ВЕЛИКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ВЕЛИКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ

Выход из создавшегося положения был только один: отвод всех армий в глубь страны для того, чтобы спасти их от окончательного разгрома, и для того, чтобы было с чем после восстановления снабжения продолжать войну. Но русская Ставка три месяца не может на это решиться. Только в первых числах августа начался грандиозный отход армий Северо-западного фронта, проведенный с большим умением генералом Алексеевым. Много трагических переживаний выпадает на долю Высшего русского командования за время этого отступления: сдаются крепости Новогеоргиевск и Ковно, очищаются крепости Ивангород, Гродно и Брест-Литовск, в тылу царит паника. Несколько раз германские клещи готовы окончательно захватить отходящие русские армии, но в последнем итоге к октябрю месяцу русские армии выходят из грозящего окружения и останавливаются на новой линии, протягивающейся от Риги на Двинск, озеро Нарочь и далее на юг, на Каменец-Подольск (см. схему № 12).

Мы указывали выше, что если можно упрекать нашу Ставку, так только в том, что она слишком поздно решилась на отвод наших армий в глубь страны. Это запоздание стоило много лишних жертв. В этом легко убедиться, если вспомнить цифры потерь Русской армии за этот период.

В летнюю кампанию 1915 года Русская армия теряет убитыми и ранеными 1 410 000 человек, т.е. в среднем 235 000 в месяц. Это рекордная цифра для всей войны. Средняя величина потерь в месяц для всей войны равняется 140 000. Пленными в ту же кампанию Русская армия теряет 976 000, т.е. по 160 000 в среднем в месяц. Если же взять только май, июнь, июль и август, то для каждого из этих четырех месяцев потеря пленными в среднем возрастает до 200 000. Среднее же таковое число в месяц для всей войны исчисляется в 62 000.[123]

Решиться на отвод армий в глубь страны было для нашего высшего командования психологически чрезвычайно трудно. Всякое отступление подрывает дух войск, а такой грандиозный отход, как очищение громадной территории империи, именно всей Польши, Литвы, Белоруссии и части Волыни, должен был тяжело отразиться на психике всей страны.

Для того чтобы понять, с каким трудом вынашивалась в нашем высшем командовании идея о необходимости общего отступления в глубь страны, следует перечитать мемуары лиц, находившихся при генерале М.В. Алексееве, на плечи которого выпал тяжелый крест отводить наши армии Северо-западного фронта.

«Во время борьбы в “Польском мешке”, — пишет генерал Борисов, являвшийся ближайшим доверенным генерала Алексеева по стратегическим вопросам, — в первый раз у меня возник сильный спор с Алексеевым. Я, исходя из опыта бельгийских крепостей и зная крепостное дело из прежней своей службы в Ивангородской крепости, в Генеральном штабе, настаивал на очищении нами не только Ивангорода, Варшавы, но и Новогеоргиевска. Но Алексеев ответил: “Я не могу взять на себя ответственность бросить крепость, над которой в мирное время так много работали”. Последствия известны. Новогеоргиевск оборонялся не год, не полгода, а всего лишь 4 дня по открытии огня немцами или 10 дней со дня обложения: 27 июля (9 августа) 1915 г. обложен, а 6 (19) августа пал. Это произвело на Алексеева очень сильное впечатление. Мы были уже в Волковыске. Алексеев вошел в мою комнату, бросил телеграмму на стол, опустился в кресло со словами: “Новогеоргиевск сдался”. Несколько мгновений мы молча смотрели друг на друга, потом я сказал: “Больно и обидно, но ничего на театре не изменяет”. Алексеев ответил: очень больно для Государя и Народа»{251}.

Нельзя не согласиться с В. Борисовым, что раз отход наших армий из «Польского мешка» в условиях летней кампании 1915 г. был стратегической необходимостью, то очищение крепости явилось логически вытекающим следствием. Но большая разница: логически мыслить в качестве безответственного советчика или окончательно решать вопрос в качестве ответственного начальника. Здесь невольно вспоминаются слова Жомини, сказавшего, что война прежде всего «est un drame effrayant et passionne»[124].

