2. Анархия террора

2. Анархия террора

Сразу после 30 января 1933 г., когда восьмидесятишестилетний президент Германии, монархист генерал-фельдмаршал Гинденбург с «подачи» самых реакционных кругов немецкого монополистического капитала и военщины вручил власть бывшему ефрейтору Гитлеру, в стране началось нечто невообразимое: нацистские отряды вышли на улицы, один драконовский «указ» следовал за другим, зверские убийства, чудовищные провокации (вплоть до поджога рейхстага) и кровавые интриги стали повседневностью в жизни государства.

Впоследствии это ужасное время нацисты окрестили своей «национальной революцией». Что касается буржуазных историков, то некоторые из них склонны рассматривать сей период как период стихийного, неконтролируемого, спонтанного разгула насилия. Более того, по мнению ряда видных исследователей на Западе, разгул первых месяцев 1933 г. породил чрезвычайно сложный, неповоротливый, дорогостоящий и нечетко действующий карательный аппарат. Так, уже упоминавшийся западногерманский историк Хёне в своей книге «Орден под знаком мертвой головы» пишет: «Начиная с 30 января на немецкие государственные учреждения была наброшена густая, запутаннейшая сеть иерархических соперничеств и взаимоисключающих полномочий…»

Думается, дело обстояло не совсем так, а может быть, и совсем не так. Разобраться в этом нам поможет бесстрастная хроника событий. Выстроенные в один ряд злодеяния нацистов, даже, казалось бы, совершенно бессмысленные, показывают, что в их безумии была «своя система».

Уже 30 января подготовленные заранее толпы вышли на улицы с факелами в руках, дабы изобразить «народное ликование». На самом деле шествие нацистов выполняло иную функцию: демонстрировало «мощь» нового канцлера и запугивало обывателя.

Буквально на следующий день началась кипучая «политическая» деятельность Гитлера. Наипервейшей ее целью являлся поход против коммунистов и всех прогрессивных, здравомыслящих элементов в веймарской Германии. Ведь именно для этого Гитлера и провели от «Кайзерхофа» до имперской канцелярии»[8], то есть отдали ему бразды правления. Задача была ясна. А средствами стали захват «улицы», аресты, обыски, убийства — словом, «кровопускание», с одной стороны, и создание огромного разветвленного аппарата слежки, подавления и террора — с другой.

31 января Герман Геринг захватил прусское министерство внутренних дел, которое контролировало прусскую полицию, самый сильный полицейский орган в Германии. (Полиция эта насчитывала 76 тыс. человек.)

1 февраля Гитлер распустил рейхстаг и назначил на 5 марта новые выборы. В тот же день Геринг в качестве «чрезвычайного комиссара» прусского министерства внутренних дел запретил митинги Компартии Германии под открытым небом в Пруссии. Через сутки этот запрет распространился на всю Германию. Одновременно Геринг развил бешеную деятельность в стенах самого министерства. Вот что пишет об этом Конрад Гейден, бывший корреспондент буржуазной «Фоссише цейтунг» в Мюнхене, буквально «по следам» событий[9]: «Он (Геринг. — Авт.) немедленно ввел в аппарат большое число так называемых почетных комиссаров, как, например, вождя «особых отрядов» — Далюге, своего личного адъютанта Халля и Зоммерфельда. В качестве юридического советника он привлек в прусское министерство внутренних дел адвоката Гитлера доктора Лютгебруна. Директором отдела полиции Геринг назначил весьма своеобразную личность, а именно прокурора в отставке Грауэрта, бывшего управляющего делами Союза работодателей северо-запада, самой непримиримой и антисоциальной организации германской тяжелой промышленности. Грауэрт уже давно был национал-социалистом и имел большие заслуги по части финансирования своей партии.

Немедленно по всей Пруссии начались отставки и новые назначения. Увольнялись или отпускались в длительный отпуск чиновники — от старшего председателя до уголовных комиссаров, которые были известны как сторонники левых партий. Их преемниками стали большей частью национал-социалисты. Это происходило во всех без исключения ведомствах, имевших отношение к полиции. Многочисленные фюреры штурмовиков или национал-социалистские функционеры были назначены полицай-президентами, и притом на посты, которые ранее занимали даже весьма правые чиновники… Еще до новых выборов рейхстага 5 марта в Пруссии было смещено несколько сот политических чиновников[10]… Благодаря такому методу действий Геринг в течение каких-нибудь четырех недель укрепил свои позиции настолько, что Немецкая национальная партия (партнеры нацистов по правительственной коалиции. — Авт.) не смогла бы овладеть ими даже в случае, если бы позднейшие события протекали иначе».

