Глава 3 Война

Глава 3

Война

После показа кинокартины в лесном кинозале (все то же «Мужество», но уже для других подразделений), как обычно, был дан отбой. Легли спать с начальником клуба в двухместной палатке. В 3 часа ночи нас разбудил дежурный по полку и приказал убрать с летнего клуба портреты вождей (Сталина, Берии, Молотова, Кагановича и др.) и сжечь их. Мы не поверили своим ушам и опять легли спать. Дежурный снова пришел. Стал кричать и даже хотел расстрелять Москаленко за невыполнение приказа. Мы быстро встали. Собрали солдат, сняли с деревьев летнего клуба метровые портреты вождей, бросили их в ямы, накрыли сверху ветками и листьями, но сжечь побоялись. Снова легли, но спать уже не пришлось. В 3 часа 45 минут началась бомбежка Бреста. Мы поднялись. К нам пришел инструктор пропаганды майор Врадий и сказал, что началась война. Мы с Врадием поднялись на бугорок и увидели, как горел Брест, другие населенные пункты, деревни, городки, казармы.

Полк подняли по тревоге. Всем выдали новое обмундирование, дали покушать. Все старшие командиры куда-то ушли. Осталось только несколько лейтенантов.

Немцы походным маршем по шоссейным дорогам двигались в сторону Минска. Мы остались незамеченными в густом лесочке. Появился комиссар полка. Он поставил меня дежурить у радиорепродуктора в клубной машине. Приказал постоянно слушать Москву и записывать все, что передадут. Москва передавала обычную жизнь страны: о хлопке в Узбекистане, об успехах доярок. Передачу вели дикторы Герцог и Теунова. Только в 12 часов Теунова объявила, что будет выступать министр иностранных дел Вячеслав Михайлович Молотов. Все, кто был в лагере, собрались у клубной машины. Молотов сказал, что германский фашизм вероломно напал на Советский Союз, что победа будет за нами и что мы победим.

В это время немцы уже двигались на восток. Ехали на машинах, играли на губных гармошках и пели свои песни, не встречая никакого сопротивления с нашей стороны.

Зажигательными бомбами они сжигали деревянные дома, сараи, хлеба, скирды белорусских крестьян. Уже в 6 часов утра в небе над нами появилась первая партия немецких бомбардировщиков и истребителей с крестами на крыльях. В первой группе их было 90, во второй – 60, в третьей – 30 самолетов. Летели они не быстро и низко. Считать было не трудно. Один наш зенитчик из зенитки артполка нашей дивизии сбил фашистского стервятника, но, поскольку сделал он это без приказа, его тут же расстреляли. Нам сказали, что Москва, Сталин еще не дал приказ оказывать сопротивление, чтобы не обнаруживать себя.

Приказ стрелять дали значительно позже. Около 15 часов появился комиссар Ракитин и несколько средних командиров. Стали выдавать сухой паек: сухари и по 100 граммов колбасы. Вручили новые винтовки, патроны, гранаты. Артиллеристы стали получать снаряды, мины. К 17 часам полк и вся дивизия вышли к дороге на Брест и заняли позицию, чтобы напасть на беспечно едущих немцев. Около 19 часов 22 июня 1941 года наша 29-я дивизия открыла внезапный огонь. Дивизия растянулась на 10 километров. Минеры стали взрывать дороги. Бой длился до темноты.

Фашисты никак не ожидали сопротивления наших войск. Полковые орудия 128-го, 102-го и 106-го полков, 77-го артполка и минометные роты неожиданно открыли шквальный огонь. Фашисты заметались. Много грузовых машин было побито. Наши пехотинцы, автоматчики героически сражались с врагом. Бой продолжался до девяти вечера, пока не начало темнеть. До этого времени мы смогли парализовать движение фашистских войск. Противник вызвал авиацию. Нас беспрерывно бомбили. Почти весь наш полк был уничтожен.

Мы, работники клуба, были на левом крыле атаки, у всех нас забрали винтовки и только мне дали пистолет ТТ с одной обоймой в восемь патронов. Вторую обойму забрали. От смерти нас спасла наступившая темнота. Ночью немцы, как оказалось, не воюют, да и в лес заходить боялись.

Мы вернулись к своим палаткам. К нашей клубной машине пришли начальник штаба 1-го батальона лейтенант Базаров и старший лейтенант, командир 9-й роты. Всего нас собралось 11 человек.

Командиры – оба москвичи, участвовали в боях на озере Хасан и Халхин-Голе. У них был планшет, карта, компас. Первоначально мы ехали на нашей клубной машине. По лесным дорогам лежали трупы наших солдат, разбитая военная техника. Лежали и живые – без ног, без рук, плачущие, просящие помощи. Они были голодные, просили воды. Ужасная картина.

В одном месте по дороге были рассыпаны макароны, крупа и другие продукты из разбомбленного обоза. Очень много разбитой техники – машины, тракторы, танки. Всюду валялось оружие: пушки, пулеметы, винтовки. В лесах мы видели большие склады артиллерийских снарядов, мин, пулеметов, винтовок. Все это оставалось нетронутым и потом досталось немцам.

Подъехали к разбитому мосту. В болотах возле него застряли большие танки. Это были самые тяжелые в мире танки КВ – «Клим Ворошилов» из 17-й Алтайской танковой дивизии. Они шли к нам, но застряли в болотах. Я насчитал их двадцать! Возле озера на небольшой площадке стояла 76-мм пушка, весь расчет которой сгорел от термического снаряда, и их сгоревшие фигуры продолжали лежать рядом, а заряжающий даже продолжал стоять, совсем как живой. Из-за того что одежда сгорела, люди были голые, а у заряжающего даже член был в стоячем положении. Рядом лежали два подносчика снарядов, они были черные, как смола. Все это было очень страшно.

Мы положили на балки деревянного моста доски, и Хренов искусно провел машину на тот берег, хотя сам стоял на подножке, управляя одной рукой и готовый выпрыгнуть в любой миг. Мы уже переходили мост, как нас неожиданно обстреляли из миномета, ударил пулемет.

