Глава 6 «Хорошая война», «плохая война»

Глава 6

«Хорошая война», «плохая война»

К осени 2007 года непопулярная война в Ираке – «плохая война», «война по произволу» – шла намного лучше, чем прежде. А вот война в Афганистане – «хорошая война», «война по необходимости», которая по-прежнему пользовалась ощутимой двухпартийной поддержкой в Вашингтоне, – мало-помалу вызывала все больше вопросов. Политические игры в Вашингтоне вокруг этих двух войн злили и расстраивали президента Буша. На встрече с Объединенным комитетом начальников штабов в «Танке» 10 мая 2007 года он заявил: «Многие в конгрессе не понимают военных и военные реалии. Афганистан – хорошо. Ирак – плохо. Какая чушь!»

Война за отстранение талибов от власти в Афганистане и за уничтожение «Аль-Каиды» началась – по примечательному стечению обстоятельств – менее чем через месяц после того, как 11 сентября 2001 года произошло нападение на Соединенные Штаты. Спустя всего несколько недель талибы были разгромлены, а их вожаки, наряду с лидерами «Аль-Каиды», бежали в приграничные гористые районы Пакистана. 5 декабря 2001 года Хамид Карзай волей неформальной группы афганских племенных вождей и политиков был выбран председателем «временной администрации» на полугодичный срок. В июне 2002 года великое народное собрание народа (лойя джирга) избрало Карзая временным президентом на два года, а затем, в октябре, Карзай стал полноправным президентом на пятилетний период. С самого начала Карзай обладал серьезной поддержкой Соединенных Штатов и международного сообщества, которое помогало ему и его правительству закрепиться во власти и эффективно распространить полномочия и возможности национального правительства за пределы Кабула. Когда я стал министром обороны, США имели в Афганистане около 21 000 солдат и офицеров, тогда как численность войск НАТО и наших партнеров по коалиции составляла около 18 000 человек.

В разговоре с Бушем в начале ноября 2006 года я, опираясь на материалы прессы, которые читал, сказал президенту, что войной в Афганистане, по-моему, в настоящее время фактически пренебрегают. Я прибавил, что все слишком сосредоточились на создании сильного центрального правительства в стране, у которой никогда его не было, зато чересчур мало внимания уделяют улучшению управления, безопасности и обеспечения населения на областном и районном уровнях, а также почему-то игнорируют местных племенных вождей и советы племен. В ходе своей первой поездке в Афганистан в январе 2007 года я быстро пришел к выводу, что, как и в Ираке, мы изначально недооценили стойкость и решимость наших противников и не смогли скорректировать стратегию и распределение ресурсов, когда стало понятно, что ситуация меняется в худшую сторону. Пока мы были заняты Ираком, талибы с 2002 по 2005 год заново укрепились в западном Пакистане и на юге и востоке Афганистана. Их «штаб-квартиры» действовали в пакистанских городах, включая Пешавар и Кветту, они безбоязненно вели свою подрывную деятельность и практически не встречали противодействия со стороны правительства Пакистана; если коротко, талибы оправились от сокрушительного поражения и снова сделались серьезной боевой силой. Вдобавок они получили бесценный, пусть и непреднамеренный подарок от лоялистов: государственная власть в Афганистане за пределами Кабула – Карзая везде называли мэром Кабула – едва ли ощущалась, зато среди провинциальных афганских чиновников вовсю процветали коррупция и некомпетентность.

Первое значимое боестолкновение войск США с возрожденным «Талибаном» случилось на востоке Афганистана 28 июня 2005 года: четверо «морских котиков» попали в хорошо подготовленную засаду; отправленный им на выручку вертолет с другими «котиками» и армейским спецназом был сбит. Погибли трое из четверых «котиков» и шестнадцать американских военнослужащих на борту вертолета. Один из тех троих погибших «котиков», лейтенант ВМС Майкл Мерфи, был посмертно удостоен Почетной медали конгресса за героизм. В тот день американские потери в расчете на один бой оказались самыми тяжелыми за всю афганскую войну, и случившееся однозначно дало понять, что талибы вернулись. Весной следующего, 2006 года, «Талибан» активизировался одновременно на юге и на востоке Афганистана. Им в немалой степени помогло то обстоятельство, что примерно в те же сроки президент Пакистана Первез Мушарраф заключил сделку с приграничными племенами, пообещав не допускать пакистанские войска на племенные земли, если племена не позволят «Аль-Каиде» и талибам свободно действовать на этой территории. Разумеется, условия сделки племенные вожди выполнять не собирались, и таким образом «Талибан» обрел надежное убежище в приграничье. «Весеннее наступление» талибов характеризовалось массовыми убийствами, казнями учителей, сожжением школ, расстрелами строителей, что прокладывали дороги в сельской местности, и прочими актами целенаправленного насилия. К талибам в их бесчинствах примыкали и другие экстремистские группы, в первую очередь те, которые возглавляли Гульбеддин Хекматияр (ранее мы поставляли ему оружие для сопротивления Советам) и Джалалуддин Хаккани[56].

К концу 2006 года американские командиры в Афганистане говорили журналистам, что количество нападений талибов возросло на 200 процентов, если сравнивать показатели на декабрь годом ранее, и что с тех пор, как сделка Мушаррафа с племенами вступила в начале сентября в силу, число терактов в приграничных районах увеличилось на 300 процентов. Военные докладывали, что число нападений террористов-смертников выросло с 27 в 2005 году до 139 в 2006 году, число взрывов на дорогах за тот же период выросло с 783 до 1677, а число прямых атак с использованием стрелкового оружия, гранат и ножей увеличилось с 1558 до 4542. Год 2006 оказался для нас в Афганистане самым кровопролитным с 2001 года. Когда я стал министром обороны, война в Афганистане, как и в Ираке, явно развивалась в нежелательном направлении.