Воспоминания генерала Палицына, тоже бывшего в это время при генерале Алексееве, обрисовывают переживания нашего Главного командования летом 1915 г. более глубоко, нежели генерал Борисов[125]. Из этих воспоминаний видно, с каким трудом решались на это не только генерал Алексеев (Главнокомандующий армиями Северо-западного фронта), но и Ставка, т.е. Верховное главнокомандование. «Общее положение, — записывает генерал Палицын{252} 26 мая (8 июня) 1915 г., — предлагает нам два простых вопроса: Россия или Польша. Причем представительницей интересов первой является армия. Обстановка на всем фронте такова, что именно эти вопросы требуют ответа; и кто, спрашивается, может и должен дать этот ответ? Главнокомандующий (генерал Алексеев. — Н. Г.) ответить на эти два вопроса не может. Они не в круге его ведения. Верховный главнокомандующий и его Генеральный штаб стоят перед ними, и оттуда должны прийти ответ и повеление. Но и наша мысль также работает над этими вопросами, и мы оцениваем их под влиянием наших нужд и нашей жизни. Главнокомандующий чувствует и, скажу, видит, насколько положение наше при отсутствии средств к борьбе хрупко; он видит и необходимый в наших условиях исход. Гуляя вечером между хлебами, мы в разговоре часто к нему подходим и скоро от него отходим. Мы как-то боимся своих мыслей, ибо все затруднения, которые должны возникнуть при первом шаге его исполнения, нам ясны. Не неся никакой ответственности, я смелее в своих решениях, ибо они умозрительного свойства, но мне понятны те муки и тревоги, которые длительно и ежечасно переживаются Главнокомандующим, тем более что наше внутреннее, по отношению противника, положение нелегкое, в особенности ввиду совершающегося на Юге[126]; оно еще усугубляется до состояния безнадежности вследствие отсутствия средств для борьбы. И надежд на близкое будущее нет. Пока вопрос о том, “зачем мы будем отходить”, на весу, а с ним и целый ряд остальных».

24 июня (7 июля) 1915 г. генерал Палицын, опять затрагивая вопрос о необходимости отводить наши армии в глубь страны, записывает{253}: «Михаил Васильевич (генерал Алексеев. — Н. Г.) прекрасно знает это; знает, что вопросы эти требуют заблаговременного решения, что они сложны и последствия этого решения чрезвычайно важны. Дело не в Варшаве и Висле, даже не в Польше, а в армии. Противник знает, что у нас нет патронов и снарядов, а мы должны знать, что не скоро их получим, а потому, чтобы сохранить России армию, должны ее вывести отсюда. Массы, к счастью, этого не понимают, но в окружающем чувствуется, что назревает что-то неладное. Надежда удержаться нас не оставляет, ибо нет ясного сознания, что пассивное удержание нашего положения само по себе есть одно горе при отсутствии боевого снабжения. В таких тяжелых условиях протекает творческая работа Главнокомандующего, и помочь ему нельзя, ибо решения должны исходить от него».

Если столь психологически трудным было положение генерала Алексеева, Главнокомандующего Северо-западным фронтом, то насколько тяжелее было творчество Верховного главнокомандующего, Великого князя Николая Николаевича, от которого катастрофическая обстановка в лето 1915 г. требовала решиться на отвод русских армий в глубь страны. Верховный главнокомандующий и его Ставка не могли не сознавать всех ужасающих последствий, связанных с подобным отступлением.

В многомиллионной солдатской массе росли слухи об измене. Эти слухи становились все сильнее и сильнее и проникали даже в среду более интеллигентных лиц. Причиной, дающей особую силу этим слухам, являлось то обстоятельство, что происшедшая катастрофа в боевом снабжении как бы оправдывала те мрачные предположения, которые нашли сильное распространение еще в конце 1914 г.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.