4 февраля президент Гинденбург издал закон с весьма звучным названием: «В защиту германского народа». Согласно этому закону власти могли запретить любое собрание, которое якобы «угрожало общественному спокойствию». По тем же причинам разрешалось закрывать газеты. Если учесть, что именно в феврале проходила предвыборная кампания, то можно себе представить, в какое положение нацисты поставили не только своих политических противников, но и своих партнеров. Конечно, все новые законы и «указы» были направлены против коммунистов. Но надо сказать, что и буржуазным партиям уже в начале февраля было о чем задуматься. Например, в Крефельде штурмовики ворвались на предвыборный митинг партии «Центр», разогнали собравшихся беспорядочной стрельбой и избили оратора, бывшего имперского министра труда Штегервальда. Даже собрание, на котором собирался выступить бывший канцлер Брюнинг, было сорвано. Правда, в конце февраля Гитлеру пришлось извиниться перед этой партией, представлявшей интересы крупных буржуа и аграриев и тесно связанной с католической церковью. Гитлер заявил, что эксцессы вызваны провокаторами и что не «Центр», а марксисты являются врагами НСДАП, и их следует уничтожить. Но толку в этом извинении было мало. Навряд ли благонамеренных бюргеров можно было заманить на последующие митинги партии «Центр», готовившейся к выборам.

Итак, закон от 4 февраля фактически ликвидировал свободу слова и свободу печати в Германии. Тем более что на этом «мероприятия» нацистов отнюдь не кончились.

7 февраля Гитлер распустил прусский ландтаг.

17 февраля Геринг издал беспрецедентный «указ о стрельбе» — разрешение применять оружие против безоружных граждан. Безусловно, этот указ был направлен против левых сил, но одновременно он продемонстрировал, что гитлеровцы плюют на законность, что само понятие «правового государства» им глубоко чуждо и что они готовы на все… Вот что сказал Геринг, инструктируя своих полицейских: «Полицейским чиновникам, которые при исполнении своих обязанностей пустят в ход оружие, я окажу покровительство, независимо от последствий… Напротив, всякий, кто проявит ложное мягкосердечие, должен ждать наказания по службе. Пусть чиновник всегда помнит, что непринятие мер — больший проступок, чем ошибка, допущенная при их проведении». Яснее не скажешь!

22 февраля Геринг издал еще одно распоряжение: «О привлечении в Пруссии вспомогательных сил в полицию», иными словами, штурмовиков и эсэсовцев[11]. Таким образом, полицейские, то есть государственные, органы становились органами нацистской партии, или — что в данном случае правильней — надгосударственными карательными органами. Как это выглядело на практике в те роковые февральские дни, рассказал Конрад Гейден: «Этот приказ означал мобилизацию штурмовиков… 50 процентов вспомогательной полиции должны были состоять из штурмовиков… Всего в Пруссии было вовлечено во вспомогательную полицию около пятидесяти тысяч человек». «Вспомогательные полицейские получали три марки в день. Это вполне удовлетворяло их. А для правительства важно было то, что эти люди получали резиновые дубинки и пистолеты…»

А вот как Геринг напутствовал своих молодчиков из вспомогательной полиции: «Я пришел сюда не для того, чтобы блюсти справедливость, моя цель — уничтожать и искоренять. Вот и все». И далее: «Эту борьбу не на жизнь, а на смерть я веду вместе с низами, а именно с коричневыми рубашками (форма штурмовиков. — Авт.)! Я разъясняю, что народ должен сам себя защищать».

По меткому выражению одного из историков: «В Пруссии начался шабаш ведьм». Впрочем, почему только в Пруссии? Все законы и указы Гитлера — Геринга немедленно распространялись и на другие земли, где действовал зловещий дуумвират Гиммлер — Гейдрих. Но об этом — позже.

