4. Беженцы
Наиболее многочисленной категорией мигрирующего населения России в годы войны были беженцы. Уже современники отводили проблеме беженства одно из главных мест среди вопросов, которые поставила мировая война перед государством{561}. Первые исследователи этого вопроса также определяли беженство как «крупное государственно-социальное явление в итоге войны»{562}.
Статус беженцев был определен в п. 1 «Положения об обеспечении нужд беженцев», которое было издано одновременно с соответствующим законом, одобренным Государственным советом и Государственной думой и подписанным императором Николаем II в Царской Ставке 30 августа 1915 г.: «Беженцами признаются лица, оставившие местности, угрожаемые неприятелем или им уже занятые, либо выселенные распоряжением военных или гражданских властей из района военных действий, а также выходцы из враждебных России государств». В п. 6 объяснялось, что в последнем случае речь идет об иностранных подданных немецкой и венгерской национальности. А в примечании к п. 1 говорилось: «Лица, выселенные из района военных действий под надзор полиции, к числу беженцев не относятся»{563}. В свою очередь, А.Б. Нейдгардт — председатель «Комитета ее императорского высочества великой княжны Татьяны Николаевны для оказания временной помощи пострадавшим от военных действий», считал принудительно выселяемых не беженцами, а «выселенцами», так как они «покинули свои родные места и бросили свое достояние не по собственной воле, а по распоряжению и под давлением военных властей»{564}. Современные авторы (А.Н. Курцев, С. Нелипович) также выделяют в составе беженцев две основные группы: добровольно уходивших из родных мест при приближении фронтовой полосы и принудительно выселяемых властями, которых они определяют терминами «депортированные» или «интернированные»; в свою очередь, Г. 3. Иоффе различает три «струи» добровольных беженцев разных национальностей, эвакуируемый персонал гражданских и тыловых военных учреждений, наконец, «изгнанное» еврейское население{565}.
Стихийное, добровольное беженство появилось с начала войны в связи с вторжением немецких войск в польские губернии и по мере отступления русских армий на западном театре войны приняло в 1915–1916 гг. широкие масштабы. Среди беженцев были крестьяне, помещики, горожане, много женщин{566}, стариков и детей. На первых порах, покидая свои жилища, они пытались устроиться в близлежащих лесах, селениях и городах в надежде скоро вернуться обратно. Затем началось движение в более отдаленные тыловые районы. В это время добровольные беженцы, хотя и контролировались военными и местными гражданскими властями, могли рассчитывать лишь на свои силы, на помощь местного населения, а также учрежденного по велению императора 14 сентября 1914 г. «Татьянинского комитета» и некоторых других общественных организаций.
Наиболее организованно протекала государственная эвакуация из прифронтовой полосы согласно «Временному положению» Совета министров от 20 августа 1914 г. Эвакуировали по распоряжению военных властей за счет казны государственное имущество, правительственные учреждения и занятых в них служащих с семьями. В состав последних включались не только жены и дети (как это было в отношении семей нижних чинов при выдаче им государственного пособия), но и другие родственники: приемные дети, отец, мать, родные братья и сестры{567}. В течение 1914–1916 гг. в дополнение к «Временному положению» издавались новые распоряжения, расширявшие состав эвакуированных за счет государства. К ним были отнесены имущества и служащие губернских и уездных земских учреждений и городских общественных управлений местностей, которым угрожало нашествие неприятеля, волостные старшины приграничных губерний, гминные войты в губерниях Варшавского генерал-губернаторства и Холмской. Эвакуировались преподаватели и другие служащие учебных заведений Министерства народного просвещения и Ведомства Православного исповедания. Выезжавшие служащие получали двухмесячное жалованье, единовременные пособия, суточные, квартирные деньги (в т. ч. для семьи), обеспечивались бесплатным проездом на железнодорожном или водном транспорте{568}.
При эвакуации заводов и фабрик предусматривалось получение за счет военного фонда эвакуационного вознаграждения: служащим с окладом не свыше 2400 руб. в год — в размере половины месячного оклада, а всем рабочим двухнедельной платы. К этому добавлялись подъемные деньги и бесплатный проезд до места следования. Нередко проводилась реквизиция машин, станков, заводского оборудования и материалов — в первую очередь всего того, что могло потребоваться для «военных надобностей». То, что не удавалось вывезти и могло быть использовано неприятелем, уничтожалось{569}.
