§1. ИСТОРИОГРАФИЯ И НАУЧНАЯ ПОСТАНОВКА ВОПРОСА

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

§1.

ИСТОРИОГРАФИЯ И НАУЧНАЯ ПОСТАНОВКА ВОПРОСА

Русско-японская война 1904-1905 гг. относится к числу достаточно изученных с позиций истории стратегии, тактики и хода боевых действий эпизодов военной истории. В рамках первой главы мы остановимся на проблеме взаимодействия и взаимной оценке сухопутной армии и сил военно-морского флота России, принимавших участие в этой войне.

В исторической литературе изучение падения Порт-Артура реконструируется в форме двух независимых подходов: либо как борьба на море{2}, либо как оборона полевой крепости{3}. Для понимания актуальности проблемы ведомственного конфликта между сухопутными и моряками при обороне крепости требуется остановиться подробнее на проблемных сюжетах, таких как оборона Цзиньчжоуского перешейка. На упомянутом перешейке имел место жестокий бой за проход к Порт-Артуру, в ходе которого русский флот не поддержал сухопутные части, что главным образом и повлияло на результат. В.А. Апушкин сравнивал положение генералов А.В. Фока и М.И. Засулича, бой на реке Ялу и перешейке Цзиньчжоу и сделал вывод, что виноваты в обоих случаях были генералы, неумело использовавшие резерв и далеко державшие его от позиции{4}. Даже в многотомном труде военно-исторической комиссии, без преувеличения поминутной «реконструкции» событий 1904-1905 гг., операции японцев против Порт-Артура рассматриваются не столько как блокирование морской базы, а скорее как полноценная крепостная война{5}. Риторика вышеуказанных работ такова: Порт-Артур — сухопутная крепость, основная тяжесть по ее защите должна была лежать на сухопутном гарнизоне, следовательно, и роль флота при обороне не могла быть значительной, хотя крепость и использовалась как морская база. Следовательно, основная ответственность за судьбу крепости лежала на коменданте, начальнике Квантунского укрепленного района и прочих сухопутных начальниках. Борьбе за Порт-Артур и осаде его с суши предшествовали небольшие сухопутные столкновения на подступах к крепости 3 мая 1904 г. в районе деревень Шисалитезы и Чафантаня{6}. Русские войска в количестве 6 батальонов и 26 орудий, согласно приказу A.M. Стесселя, заняли позиции на Цзиньчжоуском перешейке в 62 км от Порт-Артура и готовились к упорной обороне. Цзиньчжоу, Киньчжоу, Нанынань[1] — географические названия самого узкого места Ляодунского полуострова, доступного огню с моря, но защищенного с севера и имевшего узкие проходы с юга{7}. Силами 5-го Восточно-Сибирского стрелкового полка, возглавляемого полковником Н.А. Третьяковым, сапером по образованию, удалось укрепить позицию. Русские стянули к району битвы 4 дивизии генерала А.В. Фока. Комендант Порт-Артура A.M. Стессель рассчитывал задержать как можно дольше на Цзиньчжоу японцев, о чем и указывал неоднократно генерал-майору А.В. Фоку. 13 мая 1904 г. при поддержке орудий флота приблизительно 40 тысяч японских солдат{8}, превосходя 5-й Восточно-Сибирский стрелковый полк и приданные ему части в десять раз, атаковали горный перешеек Цзиньчжоу. Несмотря на то что противник сосредоточил на направлении удара 1-ю, 3-ю и 4-ю дивизии — всего около 36 батальонов пехоты, 3 саперных батальона, 9 эскадронов кавалерии и 216 полевых орудий 1-й артиллерийской бригады и 48 пулеметов{9}, — захватить с ходу позиции не удалось. Активные боевые действия закончились к ночи 13 мая. Японцы потеряли от 4 до 6 тысяч человек{10}, русские — 1087 человек{11}. Четвертая дивизия генерала А.В. Фока вместе с остатками 5-го полка отошла к крепости Порт-Артур. Японцы, отчасти вследствие громадных потерь, отчасти желая обезопасить себя со стороны южного авангарда русской Маньчжурской армии, временно приостановили наступление на Порт-Артур. Возобновить свое наступление японские войска смогли только с прибытием 11-й дивизии во главе с генералом Ноги 17 мая 1904 г.{12} Советские историки выработали стандартное объяснение оставления позиций на Цзиньчжоуском перешейке. Объяснение отступления с Цзиньчжоуского перешейка сводилось либо к поиску предателей, преступно открывших проход к Порт-Артуру для противника, либо же неудачный бой объясняли слабой подготовкой и скромными способностями царского генералитета. «Оборона Чинчжоу была поручена генералу Фоку, который был трус и предатель», — писал А.Л. Сидоров{13}. «Не вводя в бой основные силы, генерал Фок предательски отступил», — утверждал все тот же автор{14}. Вторит А.Л. Сидорову и А.