Признавая ухудшение ситуации, президент Буш, как раз перед моим утверждением в должности, приказал увеличить численность американских войск в Афганистане с 21 000 до 31 000 человек за два года – он назвал это решение «Малой волной». Также президент распорядился вдвое увеличить финансирование восстановительных работ, направлять в страну больше военно-гражданских групп (они выезжали на «места», в провинции, где активно реализовывались проекты по восстановлению экономики Афганистана), поручил принять меры по улучшению повседневной жизни афганцев, санкционировал увеличение численности афганской армии и призвал посылать в Афганистан больше американских гражданских экспертов, чтобы они научили местных чиновников в Кабуле трудиться эффективнее (и помогли справиться с коррупцией). Еще Буш обратился к нашим союзникам, убеждая «приложить все необходимые усилия» и отбросить «национальные препоны», ограничивавшие боеспособность коалиционных подразделений.

Таков был фон моего первого визита в Афганистан в середине января 2007 года, менее чем через месяц после принесения государственной присяги. Как и в мою первую поездку в Ирак, меня сопровождал генерал Пэйс. Около полуночи мы приземлились, пересели в бронированные джипы и покатили в составе усиленного конвоя на главную базу США в Кабуле – Кэмп-Эггерс. Повсюду лежал снег, дороги заледенели, температура была градусов двадцать[57]. Меня разместили в здании, принадлежащем «Бадру»[58]: маленькая спальня на втором этаже, тусклое освещение, кровать, кушетка, кресло, письменный стол и шторы, причем вся обстановка, похоже, доставлена сюда из старого студенческого общежития. Мои сотрудники поселились все вместе с одном номере с четырьмя двухъярусными кроватями. Мы понимали, что «роскошествуем» по сравнению с нашими войсками, и никто не жаловался.

Наутро я встретился с нашим послом, Рональдом Нейманом, затем с командующим американским контингентом генерал-лейтенантом Карлом Эйкенберри, затем с другими командирами, а в завершение – с командующим Международными силами содействия безопасности (коалиции под эгидой НАТО), британским генералом Дэвидом Ричардсом. В совокупности, если брать все встречи, я услышал следующее: повстанческое движение «Талибан» усиливается, убежища талибов в Пакистане создают серьезные проблемы, весна 2007 года будет более жестокой, чем предыдущая, необходимы подкрепления. Мне пожаловались, что страны – участницы НАТО не выполнили обещания и «недопоставили» примерно 3500 военных инструкторов, а Эйкенберри – которому предстояло отправиться домой через неделю после моего визита по причине ротации кадров, – попросил в преддверии весеннего наступления продлить афганскую командировку батальона 10-й горнострелковой дивизии (это около 1200 человек).

Я сказал Эйкенберри, что, если он и вправду видит необходимость в подкреплениях, я готов рекомендовать данную тактику президенту. В то же время, как указал Пэйс, дополнительные войска для Афганистана означают увеличение нагрузки на американскую армию, по крайней мере в краткосрочной перспективе. Я подчеркнул, что хочу сохранить инициативу и не позволить талибам перегруппироваться, а Пэйс привлек наше внимание к очевидной – но оттого не менее существенной – загвоздке: с учетом «Большой волны» в Ираке, где задействованы 160 000 человек, армия и корпус морской пехоты попросту не имеют достаточных людских ресурсов для Афганистана. Я принял предложение стать министром обороны, намереваясь обеспечить наших командиров в Ираке и Афганистане всем необходимым для победы. В свой первый же визит в Афганистан я понял, что не в состоянии реализовать это намерение в обоих местах одновременно.

В тот же день мы вертолетом полетели на восток, перевалили через заснеженные горы и приземлились на передовой оперативной базе Тиллман, которая расположена на высоте приблизительно 6000 футов[59] на востоке Афганистана, всего в нескольких милях от границы с Пакистаном, в зоне основного «коридора» проникновения талибов на афганскую территорию. Когда мы приземлились, я не мог не вспомнить, что чуть более двадцати лет назад, в качестве заместителя директора ЦРУ, был на пакистанской стороне границы, смотрел на Афганистан и вел переговоры кое с кем из тех самых людей, с которыми мы теперь сражаемся. Суровое напоминание о нашей ограниченной способности заглядывать в будущее и предвидеть непреднамеренные последствия наших действий. Именно оно заставляло меня проявлять максимум осторожности, когда речь заходила о военных операциях в новых регионах.

Нас встретил капитан Скотт Хорриган, командир базы Тиллман, организовавший для меня своего рода экскурсию. Его бойцов поддерживали примерно 100 афганских солдат – таков был гарнизон укрепленного форпоста в горах, названного в честь капрала Патрика Дэниела Тиллмана, профессионального футболиста, который был призван в армию и трагически погиб в Афганистане от «дружеского огня» в 2004 году. Пешая экскурсия по снегу, камням и грязи лишний раз вынудила меня посочувствовать нашим молодым парням, затерянным в этой глуши, вдали от всех соблазнов современного общества. Капитан Хорриган руководил дорожным строительством, договаривался с местными племенными советами, обучал афганских солдат и воевал с талибами. Его база минимум раз в неделю подвергалась ракетно-минометному обстрелу. От перечня его обязанностей и от того делового тона, каким он их описал, у меня перехватило дыхание. Мне подумалось, что ответственность, возложенная на этого молодого капитана, власть и независимость, которыми он обладал, существенно затруднят для него возвращение к повседневной гарнизонной жизни в мирное время, не говоря уже о возвращении на «гражданку». Больше, чем любой брифинг в штабе, скромная компетентность, деловитость и сноровка, мужество, которые демонстрировали сам капитан, его первый сержант и его солдаты, убедили меня, что мы непременно победим, если изыщем верную стратегию и соответствующие ресурсы.