24 февраля опьяневшие от неслыханной безнаказанности бандиты ворвались в Дом Карла Либкнехта на площади Бюлова, где помещался ЦК легальной Коммунистической партии Германии (подчеркиваем слово «легальной», ведь КПГ никто не только не запрещал, за эту партию голосовали миллионы трудящихся). Три дня ищейки Гитлера обыскивали Дом — и, разумеется, безрезультатно. Никаких «подрывных» документов там не было и не могло быть.

Полиция опубликовала совершенно невразумительное сообщение о каких-то «сотнях центнеров преступных бумаг». Однако, что именно говорилось «в сотнях центнеров», осталось неизвестным. Пришлось вмешаться Герингу. Он заявил через официальное прусское информационное бюро, что «в очень короткий срок представит общественности найденные документы». Нетрудно догадаться, что он их так никогда и не представил. Зато полиция и сам Геринг намекнули, будто им известно (?), что коммунисты готовятся к террористическим актам против национал-социалистов и… публичных зданий. Французский историк Эдуард Калик в своей книге «Рейнхард Гейдрих. Ключевая фигура «третьего рейха» пишет, что инспирированная Гиммлером и Гейдрихом Fl?sterpropaganda (пропаганда шепотом) утверждала, будто Герингу стало известно: коммунисты готовят 10 тыс. пожаров во всей Германии и целую серию покушений на политических деятелей. При этом «марксисты будут переодеты в форму СА».

Таким образом, разбой в Доме Карла Либкнехта был прологом к новому, еще более чудовищному разбою…

27 февраля нацисты совершили «провокацию века» — подожгли рейхстаг[12] и объявили, что в этом повинны… коммунисты. Рейхстаг являлся «публичным зданием»! Тут уж ничего не скажешь! Совершенно очевидно: провокация с поджогом рейхстага была необходима Гитлеру и его подручным, дабы раз и навсегда расправиться с авангардом рабочего класса, с самой последовательной, умной и непримиримой по отношению к реакции и к войне партией Германии — КПГ.

Непосредственными организаторами поджога были, безусловно, штурмовики, довольно скоро «ликвидированные» как нежелательные свидетели совершенного преступления. Однако Эдуард Калик в своей книге о Гейдрихе убедительно доказывает, что и СС не остались в стороне от этого неслыханного злодеяния. В частности, он выделяет роль Гейдриха. Думается, что рассуждения Калика заслуживают внимания.

Не вдаваясь сейчас в детали подготовки и проведения поджога, скажем одно — провокация была исполнена неумело, топорно. В нее не поверили ни в самой Германии, ни за ее пределами. Слабоумный, находившийся под гнетом не то пыток, не то специальных наркотических препаратов, Ван дер Люббе никак не соответствовал той роли коммуниста-поджигателя (кстати, он и не был коммунистом!), которую ему навязали.

Тем не менее известно, что даже столь грубая работа гитлеровцев возымела действие.

28 февраля дряхлый президент Германии Гинденбург издал закон «Об охране народа и государства», фактически окончательно ликвидировавший все конституционные права немецких граждан. Этот же закон вводил смертную казнь для участников антифашистского Сопротивления. Десятки видных деятелей КПГ были заключены в тюрьму.

3 марта нацисты бросили за решетку Эрнста Тельмана, председателя Коммунистической партии Германии. 6 марта был запрещен «Рейхсбаннер»[13] в Тюрингии. До конца марта этот запрет распространился на другие левые организации во всей Германии.

Казалось бы, поджог рейхстага, жестокие преследования, концлагеря, тюрьмы, где подвергались пыткам и издевательствам тысячи людей, чрезвычайные законы, следовавшие один за другим и представлявшие собой сплошные беззакония, должны были обеспечить Гитлеру неограниченную власть над Германией. Но такова уж была природа этого проклятого строя — малейшая тень права и законности ставила в тупик, парализовала нацистов. Провалилась комедия с поджогом рейхстага, провалились и выборы 5 марта. Несмотря на то что в избирательных участках сидели штурмовики, не брезгавшие и прямыми подлогами, несмотря на то что коммунистам власти не дали возможность вести предвыборную кампанию, КПГ получила 4,8 млн голосов, а социал-демократы — без малого 7 млн. Итого, за партии трудящихся проголосовало 12 млн смелых людей! А это значило для Гитлера и его хозяев, что террор надо усилить.

