Мясоедов, Сухомлинов и их враги

Мясоедов, Сухомлинов и их враги

Итак, от знакомства с Сухомлиновым выиграл не один Мясоедов, но и, в неменьшей степени, Альтшиллер, Гошкевич и Веллер. Впрочем, как оказалось, несмотря на симпатию и защиту Сухомлинова, будущее Сергея Николаевича в Военном министерстве было неблагоприятно. Чтобы понять цепь событий зимы — весны 1912 года, приведшую к его краху, необходимо остановиться и произвести сравнение тех сил, которыми обладали враги Мясоедова, и той власти, которой был облечен министр, его благодетель.

Начнем с того, что определенный круг людей прежде всего связанных с «Русской восточно-азиатской пароходной компанией» — относился к Мясоедову враждебно, причиной чему была та поддержка, которую он в свое время оказывал братьям Фрейдбергам в их эмигрантском и транспортом бизнесе. Накануне назначения Мясоедова в Военное министерство «Русская восточно-азиатская» начала очередной раунд борьбы с Фрейдбергами. В местных газетах появился ряд статей, представляющих их деятельность в крайне отрицательном свете. Хотя Борису Фрейдбергу, перекупившему продажных журналистов, удалось остановить этот поток обвинений, противостоять возможностям «Русской восточно-азиатской пароходной компании» в манипулировании государственными чиновниками он был не в силах⁶⁸.

Начальник либавской полиции Подушкин, которому, как мы уже знаем, Русская восточно-азиатская давала хорошие взятки, написал от своего имени несколько рапортов, в которых обвинял «Северо-западную русскую пароходную компанию» в неправильных действиях и прямом мошенничестве. Самое серьезное обвинение, выдвинутое им против «Северо-западной», заключалось в том, что это компания фиктивная: он утверждал, что реальными владельцами пароходного дела были датчане, использовавшие «Северо-западную» в качестве прикрытия для получения привилегий, которые российское законодательство не распространяло на иностранные компании. Мясоедову пришлось поспать письмо с опровержением губернатору Курляндской губернии. Добиться того, чтобы на Подушкина было наложено взыскание, не удалось, однако давление на деловых партнеров все же ослабело, хотя и ненадолго⁶⁹.

Имя Мясоедова было также в черных списках Министерства внутренних дел, в особенности Департамента полиции. Полиция так и не простила жандармскому полковнику его виленских откровений. Сергею Николаевичу следовало опасаться полковника А.М. Еремина, бывшего казацкого офицера, назначенного в 1910 году начальником Особого (то есть политического) отделения Департамента полиции. Еремин, которого даже самые преданные ему люди считали человеком тяжелым и бездушным, имел мало друзей — и среди них числился не кто иной, как полковник Подушкин. Как будто одного этого было мало, Мясоедов имел основания считать, что Еремин страстно желал занять доставшуюся жандармскому полковнику должность офицера особых поручений при Военном министерстве⁷⁰. Собственно, узнав в октябре 1911 года о назначении Мясоедова, Еремин туг же сочинил меморандум о непригодности жандармского полковника для этой ответственной и тонкой роли⁷¹.

Назначение Сергея Николаевича в Военное министерство не только напомнило о нем его старым врагам, но и приобрело ему новых. Старший адъютант Сухомлинова штабс-капитан Лев Булацель лично невзлюбил Мясоедова и с неудовольствием смотрел на особую близость жандармского полковника к министру. Будучи уверен, что Сухомлинов «легко подпадал под влияние подозрительных лиц, к которым питал какую-то слабость», Булацель считал своим долгом защищать своего начальника от тех неприятных последствий, которые могло иметь его неумение разбираться в людях, и добиваться изгнания Мясоедова из Военного министерства при первой же возможности⁷². Другой офицер, адъютант Сухомлинова подполковник B.C. Боткин, тоже вскоре воспылал к Мясоедову сильнейшей неприязнью и завистью. Этого Боткина, хронического алкоголика, вообще взяли на службу только благодаря тому, что он был братом знаменитого Е.С. Боткина, личного врача императорской семьи⁷³. Мы помним, как Булацель с Боткиным недвусмысленно выразили свое отношение к Мясоедову, грубо проигнорировав приглашение на сочельник 1911 года⁷⁴. К альянсу Булацеля и Боткина против Мясоедова примкнул также поручик Коломнин, бывший адъютант военного министра, вынужденный уволиться со службы по причине сифилиса, достигшего третьей степени. Казалось бы, какой вред могли нанести Мясоедову алкоголик вроде Боткина и сифилитик Коломнин — однако все обернулось иначе. Эти два противника представляли реальную опасность благодаря своим сильным связям: Боткин состоял в родстве с Н.И. Гучковым, московским градоначальником и братом видного российского политика-октябриста; Коломнин приходился внуком А.С. Суворину, основателю популярнейшей российской газеты «Новое время».

