Великое отступление – Наревский прорыв и отход из Польши

Великое отступление – Наревский прорыв и отход из Польши

Летом 1915 г. германское командование надеялось организовать в русской Польше гигантские Канны, окружив основные силы Северо-Западного фронта между Вислой и Западным Бугом¹. Но теперь основной удар наносился немецкими войсками против Северо-Западного фронта. Расчет Ставки на то, что наступательная сила противника будет слабеть одновременно с ростом готовых к бою русских резервов, не оправдался. Резервов катастрофически не хватало, и любой германский прорыв ставил фронт в угрожающее положение. Это приводило к ситуации, в которой отступление одного корпуса автоматически вызывало такую же реакцию у соседей².

Немцы по-прежнему широко использовали свое преимущество в технике. В первой половине мая 1915 г. южнее Варшавы была проведена газобаллонная атака, жертвами которой стали 9 тыс. русских солдат³. В июне на фланге Северо-Западного фронта была развернута 12-я германская армия под командованием генерала Макса фон Гальвица в составе 1, 11, 13, 17-го армейских, 17-го резервного и Сводного корпусов, всего 164 батальона, 37 эскадронов – 177 тыс. человек и 1256 орудий. Позже М. фон Гальвицу были направлены еще две дивизии, что увеличило его силы до 188 батальонов, 41 эскадрона и 1382 орудий⁴. На участке предполагаемого прорыва в 35 км было сконцентрировано (вместе с резервом армии) 102 батальона и 860 орудий, а на остальном фронте (свыше 100 км) оставлено 62 батальона и 392 орудия⁵.

Против этих сил с русской стороны находились 1-я армия (1-й Сибирский армейский, 1-й Туркестанский армейский, 27-й армейский, 1-й кавалерийский корпуса и крепость Новогеоргиевск) и левый фланг 12-й армии (4-й Сибирский армейский корпус). В резерве 1-й армии имелась 1-я Сибирская дивизия, гарнизон Новогеоргиевска составляли три ополченские бригады и 1094 орудия. Не считая сил крепости, в составе 1-й армии было 99 батальонов, 108 эскадронов – всего 106 960 человек и 377 орудий. Плотность занятия фронта колебалась от 500 до 800 штыков и от одного до четырех орудий. Немцы имели значительное превосходство в артиллерии и боеприпасах. В русских войсках, кроме снарядного голода, уже чувствовался и недостаток винтовок и патронов к ним, а численность была на 8-15 % ниже штатной⁶. Германская угроза фронту стала очевидной.

В какой-то момент М. В. Алексеев был близок к отчаянию и начал упрекать В. А. Сухомлинова за уничтожение фортов Варшавской крепости перед войной, что разрушило стройную систему обороны Вислы: «Остался один Новогеоргиевск, лежащий от всего в стороне и ничего не прикрывающий и не останавливающий на себе внимание немцев: он ничему не грозит и их не беспокоит, а составляет в своем настоящем положении предмет моего беспокойства»⁷. Ситуация была патовой. В это время М. В. Алексеев и А. А. Гулевич нормализовали свои отношения и начали сотрудничать. Вообще, с главнокомандующим Северо-Западным фронтом трудно было работать даже Ф. Ф. Палицыну, который никогда не жаловался на недопонимание.

Тем не менее М. В. Алексеев не принял предложение своего начальника штаба об организации сопротивления между Варшавой и Ивангородом. Сам А. А. Гулевич даже и не думал об отходе, в то время как М. В. Алексеев надеялся на использование линии крепостей Белосток – Брест как опоры против германского наступления. По свидетельству А. В. фон Шварца, в это время он считал необходимым без промедления начать укрепление позиций по линии Осовец – Белосток – Седлеце – Луков – Влдава и далее на восток Гродно – Брест-Литовск: «По-видимому, он твердо решил не отступать дальше этой линии, так как говоря о них (вышеперечисленных укреплениях. – А. О.), сказал: «На них мы умрем»⁸. К этому решению его подталкивали и противники. Н. В. Рузский и М. Д. Бонч-Бруевич были категорически против глубокого отхода.

Однако вскоре М. В. Алексеев изменил свою точку зрения: уже 12 (25) июня он заявил, что решение оборонять Варшаву было неверным. Положение русских войск на юге было очень сложным: сильная засуха сделала проходимыми болота, приходилось считаться с возможностью глубокого прорыва в тыл⁹. 20 июня (3 июля) Ф. Ф. Палицын записал в дневнике: «У Михаила Васильевича вера и глубокое убеждение, что он выведет армии из их злосчастного положения, созданного не им, а ходом событий»¹⁰. 22 июня (5 июля) на собранном по настоянию М. В. Алексеева совещании командования фронтами и Ставки в Седлеце речь шла об эвакуации левого берега Вислы. Он ставил вопрос ребром: сохранить армии или удержать Варшаву. В результате в очередной раз был принят компромисс: начать подготовку эвакуации Варшавы, но решение об оставлении города принимать в зависимости от обстановки. 1-я армия, оборонявшая позиции в тылу русской группировки по левому берегу Вислы, должна была стоять насмерть, прикрывая эвакуацию Варшавы и отход 2-й армии¹¹.

Главнокомандующий фронтом верно угадал направление будущего удара противника, но он не хотел торопиться с уходом с левого берега Вислы. С другой стороны, он не считал свои позиции здесь надежными. В день начала наступления под Праснышем он писал: «Понятно и то, если бы Варшава была крепость, то я с Вислы снял бы многое, чтобы усилить тех, которые дерутся и задерживают эту саранчу. Теперь же я вынужден многое держать на Висле, где у меня мало даже проволоки… жизнь и благополучие находящихся на Висле и за Вислою войск зависят только от стойкости войск и начальников, ведущих тяжелую борьбу на флангах. Нужно уловить (выделено М. В. Алексеевым. – А. О.) минуту, не бросить рано; но не начать отходить и поздно, когда я мог бы потерять и Вислу, и часть войск»¹². Только после оставления польской столицы 1, 2 и 12-я армии должны были одновременно отойти. Обстановка была крайне опасной, тем более что эвакуировать Новогеоргиевск М. В. Алексееву не разрешили – необходимый подвижной состав, около 1000 вагонов, был направлен для Варшавы¹³.