Драматическим контрастом посещению базы стала моя первая встреча с президентом Карзаем вечером того же дня – в президентском дворце в Кабуле. Своим положением и самой жизнью Карзай был обязан американской поддержке, при этом он оставался пуштуном до глубины души – и афганским националистом. Соответственно недоверие и неприязнь к англичанам, которые неудачно пытались «умиротворить» Афганистан в девятнадцатом веке, были в его ДНК. В последующие четыре с половиной года мы с ним встречались много раз, часто один на один, при каждом моем новом визите в Афганистан. Со временем мы стали вести друг с другом весьма откровенные разговоры. За несколько дней до моего первого визита его жена родила сына, и на следующих совещаниях я всегда спрашивал об этом мальчике, которым Карзай очень гордился. Иметь дело с Карзаем было невероятно сложно и требовало изрядного терпения, особенно если приходилось общаться с ним почти каждый день, но я быстро понял, насколько важно внимательно его слушать; увы, слишком многие американцы, в том числе все наши послы, сменившиеся в стране за мою бытность министром, делали это крайне редко. А ведь Карзай совершенно открыто высказывался о том, что его заботило. Задолго до того как такие проблемы, как жертвы среди гражданского населения, действия частных охранных подразделений, ночные рейды и использование собак в патрулировании, стали предметом малоприятных публичных споров между Карзаем и международной коалицией, президент Афганистана поднимал эти вопросы в частном порядке. Мы чересчур медленно улавливали эти сигналы и принимали меры. Карзай понимал, что коалиция ему действительно необходима, однако он остро реагировал на всякое действие, способное разгневать афганский народ, вызвать сомнения в насущной потребности присутствия иностранных войск в стране и выставить его самого в дурном свете в глазах соотечественников. «Конечно, у меня много недостатков, – сказал мне Карзай однажды, – но я знаю свой народ».

Полностью зависимый от щедрости и покровительства иностранных государств и войск, он тем не менее был «исключительно чувствителен» к любым действиям или словам, которые не выказывали должного уважения афганскому суверенитету, гражданам Афганистана или президенту страны. Особенно бурно проявлялась у него «аллергия» на критику из-за рубежа, направленную в адрес его самого или его семьи, в частности, по поводу коррупции. Он внимательно изучал иностранную прессу ревностно (или это делали его сотрудники) и как-то показал мне критическую статью о себе в газете «Айриш таймс». Помнится, я тогда подумал: да брось, какой дурак будет читать такую газету за пределами Ирландии? Но слишком часто, как при администрации Буша, так и при Обаме, американские официальные лица не желали «калибровать» критику Карзая, не желали понимать, что, когда и где следует говорить вслух, будь то публично или в частном порядке. В результате и без того непростые отношения становились куда сложнее, чем они могли бы быть.

Из январской поездки я вернулся с твердым намерением добиться отправки подкреплений в Афганистан, а также убедить наших союзников по НАТО направить туда больше солдат и поискать возможности наладить сотрудничество с пакистанцами в вопросе охраны границ. Оптимизма, признаюсь, я почти не испытывал.

Откуда взять дополнительные подразделения американских войск? Благодаря «Большой волне» в Ираке наши сухопутные части практически «обезлюдели». Мне часто доводилось слышать от старших офицеров при обсуждении этого вопроса: «Даже окопы пустые»; они имели в виду, что подкрепления брать просто неоткуда. И все же, полагая критически важным не допустить активного наступления талибов весной 2007 года, через несколько дней после возвращения в Вашингтон я рекомендовал президенту (а он одобрил) продлить военную командировку батальона 10-й горнострелковой дивизии еще на 120 дней, как и просил Эйкенберри. Также я предложил президенту утвердить план ускоренного развертывания новых подразделений 82-й воздушно-десантной дивизии. Все вместе это давало приблизительно 3200 американских солдат, то есть численность нашего контингента в Афганистане вырастала до 25 000 человек – более многочисленная армия пока в войне не участвовала. До конца 2007 года других подкреплений не предвиделось, учитывая наши обязательства в Ираке. Запрос к НАТО о 3500 дополнительных инструкторов для афганской армии и полиции по-прежнему оставался «подвешенным».

Президент Буш не терпел обвинений в том, что война в Ираке – и операция «Большая волна» – вынуждают нас экономить силы или отвлекают от выполнения поставленных задач в Афганистане. Поэтому он постоянно злился на Майка Маллена, который имел неосторожность в интервью прессе высказаться именно в таком духе. В конце сентября президент выразил мне свое недовольство словами Маллена по поводу Ирака – мол, Ирак «отвлекает». Кроме того, Бушу категорически не понравилось утверждение Маллена, произнесенное перед конгрессом: «В Ираке мы делаем то, что должны. В Афганистане мы делаем что можем». Да, Майк просто описывал суровую реальность, со всеми ее политическими неурядицами, но подобные публичные заявления, думаю, заставили президента сомневаться – будет ли Маллен поддерживать наши усилия в Ираке и в дальнейшем, уже при новом главнокомандующем?