И. Сорокин: «С Кинчжоу началась явно предательская деятельность Фока»{15}, а также подчеркивает, что «царские генералы Стессель, Фок и другие предали русских героев крепости, изменили русскому народу»{16}. Советские военные историки, такие как комдив Б. Колчигин, полковник Е. Разин, считали, что: «атаки японцев были бы отражены (имеется в виду под Цзиньчжоу. — А. Г.), и осада Порт-Артура была бы отсрочена до высадки крупных частей 3-й японской армии ген. Ноги»{17}, если бы генерал А.В. Фок своевременно поддержал 5-й полк силами 4-й дивизии. Для их исследования главным стал вывод о том, что бездеятельность генерала А.В. Фока под Цзиньчжоу значительно помогла японцам ускорить обложение крепости{18}. Аналогичные оценки причин неуспеха русской стороны находим и у В.П. Глухова: подавляющее превосходство противника и неправильные действия русского командования. Автор повторяет мысли своих предшественников о том, что А.В. Фок, командир 4-й дивизии, фактически устранился от управления боем, а основные силы его отряда не поддержали обороняющихся в районе Цзиньчжоу и оказались в роли пассивных зрителей{19}. Описание боя при Цзиньчжоу именно без участия флота для советской историографии стало очень важным элементом в хронологическом перечне событий обороны крепости, без которого сложно вывести «предательскую сдачу Артура». Тем более что к моменту написания вышеназванными историками исследований флот получил в советском обществе устойчивую репутацию «колыбели революции» и «кузницы революционеров» в рядах вооруженных сил и поэтому акцентирование внимания читателя на участии или неучастии моряков в Цзиньчжоуском бою было для советских историков нежелательным. Важно помнить еще и о том, что 1-я Тихоокеанская эскадра в отличие от 2-й и 3-й эскадр все-таки нанесла ущерб противнику[2] и не запятнала себя массовой сдачей в плен «без единого выстрела», как отряд контр-адмирала Н.И. Небогатова. Итак, и в дореволюционных, и в советских реконструкциях боя при Цзиньчжоу суда 1-й Тихоокеанской эскадры не фигурируют. И поэтому позиция, чьи фланги упирались в воды Желтого моря, описывается авторами как проход, скрытый со всех сторон неприступными горными массивами по аналогии с греческими Фермопилами, что, безусловно, не соответствовало действительности. Взаимодействие же моряков и сухопутных ускользало из фокуса исследователей. В своей работе Ф.И. Булгаков хотя и указывал на отдельные факты взаимодействия сухопутных и моряков при обороне Цзиньчжоу: «со стороны Дальнего показалась японская эскадра на том месте, где стояла наша канонерская лодка “Бобр”», но такие эпизодические упоминания мало что дают{20}. После прочтения основного историографического нарратива создается впечатление, будто бы речь шла о двух разных крепостях с одинаковыми названиями: один Порт-Артур защищали сухопутные, а из другого пыталась прорваться 1-я Тихоокеанская эскадра. Характерный пример: 22-страничная статья «Порт-Артур» в Военной энциклопедии под редакцией профессора Николаевской инженерной академии, генерал-лейтенанта К.И. Величко, изданная в Петербурге в 1915 г., разбивается авторами-составителями на две части: на сухопутные боевые действия и собственно «Морские операции»{21}. Все вышеперечисленные историки очень свободно оперируют при описании событий обороны крепости такими лингвистическими конструкциями, как «солдаты и моряки», «гарнизон и экипажи эскадры» и пр. Они практически не используют источники личного происхождения, и выходит, что мнение самих участников событий остается без должного внимания. Это объясняется существованием стандартных военно-исторических работ, где традиционно в фокусе внимания — передвижения частей и имена командующих. Кроме того, в работах советских историков вообще, и военных в особенности, проявлялось отношение к мемуарам как к источнику ненадежному из-за его «субъективности». Историки механически переносят ситуацию, возникшую в Севастополе во время Крымской войны, на оборону Порт-Артура. Здесь в полной мере сказался «культ» Севастопольской обороны. С другой стороны, не существует самостоятельных работ, выявляющих степень конкуренции сухопутных и моряков в условиях боевых действий, их взаимную оценку действий друг друга по обороне Порт-Артура. Поэтому задача данного исследования — попытаться взглянуть на привычную схему изображения обороны крепости как на борьбу ведомств и продемонстрировать рамки ведомственных противоречий, искусственно ограничивавших как начальствующий состав, так и основную массу офицеров и нижних чинов.