«Эвакуация одного такого промышленно-административного центра, как Варшава, – отмечал генерал С. А. Ронжин, – с его лазаретами, фабричными заведениями, разнообразным имуществом, громадными железнодорожными мастерскими и многими тысячами чиновников и частных жителей, стремившихся выехать во что бы то ни стало, была очень серьезной задачей. Но это представляло только небольшую часть того, что подлежало вывозу из всего «передового театра»¹⁴. Только для готовой продукции и станков завода «Рудзского и К», считавшегося образцовым предприятием по производству снарядов, потребовалось 400 вагонов. Всего же из города и прилегающего к нему района было вывезено 153 предприятия¹⁵.

По приблизительным расчетам, для эвакуации Варшавы потребовалось бы около трех недель¹⁶. Ускорить этот процесс было невозможно. Значительная часть имущества уничтожалась. На местных жителей это производило гнетущее впечатление. «Отступление русской армии происходило таким образом, как будто она уже не планировала возвращаться в Польшу, – вспоминал Р. В. Дмовский. – Я до сих пор не знаю, кто был автором этого фантастически нелепого плана, в соответствии с которым, отступая, армия оставляла врагу обезлюдевший край, заставляя население отступать вместе с войсками и стараясь превратить в огромную пустыню густо заселенную территорию, насчитывающую как минимум 8 миллионов жителей»¹⁷.

Число только эвакуированных поездов значительно превосходило пропускную способность железных дорог, воинские эшелоны, направлявшиеся к фронту, образовывали пробки величиной в несколько десятков километров¹⁸. Следует отметить, что эвакуация вообще была организована из рук вон плохо: отсутствовала централизация, не был создан единый центр руководства движением и определением пункта назначения грузов, их сортировкой. Не удивительно, что эвакуация быстро приняла характер хаоса и резко осложнила движение по всем дорогам, особенно по железным. Иногда для того чтобы расчистить путь грузам и войскам, идущим к фронту, приходилось сжигать стоявшие на пути вагоны, и это делалось при значительном недостатке подвижного состава!¹⁹

Уже 23 июня (6 июля) русская разведка из допроса военнопленных вскрыла подготовку противника к наступлению. Подвоз артиллерии, снарядов и подвод войск был замечен и воздушной разведкой. Не оставалось сомнений в том, что удара долго ждать не придется²⁰. На следующий день после совещания в Седлеце М. В. Алексеев написал жене: «И никогда не было таких безотрадных положений, в котором сознаю сейчас себя. Два врага давят меня: внешний – немцы и австрийцы, которые против меня собрали главную массу своих сил, взяв все, что можно, с фронта Н[иколая] И[удовича], против которого они, видимо, только шумят и демонстрируют, перебросили, быть может, что-либо еще с запада или из новых формирований внутри государства; везде лезут подавляющими массами, снабженными богатой артиллерией с безграничным каким-то запасом снарядов; есть враг и внутренний, который не дает мне тех средств, без которых нельзя вести войну, нельзя выдерживать тех эпических боев, которыми богаты последние дни»²¹.

Ожидая наступления противника, М. В. Алексеев попросил у Ставки 21-й армейский корпус и направил 4-й армейский, усиленный 3-й Туркестанской стрелковой бригадой в резерв, на стык 1-й и 12-й армий, весьма ослабленных предыдущими боями²². Но выделенные им пять дивизий не смогли вовремя подойти к Праснышу. Между тем М. В. Алексеев считал участок, выделенный для прорыва немцами, хорошо подготовленным к обороне, как он сам признавался сразу же после окончания боев: «…думал – хорошо укрепленная позиция, на которой просидели 4 месяца, небольшое сравнительно превосходство в силах на этом направлении дадут мне время подвезти по железным дорогам резервы и самому переходом в наступление отбросить немцев»²³. На самом деле на угрожаемом участке русская оборона была далека от совершенства и именно потому, что фронт здесь постоянно перемещался.

Первая линия окопов была еще хороша, готовность же второй равнялась 75 %, не было даже колючей проволоки, а на месте убежищ – только котлованы. Подготовленной тыловой оборонительной позиции 1-я армия не имела, к работам по ее созданию приступили лишь 22 июня (5 июля) 1915 г., и для их завершения требовалось 3–4 недели²⁴. Между тем 29 июня (12 июля) немецкая артиллерия уже заканчивала пристрелку намеченных целей, что было принято командующим армией генералом А. И. Литвиновым за начало атаки. На угрожаемый участок он стянул 48 батальонов и 148 орудий. Таким образом, противник имел здесь значительное превосходство как в пехоте, так и в артиллерии²⁵. 30 июня (13 июля) в 4 часа 45 минут более 800 орудий начали огонь по русским позициям. Подготовкой артиллерийского удара занимался Г. Брухмюллер. В первый день наступления на каждое орудие в зависимости от его калибра было выделено от 100 до 600 снарядов.