Как я уже упоминал, и наших союзников по НАТО требовалось убедить делать больше. На рабочем совещании НАТО в Севилье в начале февраля 2007 года, первой встрече, в которой я участвовал в качестве министра обороны, я настойчиво попросил европейцев направить в Афганистан обещанные подразделения, инструкторов и вертолеты. Еще я прямым текстом сказал, что пора забыть обо всякого рода ограничениях на характер миссий, которые позволено проводить их частям в составе сил содействия безопасности. Я сказал, что весеннее наступление в Афганистане важно превратить в наступление альянса, а не в очередную атаку талибов. Несколько моих европейских коллег, в том числе министр обороны Германии Франц Йозеф Юнг, возражали: в Афганистане, с их точки зрения, необходим «сбалансированный и всеобъемлющий» подход, и следовательно, альянс должен ориентироваться прежде всего на экономическую помощь и восстановление инфраструктуры страны, а не на применение силы. Этот рефрен мне многократно приходилось слышать впоследствии. Впрочем, европейский подход во многом представлял собой типичный пример национально-государственного строительства (в Афганистане это труд на десятилетия), а не прагматичную тактику, единственно пригодную в разгар войны. Европейцы, особенно те, чьи подразделения были развернуты в более мирных регионах Афганистана, на севере и западе, хотели решать глобальные, долгосрочные задачи, тогда как в администрации Буша, а затем и в администрации Обамы, крепло осознание, что мы должны сузить наши цели, сосредоточиться исключительно на тех, которые могут быть достигнуты в короткий срок (ведь американский народ устал от войны и все более очевидно выражал свое нетерпение). Никто и никогда, по-моему, не упоминал ни на совещаниях, ни в прессе об этом фундаментальном расхождении во взглядах между США и нашими союзниками по НАТО, а ведь это был один из основных источников разочарования и политических трений.

Когда в 2006 году европейцы соглашались участвовать в операции в Афганистане под эгидой НАТО, они полагали, что подписываются на миссию «вооруженного миротворчества», вроде операции НАТО в Боснии, а не на полноценную войну с местными экстремистами. Европейская общественность войны не желала и не была готова к людским потерям, а потому большинство правительств Европы столкнулось с серьезной политической оппозицией своим военным обязательствам. На протяжении нескольких лет я постоянно нудил и изводил европейцев своими рекомендациями, но на самом деле меня искренне удивляла их твердая решимость продолжать эту миссию – с учетом внутриполитических проблем, особенно в тех странах, где коалиционные правительства, что называется, висели на волоске. Самая тяжкая доля и самые большие потери выпали странам, чьи части были дислоцированы на юге и востоке Афганистана (США, Великобритания, Канада, Дания, Нидерланды, Австралия, Эстония и Румыния), но французы, немцы, итальянцы и испанцы также направили тысячи своих военнослужащих в Афганистан. Правда, заставить эти части покинуть укрепленные базовые лагеря, как выяснилось, было по-прежнему непросто. Со временем «национальные» отговорки почти исчезли, численность союзных войск постепенно выросла, и никто не отказался от участия в миссии.

Также я намеревался добиться конкретных действий от пакистанцев: было давно пора ликвидировать приграничные убежища и остановить проникновение талибов через афгано-пакистанскую границу. Пакистан чрезвычайно важен для Соединенных Штатов, как применительно к Афганистану, так и в регионе в целом, но сам я ездил туда всего дважды, поскольку быстро понял, что мой гражданский коллега-пакистанец имеет нулевое влияние в военных вопросах (фактически он был «пешкой» при начальнике штаба пакистанской армии). Мой первый – и единственный значимый – визит в Пакистан состоялся 12 февраля 2007 года, примерно через три недели после первой поездки в Афганистан. Цель визита заключалась в том, чтобы встретиться с президентом Мушаррафом, который тогда одновременно возглавлял и штаб армии, и выяснить, готов ли он активизировать военные усилия Пакистана на афганской границе, особенно в преддверии весеннего наступления талибов. Я сказал Мушаррафу, что США, НАТО, Афганистану и Пакистану нужно укреплять сотрудничество. В ответ же я услышал фразы, знакомые до оскомины. Международные средства массовой информации и некоторые иностранные лидеры представляют ситуацию так, будто все афганские проблемы связаны с «подстрекательством» Пакистана, сказал Мушарраф, но мы должны воевать с талибами там, откуда они «родом» и где в основном действуют, то есть в Афганистане. По его словам, только пакистанским спецслужбам удалось захватить ряд руководителей талибов и «Аль-Каиды», а сам Пакистан «является жертвой экспорта афганского экстремизма». После того как Мушарраф изложил свои планы пограничного контроля, организации лагерей для беженцев и военных действий в Вазиристане (на северо-западе Пакистана, на границе с Афганистаном), мы с ним вдвоем удалились в какой-то крохотный кабинет для закрытого совещания. Я перечислил ему конкретные шаги, которых мы ждем от Пакистана, назвал возможные варианты пакистано-американского партнерства и рассказал о мерах, каковые Соединенные Штаты собираются принимать самостоятельно. В этой беседе с глазу на глаз Мушарраф признал пакистанские неудачи в контроле границы, но задал риторический вопрос: что делать одинокому пакистанскому пограничнику, когда он видит, что тридцать или сорок вооруженных талибов движутся в сторону афганской границы? Я ответил: «Позвольте пограничникам предупреждать нас, и мы устроим засаду». Он сказал: «Мне нравятся засады, мы должны устраивать их ежедневно». Вот прямо сейчас, подумал я.

