Введение

Введение

Первая мировая война стала последней войной между первоклассными государствами Старого Света, ведшейся традиционными родами войск. Зарождение и становление авиации переносило борьбу в воздушные пространства. Появление на полях сражений танков коренным образом изменило соотношение значения наступления и обороны в оперативном искусстве. Даже на море строительство подводных лодок и авианосцев уже несло в себе зародыш ухода со сцены орудийного линейного флота. Химическое оружие опрокинуло любые представления о гуманности вооруженной борьбы, основанной на мало-мальском подчинении международному законодательству, касавшемуся войны. Именно Первая мировая война высветила всю ту жестокость якобы «цивилизованных» наций, кичившихся своим «превосходством» над прочими народами, что не снилась никакому Чингисхану, Аттиле или любому другому азиатскому властителю. Европейское искусство массовой жестокости в двадцатом веке превзошло любой геноцид, что до того вообще смогла бы придумать человеческая мысль.

Но все это происходило уже в ходе войны, хотя, бесспорно, подготавливалось задолго до первых выстрелов. В войну же великие державы Европы, боровшиеся за гегемонию, вступили с той традицией, что осталась в наследство от прошлых столетий. Кавалерия, артиллерия, пехота — вот те три кита, на которых базировалась мощь любых армий. Ставки изменялись, но база оставалась прежней.

Триада родов войск сухопутных Вооруженных Сил великих держав Европы к июлю 1914 года состояла из пехоты, артиллерии и кавалерии. Войны последнего полувека высветили явную тенденцию упадка конницы как одного из трех основных родов войск. Прежде всего, это произошло вследствие развития техники вооружения. Современное дальнобойное оружие, отличавшееся высокой скорострельностью и выдающейся поражаемостью живой силы на поле боя, сделало поля сражений «пустыми». Там, где всего лишь столетие, даже полстолетия назад развертывались густые колонны войск, конница проводила сабельные атаки, а артиллерийские батареи били прямой наводкой, все изменилось коренным образом.

Теперь пехота продвигалась вперед исключительно цепями, причем чем цепи были разреженнее, тем меньше она несла потерь и могла лучше выполнять свои боевые задачи. Густые пехотные цепи были свойственны только малообученной и нестойкой пехоте, которую приходилось не столько вести в бой, рассчитывая на инициативу не только младших офицеров, но и низших чинов, сколько «подталкивать». Артиллерийские орудия укрывались за складками местности, ведя стрельбу с закрытых позиций при помощи угломера. Конечно, ничто не могло измениться в одночасье, и в условиях маневренной войны нет-нет да все еще повторялись тенденции ведения боя, присущие Крымской войне 1853 — 1856 гг., если не наполеоновским временам. Однако как только пехота применяла самоокапывание хотя бы в малой степени или укрывалась в населенных пунктах, подготовленных к обороне, шрапнель легкой 3-дм артиллерии уже пропадала впустую и главная роль переходила к гранатному типу снаряда и гаубичным батареям.

Наметился бесспорный упадок конницы как основного рода войск. В новых условиях кавалерист стал представлять собой слишком большую, заметную и малоподвижную цель на поле боя. Говоря о «малоподвижности», имеется в виду не скорость передвижения конника, а невозможность всадника и лошади укрыться от огня противника посредством сооружения элементарных полевых укреплений — окопов. Последней «соломинкой, сломавшей спину верблюда», окончательно изменившей роль кавалерии в сражении, стал пулемет. Плотность пулеметного огня, даже при небольшой насыщенности пехотной цепи этим видом оружия, сделала оборону пехоты практически непреодолимой для кавалерии. Отныне конный удар, именуемый «шоком», мог быть произведен лишь на расстроенную и потрясенную пехоту. Если орудие не всегда может находиться в пехотной цепи, да и ведение контрбатарейной борьбы собственно артиллерии существенно понижает эффективность орудийного огня неприятеля, то пулемет всегда был при пехоте.

Рассматривать действия родов войск отдельно друг от друга нелегко. Однако же общая характеристика, перемежаемая примерами из истории войны, есть вещь вполне посильная. Именно этим образом и будет представлена деятельность кавалерии Российской империи в период Первой мировой войны 1914 — 1918 гг.