Окопы 2-й и 11-й Сибирских дивизий покрыл дым от взрывов, блиндажи разрушались, откапывать их приходилось под дождем шрапнели. По позициям 11-й Сибирской дивизии за несколько часов было выпущено около 500 тыс. снарядов разного калибра, по позициям 2-й – около 2 млн снарядов. По окончании обстрела первой линии обороны огонь был перенесен в глубь русских позиций, и в наступление перешли три германских корпуса (в 9 часов утра, в 9 часов 45 минут и в 10 часов), в атаке принимала участие и 4-я гвардейская дивизия. Превосходство противника в живой силе было подавляющим: против 2-й Сибирской дивизии, усиленной 2-м Сибирским полком, – 10 германских полков, четыре из которых гвардейские. К удивлению германского командования, сибирские стрелки оказали энергичное сопротивление. Прорыв удался только в 10 часов 30 минут на участке 11-й Сибирской дивизии, где против семи русских батальонов с 22 орудиями действовало 33 германских батальона с 256 орудиями. К вечеру остатки русских частей начали откатываться назад по фронту обеих дивизий. За это время из 800 орудий немцы сделали более 3 млн выстрелов, русские – из 40 орудий около 60 тыс. выстрелов. За 14 часов боя 11-я Сибирская дивизия сократилась с 14 500 до 5 тыс. штыков, а в некоторых полках даже до 500²⁶.

М. В. Алексеев сразу же понял, что сбываются его худшие опасения: немцы явно стремились выйти за Нарев в тыл Северо-Западного фронта, в то время как он по-прежнему был связан выполнением задачи по эвакуации Варшавы²⁷. Верный своей привычке не доверять никому во время неудач, он начал терять доверие и к своим подчиненным, и к самому себе. В ночь, когда остатки сибирских частей отошли, заставив германское командование остановиться и потерять драгоценное время для использования своего успеха, главнокомандующий фронтом писал: «.. к вечеру получил замаскированное донесение, что позиция 11-й Сибирской дивизии прорвана и дивизия «не представляет из себя боевой силы», читай, что дивизии уже нет. Всего я еще не знаю, но видно, что дивизия бежала от одного артиллерийского огня, не дождавшись атаки, а кто дождался, поднял руки вверх. Конечно, я не сумел проявить высокого дара, присущего полководцу, и по неясным признакам не решился начать перевозку резерва с опасного тоже места двумя днями ранее. Имей тогда под руками свежую дивизию, быть может, можно было бы задержать если не беглецов, то образовавшийся промежуток, но дивизия только что ехала, потому что я не допускал мысли, что в несколько часов сделается то, что допустимо в результате многодневной борьбы»²⁸.

1 (14) июля 1915 г. немцы начали наступление и на другом участке Северо-Западного фронта, на Поневеж и Шавли, который защищала 5-я армия генерала П. А. Плеве. И она, и противостоящая ей германская 9-я (или Неманская) армия О. фон Белова были сформированы из значительного числа второочередных частей, но у П. А. Плеве имелось большое число безоружных «ладошников» – 20 900 на 128 500 солдат и офицеров, а присланные из Галиции 12-я и 13-я Сибирские дивизии без доукомплектования не были боеспособными. Запас патронов и снарядов был недостаточен: в войсковых запасах не хватало 7,7 млн патронов, запас снарядов на легкое орудие колебался от 168 до 326, в запасе их имелось 3464 (по 12–13 на орудие). Эти резервы позволяли вести серьезный бой только 3–4 дня. В составе 9-й армии насчитывалось около 120 тыс. человек, и М. В. Алексеев постоянно рекомендовал П. А. Плеве больше сил выделять в резерв за участками возможного прорыва, однако чрезвычайная слабость имеющихся сил на растянутый почти до 250 км фронт не позволила ему воспользоваться этим советом²⁹.

9-я армия генерала О. фон Белова наступала на участке между Митавой и Шавли, имея основной целью взятие последнего города и разрыв линии Петроград – Варшава. Командующий 5-й армией должен был учитывать и возможность осложнения положения на побережье Рижского залива. Когда в первый день наступления немцы продвинулись от 5 до 30 км, П. А. Плеве был вынужден собрать для контрудара все, включая заведомо небоеспособную 13-ю Сибирскую дивизию³⁰. В ходе операции проявились все недостатки организации руководства войсками. Их верно ухватил и описал в своем дневнике Ф. Ф. Палицын: «При такой постановке работы (штабной. – А. О.) у Михаила Васильевича незаметно развивается абсолютизм. Ничего против этого не имею, и это хорошо, если он в состоянии был бы охватить главное и обсудить, взвесить и решить. Однако он завален мелочами, которые отнимают у него время, над главным он не в состоянии, даже если бы вместо 24 часов у него в сутки было 30. И материал он получает не первосортный. Побочные условия свыше и снизу вносят раздражение и неуверенность. Армейские управления, в сущности, делают, что хотят. Следить за ними Михаилу Васильевичу очень трудно; посылаемые наставления исполняются по-ихнему. Им нужны приказы, к которым они привыкли. Все это наросло постепенно, еще без генерала Алексеева; а в общем, все это ненормально, как ненормально сложилась и работа высшего управления»³¹. Неизбежным результатом этого было недоверие к войскам.

Для того чтобы добиться стабилизации положения на фронте 1-й армии под Праснышем, М. В. Алексеев начал укреплять оборону угрожаемого участка, перебрасывая сюда резервы. Первый эшелон подкреплений 4-го армейского корпуса прибыл в тыл угрожаемого участка только утром 14 июля, последний – через сутки. Еще на трое суток задержалось прибытие парков и обозов. В ходе этих боев германский прорыв до прихода посланного М. В. Алексеевым подкрепления мог привести к трагическим последствиям для оборонявшейся русской армии. Уже 13 июля 11-я Сибирская стрелковая дивизия, оказавшаяся на участке прорыва, потеряв свыше 70 % состава, вынуждена была отойти на 7–8 км³².

