Глава 3 Шторм над Восточной Пруссией

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 3

Шторм над Восточной Пруссией

Катастрофа поразила Восточную Пруссию так же внезапно, как она разразилась над районом Варты и Силезией.

13 января 1945 г. был ясный и морозный день. Земля, крепко замороженная под тонким слоем снега, облегчала передвижение танков. Равнинная местность с редкими лесами не создавала никаких естественных препятствий для русских бронетанковых войск, которые, после сокрушительной артподготовки, были брошены на немецкие позиции.

Советские войска, атаковавшие 3-ю и 2-ю армии, имели более чем десятикратное превосходство. На севере атака была нацелена на Кенигсберг, столицу Восточной Пруссии. На юге наступление продвигалось на Данциг. Германская 4-я армия и большая часть Восточной Пруссии должны были быть замкнуты в гигантских клещах.

В течение нескольких дней советские войска на севере отбросили назад 3-ю танковую армию и достигли шоссе, ведшего к Кенигсбергу, в 120 километрах восточнее столицы. Северное крыло 4-й армии было втянуто в тяжелые бои и вскоре охвачено с фланга. Только восточнопрусские танковые дивизии удерживали свои позиции в отчаянном бою.

Население не бежало, пока фронт не был разорван, и отступающие части немецких тыловых эшелонов промчались через города и деревни. Колонны беженцев на каждой дороге, каждом шоссе смешивались с остатками побитых войск. Снова гражданское население оказалось в зоне сражения.

Еще большая трагедия случилась на юге Восточной Пруссии. За несколько дней она охватила почти все население этого сектора и многие тысячи людей, которые были эвакуированы сюда из пораженных воздушными налетами городов Германии. Она унесла жизнь по крайней мере пятисот тысяч человек. 14 января фронт 2-й армии на реке Нарев рухнул под русским наступлением. В пределах десяти дней русские бронетанковые колонны, сопровождаемые моторизованной пехотой, покрыли 190 километров, отделяющие их от балтийского побережья, и достигли берегов мелководной лагуны Фрише-Хафф в 60 километрах к востоку от Данцига. Восточная Пруссия потеряла все сухопутные связи с западом – только за пределами Хаффа была узкая дорожка вдоль Фрише-Нерунга.

Население южных и западных частей Восточной Пруссии, внезапно попавшее на линию сражения, сломя голову бежало на север и северо-запад, волоча свое скудное имущество, брошенное на телеги и сани. Неразборчивая воинская повинность забрала для народной армии большинство мужчин: фургоны вели восьмидесятилетние старики, поляки, французские военнопленные, женщины или мальчики-подростки. Так как партийные чиновники до последнего уверяли в том, что нет никакой опасности, многие населенные пункты были наводнены русским наступлением. Колонны беженцев насчитывали до тридцати тысяч человек. Многие из них исчезли без следа в водовороте метелей, которые охватили страну во второй половине января, под гусеницами русских танков или в огне между рассеянными линиями фронта.

21 января 4-я армия генерала Рейнхардта все еще удерживала фронт, который растянулся от Гумбиннена, что в 100 километрах к востоку от Кенигсберга, расширяясь на юг более чем на 160 километров вниз к городу Ломза на реке Нарев. Выдвинувшаяся вперед относительно фронта 4-я армия находилась под угрозой окружения.

В мучительных телефонных беседах генерал Рейнхардт умолял Гитлера разрешить по крайней мере частичный отход. Начальник штаба Рейнхардта, генерал Хайдкемпер, с начала русского наступления вел дневник о положении в штабе группы армий. В нем он записал:

«14 января: наступление на Восточную Пруссию началось. С правой стороны от нас, где мощная бронетанковая группировка врага напала этим утром с наревского предмостного укрепления, 2-я армия сообщает о значительных прорывах. В 8.00, в то время как я докладываю начальнику, раздался телефонный звонок от фюрера. Фюрер просил детально доложить о ситуации. В конце беседы он не сказал «до свидания». Я высказал начальнику мое подозрение, что этот звонок будет означать передачу некоторых из наших войск. Начальник думает, что это невозможно, и напротив, он сам должен был бы просить больше войск.

15 января: в 3.00 генерал Венк по телефону из Генерального штаба армии в Цоссене приказывает, чтобы я немедленно передал танковый корпус «Великая Германия» группе армий «А». Я сообщаю Венку, что эта передача наших последних резервов означала бы катастрофу, верный прорыв русских на участке фронта 2-й армии, и мы не будем иметь ничего противопоставить врагу. Венк отвечает, что к югу от Вислы прорыв уже произошел и что быстрая помощь более необходима там. Я отвечаю, что при этих обстоятельствах мы должны по крайней мере пробовать оказать сопротивление здесь и что враг скоро застрянет на юге. Но Венк только выразил неудовольствие, сказал, что протесты бесполезны – сам фюрер отдал приказ на эту передачу и настоял на ней.