Я подробно изложил наши конкретные пожелания: захват троих наиболее известных талибов и лидеров экстремистов; предоставление США расширенных полномочий против «Талибана» и «Аль-Каиды» на территории Пакистана; ликвидация самых одиозных группировок повстанцев и лагерей террористов; ликвидация «штаб-квартир» талибов в Кветте и Пешаваре; перекрытие основных маршрутов проникновения через границу; активизация сотрудничества разведок и ускорение оперативного обмена информацией, в том числе тактической; разрешение на разведывательные полеты над Пакистаном; создание совместные центров мониторинга безопасности границ, с персоналом из пакистанцев, афганцев и представителей коалиционных сил; партнерство в военном планировании. Мушарраф невозмутимо меня выслушал и притворился, будто всерьез намерен рассмотреть эти предложения. В итоге пакистанцы все-таки развернули около 140 000 военнослужащих на границе с Афганистаном (и понесли тяжелые потери), да и с совместными центрами и пограничным контролем удалось добиться скромного прогресса, но в остальном мы и годы спустя продолжали озвучивать практически те же самые пожелания.

Реальная власть в Пакистане принадлежала военным, и в ноябре 2007 года Мушарраф передал руководство пакистанской армией генералу Ашфаку Парвезу Каяни. Я сразу же передоверил контакты с Пакистаном Майку Маллену, который после этого регулярно летал в Пакистан на переговоры с Каяни.

Между тем мне стало ясно, что наши усилия в Афганистане на протяжении 2007 года в значительной степени ослаблены не только чрезмерно амбициозными (и потому невнятными) целями, но и хаосом в структуре военного командования, неразберихой с организацией экономической и гражданской помощи и полным непониманием того, как на самом деле ведется эта война.

Проблема военного командования была хорошо знакома всем, кто имеет хотя бы общее представление об иерархии: слишком много высокопоставленных генералов пытались одновременно «встать к штурвалу». 1 февраля 2007 года генерал армии США Дэн Макнейл сменил британского генерала Ричардса в качестве командующего МССБ (Международных сил содействия безопасности) в Кабуле. Макнейл стал первым четырехзвездным американским генералом, командированным в Афганистан. Он командовал объединенными силами коалиции, в которую вошли около двух третей американского контингента, дислоцированного в стране. Поскольку ему подчинялись и подразделения НАТО, Макнейл докладывал непосредственно генералу армии США Джону Крэддоку, исполнявшему обязанности главнокомандующего войск НАТО в Европе. При этом Макнейл командовал лишь половиной (от 8000 до 10 000 человек) подкреплений из США и других стран коалиции, переброшенных в Афганистан; в рамках операции «Нерушимая свобода» данные подкрепления в свою очередь подчинялись другому американскому генералу, уже с тремя звездами на погонах, а тот рапортовал четырехзвездному главе Центрального командования в Тампе. Вдобавок немалая доля войск специального назначения в Афганистане подчинялась еще одному командиру, также в Тампе.

Подобная кое-как выстроенная схема управления войсками нарушала все принципы единоначалия. Плюс, в дополнение к прочим неприятностям, Крэддок и Макнейл не ладили друг с другом. Крэддок ревниво оберегал свою зону ответственности; всякий раз, когда я предлагал командующему МССБ выступить перед министрами обороны на рабочих совещаниях, Крэддок возражал, и мне приходилось настаивать. Могу вспомнить единственный случай за все мои годы в должности министра, когда я был вынужден отменить распоряжение старшего офицера. Это случилось сразу после того, как генерала Стэна Маккристала назначили командующим МССБ: по пути в Кабул я предложил ему вместе со мной принять участие во встрече министров обороны стран НАТО, чьими солдатами Маккристалу предстояло командовать, и сказать несколько слов. Я написал Крэддоку служебную записку и попросил все устроить. Позже мы сидели рядом на каком-то официальном обеде, и он передал мне ответную записку, где говорилось, что он не одобряет приглашение Маккристала на встречу с министрами – мол, это может породить нежелательный прецедент. Я черкнул в ответ: «Принято к сведению. А теперь устройте как я прошу».

Об этих проблемах с командованием и единоначалием я слышал от многих, в том числе в Пентагоне, – от своего заместителя Эрика Эдельмана, от помощника министра обороны по вопросам международной безопасности Мэри Бет Лонг, от Дуга Люта из СНБ, от сотрудников НАТО и от полевых офицеров в Афганистане. Я попросил Пита Пэйса подумать, как можно все исправить; через некоторое время он пришел ко мне, кипя от негодования из-за «треклятой политики». Прежде всего сложность заключалась в том, что операция «Нерушимая свобода» подразумевала не только обучение и оснащение афганской армии, но и проведение тайных («черных») специальных миссий. Европейцы, в особенности немцы, трактовали наше стремление объединить все силы под американским командованием как мошенничество: будто бы мы завлекли их в Афганистан, прикрываясь лозунгами о коалиции, а на деле изначально планировали всем заправлять единолично. Еще они были уверены, что мы хотим принудить силы НАТО к участию в «черных» миссиях, чего категорически не одобряла европейская общественность. В завершение Пэйс процитировал слова Крэддока: командование и управление – «грязная работа, но от нее есть толк». Увы, в действительности толка как раз не наблюдалось. И решение этой проблемы затянулось до лета 2010 года, то есть понадобилось почти девять лет, если считать от начала войны.