Источники личного происхождения, особенно если авторами являются сухопутные участники осады, прежде всего указывают на то, что армия и флот в пределах Ляодунского полуострова действовали не как дружные союзники. Хотя я считаю, что для дореволюционных публикаций вектор был задан порт-артурским судебным процессом, где главными обвиняемыми были сухопутные начальники крепости. Это вызвало ажиотаж и среди авторов военных статей, и среди потенциальных читателей и предопределило фокус рассмотрения действий по обороне Порт-Артура.

Если же мы обратимся к работам, посвященным проблемам истории развития вооруженных сил, то и в них, на наш взгляд, недостаточно внимания уделяется проблеме взаимоотношений как военного и сухопутного ведомств, так и взаимоотношениям различных родов войск и категорий военнослужащих. Характерный пример — монография А.П. Зайончковского «Самодержавие и русская армия на рубеже XIX-XX столетий. 1881-1903». Автор описывает проблему взаимоотношений различных родов войск императорской армии в категориях своеобразной отчужденности и даже розни между представителями отдельных родов оружия: «гвардейцы смотрели свысока на армию, кавалеристы относились презрительно к пехоте, между конной и пешей артиллерией существовала также неприязнь»{22}. Но, по его мнению, военный конфликт способен локализовать подобного рода проявления корпоративности так, чтобы они не влияли на ход боевых действий. «Однако вся эта рознь, — утверждает А.П. Зайончковскии, — даже рознь между гвардией и армией, была неглубока».{23} Такие важные проблемы нельзя описывать в указанных А.П. Зайончковским категориях. В мирное время степень развития противоречий и конфликтов в вооруженных силах оценить практически невозможно, и важно их наличие, а масштаб заслуживает специального исследования на материалах военного времени.

Все же перипетии взаимовосприятия двух основных родов войск — военных моряков и сухопутных — историками пока еще не раскрыты ни в рамках исследований войны 1904-1905 гг. с Японией, ни на материале других войн. В связи с этим изучение проблем, связанных с ведомственным конфликтом в течение осады Порт-Артура, является очень актуальным. Детально проблематикой ведомственного конфликта, как видно из краткого историографического обзора, никто всерьез не занимался. В свою очередь, огромное количество опубликованных источников личного происхождения по войне 1904-1905 гг. не использовалось исследователями в должной степени, ибо в рамках марксистской парадигмы исчерпывающая оценка и падению Порт-Артура, и войне с Японией была дана лидерами большевиков. Мы считаем, что наша книга поможет ответить еще и на ряд конкретных существенных вопросов обороны крепости, нашедших неадекватное отражение в историографии. Во-первых, насколько генерал А.В. Фок был ответственен за оставление Цзиньчжоу; во-вторых, насколько 1-я Тихоокеанская эскадра русского флота во время осады Порт-Артура выполнила возложенные на нее функции; в-третьих, успешно ли флот и сухопутные войска взаимодействовали, и, наконец, в-четвертых, насколько были виноваты сухопутные начальники в развязке порт-артурской драмы.

В дореволюционной России существовало традиционное соперничество флота и армии, причем до рубежа XIX-XX вв. отдавалось предпочтение армии. В1890-1900 гг. внимание правительства к флоту усилилось, что вызывало ревность и даже раздражение у представителей сухопутных сил. Очень характерно по поводу смены приоритетов в развитии родов войск в конце XIX — начале XX веков выразился один из участников войны 1904-1905 гг. командир 11-го Псковского пехотного полка М.В. Грулев: «Это искусственно выращенное чрезмерными заботами Императора Александра III оранжерейное растение погибнет при первом дуновении суровых требований войны»{24}. Но до событий Русско-японской войны таких высказываний публично и во всеуслышание сухопутные офицеры себе не позволяли. В современной российской армии также существует неформальное деление моряков и сухопутных, на солдатском сленге выражающееся в пренебрежении к «сапогам» или «поплавкам» соответственно.