21 марта Гинденбург издал новый «Указ о предательстве», согласно которому поступки, вредящие благополучию империи или репутации правительства, караются по всей строгости. Следствием этого указа было создание «чрезвычайных судов» (просуществовавших, кстати сказать, до крушения нацизма) и амнистия нацистским убийцам, которые как бы по мановению волшебного жезла превратились в «героев» и «мучеников». К концу марта относится и первое упоминание о концлагерях, в частности о концлагере в Ораниенбурге, разместившемся на территории заброшенной фабрики. К тому времени тюрьмы в Германии были переполнены, и нацисты «официально» ввели термин «охранный арест», то есть арест без ордера, без следствия и суда. Под «охранным арестом» человек мог пробыть до конца своих дней, не зная, за что он подвергся репрессиям. Это также явилось весьма важным нововведением нацистов, ибо начисто лишало граждан «третьего рейха» возможности апеллировать к законам, к юстиции. И тут компетенция карательных органов выводилась из-под контроля государственных инстанций.

Наконец, 26 марта в недрах прусского министерства внутренних дел возникла тайная государственная полиция — гестапо[14], то самое гестапо, которое на протяжении 12 лет наводило ужас на 70 млн немцев рейха и на миллионы людей за пределами Германии. Непосредственным создателем гестапо стал Рудольф Дильс, личный дружок, а впоследствии и родственник Геринга. Дильс — ему было всего 33 года — прожил бурную молодость. Этот пьяница и развратник, член самых реакционных студенческих корпораций, пошел на службу в прусское министерство внутренних дел еще при социал-демократе Зеверинге. Потом выступил с лжесвидетельством против своего первого шефа (обвинил его в связи с коммунистами), поочередно подлизывался к канцлерам Папену и Шлейхеру и наконец окончательно выбрал себе хозяина — Геринга (при этом Дильс не вступил в НСДАП). Будучи начальником отдела IA, он уже при Папене вел запрещенную игру, шпионил за левыми силами, собирал досье на видных общественных деятелей — словом, организовал нечто вроде шпионско-политического центра внутри министерства. С приходом нацистов к власти Дильс превратил свой отдел в политическую полицию Пруссии.

Прежде всего он расширил отдел в четыре раза (первоначально в нем было всего 60 чиновников, а после первой реорганизации — уже 250). А главное, основал «службу безопасности» (СД), которая действовала уже независимо от министерства внутренних дел. Вскоре она официально выделилась из полицай-президиума и получила огромное собственное здание, в котором раньше помещалось художественное училище. Это здание было расположено на ставшей печально знаменитой Принц Альбрехтштрассе[15].

Выше мы уже писали, что и Гиммлер с Гейдрихом не сидели сложа руки. Правда, западные историки утверждают: Геринг, Геббельс, Фрик и еще многие другие — вот кому нацистский фюрер сразу же обеспечил «теплые местечки» в государстве, но «бледного, всегда чересчур усердного фактотума Гиммлера он забыл…».

На самом деле «бледный фактотум» постепенно захватывал все большую и большую власть.

Гиммлер начал с того, что закрепил свои позиции в Баварии. 1 апреля 1933 г. он стал официальным руководителем политической полиции в этой земле и присвоил себе титул «политический полицейский командир». Формально Гиммлер подчинялся баварскому министерству внутренних дел (в этом министерстве он занял пост начальника особого отдела).

В своих «владениях» Гиммлер решил представить себя противником «эксцессов», творившихся в концентрационных лагерях СА. Так, например, он отдал приказ, согласно которому арест лиц духовного звания мог производиться только с особого разрешения баварской политической полиции. Одновременно будущий рейхсфюрер СС «систематизировал» террор против основных врагов нацистского рейха — немецких коммунистов. Сотни и тысячи коммунистов и других противников режима были арестованы и помещены в «официальные» концлагеря. Главным концлагерем в Мюнхене стал концлагерь в Дахау, который разместился в корпусах бывшей фабрики по изготовлению пороха. Собственно говоря, именно с этих времен и началась «эра» концлагерей.

Дахау — первый гиммлеровский «легальный» концлагерь сразу стал символом жестокости и террора.