Международная гражданская помощь и программы восстановления инфраструктуры также пребывали в хаосе. Десятки стран, различные международные и неправительственные организации предпринимали несогласованные попытки помочь афганцам создать крепкое правительство, восстановить разрушенное хозяйство, укрепить экономику и реализовать гуманитарные проекты. Это было – и до сих пор остается – своего рода комплексной бизнес-задачей, тем более сложной, что никто не имел ни малейшего представления об усилиях партнеров и коллег. Каждая страна и каждая организация действовали строго в своем секторе, осуществляли собственные проекты. Лишь изредка происходил обмен информацией (что сработало, а что – нет), сотрудничества почти не отмечалось, а уж о какой-либо координации и речи не шло. Хуже того, все эти чужестранцы весьма нечасто информировали афганское правительство о своих действиях; спрашивать же самих афганцев, какие проекты им необходимы, никому и в голову не приходило. Конечно, эти вопросы не касались меня впрямую, у министра обороны иная зона ответственности, хотя исторически американские военные, обладая ресурсами и организацией, участвовали в решении многих традиционно гражданских задач в зонах боевых действий. Но ответственность за войну лежала на мне, а потому я рассудил так: если мы не выстроим «гражданскую» сторону процесса, наши шансы на достижение целей, поставленных президентом, сократятся до невозможности.

Требовался высокопоставленный гражданский координатор, с широкими полномочиями от международного сообщества, способный взять на себя функции контроля за экономической и гуманитарной помощью и за прочими проектами, реализуемыми в настоящее время в Афганистане, а также работать вместе с президентом Карзаем и его правительством, дабы структурировать, упорядочить и обеспечить плодотворность предпринимаемых усилий, причем с максимальным привлечением афганцев. Мы обсуждали сложившуюся ситуацию на встрече министров обороны НАТО в Севилье в феврале 2007 года, а затем продолжали переговоры еще нескольких месяцев. Я считал, что координатор должен быть европейцем и, по возможности, получить мандат от Организации Объединенных Наций, НАТО и Европейского союза, тем самым заручившись поддержкой практически всех международных организаций и стран, причастных к восстановлению Афганистана. Поиски нужного человека замедлились на несколько месяцев из-за стремления британцев «пропихнуть» на эту роль Пэдди Эшдауна[60], бывшего члена парламента, с 2002 по 2006 год занимавшего пост Верховного представителя ООН по Боснии и Герцеговине. Соединенные Штаты и другие союзники были готовы согласиться, главным образом потому, что британцы действовали весьма настойчиво. Но Карзай, как оказалось, прекрасно знаком с ролью, которую Эшдаун сыграл в бывшей Югославии. В ходе моего визита в Кабул в декабре 2007 года Карзай заявил мне, что его кабинет единогласно отвергает кандидатуру Эшдауна на пост старшего гражданского координатора, поскольку «Афганистан не заинтересован в вице-короле для своего развития». Карзай подчеркнул, что опасается Эшдауна – дескать, «ходили всякие слухи» о его «своеволии» на Балканах. Нужно четко определить сферу влияния и масштабы полномочий координатора, ограничить его возможности сугубо проектами международной помощи, их упорядочиванием и лоббированием афганских интересов.

В марте 2008 года старшим гражданским координатором утвердили норвежского дипломата Кая Эйде, главу миссии Организации Объединенных Наций в Афганистане. Эйде, сумевший установить хорошие рабочие отношения с Карзаем и обсуждавший с ним откровенно самые деликатные вопросы (как правило – к общей пользе), представлял свою оценку текущей ситуации в Афганистане на каждом совещании министров обороны НАТО. Он не старался делать вид, будто проблем не существует, но в целом смотрел на ситуацию с оптимизмом. Я сошелся с Эйде достаточно близко, узнал его как человека и решительно поддерживал, а потому в разговорах со мной он неизменно высказывался предельно прямо. Ооновской бюрократии понадобилось несколько месяцев, чтобы прислать Эйде дополнительный персонал, хотя результатов, разумеется, требовали чуть ли не с первого дня. Несмотря на все усилия Эйде, осмысленная координация международной помощи, на которую я надеялся, так в Афганистане никогда и не появилась – как и все прочее, подразумевавшее сотрудничество разных государств.

Не менее сложно было ответить на вопрос, каких успехов мы добились в Афганистане – и добились ли вообще. Меня чрезвычайно раздражало несовпадение мнений: вашингтонские аналитики, опираясь на данные разведки, воспринимали происходящее последовательно пессимистично, зато гражданские чиновники и военные в Афганистане демонстрировали уверенность в позитивном исходе. За годы работы в ЦРУ и СНБ я многократно наблюдал аналогичную картину – во Вьетнаме, в Афганистане в 1980-х годах, во время войны в Персидском заливе; не стану перечислять далее, примеров гораздо больше. Трудно сказать, кто больше заслуживал доверия – люди на местах событий или вашингтонские аналитики, однако лично я все же склонялся на сторону Вашингтона (вероятно, потому, что сам побывал в шкуре вашингтонского эксперта). Тем не менее опыт заставлял меня относиться к экспертной информации настороженно: вопреки общепринятому мнению аналитики из разведки очень часто предпочитают показывать, что лица, принимающие решения, понятия не имеют, что они делают, вместо того чтобы их поддерживать, – в особенности когда могут провернуть этот фокус, выступая на заседании конгресса.