23 июня 1915 г. Особое совещание в Ставке Верховного главнокомандующего предоставило право оставить «по желанию» места постоянного жительства галицийским уроженцам местного происхождения, польскому населению как Варшавского губернаторства, так и других местностей, а также коренному русскому населению. При этом им оказывалось содействие и предоставлялся бесплатный проезд по железным дорогам, по пути следования устраивались питательные пункты. Местности их водворения устанавливались министром внутренних дел. На это министерство, а также на ведомства Землеустройства и земледелия и Торговли и промышленности, возлагалось «попечение» о предоставлении беженцам работы{570}.
По-иному определялась судьба немцев-колонистов. Те из них, кто владел в сельской местности землей или другой недвижимостью, а также безземельные, но приписанные к обществам колонистов, даже если они жили в городах, подлежали обязательному выселению за собственный счет в местности вне театра военных действий. Районы выселения и нового водворения устанавливались главнокомандующими армиями фронта. От обязательного выселения освобождались «благонадежные» жены и матери колонистов, состоявших на службе в действующей армии, а также их дети. Недвижимое имущество колонистов подвергалось секвестру и передавалось в ведение Главного управления землеустройства и земледелия, причем право пользоваться им получали беженцы из освобожденных войсками местностей{571}.
Летом и осенью 1915 г., несмотря на несогласие, высказанное в Совете министров, военные власти проводили принудительное выселение и другого крестьянского населения — в Ковенской, Гродненской, Волынской, Подольской, Бессарабской губерниях, на юго-западном фронте. Выселялись в первую очередь мужчины призывного возраста — «от 17 до 45 лет», чтобы сохранить кадры для пополнения армии и лишить врага трудовых ресурсов. Одновременно проводились реквизиции продовольствия, лошадей, скота, перевозочных средств за установленное вознаграждение. При реквизиции продовольственных продуктов после сбора нового урожая отбирались все запасы сверх годовой потребности населения. В местностях, где имелась угроза нашествия неприятеля, населению оставлялось не более нормы месячного потребления{572}.
Выселение еврейского населения осложнялось существованием закона о черте оседлости. Поэтому их первоначальное выдворение военными властями в 24 часа как «враждебной среды» сменилось оставлением на старых местах жительства. В то же время обсуждение вопросов правового положения евреев в правительственных и общественных кругах приняло в годы войны широкие масштабы{573}. Постановлением Совета министров от 4 августа 1915 г. на время войны евреям было предоставлено право жительства, а также торговли и ведения промыслов в городских поселениях вне черты оседлости, за исключением столиц и местностей, находящихся в ведении министерств Императорского двора и Военного. Евреям-беженцам купеческого звания разрешалось повторное приобретение купеческих и промысловых свидетельств на новых местах жительства.
Еврейских выселенцев размещали, как и добровольных беженцев, в прифронтовых губерниях с предоставлением материальной помощи от государства. При освобождении неприятельской территории местное еврейское население распоряжением военной власти сосредоточивалось в особых пунктах. Евреям иностранного подданства проезд в центральные губернии России не допускался{574}.
Таким образом, статус беженцев зависел от их социального, сословного положения. Чиновники государственных и общественных учреждений, служащие оборонных предприятий находились в несравненно лучших условиях при эвакуации. В свою очередь, крестьянство в соответствии с обычным к нему отношением рассматривалось и при решении беженского вопроса как поставщик военной силы, продовольствия, лошадей и т. д. Учитывалась и национальная принадлежность, прежде всего, евреев, немцев. Национальный вопрос оказывался решающим в случае австрийско-германского подданства депортированных.
Вначале контроль над беженцами и распоряжения в их адрес исходили в основном от военных властей фронтов и Ставки верховного главнокомандующего, которые с началом войны наделялись особыми полномочиями{575}. Только 4 августа 1915 г., когда численность беженцев сильно возросла, по инициативе Ставки центральные власти приняли решение о массовом перемещении беженцев во внутренние губернии для разгрузки прифронтовой полосы от избыточного населения и оказания ему помощи на новых местах жительства. С осени 1915 г. вывоз беженцев в тыловые губернии осуществлялся по железным дорогам, в основном «маршрутными поездами», следовавшими до места назначения.
Согласно закону и «Положению об обеспечении нужд беженцев» от 30 августа 1915 г. потребности беженцев удовлетворялись за счет казенных средств, а обязанности государственного попечения возлагались на министра внутренних дел, главноуполномоченных по устройству беженцев, губернаторов и градоначальников, на земские учреждения и городские общественные управления, а также на специально создаваемые местные комитеты.