Что касается врагов Сухомлинова, имя им было легион. Прежде всего это были министры, практически единодушно ревновавшие к особым отношениям Владимира Александровича с императором. В рамках российской самодержавной политики степень влияния непосредственно зависела от возможности определять, пусть временно, ту картину мира, которая существует в сознании императора. Сухомлинов был здесь великим докой — он понял, что в основании автократии лежит глубокий солипсизм: если известно, или хотя бы предполагается, что император считает то-то и то-то истинным, следовательно, это истинно по определению. Кроме того, влияние Сухомлинова на Николая II основывалось на тонком понимании характера императора. Отдавая себе отчет в том, что Николай не получает удовольствия от власти и считает корону тяжелой обузой, нести которую его вынуждает долг, Сухомлинов сообразил, что лучшим способом добиться расположения монарха будет беспрерывно его развлекать. Сухомлинов, умея развеять монаршую скуку, завоевал симпатию Николая П, выделявшего его из числа прочих министров. Военный министр неизменно уснащал свои доклады анекдотами, шутками и сюрпризами. В результате, как рассказывал глава придворной канцелярии, Сухомлинову удавалось удерживать внимание императора «в напряжении в случае надобности часа два подряд»⁷⁵. Коллег Владимира Александровича, естественно, оскорбляло его умение манипулировать императором, ибо они понимали, что чем больше средств Николай отдает на военные нужды, тем меньше остается другим министерствам. Все министры в той или иной степени недолюбливали Сухомлинова, однако двое — Коковцов и Макаров — в особенности желали ему зла.

После убийства Столыпина министр финансов В.Н. Коковцов стал председателем Совета министров. Как уже говорилось, сама министерская система в России неизбежно должна была сделать Коковцова врагом любого, кто стоял во главе Военного министерства. Однако отношения Коковцова и Сухомлинова были дополнительно осложнены глубокой взаимной неприязнью. И действительно, трудно было найти людей менее схожих, которых роднила лишь одна общая черта — эгоизм. Если Сухомлинов был человек шумный, щедрый и стихийный, то Коковцов был замкнут, обидчив и скрупулезен до мелочности⁷⁶. Коковцов был твердо убежден, что смещение Сухомлинова с поста военного министра отвечает интересам России. По его мнению, военный министр потворствовал авторитарным склонностям императора; кроме того, Сухомлинов невнимателен, ленив и легкомыслен. В ведомстве Сухомлинова, раздраженно замечал Коковцов, царил «полный сумбур»⁷⁷. В этом вопросе сторонником Коковцова был А.А. Макаров — юрист по образованию, он стал министром внутренних дел благодаря протекции Коковцова. Макаров был амбициозен, но скучноват и лишен воображения — одним словом, бюрократ, «нотариус», по выражению императора⁷⁸.

В военной среде были люди, настроенные против Сухомлинова из-за расхождений в вопросах военной политики: обширная программа реформ, проводившаяся военным министром, вызвала определенное противодействие, ее противники активно и зачастую успешно препятствовали ее реализации. Так, они заставили Сухомлинова отозвать свой план сноса западных крепостей. Впрочем, определенную роль в этом конфликте играли также личная вражда и бешеный карьеризм — как, например, в случае с товарищем военного министра генералом А,А. Поливановым.

Утратив подвижность в плече и шее после пулевого ранения, полученного на войне с Турцией в 1877 году, Поливанов первым в своем классе закончил Академию Генерального штаба. Несмотря на физический недостаток, он уверенно поднимался по ступеням военной иерархии и с успехом служил сначала в Киевском военном округе, а потом в Главном штабе, где был редактором официальных ведомственных изданий. Выбранный на пост заместителя Редигером, он остался при должности и после падения Редигера. Хорошо образованный военный, страстный поклонник и знаток театра, Поливанов, кроме того, обладал блестящими административными способностями⁷⁹. Он стал тайным противником Сухомлинова с первых же дней вступления того в должность. Конечно, следует учесть, что во взглядах на национальную политику Поливанов был значительно левее своего начальника и поддерживал хорошие отношения с лидерами думских фракций, однако истинной причиной враждебности была неудовлетворенная карьерная страсть: Сухомлинов встал на его пути к министерскому портфелю.

