностями офицера Генерального штаба.
В Царском Селе нас выстроили в одну шеренгу в Малом дворце в огромном зале. Нас, не причисленных, было 7 человек и нас построили на левом фланге. Я стоял четвертым в этой группе. Ждали около двух часов.
Меня очень интересовал этот случай, так как я хотел увидеть вблизи человека, которому я тогда служил 18 лет и которого за это время ни разу не видел. А нас учили, что надо его любить, уважать. В каком же хозяйстве или предприятии хозяин никому не показывался?
Наконец, около 2 часов раздалась команда начальника академии:
— Смирно, равнение налево!
И в сопровождении военного министра Сухомлинова и начальника Генерального штаба Мышлаевского вышел Николай II. Среднего роста, исхудалый, цвет лица зеленовато-пепельный, небольшая бородка, волосы на пробор. Он был в форме стрелкового батальона своего имени.
Сначала я себя чувствовал в приподнятом настроении, прилив какого-то чувства напряженности. А потом это прошло и сменилось обыкновенным чувством апатии, как это уже бывало сотни раз при представлениях.
Он каждого подробно расспрашивал о службе, об успехах. Наконец подошел к нашей группе. На правом фланге группы стояли трое, о которых начальство хлопотало через тетушек, кумушек, кузин и военного министра о причислении к Генеральному штабу, хотя у них не хватало до 10 баллов по 0,2 или 0,3.
Сухомлинов докладывал:
— Ваше императорское величество, эти не могли быть причислены к Генеральному штабу, так как у них до 10 баллов недостает по одной сотой.
А Мышлаевский поправил Сухомлинова:
— У них не хватает по одной десятой, — уличая военного министра в неточном докладе.
Сухомлинов отпарировал:
— Даже по одной десятой, — и злобно взглянул на начальника Генерального штаба.
Во время этого диалога Николай посматривал на тех трех и сказал:
— Хорошо.
Со мной он поговорил минуты две-три, расспрашивая о прохождении службы.
— Ну, дай бог успеха, — сказал и продвинулся к моему товарищу.
Эта маленькая встреча с могущественным монархом величайшей империи на меня произвела крайне игривое настроение. Мне почему-то пришла мысль, что если бы в этот зал зашел бы прохожий, то он обратился бы к Николаю II с просьбой сказать, не знает ли он, как увидеть императора всероссийского, короля польского, великого князя финляндского и пр., пр….
Мне Николай II показался человеком ограниченных умственных способностей, непроницаемым.
Вечером того же дня в академии был обед окончивших дополнительный курс с участием академического начальства и профессоров. Обед начался в 8 часов вечера и затянулся до 6 часов утра. Не знаю почему, но в начале обеда у меня было ужасно скверное настроение. На меня произвел скверное впечатление этот торг с одной десятой и сотой. Мне что-то было обидно.
Среди окончивших сорок процентов были гвардейцы. Гвардейцы добились незадолго до этого особых привилегий, а именно: в Петербургском округе в Генеральном штабе служат только гвардейцы, офицеры Генерального штаба петербургского округа носят особые отличия на погонах. Это свидетельствовало, что в высших сферах начинают выдвигать гвардейцев в ущерб армейцам. Все преимущества были на стороне гвардии.
Под влиянием подобных размышлений я в уме сделал набросок речи, которую озаглавил: не заграждайте рта у вала молотящего. В ярких красках я обрисовал угнетенность и безрадостное положение армии, оторванность ее от центра и от народа. Указал, что сердце народное должно биться в унисон с сердцем его армии, а не гвардии, которая служит для опоры реакции. Указал, что в Маньчжурию не был послан ни один гвардейский полк. Указал, что гвардия не имеет никаких нравственных преимуществ, что вал молотящий — это армия.
Моя речь была выслушана с чрезвычайным вниманием. По мере того, как я развивал свою тему, я сам взволновался и пример за примером сыпал для подтверждения доводов. Но того, что случилось после окончания речи, я не ожидал. Когда я громовым голосом заявил, что если армия не будет выведена из состояния заброшенности и оторванности от трудовых масс, то нас ожидает катастрофа на европейской войне, мы должны восстановить честь нашего оружия, эти мои слова вызвали овацию, меня подхватили на руки и начали качать. После этой речи я стал центральной фигурой на этом торжестве. Один из профессоров подхватил меня под руку и вывел в другую комнату, расцеловал меня и говорит:
— Благодарю, благодарю, видите, у меня слезы льются, я сам революционер. Мы о вас еще услышим, нельзя обижать армию. Что такое гвардия? Это веселая компания, она оторвалась от народной массы.
Другой профессор подошел ко мне и говорит:
— Кто мог подумать, что вы такой смелый оратор, ведь то, что вы говорили, все сознают, но только не смеют высказать…»{23}
Данный текст является ознакомительным фрагментом.