Попытки задержаться на промежуточной позиции были безуспешными. Отступление к ней проходило в сложных условиях: начался ливень, и дороги превратились в непролазную грязь, лошади не справлялись, и повозки и орудия приходилось вытаскивать на руках. Конечно, все это задерживало и наступавших, но главная проблема заключалась в том, что на большей части промежуточная оборонительная позиция попросту еще не существовала. Окопы по большей части были только намечены, установлены колья для колючей проволоки, но самой позиции еще не было, как и убежищ. Перед наступлением успели только завезти лес для их строительства. Полевые укрепления для себя на скорую руку вынуждены были рыть отступившие войска³³. 15 июля после 14-часового боя русские войска продолжили отступление. 2-я Сибирская стрелковая дивизия к этому времени потеряла до 50 % своего состава³⁴.

15 июля М. Гофман отметил в своем дневнике: «Атака армейской группы Гальвица полностью застала русских врасплох, и во время первого приступа мы взяли первую линию, которая состояла из укрепленных позиций. Прасныш, мое дитя скорби, снова в наших руках»³⁵. Немцы решили ближайшую задачу своего прорыва. Город был потерян нашими войсками, и начались бои за линию Нарева. К утру 16 июля в рядах отступавших трех русских дивизий насчитывалось не более 1600 человек. Утром между отходящими соединениями, вернее между их остатками, вклинилась 86-я германская резервная пехотная дивизия. Положение стало близким к критическому. Ситуацию спасла самоубийственная атака 2-й кавалерийской бригады – 14-го гусарского Митавского и 14-го Донского казачьего атамана Ефремова полков. В этом 10-минутном бою русские кавалеристы изрубили две линии немецкой пехоты. Третья отбила атаку ружейно-пулеметным огнем. Его интенсивность была такова, что, по воспоминаниям оборонявшихся, стволы их винтовок раскалились.

Погибли около 40 % атаковавших, общие потери бригады составили 411 человек, то есть свыше 50 % состава. Почти все офицеры бригады были убиты или ранены, в том числе и возглавивший атаку полковник А. И. фон Вестфален, полностью выполнивший свой долг русского офицера и смертью своей и своих подчиненных задержавший наступление немецкой пехоты. Ошеломленные внезапным рейдом казаков и гусар, немцы приостановили свое наступление с 10 часов 15 минут до трех часов дня, в результате чего русская пехота успела получить подкрепление, с помощью которого промежуточная позиция удерживалась до шести часов вечера, а после ее оставления противник так и не решился активно преследовать русскую пехоту. Разрыв между сибирцами и туркестанцами был ликвидирован. Противник возобновил движение только ночью³⁶.

О том, в каком положении находились отступавшие, можно судить хотя бы по состоянию со снабжением винтовочными патронами. Штаб 12-й армии обещал выслать на участки прорыва 600 тыс. патронов, но к 3 (16) июля сумел отправить только 32 тыс., чего не хватало даже для покрытия расхода 30-й пехотной дивизии (100 тыс.)³⁷. Противник по-прежнему прочно удерживал превосходство в пехоте и артиллерии и стремился форсировать Нарев – последнюю линию обороны 1-й армии. 4 (17) июля немцы начали атаку позиций 1-го Сибирского армейского корпуса на северном берегу Нарева. Против имевшихся здесь 38 батальонов, 24 эскадронов и 128 орудий противник сконцентрировал 96 батальонов и 780 орудий. В корпус была направлена 33-я пехотная дивизия, но к началу наступления она не успела прибыть на указанные позиции и составить резерв обороны³⁸.

После тяжелых боев 4 (17) июля в 18 часов 20 минут было принято решение об отводе русских войск за Нарев. Позиции еще можно было удержать, и вскоре приказ попытались отменить, но сделать это оказалось уже невозможно – он был разослан в части и начал выполняться³⁹. Ночью войска оторвались от противника и переправились через реку. Германское командование не сумело захватить в этот момент изрядно потрепанные русские части и вынуждено было провести перегруппировку. 6 (19) июля немцы начали бои за Нарев, которые заняли у них 17 дней⁴⁰. Противник продолжал наступать в Курляндии. 18 июля немцы, действуя с суши и моря, взяли Виндаву. Особого сопротивления здесь им не было оказано. База для немецких миноносцев и подводных лодок была выдвинута на 50 миль вперед от Либавы.

19 июля Э. фон Фалькенгайн высказал пожелание организовать демонстрацию перед Рижским заливом или в самом заливе. Развитие наступления на Ригу было уже под вопросом, но такая акция, по мнению начальника Генерального штаба, была бы очень полезной⁴¹. Идея Э. фон Фалькенгайна понравилась командующему морскими силами Балтийского моря гросс-адмиралу принцу Генриху. Командование германским флотом приняло решение активизировать действия на Балтике и подготовить прорыв через Ирбенский пролив в Рижский залив с целью проведения минирования Моонзунда и перекрытия брандерами гавани Пернова, где, как ошибочно предполагали немцы, базировались русские субмарины⁴². В состав сформированной для этой цели эскадры первоначально планировалось ввести семь линкоров додредноутного типа, шесть крейсеров, 24 эсминца и миноносца и другие корабли. Для прикрытия этих сил от возможного удара русских дредноутов из Гельсингфорса из состава флота Высоких морей выделялись восемь линкоров-дредноутов, три линейных крейсера, четыре крейсера, 32 эсминца и миноносца, 13 тральщиков⁴³.