Под пулями мы бросились к машине. Несмотря на то что будка вся была в пробоинах, мы успели выехать из-под огня.

Машину спрятали в укрытие. Вокруг много окруженцев. Все они идут на восток, к своим. Все голодные. Мы нагнали колхозное стадо коров. Наши солдаты напали на коров и телок. Я сам видел, как они валили животных и рубили их, отрезали у еще живых животных куски мяса. Тут же разводили костры и жарили или варили в касках мясо. Вдруг начался обстрел. Опять из минометов и пулеметов. Мы бросили все и в панике побежали. Я даже не успел захватить свою плащ-палатку, о чем потом очень жалел. Из нашей команды, к счастью, никто не пострадал. Голодные, мы двинулись дальше. Заезжали в деревни, просили у крестьян хлеб, картошку, мясо, птицу. Нам давали, и мы сами готовили пищу. Стали выходить на большак и нападать на одиночные машины, брали из них продукты.

На перекрестках больших дорог фашисты высадили небольшой десант – маленький танк, несколько минометов, пулеметы и десяток солдат. Таким образом, они дважды нас основательно напугали. Так или иначе, но мы доехали до окраин Волковыска. Это был небольшой чистый городок в Западной Белоруссии. Окружен он лесами, полянами. В городе уже были немцы. Мы на своей летучке подъехали к городу и остановились, так как не знали, что делать дальше. Мосты были разбиты, а те, что сохранились, хорошо охранялись немцами. Вокруг было много тысяч советских солдат и командиров, которые не знали, куда им идти и что делать. Сверху пролетали немецкие самолеты, но нас не бомбили. Я сел в тень дерева, побрился и стал думать, что делать дальше.

В толпе все рядовые. Все политруки и командиры переоделись и тоже стали рядовыми. Я тоже хотел надеть старую гимнастерку, которая была в машине, но лейтенант Щепетков[87] запретил это делать.

Я только закончил бриться, как ко мне подошла группа солдат. Они сказали, что задержали подозрительного человека, скорее всего, шпиона. Хотели расстрелять, но он упросил, чтобы его допросил какой-нибудь политработник. Поскольку я был единственным, у кого на рукаве осталась красная звезда политрука, то они привели его ко мне. Задержанный сказал, что он – дивизионный комиссар, показал свой партийный билет. Все документы у него были спрятаны внутри подкладки сапога. По внешности он действительно был похож на шпиона. Я запомнил его имя – Яков. Вероятно, он был евреем.

Я объяснил солдатам, что это советский человек, к тому же большой начальник. Отправил их назад, а дивизионный комиссар остался с нами. В то время в листовках немцы писали о своих успехах на фронте и постоянно добавляли: «Бей жида политрука, морда – просит кирпича!»

Яков тепло поблагодарил меня и пошел дальше на восток. По рассказам солдат, под Волковыском был и посланный из Москвы самим Сталиным маршал Кулик. Направляли его к нам навести порядок, но вскоре он тоже оказался в нашем положении. Его сопровождала большая группа командиров. Я видел их, но именно маршала не разглядел. Говорили, что он был переодет в женское платье.

Потом я слышал, что ему удалось выйти из окружения, и он честно рассказал Сталину все, что было. Тому это не понравилось, и он разжаловал его до майора[88].

На большой поляне под Волковыском из окруженцев стали формировать батальоны и строить их в колонны, которые стали куда-то направлять. Одну такую колонну отправили на южную сторону, ее повели два полковника. Начали формировать еще один батальон. Я взял автомат с диском и стал в первый ряд. Подошел полковник и выкинул меня из строя. «Ты политрук – маленький, иди в последний ряд. Впереди строя должны стоять высокие ребята». Я обиделся и ушел. В этот момент послышались пулеметные очереди. Жирные полковники стали говорить: «Вот видите, ваши товарищи уничтожают фашистский десант, сброшенный сюда, чтобы уничтожить всех окруженцев». Отправилась вторая колонна, человек пятьсот. Через 20–25 минут снова началась стрельба из пулеметов, рвутся гранаты. На майдан вернулось два-три красноармейца, они рассказали, что нарвались на устроенную фашистами засаду, а эти полковники – переодетые диверсанты.

В это время вернулись полковники, которые увели первый батальон, чтобы набрать новых жертв. Что было дальше с ними, не знаю, так как наша группа пошла на восток самостоятельно. Вступать в бой с врагом, который, как правило, двигался в больших колоннах, не было никакой возможности. Нас было всего 11 человек. Тем не менее дважды мы нападали на одиночные машины. Закидывали их гранатами, стреляли, потом забирали все, чем можно было поживиться, прежде всего продукты, и уходили в лес. Отойдя от места нападения километров на десять, делали привал. Однажды напали на охрану железнодорожного переезда на магистрали Минск – Москва, южнее Орши. Уничтожили четырех немцев, забрали их оружие, продовольствие. В районе между городами Борисов и Орша, когда мы шли по лесной дороге, прямо на нас выехала легковая машина. Свет фар осветил нас, в том числе и меня. Фашисты схватились за оружие, но мы их опередили. Автоматной очередью я скосил водителя и полковника, который сидел рядом. На заднем сиденье было еще два офицера. Всех четверых мы убили, продукты забрали, оружие выбросили, а колеса прокололи. Через 15–20 минут начался какой-то шум. Оказалось, что неподалеку от этого места в деревушке находился штаб немецкого полка. Полковник ехал в свой штаб. Захваченный нами его портфель мы посмотрели на следующий день, естественно, ничего не поняли, а потом передали встреченному нами советскому полковнику. Тот отступал с группой в человек тридцать. С ним была его жена. Он предложил нам присоединиться к нему, но нам что-то в них не понравилось, и мы отказались.