На Нюрнбергском процессе главных военных преступников был зачитан «дисциплинарный устав» этого концлагеря от 1 октября 1933 г. В четвертом абзаце предисловия к уставу говорилось: «Терпимость означает слабость. В свете этого понятия надо беспощадно наказывать всякого, когда интересы родины этого требуют… Пусть это будет предупреждением для политических деятелей, агитаторов и провокаторов, независимо от сорта. Будь начеку, чтобы тебя не захватили врасплох. Иначе твоя шея пострадает и тебя застрелят, в соответствии с методами, которые ты сам используешь». На том же заседании в Нюрнберге рассказывалось о чудовищных нравах, царивших в Дахау сразу после его создания, то есть тогда, когда там непосредственно хозяйничали Гиммлер и Гейдрих.

Вспоминая баварский период, Гиммлер позже говорил: «Под давлением министерства я отпустил в 1933 г. большое число «охранных заключенных» в Пруссии и в других землях. Только в Баварии я не уступил нажиму и не освободил ни одного заключенного». Напрасно на Гиммлера жаловался фон Эпп, наместник имперского правительства в Баварии. Уже на этом этапе ему пришлось замолкнуть. Садисты Гиммлера оказались сильнее фон Эппа.

Однако политические амбиции Гиммлера выходили далеко за пределы Баварии. «Я твердо намерен, — говорил он, — создать, наконец, из существующих ныне 16 различных земельных полиций настоящую имперскую полицию, ибо только имперская полиция может стать самой важной объединительной силой в государстве». А тогдашнему руководителю полиции в гессенском министерстве внутренних дел Вернеру Бесту он откровенно разъяснил, что «немецкая полиция должна быть изъята из ведения князей-гаулейтеров».

В ноябре 1933 г. Гиммлер стал начальником политической полиции Гамбурга и Мекленбург-Шверина. В декабре того же года он был назначен начальником политической полиции в провинциях Ангальт, Баден, Бремен, Гессен, Тюрингия и Вюртемберг. В январе 1934 г. последовало его назначение начальником политической полиции Брауншвейга, Ольденбурга и Саксонии.

Таким образом, только Пруссия еще оставалась в руках Геринга, хотя уже 31 марта 1934 г. был издан первый закон об «унификации» земель, которые тем самым лишались своей автономии. А 7 апреля Гитлер разразился новым законом об «унификации», за которым последовал указ о введении «штатхальтеров» — наместников рейха в отдельных провинциях.

2 мая были фактически ликвидированы профсоюзы, захвачена их собственность.

С 27 июня по 5 июля произошел самороспуск буржуазных партий, их лидеры сложили оружие, боясь, что иначе им придется сложить голову[16]. Таким образом, за пять месяцев на глазах у всего мира Германия превратилась в политическую пустыню, в огромную тюрьму.

Однако в этой коричневой тюрьме оказалось довольно много хозяев. В первый год карательные аппараты создавались действительно стихийно и каждый из них пытался урвать как можно больше.

Главным претендентом на всевластие стали, безусловно, штурмовые отряды. В их рядах находились хулиганы со стажем, так называемые «старые бойцы», которые привели Гитлера к власти. Штурмовиков по одним данным числилось 4 млн, по другим — четыре с половиной. Сейчас считается, что активных членов СА было три с половиной миллиона. Цифра достаточно внушительная. Начальником штаба СА был Эрнст Рем, как считалось, ближайший друг самого фюрера, фигура характерная для разнузданной вольницы первого года правления нацистов. Штурмовикам нужны были жертвы, деньги, власть, почет. Они стали господами улицы, организовали первые «дикие» концлагеря, они расправлялись с коммунистами, социал-демократами, интеллигенцией, а заодно и со всеми, кто попадался под руку.

В Пруссии, крупнейшей земле Германии, «царствовал» Геринг и его гестапа. И эти чинили расправу, и эти терроризировали население.