К началу июля русские морские силы Рижского залива состояли из минной дивизии (20 эсминцев с 4-дюймовой артиллерией и 16 старых миноносцев), четырех канонерских лодок, минного заградителя, двух дивизионов старых подводных лодок с плавбазой и нескольких вспомогательных судов⁴⁴. Превосходство германцев на море было полным. 18 (31) июля 1915 г., для того чтобы получить в районе Риги корабль с мощной артиллерией, под прикрытием крейсеров «Рюрик», «Адмирал Макаров», «Баян», «Богатырь» и «Олег» в залив через Ирбен был введен эскадренный броненосец «Слава». Операцию прикрывали линкоры «Павел I» и «Андрей Первозванный». Это был риск. В случае неудачи в Рижском заливе броненосец уже не мог покинуть его воды и был бы обречен⁴⁵. С 1914 г. командование флота начало работы по углублению канала Моонзунда, планировалось довести его до 30 футов, но к 1917 г. успели достичь только показателя в 26,5 фута. Тем не менее эти работы позволили уже осенью 1916 г. вводить через Моонзунд в Рижский залив тяжелые крейсеры и эскадренный броненосец «Цесаревич» и даже вывести на зимовку 1917 г. «Славу»⁴⁶.

Усиление Балтийского флота в Рижском заливе укрепило положение правого фланга русских армий: вход в Ирбенский пролив прикрывали теперь не только минные позиции и сооружавшаяся в это время батарея на мысе Церель, но и четыре 305-мм орудия «Славы» (кроме того, в тылу, на острове Моон, были установлены две батареи – пять 254-мм и четыре 152-мм орудий и одна батарея на два 75-мм орудия в Рогокюле)⁴⁷. «Однако слишком преувеличивать значение ввода «Славы» для обороны было нельзя; несомненно, мы были усилены на четыре 12-дюймовых орудия, – вспоминал один из офицеров Балтийского флота, – но, увы, старого образца и совсем недальнобойных, а сам корабль был уже настолько устаревшим, что, конечно, не мог противостоять современным линейным кораблям, которые мог легко прислать сюда противник»⁴⁸.

Действительно, ввод в Рижский залив «Славы» был замечен немцами уже 31 июля, и они приняли решение ускорить подготовку прорыва. На Балтику из Северного моря перебрасывались значительные силы: дивизия линейных кораблей, четыре малых крейсера и четыре флотилии эсминцев⁴⁹. Устаревший линкор и около 20 старых миноносцев не могли гарантировать прочный контроль над входом в Рижский залив, и у командования СевероЗападного фронта возникли опасения по поводу возможности вражеского десанта в районе Риги в тылу русских войск. У М. В. Алексеева они оказались весьма стойкими⁵⁰. Германские атаки шли теперь по всей линии Северо-Западного фронта в Польше. Задача этих концентрических ударов сводилась к сковыванию русских сил и недопущению образования свободного резерва у русского командования, и она была решена.

6 (19) июля М. В. Алексеев писал: «Настроения противника ясны: заставить нас под угрозою покинуть Вислу и Варшаву. Постепенно они сжимают клещи, для борьбы с которыми нет средств»⁵¹. Общие потери немцев в Праснышском сражении составили 199 офицеров и 8772 солдата, наши – 361 офицер и 39 464 солдата, из которых в плен попали 40 офицеров и свыше 16 тыс. солдат. Русская армия потеряла 12 орудий (из них два тяжелых), 48 пулеметов и около 30 тыс. винтовок. Если германцы смогли восстановить свои потери в течение 8-15 дней, то русские ввиду ограниченного запаса подготовленных резервов и материальных средств сумели сделать это гораздо позже – через 1,5–2 месяца⁵². Положение русской армии оставалось стабильно тяжелым. К лету 1915 г. людские потери и недостаток боеприпасов к орудиям значительно ослабили даже две первые по боеспособности категории русских дивизий.

По свидетельству главнокомандующего Северо-Западным фронтом, положение здесь постоянно ухудшалось: «…наряду с высокой доблестью получаются такие печальные результаты, проявляются признаки такого малодушия, трусости, паники, что ими сразу наносится непоправимый ущерб общему делу и проигрыш сражений, длительной борьбы. Конечно, есть причины: мало офицеров, отсутствие коренных, прочных офицеров; малая обученность массы, полная ее несплоченность в войско; наконец, подавляющая масса артиллерийских снарядов, против которых мы не имеем соответствующего богатства, даже приблизительного… все это деморализует, сопровождается позорным бегством, массовыми сдачами в плен с потерею своих пушек»⁵³. Длительное отступление, постоянное и иногда внезапное оставление позиций вызывало падение морали и дисциплины в армии.

А. В. Горбатов, служивший как раз в регулярной, довоенной части, вспоминал: «Конечно, все это способствовало упадку дисциплины, наиболее заметному в обороне. Правда, в Карпатах переход к обороне нисколько не вселял сомнений или тем более неверия. Наоборот, после длительного и успешного наступления солдаты были довольны, что получают заслуженный отдых. Совсем иное дело переход к обороне после длительного отступления, да еще при такой неразберихе. Солдаты пали духом, стали приписывать противнику непобедимость, не верили в прочность обороны и считали ее только отсрочкой дальнейшего отступления»⁵⁴. Отступление в условиях лета 1915 г. подрывало мораль и рядовых, и офицеров, и высшего командования. С остатками кадровой армии терялись надежды на будущее.

В цитируемом уже письме М. В. Алексеев описывал ситуацию на своем фронте следующими словами: «Нет подготовленных солдат; у меня в рядах недостает свыше 300 т. человек. А то недоученное, что мне по каплям присылают, приходится зачислять в число «ладошников» (новый термин для настоящей войны), которые, не имея винтовок, могут для устрашения врага лишь хлопать в ладошки. Нет винтовок. и скоро не будет. А ведет это к постепенному вымиранию войсковых организмов. Есть дивизии из 1000 человек; чтобы их возродить, нужен отдых, прилив людей с ружьями, некоторое обучение. Если всего этого нет, то остается израсходовать золотой кадр из последней тысченки, но за то уже на все время войны нужно вычеркнуть дивизию, ибо она из ничего не создастся. Будет сброд «бегунов»⁵⁵.