В первые дни войны все наши бойцы и командиры были уверены, что старая граница хорошо укреплена и там враг обязательно будет остановлен. Накануне войны я несколько раз пересекал ее возле городка Негорелое, когда ездил в командировку в Минск. Теперь же, двигаясь по тылам врага, мы наконец дошли до старой, довоенной границы между СССР и панской Польшей. Существовала эта граница до 17 сентября 1939 года. Эти земли были захвачены поляками (Пилсудским) после Первой мировой войны. Поскольку отношения с Польшей у СССР были плохими, граница была укреплена: везде стояли доты и дзоты. В них были пушки, крупнокалиберные пулеметы, запасы снарядов, еды, патронов. Доты были построены в очень удобных для обороны местах – на возвышенностях и контролировали все дороги с запада.

Когда в июне 1941 года мы подошли к этим укреплениям, то увидели разбитые пушки, пулеметы, много боеприпасов и никого из бойцов. Стало очень обидно. Мы поняли, что зацепиться на старой границе Красной армии не удалось. С немецкого самолета сбросили листовки с фотографией, на которой сын Сталина Василий[89] в плену, слева и справа от него два немецких офицера. У Василия штаны без пояса, чтобы нельзя было бежать. Под фотографией была надпись: «Рус, сдавайся. Сын Сталина Василий Сталин добровольно сдался в плен. Сопротивление бесполезно». Такие листовки лежали повсюду.

На восток шли тысячи и тысячи командиров и красноармейцев. Среди них были и летчики. Они плакали от обиды. Накануне войны одну из частей нашего Белорусского особого военного округа перевели из глубины России в местечко Альбердин, что недалеко от города Слоним, который находился у самой границы. Командование распорядилось разобрать самолеты на профилактику, а самих летчиков отпустили в увольнение по бабам. А баб там было полно. Притом бесплатно и без церемоний – бери не хочу! На улицах городов и деревень горели красные лампочки публичных домов. Вот наши летчики и развлекались в этих заведениях. Когда началась война, они даже не успели воспользоваться своей авиатехникой. Враг все обдумал, рассчитал, а наши прошляпили. Молодые пилоты шли с нами на восток и переживали за все это. Они были уверены, что все это было сделано специально.

Что ждало нас впереди, никто не знал. Кого только не встретишь, отступая неорганизованно. Ведь нас обманули, что войны не будет. Мы победоносно освободили Западную Украину и Западную Белоруссию, прибалтийские страны, Молдавию. Все предполагали, что так будет и дальше.

Командиры рассказывали, как утром 22 июня фашисты разбомбили казармы войсковых частей в пограничной полосе. В одной казарме осталось в живых 11 человек, в другой – 30 человек. Это в нашей 10-й армии генерала Павлова[90]. Номера полков я забыл. Остались в живых те, кто в то время был вне казарм: на посту, в командировке, в разъездах, в увольнении.

Рассказывали, что перед началом войны по Западной Белоруссии ездили немецкие шпионы, переодетые в форму советских милиционеров и военнослужащих. Да и сами граждане недавно присоединенных западных областей Белоруссии были против советской власти. С момента их присоединения к СССР они открыто говорили нам о том, что в 1941 году будет война. «Немцы придут, а вы вылетите, как пробка из бутылки».

Вскоре машину пришлось бросить. Шли днем, ночью отдыхали, спали в лесу. Укрывались кто плащ-палаткой, кто шинелью. С правого берега Западного Буга мы вошли в Беловежскую Пущу, откуда взяли направление на Волковыск. Пришлось переплывать реку Россь – приток Немана, потом через Зельвянку, тоже приток Немана. Севернее города Зельвы дважды переплывали реку Щара. Севернее Слонима взяли курс в направлении города Городище, что севернее Барановичей. Оттуда мы направились в сторону Минска, в городок Кайдалово, что в 30 километрах от Минска. Не в сам городок, а в леса и села возле него. Немцы уже давно заняли эти места и сам Минск тоже. В городах их кишело, а в леса они не заглядывали, видимо, боялись. Как-то мы оказались южнее дороги Минск – Москва, в 40–50 километрах южнее Минска. Это был седьмой день начала войны. Хотели перейти на северную сторону дороги, где виднелась какая-то деревня. Дорога была свободной, было тихо, взошло солнышко, было часов семь утра. Как только мы сунулись на дорогу, как загудели моторы и в сторону Москвы двинулись машины, мы отступили метров на двадцать пять от магистрали и залегли в кустах. Место было болотистое, с тысячами комаров, от которых нам не было никакого спасу. Все тело, голова, лицо, глаза были искусаны… Мы прятались в плащ-палатку. Есть было нечего. Продолжалось это двое суток. Мимо нас на Москву шли подразделения танковой дивизии СС «Мертвая голова». Наконец все стихло. Мы поднялись и с трудом перешли дорогу. Ноги онемели, от голода и жажды у нас совершенно не было сил. На той стороне дороги нас встретил и позвал в свой хлев старый высокий белорус. Его жена принесла две буханки горячего ржаного хлеба. Всем нам раздала маленькими кусочками. Потом принесла еще одну буханку. Через 20 минут принесла ведро парного молока, прямо из-под коровы. Всем досталось по кружке. Мы хорошо подкрепились. Сказали тысячу благодарных слов этим добрым людям и пошли дальше.

Старый белорус, накормивший нас, ознакомил с обстановкой в деревне, показал направление нашего дальнейшего пути. Сказал, что вчера в сторону Москвы прошли два наших генерала, один был с автоматом. Мы пошли на восток севернее Борисова. Голод, а потом сытная еда надорвали наш желудок, и, справляя нужду, все мы очень страдали.

Около Борисова мы переплыли реку Березину, потом ее притоки Бобр, Свислочь и пошли в сторону городов Толочин, Коханово и дальше южнее Орши. Возле города Барань вышли к истоку реки Днепр. Лето закончилось, мы шли сентябрь, октябрь… Стало холодно. Партизанских отрядов мы нигде не встречали. Вероятно, они возникли позже. Наши командиры Щепетков и Базаров были москвичами и твердо намеревались перейти фронт. Наша большая группа им, видимо, казалась помехой, и они предложили нам расстаться. Мы согласились. Наши командиры пошли на восток, а мы повернули на юг.