Вместе с тем для обсуждения и объединения мер по обеспечению нужд беженцев под председательством министра внутренних дел учреждалось «Особое совещание по устройству беженцев» как «высшее государственное установление». В его состав, помимо 7 членов Государственного совета и 7 членов Государственной думы, входили представители основных министерств, представитель наместника на Кавказе, главноуполномоченные по устройству беженцев, представители «Татиянинского комитета», Российского общества Красного Креста, Всероссийских земского и городского союзов, целого ряда национальных благотворительных организаций и т. д. Особому совещанию и его местным органам были подведомственны все категории беженцев, за исключением иностранных подданных немецкой и венгерской национальностей. По решению Совещания было введено регулярное «пайковое» довольствие беженцам из государственных средств. Однако помощь оказывалась в первую очередь наименее обеспеченным. Обращалось внимание на необходимость трудоустройства беженцев и существования за собственный счет тех, кто имел такую возможность{576}.
По официальным данным на 20 декабря 1915 г., представленным губернаторами и опубликованным «Татиянинским комитетом», на территории империи, за исключением Закавказья, было зарегистрировано 2706,3 тыс. беженцев. Из них 2496,4 тыс. размещались в губерниях Европейской России, остальные в Предкавказье, Сибири и Средней Азии. Особенно много (свыше 100 тыс.) их оказалось в Екатеринославской, Лифляндской, Московской, Самарской, Саратовской, Минской, Тамбовской, Харьковской губерниях. В Москве было зарегистрировано 140,1 тыс. беженцев, в Петрограде — 84,1 тыс., Харькове — 42,1 тыс., Екатеринославе — 33 тыс.{577}
Согласно анкете «Татиянинского комитета» на 29 мая 1916 г. беженцы распределялись по районам следующим образом{578} (см. табл. 7).
Таблица 7
Районы … Осело беженцев [абс. (в тыс. чел.) / %]
1. Прифронтовой … 855,3 / 25,9
2. Центральный … 1342,7 / 40,6
3. Южный … 408,3 / 12,3
4. Восточный … 324,3 / 9,8
5. Северный … 27,5 / 0,8
6. Сибирь … 78,0 / 2,4
7. Средняя Азия … 114,0 / 3,5
8. Закавказье … 155,9 / 4,7
Итого … 3306,0 / 100
На 1 февраля 1917 г. Всероссийским центральным бюро труда было учтено 3200,5 тыс. беженцев. При этом в городах устроилось 1168,2 тыс. (36,5%), в сельской местности 2032,3 тыс. человек (63,5%). Из 3113,4 тыс. беженцев, о которых имелись сведения, в Европейской России (48 губерний) осело 2830,5 тыс. (90,9%), на Кавказе 172,3 тыс. (5,5%), в Сибири 69,6 тыс. (2,3%), в Средней Азии — 41,0 тыс. беженцев (1,3%). В составе всех учтенных беженцев русские составляли 54%, поляки — 16,3%, латыши — 8,8%, евреи — 6,2%, армяне — 3,8%, литовцы — 2,7%, «прочие», в числе которых были преимущественно немцы-выселенцы, — 6%, нераспределенные — 2,2%{579}. Среди кавказских беженцев кроме российских подданных из приграничной полосы (в том числе армян, греков) были перебиравшиеся с конца 1914 г. армянские и ассирийские беженцы из Турции и Персии, спасавшиеся от насилий и резни со стороны турок и курдов.
Всероссийская сельскохозяйственная и поземельная перепись 1917 г. учла в составе всех категорий хозяйств 52 губерний и областей 170 727 хозяйств беженцев. 96,7% из них находилось в Европейской России, 2,1% — в Сибири и 1,2% — в Степном крае{580}.
Общая численность беженцев с учетом незарегистрированных лиц, мобилизованных в армию и др., определяется в период Первой мировой войны в источниках и литературе в 4–5 млн. человек{581}. Эта цифра перекрывает все остальные миграционные потоки времени войны и сопоставима с числом переселенцев за 1897–1916 гг. в южные районы и азиатскую часть страны, составлявшим 5227,6 тыс. человек{582}. По подсчетам Комиссии по обследованию санитарных последствий войны, к ее концу с учетом беженцев Польши, Литвы, Латвии, Эстонии численность беженцев была вдвое больше{583}.
В это число не вошли две группы депортированных, которые по сравнению с беженцами находились на особом положении. Первую составляли высланные по персональным доносам и обвинениям в политической неблагонадежности, шпионаже и т. п. под особый надзор полиции в отдаленные губернии, в том числе в Сибирь. Как уже отмечалось, официально они не включались в состав беженцев. Во вторую группу входили подданные враждебных держав, прежде всего Германии и Австро-Венгрии. Их точнее назвать интернированными.