Однако и «обычный» буржуазный аппарат насилия, а именно общеимперское министерство внутренних дел, «трудился» в Германии не покладая рук. Им руководил старый нацист Вильгельм Фрик. Он очень быстро «нацифицировал» министерство. Кроме того, чрезвычайные законы здорово помогли Фрику. В его распоряжении оказались не только «специальные» суды, но и чрезвычайные меры наказания. Мы уже писали, что Гитлер ввел смертную казнь. Немного позднее — смертную казнь через повешение, еще позже — смертную казнь через гильотинирование. В недрах министерства внутренних дел действовал такой страшный тип, как Роланд Фрейслер[17]. Став председателем так называемого Народного трибунала, он приговорил к смерти тысячи людей. Имя Фрейслера, превратившего судебную процедуру в пропагандистское шоу, выносившего бессмысленно жестокие приговоры, наводило ужас на всю Германию. О том, как действовал Фрик и его министерство, мы еще расскажем. Сейчас приведем лишь циничное изречение одного из высокопоставленных чиновников этого министерства — Вернера Беста[18]. «Полиция никогда не поступает «незаконно» или «противозаконно», поскольку она всегда следует директивам начальников, включая высшее руководство. До тех пор, пока она выполняет волю фюреров, она поступает законно…»

Четвертый кандидат на должность обер-палача Германии был, безусловно, Генрих Гиммлер. И в его руках находилась вполне реальная власть — «охранные отряды». Конечно, по численности они не могли сравниться с СА. Но в «охранных отрядах» собрались самые отчаянные головорезы, к тому же они отличались дисциплинированностью и преданностью фюреру. Многочисленные песни насчет «верности фюреру», «знамен» и «стягов», которые горланили штурмовики после 1933 г., подошли бы скорее эсэсовцам.

Эсэсовцы уже в ту пору были серьезными претендентами на надгосударственную, неконтролируемую власть в Германии, на руководство всем террористическим аппаратом. Но их час еще не пробил.

Как же выглядел разгул террора на практике? И тут мы предоставим слово лицам, имевшим к нему отношение. Они много врали в своих послевоенных мемуарах и показаниях на различных процессах, но в отдельных случаях им было выгодно говорить правду или хотя бы полуправду.

В книге воспоминаний «Lucifer ante portas» («Люцифер перед дверью»), изданной в 1949 г., Рудольф Дильс — первый начальник гестапа, а следовательно, человек Геринга, враждовавшего в ту пору не только с Ремом, но и с Гиммлером, описал несколько «диких» концлагерей. «Дикие» лагеря штурмовиков и эсэсовцев были ликвидированы сравнительно скоро, и жертвы их, запуганные нацистами, так и не «заговорили». Часть из них была уничтожена, немногих выживших передали в «нормальные» концлагеря и там умертвили. Таким образом, свидетельство Дильса — одно из немногих, дошедших до нас.

В основном Дильс (разумеется, ярый противник «диких» лагерей, где распоряжались его личные враги) описывает «пещеры пыток» в Берлине, но приблизительно то же самое происходило в десятках других городов Германии. Особо печальную известность получили лагеря в Вуппертале, Крефельде, Штеттине и Бреславле (Вроцлаве). Мы уже не говорим о лагерях СС в Ораниенбурге, Эстервальде, Папенбурге.

Итак, вот что рассказывает Дильс о «пещере пыток» на четвертом этаже «Дома НСДАП» в Берлине, куда вошли его молодчики в мундирах полицейских.

«Полы в нескольких пустых комнатах, где орудовали палачи, были покрыты соломой. Найденные нами жертвы умирали голодной смертью. Много дней подряд они провели запертые в узких шкафах — так у них добивались «признаний». При этом дюжина парней каждые несколько часов избивала свои жертвы железными палками, резиновыми дубинками и кнутами. Доказательством их мучений были выбитые зубы и переломанные кости. Когда мы вошли, эти живые скелеты лежали рядами на гнилой соломе. Мы не увидели ни одного человека, на теле которого не было бы синих, желтых и зеленых полос — следов жесточайших избиений. У многих совершенно заплыли глаза, под носом были кровавые струпья. Не слышно было ни стонов, ни жалоб — все безмолвно ждали смерти или новых мучений». И далее:

«На Кантштрассе отряд СА мучил и христиан и евреев. Жертвы, у которых были деньги, чтобы откупиться, ускользали. Однако те, кто, искалеченные, возвращались на волю, не осмеливались произнести ни слова… И на Фюрстенфельдштрассе существовала своя «камера пыток», «ходы», которые в нее вели, мы узнали только после того, как нам рассказали о них заключенные с Хедеманштрассе — их утаскивали сперва туда… Преступления совершались в разных частях города. Самым неприступным логовом оказался Колумбиахауз, жертвы пыток в нем были почище, чем в «пещерах» СА. Полновластными хозяевами в Колумбиахауз являлись эсэсовцы. По иронии судьбы «начальником» там был Тойфль[19] (Черт. — Авт.). Свое ведущее положение он завоевал исключительно усердием и садизмом. Невзирая на чины и звания, в этих «адских кухнях» заправляли те, кто разделывался с жертвами наиболее жестоко и отличался абсолютной беспардонностью, что особо ценилось». Дело не ограничивалось «дикими» концлагерями. Время от времени штурмовики совершали рейды, устраивали уличные побоища — прообразы будущих погромов и облав. Такой акцией были «кеппенингские убийства» — резня коммунистов в рабочем пригороде тогдашнего Берлина Кеппенинге. Вот что пишет об этом Дильс:

«Там заставляли коммунистов и членов «Рейхсбаннера» — социал-демократов — пить серную кислоту, одну из жертв поджарили на открытом огне, других зверски избивали плетьми, а потом приставляли к стенке».

В Кеппенинге было убито 30 антифашистов.

Невероятно жестокие расправы с коммунистами, социал-демократами, профсоюзными вожаками, прогрессивно настроенными трудящимися и левыми интеллигентами, казалось, должны были бы заставить содрогнуться весь цивилизованный мир. Однако не только военные и промышленные главари Германии, но и многие власть имущие на Западе хранили гробовое молчание. Правдивые рассказы политических эмигрантов-антифашистов наталкивались на стойкое недоверие официальных кругов в Западной Европе и США. Их обвиняли в «тенденциозности», «преувеличениях», «недостоверности». О горькой судьбе антифашистов, беглецов из Германии, достаточно хорошо известно из книг Анны Зегерс, Ремарка, Фейхтвангера. Лучше не напишешь!

Довольно скоро наступило время, когда и те, кто привели Гитлера к власти, заволновались. Монополисты и военные стремились к единовластию в стране, а получили хаос, при котором разные шайки сражались друг с другом. Кроме того, после фактического сведения на нет «нормального» буржуазного судопроизводства, после фактической отмены всех конституционных прав и законов ни один человек — отнюдь не только коммунист, социал-демократ или левый интеллигент, но и архиреакционный промышленник или прусский юнкер, барон «фон» и «цу», — не мог чувствовать себя в безопасности. Получив соответствующий «мандат», скажем, от Геринга, казалось бы обезопасив себя, он не был гарантирован от того, что Рем не вздумает поставить его к стенке.

Да и в самом карательном аппарате не было необходимого властям порядка. Став неподвластными официальным правительственным органам, карательные организации превратились, по выражению Гизевиуса, в «разбойничьи притоны».

Воспроизведем несколько соответствующих сценок.

Сценка первая. Рассказ того же Дильса о чрезвычайном происшествии в стенах подведомственного ему учреждения, то есть гестапа. К нему влетел один из его помощников и сообщил: только что звонил Небе[20] — шеф уголовной полиции — и сказал, что в его отдел ворвался группенфюрер СА Эрнст и накинулся на одного из полицейских чиновников.

«Я шел по коридору огромного здания, — пишет Дильс, — и издалека услышал хамский голос группенфюрера СА, кричавшего что есть мочи. Эрнст в сопровождении вооруженной свиты, которая постоянно следовала за ним, проник в служебное помещение и хлыстом избивал одного из чиновников. Когда я вошел в комнату, Эрнст орал на Небе, который пытался защитить своего подчиненного, увещевая Эрнста весьма почтительно и робко. «Я вас выпорю как собаку, — кричал в ответ Эрнст. — Я знаю все ваши уловки. Подлец, от злости вы аж пожелтели». Обращаясь ко мне, Эрнст продолжал: «Пусть этот хитрец Небе пожалуется на меня идиоту Далюге! (шеф прусской полиции. — Авт.). Ведь Далюге — его покровитель».