Щепетков до войны был командиром 9-й роты нашего 128-го стрелкового полка, Базаров был начальником штаба 2-го батальона этого же полка 29-й стрелковой дивизии, которой на тот момент командовал генерал Бикжанов[91].

Если говорить по правде, они были правы, что покинули нас. Шла страшная война, жизнь и смерть шли рядом. Они были опытными командирами, повоевавшими на Хасане, Халкин-Голе, в Финской войне. Они сделали для нас все возможное, спасли наши жизни в самых первых схватках. Научили нас, как нападать на одиночные и небольшие обозы, одиночные автомобили, железнодорожные переезды. Так мы действовали на всем нашем пути от Бреста до самой Орши. Было тепло, немцы были беспечны. Теперь наступила осень, начались дожди, насыщенность немецкими войсками была запредельная. Да и стали они осторожнее, немцы, без надежной охраны уже по дорогам не ездили. Были мы не одни, таких небольших групп, действовавших в тылу врага, в ту пору было множество[92].

Когда мы попрощались с нашими командирами, выслушали их наказы и напутствия, нам было очень тяжело. Каждый плакал и молча вытирал слезы.

До сих пор всегда кто-то принимал решения за нас, теперь все надо было решать самим[93].

Теперь наша основная задача заключалась в том, чтобы переплыть Днепр, перейти через магистраль Минск – Москва на его южную сторону. Реку в мелком месте мы переплыли ночью, так как мосты и переправы хорошо охранялись. Дорогу перешли вечером, когда только стемнело. Местные жители наставляли нас, где и как переходить и как дальше двигаться в сторону Украины – на юг.

Направление выбрали на Быхов, а оттуда – на Рогачев. Шли днем прямо по дорогам. Немцы на нас не обращали внимания. Старосты деревень разрешали ночевать в колхозных помещениях или у местных жителей. Разрешали копать и брать себе для еды колхозную картошку. Да и жители деревень тоже были добрыми людьми. Они кормили, чем могли, жалели нас. В Белоруссии были села и целые районы, в которые даже не ступала нога фашистов.

В одном городке мы вышли на базар. У нас оставались советские деньги. К тому же на лесных дорогах мы встречали разбитые сейфы воинских частей и кучи денег. Бери, сколько хочешь. Конечно, брали. На базаре в два ряда на земле сидели продавцы. Они продавали сельхозпродукты, одежду, обувь. Когда дошли до конца этих рядов, то увидели наряженных, красивых девушек на табуретках, рядом с каждой девушкой сидела ее мать. Нам объяснили, что сегодня ежегодная ярмарка невест. Все, кто желал, мог выбрать себе девушку, и она станет его женой. Их можно понять. Ведь в этой большой деревне, кроме старых мужчин и малолетних мальчиков, ни одного мужика не было.

Нам предлагали: оставайтесь, а после войны уйдете, мы вас держать не будем. Зато дома чоловичий[94] голос будет, говорили они. Мы их не послушали. Как я потом жалел…

На этом же рынке мы купили себе одежду, обувь и, таким образом, полностью переоделись в гражданское. Оружия у нас уже не было, мы его попрятали. Документы зарыли еще перед Минском в сарае у одного человека, который нас приютил. Себе я оставил только метрику. Тем более что она была заполнена латинским шрифтом. Это мне здорово помогало потом. Малограмотные старосты и полицаи не раз останавливали меня, когда я шел уже один. Я показывал им метрику и говорил, что это пропуск, который выдали немцы. Они меня отпускали. Там же, перед Минском мы оставили и нашу автомашину, кинобудку и катушки с кинокартиной «Мужество».

У деревни Копысь мы переночевали в лесочке, а утром пошли по домам просить еду. Фашистов в Копысе не было. Добрые люди нас накормили, да еще на дорогу дали хлеба, сала, яиц. Деды подсказали, куда двигаться, чтобы не попасть в руки к немцам. Нас было еще семеро. От Копыси мы шли по большаку. Остановились в одной деревне, разошлись по домам попрошайничать. Затем снова собрались за деревней. Сидели около дороги и рассказывали, кто что поел и что с собой принес в вещевом мешке. Вдруг откуда-то появилась легковая машина, открытая. Около шофера сидел пожилой немецкий майор, сзади сидели четыре солдата. Мы продолжали сидеть. Майор приказал нас обыскать. Оружия у нас не было. У одного был перочинный складной нож. Да у меня бритва и часы. Майор спросил: кто мы такие и куда идем? Мы сказали, что были на базаре в Могилеве и теперь идем по домам. Он спросил, какие деревни будут дальше на юг. Мы назвали Речицу, Рогачев, Быхов, Жлобин. Он сверил с картой и, видимо, поверил нашим рассказам. Сказав, чтобы мы шли по большаку, уехал.

Со стороны Могилева были слышны разрывы артиллерийских снарядов, каждую ночь видны были трассирующие пули. Нас осталось пять человек. Баркан и Шехтер покинули нас в деревне. До этого нас троих задержали местные женщины, они заподозрили, что мы евреи. Заставили снять штаны и трусы. Увидели, что мы обрезанные. «Точно еврейчики, иуды!» – говорили они. Тут мои товарищи позвали наших командиров, тогда еще мы шли вместе. Командиры спасли нас от растерзания. Они объяснили, что я татарин из Крыма, мусульманин, что у нас такой обычай. Они не верили, не знали даже, что такое Крым, Ялта, Турция. Немецкая антиеврейская пропаганда, оказывается, давала свои плоды.

В лесу мы встретились с симферопольцем Орловым. На руках у него была маленькая красивая девочка двух лет. Рядом была его жена, молодая, красивая женщина. Мы разговорились. Он узнал, что я из Крыма, и попросил потом зайти в дом номер 16 на Железнодорожной улице в Симферополе и сообщить, что братья Орловы живы. Я спросил, а где брат, и он указал на человека, который сидел недалеко от нас, тоже со своей семьей. Я поинтересовался, как они оказались в Белоруссии. Он объяснил, что приехал в гости к брату, а тут началась война.