Еще до войны 1904-1905 гг. русских мирных городских обывателей, прибывших в Порт-Артур, поражала внутренняя атмосфера крепости, а именно «что здесь два, совершенно разных, военных элемента живут разрозненно и в разных условиях»{25}. Но не только в Порт-Артуре, как это может показаться, существовала некая отчужденность: там, где служба сводила моряков и сухопутных (Кронштадт, Севастополь, Петербург, Владивосток, Сахалин{26}), представители двух основных родов войск стремились дистанцироваться друг от друга. Это выражалось в том, что в праздники и в выходные моряки и сухопутные собирались отдельно. В сухопутных собраниях Петербурга обсуждение моряков и морского ведомства являлось, по выражению Н.Д. Бутовского, излюбленной темой «для многих лиц, не принадлежавших к морскому ведомству»: «После ужина общество разбилось на несколько кружков… горячо спорили о конструкции флота»{27}. Ф.П. Купчинский, прибыв в Порт-Артур в качестве военного журналиста, имел возможность достаточно непредвзято взглянуть со стороны на взаимоотношения представителей разных военных профессий. Военный корреспондент «Руси», а впоследствии и «Нового времени», Ф.П. Купчинский отмечал, что с самого начала блокады проявлялось недовольство сухопутными войсками Квантуна флотом{28}. А флот, согласно воспоминаниям все того же Ф.П. Купчинского, в свою очередь питал к сухопутным какую-то смертную, необъяснимую вражду{29}. Оборона Порт-Артура была взаимодействием двух основных родов войск только на бумаге. Достаточно в качестве примера привести эпизод с отказом в высылке судов контр-адмиралом М.Ф. Лощинским в бухту Талиенвань для борьбы с японскими батареями{30} и, как следствие, захват русских позиций на Цзиньчжоуском перешейке, или отказ контр-адмирала В.К. Витгефта разгласить сведения о наличии запасов продуктов питания на судах 1-й Тихоокеанской эскадры и порта, что означало отказ поделиться с сухопутным гарнизоном в условиях острого дефицита продуктов питания и блокады Порт-Артура{31}, и множество других подобных казусов. Так, например, морское начальство отправило миноносец «Расторопный» из осажденной крепости без предупреждения сухопутного командования в ноябре 1904 г. Генерал-лейтенанту А.М. Стесселю, как руководителю обороны Порт-Артура в тяжелых условиях борьбы с превосходящим противником, было что сообщить главнокомандующему. Основная версия, объясняющая тайную отправку судна, в мемуарах участников обороны выглядит как спасение командованием 1-й Тихоокеанской эскадры лишенного A.M. Стесселем аккредитации военного корреспондента Е.К. Ножина с целью досадить сухопутному начальству{32}. В течение двух недель военные моряки скрывали его на своих судах от жандармов, действовавших по распоряжению генерала Стесселя, а потом вывезли из крепости, пожертвовав одним из самых боеспособных и скоростных миноносцев эскадры. Как писал впоследствии в своих воспоминаниях генерал А.М. Стессель об эвакуации корреспондента, «для моего очернения и обеления всех остальных героев»{33}. Действительно, миноносец «Расторопный» прорвал блокаду 3 ноября 1904 г., командир судна лейтенант П.М. Плен получил приказ после успешной доставки Е.К. Ножина в Чифу подорвать корабль, что он и сделал. Таким образом, миноносец прорвался из осажденной крепости, но вместо важных сведений он доставил военного корреспондента, которого сухопутное командование обвиняло в разглашении информации (шпионаже в пользу Японии) и пыталось привлечь к ответственности. Генералу А.М. Стесселю оставалось только негодовать, морскому начальству праздновать пиррову победу над комендантом ценой в одно боевое судно стоимостью 1 млн. рублей. Пожалуй, самый яркий пример того, как постороннее лицо (корреспондент Ножин) воспользовалось ведомственным конфликтом в своих личных целях.