Традиционная роль конницы в бою — это открытая атака, имевшая наименование «конного шока». То есть удар холодным оружием по вынужденному обороняться неприятелю, его опрокидывание в кратковременной яростной атаке и последующее уничтожение. Пулемет сделал революцию в военном деле — теперь кавалерия фактически не имела возможности для выполнения своей задачи открытого удара. В связи с этим в ходе войны тактика ведения боя кавалерией постепенно изменялась, приспосабливаясь к существующим условиям. Еще в 1906 — 1908 гг., командуя 2-й гвардейской кавалерийской дивизией, будущий командарм-8 (1914 — 1915 гг.), главнокомандующий армий Юго-Западного фронта (1916 г.), Верховный Главнокомандующий (1917 г.) ген. А. А. Брусилов приказывал: «Обращаюсь к гг. офицерам с настойчивой просьбой — сбросить с себя неуважительное отношение к стрелковому делу. Современное состояние военного искусства требует от конницы умения владеть огнестрельным оружием не хуже, чем холодным оружием, и не хуже, чем конем»[1].

При этом на Западном (французском) фронте, где насыщенность боевых порядков, а потом и укрепленных линий огневыми средствами была высокой, кавалерия уже после трех месяцев войны была переведена в резерв. На Восточном (русском) фронте, отличавшемся большой пространственной протяженностью, а также невысоким уровнем огневых средств на единицу площади, конница использовалась более активно. Однако и здесь уже на второй год войны стало ясно, что конница, к сожалению, становится второстепенным родом войск, уступая свое место даже как разведки — молодой авиации. Британский автор так пишет о кавалерии и ее роли в Первой мировой войне: «Истина заключается в том, что, начиная с 50-х годов XIX века, когда на вооружение пехотинцев поступило надежное ударно-капсюльное нарезное оружие, роль кавалерии была сведена до выполнения боевых задач пехоты, посаженной на лошадей, и других перспектив у нее не было и не будет, пока какой-нибудь ученый-генетик не создаст пуленепробиваемый вид лошадей… Однако нельзя сказать, что к 1914 году кавалерийские части совсем уж устарели. Они использовались для разведки, при преследовании отступающего противника, и, кроме того, лошади в то время все еще являлись единственным средством быстрого развертывания войска при отсутствии дорог. Кавалерия оказалась полезной в период ведения «ближнего боя», характерного для начального и конечного этапов войны, и она также пережила краткий период возрождения на других фронтах этой войны… Однако, говоря о Западном фронте, справедливо считать, что большую часть войны кавалерия здесь играла «ограниченную» роль»[2].

Действительно, процент кавалерии на Западном (французском) фронте в ходе войны неумолимо понижался:

Однако мы говорим о Восточном (русском) фронте. Здесь хотя генеральная тенденция упадка кавалерии и обозначилась, но значение кавалерии в общевойсковом бою еще оставалось высоким. Это и русские удары в Восточной Пруссии, Галиции и Польше. Это и немецкие удары в Литве и Румынии. Конница воюющих держав с 1916 года стала спешиваться, используясь в окопной войне, однако процент кавалерии не спешил понижаться. Так, в начале войны в немецкой армии насчитывалось одиннадцать кавалерийских дивизий по шесть полков в каждой. В том числе на Восточном фронте — лишь одна. Итого — шестьдесят шесть полков армейской кавалерии (без войсковой конницы армейских корпусов и пехотных дивизий). К октябрю 1917 года немцы имели лишь семь кавалерийских дивизий по четыре полка и пять отдельных кавалерийских бригад по три полка. Итого — сорок три полка. Однако последняя германская кавалерийская дивизия убыла на Восточный фронт из Франции в июле 1916 года.

То есть если в августе 1914 года на Восточном фронте немцы имели шесть полков армейской кавалерии, то к моменту выхода России из войны — более сорока полков. И лишь после Брестского мира, в апреле 1918 года, были расформированы еще три немецкие кавалерийские дивизии, остались в строю только четыре: баварская, 1, 2 и 4-я. В свою очередь, русская Действующая армия в начале войны получила 124 полка армейской кавалерии, а к концу 1917 года русские имели до двух с половиной сотен кавалерийских полков (в основном — казачьих). Таким образом, если русская конница и не выполнила всех тех задач, что ставились перед ней, то тому виной не сокращение численности кавалерии, а во многом несостоятельность конного командования.