17 января: 2-я армия была брошена из позиций второй линии. Ситуация опасная. Мы не имеем никаких резервов вообще и не можем изменить наш фронт без разрешения Гитлера и таким образом вынуждены стоять в стороне и ничего не делать. Ситуация с 3-й танковой армией также серьезная. Ночью состоялась часовая телефонная беседа между начальником и Гитлером. «Прошу прощения за непонимание, – начал фюрер. – Вы знаете, что после 20 июля я плохо слышу. Я передаю трубку генералу Бургдорфу». Начальник описывает ситуацию. Он говорит, что группа армий должна остановить отступление 2-й армии. Он просит разрешение выровнять линию фронта 4-й армии, чтобы освободить три дивизии как резервы для 2-й армии, где он не имеет никакой другой поддержки. Иначе враг прорвет фронт и будет угрожать нашему тылу. Фюрер «на основе опыта пяти лет» убежден, что никакой так называемый отвод никогда не освобождал силы; такие отступления приводили только к ломке фронта и всегда сопровождались катастрофами. Начальник настаивает. Генерал Бургдорф отвечает, что фюрер не изменит своего решения. У меня создается впечатление, что Бургдорф поощряет Гитлера в его отказе. Наконец фюрер предлагает, чтобы части народной армии были помещены на линии фронта 2-й армии. Начальник, не комментируя это бесполезное предложение, ответил: «Мой фюрер, это означает, что все остается как есть. Я просто считал себя обязанным обратить ваше внимание на чрезвычайную серьезность ситуации, вместе с возможными средствами».

19 января: к югу от Вислы, в секторе 9-й армии враг далеко охватил нас с фланга.

20 января: сопротивление, которое 4-я армия теперь оказывает при ее выпуклом фронте, кажется чистой нелепостью. В 20.30 начальник снова объясняет фюреру причины, которые делают насущным немедленный отвод 4-й армии. «Мой фюрер, – начинает начальник, – серьезно беспокоясь за Восточную Пруссию, я беру на себя смелость снова обратиться к вам лично. Я полагаю, что завтра мы столкнемся с крупномасштабным нападением на Восточную Пруссию. Захваченная вражеская карта показывает, что русская 5-я гвардейская танковая армия, с четырьмя танковыми корпусами, будет двигаться на Данциг. Силы 2-й армии, которая должна была бы им противостоять, настолько слабы, что они не смогут удержаться. Второе опасное место – участок 3-й танковой армии, где враг прорвался. Если эта русская гвардейская танковая армия пройдет, то мы подвергнемся нападению в тыловой зоне, где не имеем никаких войск вообще».

Затем последовало длинное обсуждение вопроса о том, освобождает ли отвод силы или не освобождает. Ответы Гитлера быстры, редко по сути, он не обеспокоен ситуацией. Он придерживается своей точки зрения. На повторенное высказывание начальника, что он должен сохранить несколько дивизий, Гитлер отвечает: «Но тогда вы потеряете территорию!» Начальник отвечает: «Если русская танковая армия повернет на запад, мы потеряем намного больше территории». Гитлер не отвечает на это замечание и лишь снова предлагает поднять части народной армии и заменить ими дивизии, отведенные с фронта. После того как начальник отклоняет это предложение, как невозможное, фюрер объявляет, что 4-я танковая дивизия, которая находится в пути из Курляндии на борту пяти транспортных судов, прибудет в течение следующей ночи. Начальник комментирует, что не хватает людей и материальной части, а Гитлер отвечает, что все потеряли силу, включая врага.

Отвод 4-й армии остается запрещенным.

В телефонной беседе той же ночью между начальником и Гудерианом последний обещает снова сказать фюреру о необходимости отвода 4-й армии. Но Гудериан поясняет, что не рассчитывает на согласие.

21 января: дальнейшие советские наступления на 2-ю армию и 3-ю танковую армию. Гудериан сообщает по телефону, что фюрер на последнем совещании снова отказался от любого отвода 4-й армии. Начальник вспыхивает: «Но это невозможно – так все будет сломано!» Наступила тишина, и затем прозвучали слова Гудериана: «Хорошо, мой дорогой Рейнхардт…»

Начальник вслед за этим запрашивает звонок, который должен поступить через штаб-квартиру фюрера.