Избитый чиновник в это время спрятался в толпу других напуганных чиновников, теснившихся у дверей: их привлек сюда шум, поднятый кондотьером. Я подозвал чиновника, и он коротко объяснил, в чем состоит его «преступление»: он арестовал за шантаж одного из штурмовиков из специального подразделения Эрнста. Его рассказ беспрестанно прерывался площадной бранью — Эрнст в совершенстве владел берлинским «сленгом». Мои уговоры несколько успокоили хулигана. В конце концов он вошел ко мне в кабинет: свита, которую он пригласил театральным жестом сопровождать его, заполнила всю комнату. Я объяснил Эрнсту, что застал его на месте преступления. Нельзя терпеть такие необузданные выходки, попытки запугать представителя государственной власти.

Эрнст буквально зашелся от смеха. «Государственная власть, — орал он, — это мы!» После этого он окончательно разбушевался. Кипя от злости, он решил расправиться и со мной».

Шеф гестапа Дильс и Эрнст расстались на том, что Эрнст пообещал убить Дильса: «Пуля для тебя уже отлита!»

Сценка вторая. Небе инструктирует своего подчиненного Гизевиуса, к которому явно благоволит, — учит, как тот должен ходить по зданию, где находится тайная полиция. Оказывается, сам Небе пользуется исключительно черным ходом и, спускаясь или поднимаясь по лестнице, сжимает в кармане револьвер со взведенным курком… «Сколько раз он впадал в гнев, — пишет Гизевиус в своей книге, — из-за того, что я шел по лестнице прямо, держась за перила, — таким образом меня было хорошо видно сверху. Небе же велел мне красться по стене, стараясь миновать простреливаемые участки лестницы».

Сценка третья. «Арестовывать друг друга в гестапа было очень даже принято», — пишет Гизевиус в той же книге. И далее с эпическим спокойствием повествует об одном комиссаре полиции, который придумал следующий трюк — он носил в кармане ордер на собственный арест, изготовленный им самим; «сей умудренный опытом блюститель порядка не сомневался, что рано или поздно его «заметут», невзирая на гестаповские чины. И в эту секунду он вытащит означенный ордер и объявит, будто он уже давно арестован. Эффект от его заявления, как предполагал гестаповец, продлится не менее одной-двух минут, а за это время он успеет выхватить оружие и скрыться за ближайшим углом».

Сценка четвертая. В начале ноября 1933 г. Дильса сместили за явный разбой с поста начальника гестапа и на его место посадили «старого бойца», «лучшую лошадь из конюшни Геринга», как острили в министерстве внутренних дел, некоего Пауля Хинклера. Согласно легенде, ходившей в ту пору в среде нацистов, Хинклер считался настолько глупым, что суд не стал возбуждать против него дела по обвинению в присвоении государственной собственности. Его признали «ограниченно вменяемым». Фигура эта особой роли в истории аппарата насилия не сыграла. Через 30 дней Хинклера сместили, и в гестапа опять воцарился Дильс. Однако у Хинклера не хватило ума сбежать сразу, он остался ночевать в своей служебной квартире в здании гестапа. Тем не менее, услышав среди ночи приближение бывших «соратников», он выпрыгнул из окна и помчался в ландтаг, где его признал портье — ведь он был членом ландтага от НСДАП. Но шаги послышались снова, и Хинклер в ночной сорочке побежал дальше, на сей раз он очутился в Тиргартене, где на скамейке сидели парочки. Бывший шеф гестапа стал выпрашивать у них мелкие монетки, чтобы позвонить по автомату Кубе — тогдашнему обер-президенту Берлина и Бранденбурга. В конце концов Хинклера забрали в обычный полицейский участок. И оттуда (после долгих уговоров и молений) он позвонил Герингу…

Нет, так продолжаться не могло. Анархию насилия следовало обуздать. В карательных органах навести железный порядок. Но прежде всего надо было обезглавить миллионную армию штурмовиков и «старых бойцов», которые желали воспользоваться плодами своих побед…

Описывая «ночь длинных ножей», западные историки отмечают, что «Гитлер долгое время колебался, отдавать ли ему приказ об уничтожении Рема и его штаба». Объясняют они это личными чувствами, которые связывали нацистского фюрера с Эрнстом Ремом и людьми из его окружения. Это глубоко ошибочный тезис. Гитлер просто боялся разнузданной вольницы — вооруженных до зубов формирований СА. Для нанесения решающего удара надо было выбрать подходящее время, подходящих людей (ими стали Гиммлер и Гейдрих) и подходящих союзников (ими стала верхушка генералитета).