Правда, российские кавалерийские начальники в подавляющем своем большинстве оказались не на высоте исполнения поставленных перед ними боевых задач. Прежде всего это обстоятельство объясняется несоответствием реальных условий ведения современного боя с той подготовкой, которая практиковалась в русской кавалерии перед войной. Перестроиться, как это сделали многие пехотные начальники, кавалеристы, как правило, не смогли. Характерно, что данная тенденция всплыла еще в период русско-японской войны 1904 — 1905 гг. В итоге русская конница — самая многочисленная, сильная и подготовленная не только в Европе, но и в мире — в ходе Первой мировой войны не выполнила в полной мере и того, что могла и должна была выполнить. Упреки по этому поводу следует адресовать как довоенной практике подготовки русской кавалерии к современному бою, так и конным начальникам, не сумевшим воспользоваться опытом войны, а вернее всего, не пожелавшим это сделать.

Именно поэтому с расширением боевых действий в составе конницы русской Действующей армии все больший процент стали занимать казачьи соединения, так как казаки традиционно воевали в конном строю. Природная сметка и инициатива казаков побуждали использовать их для разведки в большей степени, нежели армейскую кавалерию. Кубанские пластунские бригады и попытка образования донских пластунов есть то исключение, которое подтверждает правило. Исследователь пишет, что «на 1 января 1917 года казачья конница, с учетом казачьих полков в дивизиях регулярной конницы, составляла почти семьдесят процентов всей кавалерии русской армии на театрах военных действий»[3]. В 1917 году это число еще увеличилось. Причина этому — нежелание русского командования увеличивать численность регулярной конницы вследствие изменения роли кавалерии в войне. Теперь уже конница не могла, как раньше, быть использована в качестве тарана по неприятельской пехоте, для чего регулярная кавалерия была более подходящей, нежели казачья. Помимо того, русская конница уже в первый год войны стала использоваться, как правило, в качестве своеобразной «ездящей пехоты». То есть конные части бросались на трещавшие участки фронта с целью придержать наступление противника до подхода собственной пехоты.

Русские военачальники, естественно, пытались сделать все от них зависящее, чтобы повысить коэффициент полезного действия от кавалерии. Так, в ходе войны было предпринято три попытки образования стратегической кавалерии — по разу в каждый год войны. Однако и здесь конные массы не сыграли той роли, какую должны были сыграть. В итоге оперативное значение, когда таковое бывало, имели лишь сравнительно небольшие конные соединения — от дивизии до корпуса. Причина этому, повторимся, и еще не раз будем говорить об этом во 2-й части, — несоответствие начальства превосходному составу своего рода войск. А.А. Керсновский отлично охарактеризовал это обстоятельство, резюмировав: «В общем, если характеризовать боевую работу русской конницы, то надо сказать, что корнеты совершали блестящие подвиги, а генералы упускали блестящие возможности…»[4].

Одной из главнейших задач конницы перед войной считалось ведение разведки. Причем не только ближней, перед фронтом своих общевойсковых соединений, но и дальней — в тылу неприятеля. Тем не менее участник войны сообщает, что наша конница не умела вести разведку в реальных боевых условиях: «Русская армейская конница вела разведку в течение всей кампании при самых разнообразных условиях перед фронтом и на флангах армии. Всегда и везде замечается одна и та же основная ошибка: разведка основывалась на действиях разведывательных эскадронов и разъездов, причем ядро конницы не стремилось боем очистить этим разведывательным органам дорогу через передовые и охраняющие части неприятеля. Разведывательные органы доходили только до этих передовых частей и дальше, в большинстве случаев, проникнуть не могли. Вообще в русской кавалерии не было твердо установлено, что только боем можно проникнуть до расположения крупных сил неприятеля и получить ценные сведения»[5]. Здесь имеется в виду та разведка, что предоставляет командованию ценную информацию оперативного характера. В последующем же роль кавалерии как разведки была уничтожена развитием авиации. Повышение значения техники (фоторазведка, превосходство германцев в воздухе, дирижаблестроение, устарелые самолеты русских летчиков) переломило ситуацию с получением разведданных в пользу неприятеля. Противопоставить этому равноценное средство русские не сумели: «Ошеломляющие успехи авиационной разведки в первые же недели войны привели к полному перевороту в оценке этого нового рода войск. То, о чем в мирное время и не помышляли, случилось: авиация почти совершенно вытеснила кавалерию как средство дальней разведки»[6].