Расстрел

Расстрел

За окном свирепо лаяли собаки. Кто-то колотил в дверь. Уже спешила к двери бабка Мальвина и приговаривала:

— Тише там, тише. Дверь поломаете.

Она отодвинула засов. Влетел полицай, чуть не сбил бабку с ног.

— На сход, быстро!

— Выдумали — сход ни свет ни заря… — заворчала бабушка. — Сами не спят и людям не дают.

— Поговори у меня… Мигом пущу в расход!

— А ты не стращай. «Мигом»! Мне уже никакой твой расход не страшен.

Полицай замахнулся на бабушку, потом заглянул на печь. Увидел детей.

— А вам что, особое приглашение нужно? — закричал он. — А ну вниз!

Девочки торопливо стали слезать с печки. За ними Тихон. В руках он держал одежонку сестрёнок. На холодном полу помог им одеться. Надел платьица, какие-то чужие кофты с длинными рукавами. Хотел надеть чулочки.

— На бал собираетесь?! Может, вам зеркало подать? — завопил полицай.

Девочки всунули голые ноги в валенки. Голову повязали платками. Тихон положил чулочки в карманы штанов и стал помогать сестрёнкам застегнуть пальтишки на все пуговицы. Пальтишки не застёгивались, потому что петли не доходили до пуговиц, — топорщились узлы завязанных платков.

А полицай уже толкал прикладом в плечи.

Над лесом светлело небо. Мороз, как злая собака, хватал за щёки, за руки. Тихон втянул голову в плечи, сильнее прижал к себе сестрёнок. Он помнил всё время, что у них голые колени. Надо где-то остановиться, надеть чулочки. Они ведь у него в карманах. Вот начнётся сход, и он наденет их. А может, удастся до схода где-то остановиться?

Улица была забита людьми. Тихон никогда не думал, что у них в селе ещё так много людей. Ведь все мужчины в партизанах. И что немцы хотят сказать им? Может, какое-нибудь новое распоряжение прочесть? Так могли повесить на любом столбе, все знали бы.

Толпа двигалась в сторону Тихоновой хаты. Где бы остановиться, надеть чулочки сестрёнкам? Вон как посинели их личики! Тихон хотел свернуть в сторону, чтобы остановиться с девочками хоть на минутку, но гитлеровец с собакой вновь загнал их в толчею.

Когда чуть-чуть рассвело, Тихон стал оглядываться, смотреть, с кем идёт. Увидел недалеко Марию Баран. Значит, есть у кого спросить, куда их гонят. Протиснулся к ней, таща за собой сестрёнок. И бабка Мальвина шла за ними, чтобы быть вместе.

Тётка Мария шла с дочкой Валей, обняв её за плечи. Как раз вот так, высоко подняв голову, шёл когда-то в последнюю дорогу её муж.

— А Геня не пришла вчера. Ну, так и лучше, — сказала она Тихону, когда он протиснулся к ней.

— Почему лучше?

— Лучше. — И чтобы подтвердить свои слова, кивнула головой: — Лучше бы и ты не приходил. Да кто же знал?

В её голосе было столько печали и ещё чего-то непонятного, что Тихон не стал расспрашивать, куда их ведут.

— Холодно, Тиша, — прошептала Нина.

Он притянул к себе обеих сестричек.

— Сейчас надену чулочки, и потеплеет, сразу потеплеет, — сказал Тихон и стал осматриваться, искать, куда бы отойти ему с девочками.

Те, что были впереди, уже остановились, а задние ещё шли и шли, и толпа становилась всё более плотной. Люди стояли, уже прижавшись друг к другу, а задних всё подгоняли. А с боков, спереди и сзади были немцы с собаками и полицаи. Собаки лаяли, что-то кричали немцы.

Остановились напротив пустыря, что возле Тихоновой хаты. Рядом с хатой стоял офицер. Он начал что-то говорить. Все повернулись к нему, чтобы услышать, поскорее узнать, зачем их привели сюда. А Тихон смотрел не на немца, а на свою хату, на трубу, покрытую белой, снежной шапкой.

К нему пробрался Лёнька. Тихон стал искать глазами его мать и Марийку.

— Я один, — сказал Лёнька. — Марийка сильно хворает, мама осталась с нею дома.