Главнокомандующий Северо-Западным фронтом вновь стал перед сложнейшим выбором. 6 (19) июля он писал жене: «Нет совсем патронов. Во время жестоких боев мне идут вопли: «патронов». там-то должны были отойти за отсутствием патронов, там-то нечем драться. И я рассылаю жалкие крохи, которые скоро иссякнут, потому что прилива нет, или это сочится по таким каплям, что каждую минуту страшишься, что придется уходить, не отстреливаясь, потому что будет нечем. Будем ли отходить или бежать при таких условиях, сказать очень трудно. Быть может, было бы лучше, если бы я смотрел и переживал все это нервно, суетясь в шуме. Но сохранившееся спокойствие обостряет боль сознанием своей беспомощности, заброшенности. Мне было бы легче, если бы я мог плакать, но я не умею теперь сделать и это. Горькую чашу пью я и те, которых я шлю не в бой, а наубой (выделено М. В. Алексеевым. – А. О.), но я не имею права не сделать этого и без борьбы оставить врагу многое»⁵⁶.

Генерал делал все, что было в его силах, чтобы прикрыть угрожаемый участок в своем тылу. За четыре дня боев, с 13 по 17 июля, численность русских сил на участке немецкого наступления возросла с 44 батальонов с 128 орудиями до 100 батальонов с 262 орудиями. Против них действовали соответственно 13 июля – 72 батальона с 792 орудиями и 17 июля – 132 батальона с 1064 орудиями⁵⁷. На возможные решения главнокомандующего Северо-Западным фронтом влияние оказывала не только обстановка на фронте. Ставка до последнего вмешивалась в ход дел, давая весьма противоречивые указания. 10 (23) июля 1915 г., в день принятия решения о начале эвакуации гражданских учреждений Варшавы, Ф. Ф. Палицын записал в своем дневнике ориентировку великого князя Верховного главнокомандующего: «Лозунг «Армию, когда нужно, выведите, но Варшаву держите до крайности» связывает главнокомандующего (то есть М. В. Алексеева. – А. О.). Одно противоречит другому, и это противоречие создает решениям главнокомандующего большие затруднения»⁵⁸.

Между тем вечером 10 (23) июля в штабе Северо-Западного фронта получили информацию о том, что немцы перешли Нарев восточнее Пултуска, и М. В. Алексеев приказал очистить Варшаву от гражданских властей⁵⁹. Судьба города к этому времени была уже решена, удержание города могло привести лишь к окружению на левом берегу Вислы оборонявших его войск. Судя по дневниковой записи М. Гофмана от 18 июля, в этом как раз и состоял замысел германского командования, однако успех зависел и от того, удастся ли армии генерала А. фон Макензена форсировать Нарев и обойти основные силы Северо-Западного фронта по правому берегу Вислы⁶⁰. Кроме того, определенные надежды вызывало у немцев их продолжавшееся еще наступление в Курляндии, где русские войска отходили под натиском противника.

12 (25) июля серьезное поражение потерпел 37-й армейский корпус. Митавская позиция, которую он оборонял, была обойдена 36-й германской резервной дивизией, корпус был ослаблен и растянут, резервов у командования не осталось, и его отступление быстро превратилось в неорганизованное бегство⁶¹. Первоначально М. В. Алексеев думал, что причиной случившегося является исключительно низкая мораль войск, считая, что «у Плеве две дивизии позорно разбежались и, кажется, от миража, призрака, что не помешало потерять половину людей и винтовок. Это тоже не входило в мои расчеты»⁶². Естественно, при таком отношении к происходящим событиям главнокомандующий фронтом смог выделить для поддержки 5-й армии всего несколько рот без оружия с двухнедельной подготовкой. Он предпочел обратиться к Ставке с просьбой прислать дивизию с Юго-Западного фронта. Свежей дивизии в распоряжении Ставки и фронта не было, и в результате она, несмотря на протест М. В. Алексеева, сняла с Юго-Западного фронта 120 рот с оружием и офицерами и отправила их в 5-ю армию. Польза от этого решения была невелика⁶³.

Стабилизировать положение на фронте не удалось. 12 (25) июля противник снова занял Шавли, 1 августа немцам удалось добиться еще одного успеха – они взяли Митаву, но затем наступление временно заглохло. О. фон Белов смог выполнить лишь первую из задач своей армии, а со второй не справился. Неманская армия начала перегруппировку. К счастью, принявший 5-ю русскую армию генерал В. И. Гурко сумел не только отбить атаки 9-й армии О. фон Белова, но и контратаковать. К началу августа положение на этом участке фронта стабилизировалось, что отнюдь не означало успокоения: шли постоянные встречные бои⁶⁴. Вскоре резко обострилась обстановка на прилегающих к фронту водах Балтики. В начале августа немцы сосредоточили здесь половину своего флота – 15 линкоров, три линейных, два броненосных и девять легких крейсеров, 56 миноносцев и 48 тральщиков. Эта группировка почти втрое превосходила весь русский флот Балтийского моря.

4 августа 1915 г. германские корабли начали выход в море. Перед ними была поставлена задача прорваться в Рижский залив через Ирбены, уничтожить русские корабли, находящиеся в заливе, провести минирование выхода из Моонзунда, блокировать гавань Пернова и провести демонстративный обстрел Усть-Двинска. Первоначально операцию планировалось завершить за два дня. С рассветом 26 июля (8 августа) противник впервые попытался опробовать прочность обороны в Ирбенах. К проливу подошла 4-я эскадра линейных кораблей (семь эскадренных броненосцев), «разведывательные силы Балтийского моря» (два броненосных и четыре легких крейсера), два новых эсминца, две флотилии миноносцев (22 вымпела), 35 тральщиков, вспомогательный минный заградитель и три парохода для затопления в

Пернове⁶⁵.