Другой сильной фигурой, противостоявшей Сухомлинову в армии, был великий князь Николай Николаевич, двоюродный дядя императора. Назначенный летом 1905 года председателем Совета государственной обороны, Николай Николаевич стал фактическим диктатором России, однако в 1908 году, когда недостатки новой военной структуры стали очевидны, Совет был распущен и великого князя перевели командовать войсками Петербургского военного округа. Слово «ненависть», пожалуй, недостаточно сильно, чтобы описать то, что испытывал по отношению к Сухомлинову Николай Николаевич, считавший, что именно по его совету был упразднен Совет⁸⁰. Николай Николаевич, проявлявший классические симптомы маниакальной депрессивности, завидовал той власти, которой обладал Сухомлинов и которой сам великий князь недавно был лишен. У него были свои представления о том, как следует реформировать российскую армию, — идеи, к которым Сухомлинов был демонстративно равнодушен. Они практически не разговаривали, так что, если Сухомлинову нужно было сообщить что-либо великому князю, он использовал в качестве посредника М.М. Андроникова⁸¹. Враждебность Николая Николаевича была особенно опасна не только потому, что он принадлежал к императорской фамилии, но и благодаря его широким связям и многочисленным сторонникам в офицерском корпусе. Когда разразилась Первая мировая война и Николай Николаевич был отправлен на фронт в качестве верховного главнокомандующего, он стал еще более грозным противником.

Трудно представить, сколько времени понадобилось бы на составление полного списка врагов Сухомлинова в армии, однако еще одного человека упомянуть необходимо, хотя бы из-за той значительной роли, которую он сыграл в последующем процессе: генерал Н.И. Иванов, офицер старательный, хотя и грубый, считался (впрочем, ошибочно) сыном простого солдата. Мучительно стыдившийся своей жалкой внешности, Иванов скрывал уродливое лицо за огромными густыми бакенбардами. Сменив в Киеве Сухомлинова, он привез с собой новую команду, в том числе генерала М.В. Алексеева, впоследствии начальника штаба верховного главнокомандующего в Первой мировой войне. Хотя Иванов нимало не скрывал своей неприязни к военному министру, происхождение этой антипатии остается неясным. Объяснение самого Иванова — мол, из-за некомпетентности Сухомлинова дела в доставшемся ему Киевском военном округе были совершенно расстроены — не кажется правдоподобным⁸². Более вероятной причиной неприязни представляются неудовлетворенные амбиции. Сухомлинов со своей стороны также не доверял Иванову, именуя его в частных беседах «болваном». Низкое мнение об Иванове только укрепилось после речи, с которой тот обратился при вступлении в должность в январе 1909 года к киевскому гарнизону. Тогда, намеренно или по недосмотру, Иванов не упомянул Сухомлинова в числе своих предшественников на посту главы Киевского военного округа⁸³. Сухомлинов не забыл нанесенной обиды, что, естественно, привело к безнадежному замораживанию карьеры Иванова. Пока Сухомлинов занимал петербургский кабинет военного министра, как Иванов, так и члены его круга были лишены всяких перспектив.

Третью группу врагов Сухомлинова составляли думские политики. Он, конечно, был жупелом для левых, видевших в нем (да и в любом другом, кто занял бы пост военного министра) воплощение военного деспотизма. Однако самые опасные враги Сухомлинова сосредоточились в правоцентристской части политического спектра. Союз 17 октября (партия октябристов) был основан в начале 1906 года на платформе поддержки умеренных реформ и противостояния революции. В Союз, известный своим ультрапатриотизмом и ксенофобией, входило значительное число людей, связанных с промышленностью и торговлей, однако было бы неверно называть его, как это делают некоторые, «партией капиталистов». Эта, самая большая по численности, фракция Третьей Государственной думы до некоторой степени сотрудничала с П.А. Столыпиным, поддерживая его реформу сельского хозяйства и планы русификации окраин. Отношения между главой Совета министров и октябристами, конечно, не были безоблачными и серьезно осложнились весной 1911 года в результате конфликта по вопросу о земствах в Западном крае, когда многие октябристы обрушились на Столыпина с критикой за то, что он, в обход парламента, чрезвычайным указом ввел в западных губерниях систему местного управления⁸⁴. И все же сотрудничество со Столыпиным обеспечило партии доступ в высшие правительственные сферы, поэтому после гибели Столыпина в сентябре партия почувствовала ослабление своего влияния. Новые министры, близкие ко двору, склонялись, казалось, к восстановлению абсолютной царской власти за счет Думы. Самый яркий из лидеров октябристов Александр Иванович Гучков был полон решимости изменить соотношение сил.

А.И. Гучков родился в 1863 году в семье богатых московских купцов, наживших свое состояние мануфактурным производством. Гучков получил прекрасное образование — выйдя в 1885 году из Московского университета историком, он еще в течение пяти лет изучал классическую филологию в Берлине и Гейдельберге. Несмотря на успехи на научном поприще, спокойным характером он не отличался — напротив, это был человек деятельный, вспыльчивый и беспокойный. Вдобавок он был хвастун, задира и ужасный бабник — дочь позже вспоминала, что их семья никогда не проводила два лета подряд на одном и том же курорте, потому что на второй год все младенцы в колясках были уж слишком явно на нее похожи⁸⁵. В первой молодости, когда ему было лет около тридцати, Гучков взял привычку неизменно появляться в тех точках земного шара, где происходили исторические катаклизмы. В 1895 году, во время резни армян, он был в Турции. В 1899 году сражался в Южной Африке против Британии на стороне буров и был ранен в ногу, о чем напоминала сохранившаяся на всю жизнь хромота. В 1900 году в Маньчжурии стал свидетелем восстания боксеров, в 1905-м отправился в Македонию, где вспыхнул националистический путч. Во время Русско-японской войны Гучков служил в представительстве Красного Креста на Дальнем Востоке, пока не попал в плен к японцам; освободившись же, занялся созданием партии октябристов.