— Вот бы и мне остаться с ними дома, а то мёрзнут тут, неизвестно сколько. — Тихон показал на сестрёнок.

— Глядишь, скоро отпустят, — сказал Лёнька. — И я не успел тепло одеться.

Полицаи начали выуживать из толпы мужчин. Схватили Игната Гайдука, дядьку с седой бородой и ещё человек шесть, несколько молодых женщин. Тихон видел, как полицай тащил за руку жену Алексея Мальчика.

Всех выволоченных из толчеи повели на пригорок. Тихон пробрался к краю толпы. И Лёнька за ним. Тихон вынул из кармана чулочек, стал на колено, снял с Нины один валеночек, стал надевать чулочек, а Лёнька держал Нину, чтобы она не упала, чтобы не затоптали ногами. Женя стояла рядом и держалась за Тихона.

Кто-то ударил Тихона. Женя заплакала. И ещё кто-то заплакал рядом с Тихоном, и вдруг толпа рванулась с места. Люди закричали, заголосили. Тихон чуть не упал, вскочил.

Женщины хватали детей, бежали к немцам, чтобы вырваться из кольца. Собаки с лаем бросались на людей, сгоняли всех в одно место.

Плач и причитания, выкрики, лай собак — всё слилось, и над толпой стоял жуткий гул.

Бабка Мальвина возвела очи горе, сжала руки в кулаки и, потрясая ими, не молилась, а кричала истошно, изо всей силы:

— Господи! Что ты делаешь? Разве мыслимо такое?..

Нина и Женя прижимались к Тихону, плакали.

Он посмотрел на пригорок. На фоне серого неба ритмично, словно заведённые, сгибались и разгибались с ломами, с лопатами в руках тёмные фигуры людей. На одном краю ямы росла груда земли. И только тогда всё понял Тихон: люди копали себе могилу.

— Они стрелять не будут. За что же стрелять? — успокаивал Тихон девочек и верил, что самое страшное не свершится. До последней минуты он думал, что немцы только постращают, а потом отпустят всех домой.

Запахло бензином. Один из гитлеровцев поливал их хату. Потом поднёс факел под стреху. Хата начала загораться. Пламя ползло вверх, и Тихон увидел, как стала таять снежная шапка на трубе.

Всё остальное было как во сне.

К Тихону подошёл немец и потащил его за плечо. Нина и Женя вцепились в Тихона, а немец отпихнул их. Они упали. И только теперь Тихон увидел, что они отчаянно стискивают в руках куклы, которым сегодня собирались шить платьица, и подумал, что Жене он так и не успел надеть чулочки и что ей холодно. Увидел Лёньку, который не так давно глядел на него широко раскрытыми глазами. В толпе мелькнуло знакомое лицо тёти Саши. Она что-то кричала, словно окликала его. А вот по пустырю, высоко задрав обгорелый хвост, промчался с диким криком серый очумелый кот. Ещё вчера вечером Тихон гладил этого кота.

Тихона подвели и поставили рядом с каким-то фашистским начальником. На шапке у него белел череп. Немец что-то командовал тонким голосом.

Уже недалеко от ямы устраивались гитлеровцы возле пулемёта. Уже вели к яме людей.

Немец командовал. И вдруг Тихон узнал этот голос. Вспомнил круглую, как тарелка, рожу. Вспомнил Волковыск, тюрьму, большую комнату и диван…

Затрещали пулемёты: та-та-та-та, та-та-та-та-та. Тихон закрыл глаза и бессильно опустился на снег. Кто-то встряхнул его и поставил на ноги. У Тихона шумело в голове. Он силился что-нибудь вспомнить. Ага, Лёнькины глаза… Почему Лёнька так смотрел на него? И вдруг догадался: Лёнька подумал, что Тихон привёл немцев, чтобы всех убили. Его ведь не убили, он стоит бок о бок с немцами. Значит, он с ними заодно. Тихону стало страшно, он рванулся туда, к яме, к своим. Он хочет быть с ними.

Гитлеровец схватил его за шиворот, стиснул так, что Тихон чуть не задохнулся, и свалил. Тихон ударился головой о мёрзлую землю и потерял сознание.

В воздухе закружились лёгкие снежинки. Потом их стало больше и больше, и вот уже летят они сплошной белой стеной, словно спешат быстрей покрыть следы злодеяния, содеянного нелюдями.