26-27 июля (8–9 августа) немецкий флот попытался осуществить прорыв. Передовую часть кораблей противника у кромки минного поля поначалу встретили всего четыре эсминца русского 6-го дивизиона, позже подошла поддержка – канонерские лодки «Грозящий» и «Храбрый», а затем и «Слава». Следует отметить, что линкор так и не смог выйти на дистанцию, которая позволила бы ему использовать орудия главного калибра, и не сделал ни одного выстрела⁶⁶. Уже к 8 августа командованию немецкого флота стало ясно, что выполнить задачу прорыва не удастся, а утром 10 августа корабли стали возвращать назад. 3 (16) августа попытка прорыва была повторена. В этот раз «Слава» оказала значительную поддержку минной дивизии при отражении противника, без него миноносцы и канонерские лодки не смогли бы долго удерживать позиции. Имея четыре 305-мм орудия с дальностью стрельбы в 95 кабельтовых (даже при искусственном крене) против 24 280-мм орудий «Нассау» и «Позена» с дальностью стрельбы в 115 кабельтовых, русский линкор сосредоточился на обстреле тральщиков противника. Тем не менее утром 6 (19) августа немцы прорвались в Рижский залив.

Их эскадре удалось перехватить и атаковать русские канонерские лодки «Сивуч» и «Кореец». В результате «Сивуч» после боя с превосходящими силами был потоплен, из экипажа в 135 человек спаслись только пятеро. «Кореец» вынужден был выброситься на берег, после чего взорван командой. 20 августа корабли противника обстреляли Пернов и затопили на выходе из его гавани предназначенные для этого пароходы. От планов минирования Моонзунда и обстрела Усть-Двинска вице-адмирал Э. Шмидт отказался. Опасаясь русских и британских подводных лодок (субмарина Е-1 под командованием командора Н. Лоуренса 19 августа поразила торпедой линейный крейсер «Мольтке»), он препочел вывести 21 августа свою эскадру из Рижского залива. В этих боях русский флот потерял две канонерские лодки, повреждения получили линейный корабль и три эсминца. С немецкой стороны потери составили два эсминца, три тральщика и прорыватель заграждений, были повреждены два линейных и два легких крейсера, два миноносца и тральщик⁶⁷.

Новейшие русские линейные корабли дредноутного типа в это время продолжали стоять в Гельсингфорсе. По приказу от 27 сентября (10 октября) 1914 г. их можно было использовать с санкции императора. Только 8 (21) августа командующий Балтийским флотом вице-адмирал В. А. Канин получил разрешение «пользоваться двумя кораблями 1-й бригады линейных кораблей, не испрашивая на то всякий раз Высочайшего разрешения»⁶⁸. Прорыв противника 19–21 августа практически никак не повлиял на ход дел на русско-германском фронте. С уходом немецких кораблей русские суда возобновили активную поддержку прибрежным позициям Северного фронта, какой-либо угрозы его тылу немецкий флот так и не смог не только создать, но даже имитировать. У командования противника оставалась надежда обойти русские войска на другом участке, в районе Варшавы, однако реализовать и этот план не удалось.

Германской армии пришлось штурмовать столицу Царства Польского фронтальным ударом. Штаб Северо-Западного фронта переехал в Волковыск, армия ежедневно отступала по 20–30 верст. В начале июля М. В. Алексеев получил приказ отводить войска за Вислу. «Благодаря своей неутомимой трудоспособности, организационному дарованию, педантичной точности и глубокому знанию военного дела, – вспоминал сотрудник Ставки, – он (то есть М. В. Алексеев. – А. О.), при постоянной поддержке со стороны Верховного командования, настолько упорядочил отступление нашего фронта, что, по признанию самого Людендорфа, немцам не удалось при этом добиться на нашем фронте решительных стратегических результатов, на которые они рассчитывали, начиная свое наступление»⁶⁹.

М. В. Алексеев демонстрировал уверенность, но на самом деле это была, скорее всего, лишь демонстрация внешнего спокойствия. Генерал снова вспоминал о Мукдене, его мучили картины страшного суда из 25-й главы Евангелия от Матфея⁷⁰: «Тогда скажет и тем, которые по левую сторону: «Идите от Меня, проклятые, в огонь вечный, уготованный диаволу и ангелам его. Ибо алкал Я, и вы не дали Мне есть, жаждал, но вы не напоили Меня; был странником, и не приняли Меня; был наг, и не одели Меня; болен был и в темнице, и не посетили Меня». Тогда и они скажут ему в ответ: «Господи! Когда мы видели Тебя алчущим или жаждущим, или странником, или нагим, или больным, или в темнице, и не послужили Тебе?». Тогда скажет им в ответ: «Истинно говорю вам: так как вы не сделали этого одному из сих меньших, то не сделали Мне». И пойдут сии в муку вечную, а праведники в жизнь вечную»⁷¹.

То, что происходило, могло вызвать подобные ассоциации не у одного человека: уверенность командующего не передавалась армиям, отступление производило весьма гнетущее впечатление на войска и командование, а приказ об эвакуации крепостей вызывал неприятные эмоции в гарнизонах⁷². Неизменно хорошим, несмотря на большие потери в боях с германцами, настроение было лишь в Гвардейском корпусе⁷³. Он находился тогда на Юго-Западном фронте и отходил на восток от Холма. Гвардейцам пришлось стать свидетелями и участниками трагических событий. Офицер Преображенского полка вспоминал: «Отход происходил планомерно и в большом порядке. Ни пленных, ни раненых мы за собой не оставляли. Местность, через которую проходили наши войска, была предана огню. Сжигались деревни, скирды с хлебом, а скот либо уничтожался, либо угонялся вслед за войсками. Очень часто во время ночных отступлений полку приходилось двигаться через коридор, окруженный горящими скирдами и домами, насколько хватал глаз»⁷⁴.