Несколько месяцев изучения мной конфликтующих точек зрения вылились в итоге в публичное недовольство 25 сентября 2007 года, в ходе очередной видеоконференции: Макнейл в Кабуле, Крэддок в Брюсселе, председатель ОКНШ и другие в Вашингтоне – и я как «модератор». Я заговорил о принципиальных разногласиях между оценками вашингтонских экспертов и прогнозами «парней из провинции». Я признался, что не знаю, каким образом обеспечить получение точной и адекватной информации. Я сказал: «Я в замешательстве и уверен, что остальные со мной согласятся». Затем я попросил Джима Клаппера, заместителя министра обороны по разведке, проанализировать расхождения в оценках между афганскими и вашингтонскими источниками. Он доложил пару дней спустя, что положение даже хуже, чем нам виделось: налицо различия в трактовке ситуации между штабом генерала Макнейла, Центральным командованием, НАТО, ЦРУ и военной разведкой в Вашингтоне. Замечательная диспозиция в разгар войны!

В середине октября Клаппер сообщил, что налаживается «здоровый» диалог между всеми аналитическими службами касательно «реальной ситуации» в Афганистане. Он сказал, что аналитики ЦРУ и других агентств отправились в Афганистан и, работая вместе с «полевыми» экспертами, составили список из сорока пяти – пятидесяти вопросов, вызывающих наибольшие разногласия, чтобы попробовать устранить противоречия. По-моему, наши разведчики продолжали упускать из вида главное. В отчетах слишком много внимания уделялось тактической информации – ежедневным докладам о боевых действиях – и всякого рода непроверенным слухам; все имели доступ к одним и тем же данным, но вот интерпретации этих данных варьировались весьма широко. А вот целостная картина по-прежнему не складывалась.

В середине июня 2008 года я снова позволил себе высказать недовольство – в ходе видеоконференции с генералами в Кабуле и Брюсселе и высшим руководством Пентагона в Вашингтоне: «Парни [это относилось к офицерам в Кабуле], вы рассказываете, что все довольно хорошо, а потом я получаю доклад разведки, где утверждается, что все катится к черту. Я не представляю, как на самом деле идет война! Думаю, и президент не может похвастаться четким пониманием ситуации в Афганистане». Да, расхождения в оценках базировались на фактах, не были плодом бюрократических игр, но все-таки пора и меру знать…

Отсутствие ясности подпитывало мои опасения относительно того, что в реальности все обстоит не слишком хорошо. Недостаточный уровень подготовки боевых частей и инструкторов, дефицит гражданских специалистов, бардак в военном командовании, хаос в координации усилий по распределению международной гражданской помощи, слабое взаимодействие между гражданскими и военными представителями усугублялись схожими проблемами и на афганской стороне, а еще – открытой коррупцией среди чиновников, суетливостью Карзая, нехваткой компетентных министров и государственных служащих, разладом между столицей и провинциями. Эрик Эдельман докладывал мне об этих афганских слабостях уже в середине марта 2007 года. Он также указал, что афганское министерство внутренних дел, похоже, вовлечено в торговлю наркотиками, а Карзай слишком много времени проводит в своем дворце, вместо того чтобы демонстрировать себя стране. Эдельман, карьерный дипломат, закончил свой доклад фразой, возможно призванной не допустить чрезмерного погружения в депрессию: «Я не унываю, но есть много вопросов».

Две недели спустя я, Райс и Хэдли встретились в Вашингтоне с генеральным секретарем НАТО Яапом де Хоопом Схеффером. Суть его позиции сводилась к знакомому тезису: «Я чувствую, что мы способны «сдерживать», но не можем «победить»» талибов. Он усомнился в необходимости дальнейшего присутствия НАТО в регионе, но потом смягчил свою формулировку – сказал, что требуется лучшая координация, более полная интеграция наших сил, лучшее обучение афганской армии, больше последовательности в публичных заявлениях руководителей НАТО и правительств стран – участниц блока по поводу войны. Генсек НАТО добавил, что необходим человек с реальным авторитетом, способный говорить с Карзаем от имени всех стран, участвующих в урегулировании в Афганистане, такой человек, который «сможет объяснить ему горькую правду». Мы согласились со всеми его предложениями, и Хэдли спросил, действительно ли нам нужны три высокопоставленных представителя в Кабуле – от НАТО, от ЕС и от ООН. Я намекнул, что все следует перепоручить НАТО, и Райс меня поддержала: «Оформите это де-юре или де-факто, но парень из НАТО должен быть главным».

В ходе своего второго визита в Афганистан, в начале июня 2007 года, я снова и снова возвращался мыслями к тому печальному факту, что стратегически мы в Афганистане сегодня более или менее в том же положении, что и в Ираке в 2006 году, – в лучшем случае в патовой ситуации. В комментарии для прессы я заявил: «Думаю, на самом деле мы медленно и осторожно двигаемся в правильном направлении. Я намерен и впредь внимательно следить за этим движением». Пожалуй, «внимательно» – это преуменьшение; следовало сказать «пристально и неотрывно». На совещании 26 июля с высшим гражданским и военным руководством Пентагона я сказал, что мы теряем европейскую поддержку, поскольку европейцы не готовы воевать; в традиционной войне против талибов за нами преимущество, но уровень насилия растет; новый президент США должен решить, следует ли направлять в Афганистан подкрепления взамен оконфузившихся сил НАТО; пакистанцы не собираются изгонять «Аль-Каиду» и талибов со своей территории, чтобы мы «тепло» встретили их на другой стороне границы, в Афганистане, и при этом не разрешают нам в одностороннем порядке провести операцию в Пакистане. Сравнительно неплохо смотрится разве что афганская армия, которая, при всех своих проблемах, куда опытнее и пользуется большим уважением, нежели любое другое афганское государственное образование.