Высшие офицеры обращались к отправлявшимся на войну с пожеланием «тесного единения армии с флотом, для того чтобы дать дружный отпор вероломному врагу»{34}. Анализ источников личного происхождения, как морских офицеров, так и их сухопутных коллег, свидетельствует об отсутствии этого желанного единения. В дневнике штабс-капитана М.И. Лилье от 30 мая 1904 г.{35}, воспоминаниях генерал-майора М.И. Костенко{36} и других приводится полный текст так называемой «Повести о белых зайчиках». Авторы, поместившие в свои дневники и мемуары «повесть», характеризуют ее как «известную всем артурцам»{37}. Об авторе точных сведений в известных нам источниках не сохранилось{38}, хотя ряд авторов, таких как капитан М.И. Лилье, указывают на то, что повесть первоначально была подана в газету «Новый край» и не была принята к публикации{39}. Считаем необходимым привести ее полный текст: «Бык наседает, собаки до изнеможения сил грызутся, алая кровь потоками льется, а в это время в лесу по горам зайцы чистенькие да беленькие, в воротничках да манжетах, со златокудрыми сиренами под ручки стройно разгуливают и приятные разговоры разговаривают… Пусть де собаки грызутся, пусть шерсть с них летит, пусть брызжет кровь — нам горя мало. Отгрызутся, а потом мы, как более прыткие, поскачем с вестью, что быка загрызли… А за это нас покормят лавровыми листиками… а мы их очень любим. Вдруг видят, что бык показался, — тут зайцы врассыпную и попрятались под собачьи хвосты. Когда же дело дошло до смертной схватки, зайцы не выдержали и в кильватерной колонне засверкали пятками, взяв направление на норд-ост, с предводителем во главе, старым, седым и самым трусливым зайцем. Смрад от этого пошел невозможный… Но так как зайцы дальше своего лесочка никуда не ходили, то скоро сбились и заблудились… Картина меняется. От быка только клочья остались, собаки его разнесли, а тут в железной лодке появляется дедушка Мазай. Видит, зайцы кто где: какой на камне сидит, какой на берег выпрыгнул, у многих одни уши торчат. Стал их Мазай подбирать: “Как-то вы, — говорит, — зайцы, тягу дали и нет, чтобы собакам помочь”. — “Э, дедушка, — отвечают зайцы, — собачья-то шкурка не ценная, а наши шкурки-то дорого стоят, вот и спасались”. — “Эх вы, зайцы, трусы нерассудительные, что толку в том, что шкурку спасали, когда вся-то она у вас загажена”. — И давай их Мазай палкой тузить да уму-разуму учить. Многие из них не выжили, а другие прощения запросили. Тут я и проснулся…»{40}

Приведенная «повесть» вовсе не является феноменом военно-полевого фольклора, скорее наоборот — очень типичной формой выражения настроений сухопутного офицерства. Дело в том, что традиционно система военного образования в дореволюционной России всех ступеней от кадетского корпуса и до военного училища предполагала наличие своего рода ритуала — сочинения песни «Звериады»{41}. В «Звериаде» выпускники военного учебного заведения высмеивали порядки, негативные стороны действительности, отрицательные черты поведения офицеров-воспитателей и преподавателей. Причем в годы императора Николая I «Звериада» носила нелегальный характер, так как под «зверями» понималось корпусное начальство и воспитательный персонал{42}. Впоследствии понятие «звери» расширилось и слилось со вторым словом, а шутливые куплеты песенки кадетам разрешили вносить в выпускную книгу, имевшую официальный статус и даже немалую статью расходов для выпускников{43}. Начальство признало ее существование, и более того, наличие своей фирменной «Звериады» порой отражало весь комплекс стереотипов мышления, связанных с традициями каждого конкретного военного учебного заведения, и отвечало своеобразной системе этических координат офицерского корпуса{44}. Таким образом, русский сухопутный офицер с кадетской скамьи был приучен к рефлексии над своим бытом, повседневностью в рамках четверостиший, шутливых фельетонов, песенок. На протяжении офицерской службы эта традиция жила в рамках мирного времени уже в виде полковой песни, так называемого «журавля». Подытоживая все сказанное о военно-полевом фольклоре, нам остается только согласиться с тем, что «Повесть о белых зайчиках» является ценным источником оценок сухопутными участниками обороны Порт-Артура вклада моряков в борьбу с японцами. Мемуарный комплекс, отражающий события осады и капитуляцию крепости, принадлежащий сухопутным участникам обороны, вполне четко указывает на коллег в морских мундирах как на главных виновников неудачного для русской стороны хода боевых действий.