В это время уже шла частичная эвакуация Варшавы, и прикрывавшие ее войска несли огромные потери. Неизбежно возникал вопрос об ответственности. «Беру вину тяжелую на себя, – писал в уже цитируемом письме М. В. Алексеев, – но в ней я, по существу, так мало принимал участия, что являюсь лишь ответчиком потому, что таковым должен быть неудачливый полководец… А неудачи наши заложены глубоко, глубоко… и кто же их увидит, кто будет изучать. Проклятие на голову того, кто не сумел дать победу, а одарил неудачею»⁷⁵. Но главнокомандующего Северо-Западным фронтом удручало не только положение на фронте. 3 (16) июля к нему в штаб приехал А. И. Гучков. «После его отъезда командующий был особенно расстроен, – записал в своем дневнике Ф. Ф. Палицын. – По словам Михаила Васильевича, Гучков сообщил ему ряд фактов из деятельности центральных управлений по заготовке боевого снабжения. Нельзя провести грань, где кончается недомыслие и начинается преступность. Когда приходится туго, все вообще явления принимаются болезненнее, но указывать на недостатки легче. Военное министерство виновато во многом. Но виновата также и наша индустрия, и многие другие, сваливавшие вину на других»⁷⁶. Однако заключительная мысль вовсе не была популярной в это время.

В боях второй половины лета – начала осени материальное превосходство немцев проявилось особенно ярко. Британский журналист подвел итоги увиденному им в эти дни под Варшавой: «Россия не смогла обратить свои ресурсы в боеприпасы, а Германия, готовившаяся к этому дню 40 лет, смогла. Этому она обязана взятием Варшавы»⁷⁷. 19 июля русские войска отступили с позиций по Бзуре, которые они защищали семь месяцев. 23–24 июля двум германским армиям – Ф. фон Шольца и М. фон Гальвица – удалось форсировать Нарев между Пултуском и Остроленкой. Прорыва не получилось, немецкие дивизии встретили упорное сопротивление. Однако возникала угроза петроградско-варшавской дороге. Ее участок между Белостоком и Варшавой находился уже в 15–30 км от позиций противника. 29 июля немцы перешли Вислу к северу от Ивангорода. 26–30 июля войска 3-й и 4-й армий, весьма удачно оборонявшиеся на Влодавской укрепленной позиции, вынуждены были покинуть ее. 2 августа М. В. Алексеев приказал очистить столицу Царства Польского. Эвакуация была начата в ночь с 3 на 4 августа и происходила в полном порядке⁷⁸.

Вывозились архивы, оборудование, а также все крупные изделия из цветных металлов, которые могли быть использованы немцами в переплавке: например, колокола. «9-я армия сражается на линии фортов Варшавы. Русские эвакуируют город, – записал в своем дневнике М. Гофман 4 августа. – Это, без сомнения, триумф плана Фалькенгайна, но это не решающее поражение русских»⁷⁹. Приказ об отходе из Варшавы решил судьбу еще одной русской крепости. Германская армия Р. фон Войрша и австрийская армейская группа Г Кевеша фон Кевешхазы взяли в полукольцо Ивангород. 1 августа начался обстрел крепости, в котором принимала участие тяжелая артиллерия до 305 мм включительно. Под Ивангородом сложилась весьма оригинальная ситуация: из атакующей армии в полуокруженную крепость накануне ее эвакуации перебегали не желавшие воевать славяне и румыны. За несколько дней сдались около 1500 человек⁸⁰. 22 июля (4 августа) русские арьергарды «взорвали немногочисленные бетонные добавки к кирпичным казематам укреплений, разрушили мосты и отошли на левый берег Вислы»⁸¹. 24 июля (6 августа) были уничтожены все укрепления крепости на правом берегу Вислы, подожжено здание железнодорожной станции, войска иван-городского гарнизона отошли на восток на соединение с полевой армией⁸².

Утром 5 августа в Варшаву вошли немцы. Последняя русская дивизия покинула город около полуночи с 4 на 5 августа. В три часа ночи были взорваны мосты через Вислу. Боев в городе между отходящими и наступающими не было. Накануне вступления германцев в столицу Царства Польского произошла смена командования 5-й германской армии, что было вызвано политическими причинами. Армию возглавил принц Леопольд Баварский, тесть императора Франца-Иосифа и представитель династии наиболее католической части Германской империи⁸³. Эта мера должна была продемонстрировать единство двух германских дворов в польской политике и привлечь симпатии клерикальных кругов Польши, прежде всего галицийских поляков.

6 августа в Варшаве у собора Святого Александра Невского принц Леопольд принимал парад германских войск. Среди исполнявшихся на параде маршей был и гимн польских легионов «Еще Польска не згинела», однако самих легионов не было. В первые дни германские власти делали многочисленные обещания на предмет будущего освобожденной от русской власти Польши, возможности ее объединения с монархией Габсбургов. Однако основные должности занимались подданными Германской империи. Варшавским губернатором стал генерал Г фон Шеффер-Боядель, генерал-губернатором той части русской Польши, которая переходила под австровенгерскую оккупацию, был назначен австриец генерал-майор барон Эрих фон Диллер. Более того, впервые за полвека генерал-губернатором Галиции стал австрийский немец генерал Герман фон Коллард, сменивший на этом посту поляка Витольда Корытовского. Оставшиеся польские служащие, недостаточно хорошо владевшие немецким, замещались немцами⁸⁴.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.