Сложности с цепочкой командования и различия в оценках происходящего в Афганистане были наглядно продемонстрированы на видеоконференции 13 сентября. Заместитель командира 82-й воздушно-десантной дивизии США, бригадный генерал Джо Вотел, заверил меня, что мы сохраняем инициативу в Восточном Афганистане, но ситуация постепенно ухудшается, талибы и их союзники все чаще организуют нападения террористов-смертников, похищают женщин, обезглавливают местных активистов и перемещают свои базы ближе к Кабулу. Генерал уточнил, что резко выросло число переходов через пакистанскую границу; что на востоке количество атак увеличилось на 75 процентов по сравнению с предыдущим годом; что разрозненные группы повстанцев мало-помалу объединяются в более крупные формирования. Генерал Макнейл усомнился в «жуткой картине», нарисованной Вотелом, и заявил: «Мы вовсе не катимся по наклонной, и талибы не берут верх. Мы уничтожаем их повсюду, добрались до многих их лидеров и в целом действуем вполне успешно. Думаю, мы в хорошей форме, если говорить о войне с талибами». Просто замечательно – подумалось мне; даже боевые командиры на местах не в состоянии сойтись во мнениях. Адмирал Фэллон добавил: «Я согласен с Дэном [Макнейлом] – наши перспективы в Афганистане отнюдь не такие мрачные, как хотелось бы кому-то верить».

Я прибыл в Кабул 4 декабря и вертолетом отправился в провинцию Хост на востоке Афганистана. 82-я воздушно-десантная дивизия проделала превосходную работу в этой провинции, эффективно противодействуя повстанцам; несмотря на общий рост насилия, было ясно, что, как и сказал Вотел, мы все еще сохраняем инициативу. Будучи в Хосте, я прилетел в некую деревушку, чтобы встретиться с группой провинциальных чиновников и племенных старейшин. Мы приземлились в поле недалеко от деревни, и вокруг, куда ни взгляни, не было ни единого пятнышка зелени – все бурое, почти неживое. Как нередко бывало при посещении столь отдаленных мест в Афганистане, я снова спросил себя: «С какой стати люди вообще сражаются за эти Богом забытые края?» Чиновники и старейшины собрались под навесом без стен; к счастью, кто-то позаботился принести стулья, так что на землю садиться не пришлось. Я не мог не восхититься – про себя, конечно – импозантностью бород: многие седые и с рыжими прожилками хны. Передо мной словно разворачивалась сцена из восемнадцатого века – но тут один из старцев сказал, что прочел в Интернете мою недавнюю лекцию в университете штата Канзас относительно «мягкой силы»[61]. Очень своевременное напоминание о том, что традиционные обычаи и деревенское платье не обязательно равнозначны технологической отсталости (урок, который следовало усвоить всем, кто сражался против талибов). Я покидал Хост под впечатлением эффективного сотрудничества между воинскими подразделениями и гражданскими экспертами из Государственного департамента, Агентства международного развития и министерства сельского хозяйства. Вот уж действительно всеобъемлющая борьба с врагом! Военные операции прекрасно сочетались с деятельностью по восстановлению хозяйства, причем афганцы естественно и полностью интегрированы в процесс. Хост той поры был своего рода моделью: там сотрудничали свободномыслящие и опытные американские военачальники, достаточное число гражданских специалистов США, местное население и компетентный губернатор-афганец.

Беседы в Кабуле с боевыми командирами из разных регионов Афганистана настраивали на оптимистический лад. Все утверждали, что ситуация в целом «не хуже», чем раньше, «просто другая». Командир из южного региона доложил, что его части «выпало провести год гораздо лучше, чем обещали СМИ, и лучше, чем думают в европейских столицах». Командир из западного региона тоже рассуждал о «хорошей форме», командир из северного уверял, что «мятежников нет и в помине – организованная преступность и племенные распри представляют собой намного большую угрозу безопасности». Командир из восточного региона заверил, что «борьба с повстанцами продолжается и прогресс налицо». Каждый при этом упоминал, что рост насилия – благодаря более агрессивным действиям сил коалиции по преследованию талибов – почему-то воспринимается в Вашингтоне как признак наших неудач. И каждый командир хотел иметь в своем распоряжении больше войск, а Макнейл сказал, что ему не хватает минимум четырех батальонов и определенного числа инструкторов.

Затем я встретился в частном порядке с Карзаем. Я сказал, что, вероятно, он достаточно наслушался поучений с разных сторон, а теперь хоть кто-то готов выслушать его самого. Он сразу заговорил о том, что русские, иранцы и пакистанцы вмешиваются во внутренние дела Афганистана (несомненно, это была правда), что они и афганский Северный альянс[62] совместно строят козни против него. Продолжая развивать эту тему, он настолько поддался конспирологическим настроениям, что даже заявил, будто «вовлеченность» (имелось в виду сотрудничество с Северным альянсом) подвергает страну опасности, а сторонники СА – «союзники Путина» – ныне убивают парламентариев и детей. «Это не талибы и не “Аль-Каида”, это наши собственные бандиты»; поэтому афганскому правительству «необходимо проконсультироваться с Соединенными Штатами относительно того, как с этим справиться». Поскольку большинство операций талибов разворачивалось на юге Афганистана, основную тяжесть войны, по словам Карзая, несли пуштуны, и у них возникло ощущение, что мы нацелились на них. Он сказал, что для решения этой проблемы нужно теснее сотрудничать с племенами. В общем, классический Карзай – суетливый параноик, но не зря говорят, что, когда кажется, будто за тобой следят, у тебя не обязательно паранойя.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.