Мы решили идти на Быхов – небольшой город на южной стороне выбранного нами маршрута. Мы шли по дороге вдоль леса и на опушке встретили советских солдат. От них узнали, что где-то рядом есть группа во главе с майором. Нас было уже пятеро. Мы разыскали эту группу. Они отступали тоже от границы. Переговорили. То, что мы увидели, мне не понравилось. Майор установил себе палатку, из выходящих из окружения женщин выбрал себе жену. Все продукты у солдат забирал, а потом распределял по своему усмотрению. Боевых вылазок они не делали. Мы ушли от него ни с чем.

Продолжили движение по большаку в направлении Рогачева. В день шагали не менее 70 километров. Ночью спали в сараях для соломы. Иногда нас пускали переночевать в хаты. Неподалеку от Рогачева на опушке мы заметили советского капитана и лейтенанта. На них были новенькие командирские гимнастерки со знаками различия. Мы обрадовались и подумали, что опять обретем над собой командиров. Капитан и лейтенант были голодными, так как питались только тем, что находили в лесу. Заходить в деревни они боялись. Мы дали им хлеб, сало, чеснок, яйцо, то есть все, что было у нас в торбах.

Капитан был красивый, высокого роста. В отличие от нас он в окружении совсем недавно, так как их часть прибыла в Белоруссию уже после начала войны. Он огорошил нас словами о том, что если мы встретимся со своими войсками, то нас осудят как шпионов, дадут 10–15 лет и сошлют в Сибирь. Всех нас считают изменниками Родины, врагами.

На наш вопрос, как они здесь очутились, он рассказал, что их часть сюда прибыла уже после начала войны. Разместились они в болоте, оно всасывало людей. По их словам, почти вся их часть здесь погибла. Мы расстались с ними и пошли дальше.

В окрестностях Жлобина в лесочке стали слышны автоматные очереди, громкие голоса, ругань: «Рус, сдавайся…» Вероятно, там шел бой. У окраины города нам встретился мужчина и посоветовал в город не заходить. Рассказал, что каждого подозрительного избивают и отправляют в лагерь для военнопленных. Показал нам дорогу в село, где пока нет фашистов. Мы так и сделали и к вечеру остановились в Речице. Мы пятеро опять разошлись по домам. Я попал в дом, где мужик был в армии, в доме жила женщина и три ее дочери. Хозяйка накормила меня, напоила и в разговоре дала понять, что дому нужен мужчина: «Без мужика мы беззащитны. Можешь взять старшую дочь Надежду или среднюю Ганну и оставайся у нас». Младшей Ларисе было еще 13 лет. Мне понравилась Ганна. Она была пухленькая, симпатичная, улыбчивая. Недавно она закончила среднюю школу. Вечером в их доме собрались девчонки. Пели, танцевали, пили чай. Мне даже на миг показалось, что нет войны.

Со мною рядом на лавочке сидела Надежда. Она уже закончила пединститут и работала в Калинковичах учителем истории. Высказала свое отношение к фашистскому строю. Я сболтнул, что я тоже учитель истории. До сих пор всем говорил, что я столяр, и порой даже успевал ремонтировать окна, двери, забор, ворота, калитку…

Немцы учителей, особенно историков, подозревали. После сказанного у меня вдруг появилось внутреннее чувство испуга. Надежда проводила меня до хлева, где нам было разрешено спать на соломе. Там мы с ней обнялись, поцеловались и… простились. Если бы я сел рядом с Ганной и не было бы этого разговора, то, может быть, я бы и остался с Ганной.

Переспав на соломе в хлеву, утром следующего дня я опять зашел в этот дом. Меня пригласили на завтрак. Я снова увидел Ганну. К дому подошли все четверо моих спутников. Ганна спросила: «Пошто уходите? Не хотите со мной оставаться?»

Я ответил, что сердце так велит, товарищи меня ждут, надо идти к родным местам. Как я потом жалел!

До Калинковичей мы добрались рано. По дороге собрали торбу картошки из колхозного поля. Это было разрешено. Картошку отдали одной хозяйке, чтобы она сварила ее нам на ужин. Мы почистили эту картошку, а она положила в большой чугунный казан – макитру, посыпала солью и лопатой, почему-то вверх дном положила казан в горячую печь. Через полчаса картошка спеклась своим паром без воды. Она была почти красная и очень вкусная. Хлеб и чай дала сама хозяйка. Покушав, легли спать на соломе в хлеву. Хочу заметить, что белорусы хотя жили сытно, и люди они добрые, но их домашние условия были очень отсталыми. Только ближе к Украине в доме одной учительницы я увидел кровать и белую простыню. В основном я ночевал в домах, где была только одна комната, вместо кровати – бревна, вместо матраса – сено или солома, вместо простыни – тряпье самотканое из льна или конопли. Одеяла тоже самотканые из льна. Оно холодное, грубое и совсем не греет. Стены в домах были из бревен, между которыми был положен мох, чтобы не продувало. Жил там хозяин с семьей, а вместе с ними – собаки, теленок, поросенок. Такая картина была у большинства сельчан. В городах было по-другому. Когда приблизились к Украине и уже в самой Украине я такого не замечал.

Наутро встали, поели, нам дали с собой хлеба, и мы пошли в город Мозырь, который был в 90 километрах от Калинковичей. Дорога ровная, чистый асфальт. По обе стороны – лес, болота, ни одной деревни по сторонам. Деды нас предупредили, чтобы со шляха мы в лес не сходили: «Там такие болота, что сразу утонете». Мы шли быстро, останавливались только покушать и попить воду, которую взяли с собой. Болотная вода – вонючая. 90 километров прошли за один день. По дороге не встретили ни одной автомашины или повозки, ни одного человека. Тихо, спокойно, словно нет войны, воздух чистый. Это было уже в октябре 1941 года, шел пятый месяц войны, а мы все ходим, ходим и своим ничем помочь не можем. Придет же день, и Родина за все это спросит!