Возможно, именно благодаря своим приключениям на южноафриканских просторах Гучков считал себя крупным военным экспертом; когда в Думе поднимались вопросы военной политики или ассигнований, он, в качестве члена думской комиссии по государственной обороне, неизменно выступал с публичными заявлениями. Следует, впрочем, признать, что мнения о военной экспертизе Гучкова были неправомерно завышены, и последующие поколения историков наивно приняли за чистую монету его собственные заявления на этот счет. Давно пора отказаться от образа Гучкова как Кассандры по военной части, чьи дальновидные предупреждения и блестящие военные проекты — если бы только тупоумный военный истеблишмент был в состоянии их понять — спасли бы Россию от поражения в Первой мировой войне. Нельзя, конечно, отрицать популярности Гучкова среди офицерского корпуса и рядового состава российской армии; его искренняя преданность делу улучшения условий службы заслуженно привлекла к нему многих. Невозможно оспаривать и тот факт, что Гучков высказывал мнения (часто достаточно реалистические) по целому ряду военных вопросов. Однако основывались они не на собственных его познаниях в военном деле и логических рассуждениях — на самом деле он часто просто повторял то, о чем сообщали ему многочисленные информанты. Среди них был генерал В.И. Гурко, главный редактор официальной истории Русско-японской войны, который, вместе с другими своими сотрудниками, регулярно готовил Гучкову материалы для выступлений по вопросам военного законодательства⁸⁶. Также среди его консультантов были российские военные атташе в разных странах, начальники штабов нескольких военных округов (среди них глава Киевского военного округа Иванов) и товарищ военного министра А.А. Поливанов⁸⁷.

Эта, а также некоторые другие люди из военной и политической среды снабжали Гучкова самыми разными сведениями о военных закупках, системах вооружений и лаже разведывательной информацией, частью весьма деликатного свойства и даже составлявшей государственную тайну. Причины, по которым информанты Гучкова игнорировали приоритеты национальной безопасности и военную субординацию, были различны. Важную роль несомненно играло принципиальное несогласие с тенденциями российской военной политики. Впрочем, создается твердое впечатление, что тут не обошлось без мотивов куда низменнее: кое-кто из осведомителей Гучкова был лично заинтересован в увольнении Сухомлинова.

Впоследствии Гучков утверждал, что, когда Сухомлинов вступил в должность, он протянул генералу руку дружбы, однако тот вложил камень в доверчивую ладонь. Сухомлинова мало интересовала возможность сотрудничества с политическим представительством. Собственно, Николай II сам запретил военному министру показываться в Думе. Когда на думских заседаниях требовалось присутствие представителя Военного министерства, Сухомлинов посылал вместо себя Поливанова. Он даже отказывался принимать членов думской комиссии по обороне, хотя и позволял служащим министерства проводить с ними неформальные ознакомительные встречи — в частности, в них участвовали Поливанов, Янушкевич, Лукомский и Мышлаевский⁸⁸. Мнение октябристов о Сухомлинове как «человеке, равнодушном к интересам армии»⁸⁹ в большой степени основывалось на том, что он не оказывал Гучкову того уважения и не позволял ему иметь того влияния, которое тот считал своим по праву. Со свойственной ему высокомерной самовлюбленностью Гучков сделал из этого вывод, что в интересах национальной безопасности России Сухомлинов должен быть смещен с поста военного министра. Он, Гучков, станет для Сухомлинова мечом карающим. Что туг невозможного? Разве не Гучков своей речью об армии и семействе Романовых, произнесенной в марте 1909 года, изгнал Редигера, прежнего военного министра? Он до глубины лущи был поражен, когда его блестящие выступления в парламенте и многочисленные запросы не только не пошатнули веру императора в Сухомлинова, но, напротив, ее укрепили.

Изгнание Владимира Александровича с министерского поста превратилось для Гучкова в навязчивую идею, и он не стеснялся в выборе средств для ее осуществления. Годы спустя, тоскуя в изгнании на парижской Ривьере, он признавался: «Я подумал, что, если критики военного министра мы не добьемся, можно на скандале свернуть ему шею»⁹⁰. Скоро ему в руки попали материалы, на которых можно было заварить хороший скандал.