Возле Мозыря особых боев не было. Немцы оставили в городе свою комендатуру. Мы обошли его с восточной стороны. Нам посоветовали идти на город Малин. Мы всегда обходили деревни и города, в которых уже стояли фашисты. Малин был несколько в стороне от нашего маршрута, но мы все же пошли. Город оказался почти пустым. Один старик нам рассказал, что перед тем, как фашисты ворвались в город, смельчаки патриоты хотели устроить сюрприз фашистам. Одно подразделение красноармейцев со своим командиром забралось в чердаки домов. Фашисты спокойно вошли в город, стали обживаться, в это время на них и напали. Всех перебили, вывесили красный флаг над городским советом, а потом даже провели большой митинг[95].

На следующий день в город пришел карательный отряд. Началась расправа, убивали без разбору прямо на улицах. Спаслись только те, кто заранее ушел в другие деревни или в лес.

Возможно, мы ошибались, повернув на Малин. Ведь тогда мы совершенно не разбирались в обстановке, ничего не знали о положении на фронте, плохо знали местность, у нас не было карт. В основном мы опирались на советы стариков. Именно они указывали нам следующее направление нашего маршрута.

После Малина нам посоветовали идти на Термокивки, а оттуда на Чернобыль. На восточный берег реки Припять мы перешли по мосту совершенно свободно, так как никакой охраны не было. Шли два дня, в какой-то деревне остановились у одной женщины. Жила она бедно. Соседи сообща накормили нас, уложили спать всех пятерых в одной комнате. Матрасов и одеял не было. Принесли сено и постелили под низ, а сверху накрыли самотканой бязью из льна. На другом конце комнаты, также на сене, легли спать пять женщин. Вечером весь их разговор сводился к тому, что в конце их деревни живут четыре семьи татар. Мол, они едят конину, и это очень плохо, что они плохие люди, страшные. Я в разговор не вмешивался. Если бы узнали, что я татарин, то не знаю, что со мною было бы. Бабы были очень агрессивные.

Мы шли вдоль реки Припять на юг. В это время нас было шестеро. Вдруг из леса послышались автоматные очереди и крики: «Русские, сдавайтесь! Бандиты, сдавайтесь!» Это было совсем близко от нас. Вероятно, то были партизаны. Что делать? На противоположном берегу Припяти виднелись лодки, так как берег был высокий. Домов не было видно и людей тоже. Мы решили, что кто-то один переплывет реку, достанет лодку, приплывет назад и перевезет всех остальных на ту сторону. Оказалось, что никто из моих товарищей плавать не умел. Все говорили мне: «Ты старший, ты и спасай нас, плыви!» Я так и сделал. Разделся до трусов и поплыл. В середине реки был небольшой островок. Быстрое течение уносило меня. Я испугался, но продолжил плыть, течение сняло мои трусы, и они куда-то уплыли. Левую ногу взяла судорга, а через минуты – и левую руку. Тогда я до крови укусил левую руку. Плыть стало немного легче, а сведенную судорогой ногу стал тереть до крови. Сильное течение унесло меня далеко вперед от предполагаемого места, где были лодки. Наконец я выбрался на берег и без трусов – руки и ноги в крови, сам еле живой – пошел к лодкам. Оказалось, что все лодки, а их было штук тридцать, были замкнуты цепями и глубоко забитым колом. Дело – хана! Нашел одну свободную плоскодонку с одним веслом. Стал грести, но через шесть-семь метров лодка стала наполняться водой. Раньше я никогда не управлял лодкой и потому решил вернуться назад на тот же берег. Гляжу на своих товарищей на том берегу, они машут мне руками, ждут от меня помощи. К тому же там осталась моя одежда, обувь, фуражка, в козырьке которой были спрятаны золотые часы.

Стою у лодки голый, голодный, бессильный. Вижу: идет женщина с коромыслом и двумя ведрами. Смотрит, я голый стою, прикрываюсь руками. Говорю ей: «Спасай, тетка. Помоги, а то погибнем». Она все поняла. Велела подождать. Вскоре пришел маленький старичок. Я спросил, как называется эта деревня, он сказал: «Здутичи». Я объяснил ему обстановку и попросил помочь перевезти оставшихся на том берегу моих товарищей-красноармейцев. Он согласился. Взял ту же самую дырявую плоскодонку, дал мне ведро в руки и велел черпать воду. Старик так умело управлял одним веслом, что очень скоро мы достигли того берега, и я наконец оделся в свои вещи.

В роще по-прежнему была стрельба, крики. Мы поблагодарили лодочника и по дорожке поднялись вверх, где находилась деревня Здутичи. Вновь мы по одному разошлись по домам, чтобы покушать и попросить еды в дорогу. Люди здесь жили бедно и отнеслись к нам не так хорошо. Все же накормили, да и на дорогу дали хлеба, яиц, чеснока, вареной картошки. Мы обошли Чернобыль и взяли курс на Феневичи. Обошли его с запада. Там двое из нас – они были родом из Чернигова – попрощались с нами и пошли своим путем. Мы остались вчетвером и пошли к деревне Немышляево. Когда мы шли по лесу на юг, то за Немышляевом заметили небольшую деревню, точнее, хутор. Шел проливной дождь, было холодно, конец октября, уже начинались морозы. Мы вчетвером стали спинами к домику, чтобы вода с крыши не падала на нас. Никого не видно, не у кого что-либо спросить. Вдруг из одной хатенки вышла молодая пышная, красивая женщина. Она подошла к нам и сказала: «Ой, миленькие, вы же мокрые, замерзнете, куда вы пойдете. Идите ко мне в хату».

Мы вошли в хату. Она и ее мать накормили нас, угостили чаем. В комнате находился молодой красивый человек. Он назвался Алексеем, сказал, что был командиром роты, лейтенантом. Рота дралась под Минском, почти вся погибла, а он дошел до этих мест и остался в примаках. Предложил оставаться и нам. Места здесь тихие, немцы так далеко не суются. Партизан пока тоже нет.

К вечеру в хате собрались местные девушки, живущие в этом хуторе, человек шесть. Все красавицы на выданье. Мы пили чай, ели лесные орехи. Девушки пели. Рассказывали о чем-то. Потом хозяйка дома, женщина средних лет, оставила всех нас и сказала следующее: «Дети мои, молодежь, идет страшная война, гибнут тысячи. Волею судьбы вы остались живы. Куда вы теперь пойдете. Пропадете ни за что. Лучше дальше не идите, оставайтесь в нашем хуторе. Вот вам девки-красотки, выбирайте любую. Возьмите ее за руки и с ней идите к ней домой. Девушки и их матери согласны. Я с ними уже говорила об этом». Девушки смотрели на нас, улыбались, ждали от нас смелости и решительности, но мы, трусы, сидели молча, никто не решился остаться. Тогда бабка продолжила: «Не бойтесь, мы вас не привяжем, закончится война, смело поедете по домам своим, к своим родителям».

Вскоре обиженные девушки ушли к своим домам. Хозяйка принесла стопку сена и постелила нам на земельном полу, дала покрывало и велела лечь спать. Время было уже за полночь. Мы легли на сено, сверху хозяйка накрыла нас вытканным из конопли покрывалом, было холодно, одеяло не грело. Хозяйка потушила коптилку. Дочка сняла платье и легла в постель. Всю ночь мы слышали, как лейтенант-примак и дочь хозяйки наслаждались любовью. Я сожалел о своей нерешительности. До сих пор звенят в моих ушах слова хозяйки этого дома: «Не хотели спать в теплой постели с такими красотками в обнимку, теперь спите на твердой земле, под холодным покрывалом и обнимайте свои холодные колени. Так вам и надо!»

Утром она накормила нас хлебом, картошкой, молоком. Мы сердечно поблагодарили за хлеб, соль, за доброту. Я еще раз украдкой взглянул на ее дочь и подумал, что если бы не было лейтенанта-примака, то я бы остался жить с этой Галиной. Такие красавицы встречаются редко.

По лесным и проселочным дорогам мы вышли к Белой Церкви. Она гораздо южнее и западнее Киева. В Киеве уже были фашисты. Эти густонаселенные регионы мы прошли с большой осторожностью. Кругом стояли фашистские гарнизоны. Белую Церковь прошли днем, никого не боясь, прямо по центру города, даже мимо лагеря военнопленных. Наблюдали, как военнопленные ходят по лагерю. Пошли дальше на Кривой Рог. Останавливаться поблизости на ночлег нам не советовали – опасно. Вечером, когда уже стало темнеть, пришли в одну большую деревню, центральную усадьбу какого-то колхоза. Там было много людей. Мы стали проситься на ночлег. Никто домой брать не хотел, все посылали до старосты. Троим староста разрешил идти по домам с хозяевами, а я остался один. Спрашиваю, куда мне идти, а он в ответ:

– У нас евреям места нет! Им место на том свете, в крайнем случае в лагере.

– Господин староста, я не еврей, а татарин из Крыма, из города Симферополь. У нас есть города Симферополь, Севастополь, Ялта… слышали, наверное.

– А чем докажешь, что ты татарин?

Тогда я показал свою метрику, заполненную латинскими буквами, староста был неграмотный и ничего, естественно, не понял.

– Буквы-то немецкие, – сказал он. – Кто тебе ее дал? Немцы?

Я подтвердил. Тогда староста передал бумагу старшему полицейскому. Подошел колхозный бухгалтер, заглянул в метрику и уверенно сказал:

– Все правильно, он – крымский татарин из Симферополя. – И вернул метрику мне назад. – Храни ее, пригодится.

– Тогда забери его к себе на ночлег да накорми, – сказал староста полицейскому и ушел к себе домой.

– Пошли, – недовольно буркнул полицейский, и я поплелся за ним.

Через две улицы был его домик. Нас встретила его жена.

– Накорми этого военнопленного, – сказал он, – а потом положишь его спать.

Женщина положила на стол хлеб, сало, яйцо, отварную картошку, налила чай.

– Ешьте! Наверное, проголодались?

Да, я был очень голоден. Досыта поел, сразу после еды захотелось спать. Хата была небольшая, комната 2,5 на 4,5 метра. Закрытый коридор служил кухней, там стояла печь. Женщина постелила матрас возле окна, дала мне подушку и ватное одеяло. Для меня это было неожиданно. Настоящий комфорт. Хозяйка поинтересовалась: откуда и куда я иду, что умею делать? Я все, как есть, ей рассказал, только в отношении специальности – столяр. Окончил строительное ФЗУ в Симферополе. Делаю окна, двери, крыши чиню…

Хозяина не было. Я лег спать на полу у окна. В этой же комнате стояла кровать, на которую легла хозяйка. Слышу, она охнула. Я спросил ее:

– Вы чего-то боитесь?

– Да, – сказала она. – Жили мы вроде хорошо, спокойно. Тут началась война, всех мужиков забрали на фронт. Много народу погибло. Колхоз развалился. Работать некому, в деревне одни бабы. Фашисты и их пособники всех евреев, коммунистов, активистов, советских работников хватают и расстреливают. Чем люди виноваты? Такова была жизнь. Мои два брата погибли в боях под Киевом, а отец сейчас на фронте. Сама работала на молочной ферме, окончила 10 классов. Теперь муж, бывший бригадир, полевод – полицай. Я очень боюсь его и всего, что делается, и не могу понять, чем все это кончится. Разговаривая с вами, я поняла, что вы человек грамотный, много знаете.

Как говорится, мне тут же пришлось свой язык прикусить. Вскоре залаяла собака, значит, пришел хозяин. Жена окликнула:

– Мыкола! Это ты?

Она надела халат и вышла на кухню. Зажгла коптилку. Он сказал, что кушать не будет, так как поужинал у друзей.

Вскоре муж и жена разделись и легли спать. Уснул и я. Вдруг стук в окно. Я испугался, подумал, что это за мной и что поведут меня сейчас на расстрел. Хозяин вышел, переговорил с кем-то и ушел, хлопнув дверью. Хозяйка встала с постели, стала босыми ногами на мой матрас. Стала молиться, креститься, плакать. Ее слезы падали мне на одеяло. Мне стало ее жалко. Я протянул руки до ее ног, они были холодные. Я стал тереть ее ноги до колен. Она меня не оттолкнула. Нагнулась и взяла мои руки в свои. Я почувствовал теплоту женских рук, женский дух. Значит, она меня не осуждает. Жалеет, думал я.

– Давайте ляжем согреем друг друга, все равно сон не берет, – сказал я. – Не бойтесь, я вас не трону.

– А я и не боюсь этого. Уже давно двоих родила. Дети у мамы. Мыкола – мой второй муж. Нахально меня забрал у мамы. Мой муж пропал без вести. Пришла черная бумага в сельраду.

Мы легли.

– Повернись задом, – сказала она и обняла меня. Мне стало так тепло, хорошо. Запах женского тела опьянил меня. Она встала, закрыла двери на засовы, пришла и легла в постель, отвернулась от меня и сказала:

– Спи, как хочешь, он придет только утром.

Я обратился к ней:

– Милая, добрая, хорошенькая хозяюшка. Скажите, пожалуйста, как вас зовут. Вы меня накормили, уложили спать, дали немного ласки, свою женскую теплоту, а я до сих пор не знаю, как вас зовут.

Она повернулась ко мне и сказала:

– Гаша, многие кличут Гарпиною.

Я сказал, что меня зовут Юрий, а по-татарски – Нури. Так мы и познакомились, уже в постели полицейского. После этого Гарпина тихо сказала:

– Не бойся, делай со мной, что хочешь. Ведь ты же мужчина молодой. Да еще приятный кавказец.

Мыкола вернулся домой, когда уже рассвело. Услышав первые стуки в дверь и лай собаки, Гарпина толкнула меня в бок и направила к себе на матрас. Сказала: «Храпи!»

Хозяин не хотел ни есть, ни пить, а сразу разделся и лег в кровать. Он рассказал, что прямо с колгоспа их, трех полицаев, повезли в райцентр. Оттуда на груженных людьми машинах повезли в поле. Там уже были ямы, канавы. Все эти люди были евреями, коммунистами, активистами. Их выгрузили с машин, построили возле этих ям. Полковник-немец при фонаре прочитал какой-то приказ. Потом еще что-то сказал.

– Один офицер взял меня за руку и подвел к станковому пулемету. Как будет команда – стреляй. Убей этих людей, они враги вашего украинского народа. За свои заслуги ты получишь дейчмарки и еще самую красивую евреечку до самого утра.

– И ты все это сделал?

– Да, я нажал на спуск пулемета. Он отлично работал. Я наблюдал, как люди молча падали в яму. Это было интересное зрелище. Ведь я пользуюсь доверием немцев, новых властей, получаю их деньги, паек.

– А как с еврейкой? – спросила она.

– Все в порядке. Я исполнил свой мужской долг. Она кричала, проклинала, называла меня предателем своего народа.

Муж и жена долго шептались, не могли спать. Стало совсем светло. Петухи давно отпели. Люди уже ходили по деревне. Я не спал, думал о своих товарищах, ведь мы должны были утром встретиться у колхозной конторы.

Хозяйка тоже рано проснулась, но она лежала молча у стены от мужа, боясь перейти через него. Когда Мыкола встал, было уже 9 часов дня. У него был ужасный вид: небритый, отеки под глазами, хриплый голос. Он сделал самокрутку, закурил. Когда мы позавтракали, было уже 10 часов. День был ясный. Полицай сказал мне, что мы пойдем на то место, откуда он забрал меня на ночлег. Придя на место встречи, я своих товарищей не нашел. Стоявшие возле кладовки женщины сказали, что трое ребят стояли тут, ждали кого-то, а потом пошли в южную сторону.

Я понял, что остался один, и пошел в ту же сторону. В конце деревни встретил старика.

– Здравствуйте, дедушка.

– Здравствуй, молодой человек. Куда держите путь?

Я ему все объяснил, рассказал о старосте деревни и о том, что переночевал у полицая, а теперь иду один на свою родину, в Крым, что были со мной еще три хлопца, но они меня не дождались и пошли сами, что планирую выйти на Херсон, а уже оттуда – в Крым.

– Иди по деревням, где нет фашистов, о себе ничего не говори. Скажи, что был в гостях, в Белоруссии, а теперь идешь домой. Таких задерживают, проверяют и отпускают. Тебе холодно, наверное? Я дам тебе кое-что.

Он позвал меня в хату. Налил крынку теплого молока. Дал оранжевого цвета телогрейку, пару брезентовых туфель, носовая часть которых была обита кожей. Дал на дорогу хлеба, сала, яиц и чеснок.

– Я знаю, что такое голод! В 1932–1934 годах, когда у нас был голодомор, многие украинцы спаслись от смерти у вас в Крыму. Я тоже там побывал и потому остался в живых. Добрые люди там живут, особенно татары. Они делились последним куском хлеба. Был я в деревне Ах-Шейх, там жил такой человек Сеит-Аппаз, его мать Алиме из деревни Огуз-оглу. Я почти три месяца у них жил, работал в поле, немного заработал и даже домой кое-что привез. Голод был и у вас, но не такой страшный, как в Украине. Будешь в тех местах, передай всем от деда Артема привет.

Я взял путь на юг, на Снегиревку. На ночлег остановился в одной хате. Добрые люди пустили в дом, накормили, дали место поспать. Утром опять в путь. В день проходил по 70 километров. Теперь держал путь на Антоновку. Херсон и Крым становились ближе. По дороге перед Херсоном встретил такого же человека, как и я. Он назвался Петей. Жил в Борисовке, что между Одессой и Николаевом. Он украинец. Шли мы с ним вместе шесть суток. Когда заходили в деревню, то просили кушать. Ходил Петя, а я помалкивал. У него это много лучше получалось. Даже спрашивали: не глухонемой ли? Я согласно кивал, так как заметил, что когда говорил по-русски, то люди относились ко мне недоброжелательно и ничего не давали. Говорили: «Кацап поганый!»

Данный текст является ознакомительным фрагментом.