Пока мы ждем, он обсуждает со мной, должен ли он в случае очередного отказа сказать Гитлеру, что отведет 4-ю армию под свою ответственность или нам следует произвести этот отвод без какого-либо объявления. Я одобряю вторую процедуру, потому что первое означало бы немедленное смещение начальника и замену его другим офицером, и это также не поможет нам.

Обещанная 4-я танковая дивизия не прибыла.

В 11.45 проходит телефонный звонок в штаб-квартиру фюрера. Начальник начинает: «Из-за серьезного ухудшения ситуации я вынужден спросить снова относительно того же самого решения, о котором просил вчера. 2-я армия в данный момент атакована врагом в северо-западном направлении. 3-я танковая армия распадается. Я не могу предотвратить крах. Вы, мой фюрер, сказали мне, что прорыва на участке 2-й армии можно было бы избежать, продвигая новые силы. Но для 3-й танковой армии нет никакой помощи, кроме как от меня. Я убежден, что фронт может быть вновь установлен на более дальней позиции. Все командующие давят на меня в ожидании поддержки. Я должен просить о полномочии отвести назад 4-ю армию, чтобы освободить войска. Я не вижу другого решения. Если это не будет сделано, то я потеряю контроль».

Фюрер ответил: «Развитие ситуации с 3-й танковой армией выходит за пределы понимания». Начальник: «Я в течение многих дней сообщал о ситуации, которая делала необходимым отвод 4-й армии». Затем последовало другое длинное обсуждение. Наконец фюрер прерывает беседу словами: «Хорошо, тогда я даю вам мое разрешение».

Когда приказ отвести фронт достиг штаба 4-й армии, он уже утратил смысл. Даже на новой позиции 4-я армия была бы вскоре окружена и разбита.

В тот день, 22 января, генерал Хоссбах, командующий 4-й армией, принял решение, которое должно было полностью изменить ход событий в Восточной Пруссии.

Хоссбах вырос в школе генерала Бека, который ушел в отставку в 1938 г., потому что отнесся неодобрительно к приготовлениям Гитлера к войне; Бека, который закончил собственную жизнь, когда заговор 20 июля против Гитлера потерпел неудачу. Хоссбах был человеком решительным, хотя, возможно, несколько трудного характера из-за чрезмерной самоуверенности.

В 1938 г. Хоссбах был снят с должности адъютанта при обстоятельствах, которые казались ему постыдными: он требовал восстановления генерала фон Фрича, тогда – главнокомандующего, которого несправедливо обвиняли в безнравственности. Хоссбах в то время нарушил приказ Гитлера, сообщив фон Фричу об обвинениях, выдвинутых против него. Теперь, 22 января 1945 г., движимый отчаянной ситуацией в Восточной Пруссии, он решил снова нарушить приказ Гитлера.

Это было глубокое убеждение Хоссбаха – убеждение, разделенное начальником его штаба Детлеффсеном, – что у 4-й армии было только три возможности.

Первая возможность состояла в том, чтобы следовать приказам Гитлера. Это означало, что 4-я армия оставалась в существующем положении и ждала окружения. Имея в своих рядах приблизительно триста пятьдесят тысяч человек, армия исчерпала бы боеприпасы и провиант в течение нескольких дней и затем перенесла бы очередной Сталинград.

Имелась и другая возможность, если только не было упущено время и если Гитлера удалось бы убедить, – 4-я армия могла бы отойти на более дальнюю позицию, что неоднократно предлагалось, и попыталась установить контакт на севере с остатками 3-й танковой армии рядом с Кенигсбергом. Возможности этой операции были сомнительными. Но она была бы полезна, если бы удалось организовать место для приема отступающих войск и гражданских беженцев. Новую позицию можно было, вероятно, защищать некоторое время. Стратегически, что и говорить, операция не имела никакой цели. Но главная проблема состояла в том, что 4-я армия, так же как остатки 3-й танковой армии и все гражданское население, которое переполнило область, станет зависимой от единственного порта, Пиллау, а Пиллау никогда не был в состоянии выполнить задачу эвакуации. Кроме того, оставался без ответа серьезный вопрос о том, что случится с большим количеством гражданских жителей, оказавшихся между передовым клином русских, подошедших к Данцигу с юга, и тыловой зоной 4-й армии.

Хоссбах видел только одно решение, которое спасет его армию от окружения и в то же самое время будет держать открытым путь к безопасности масс беженцев в центре Восточной Пруссии.

Третья возможность: 4-я армия повернула бы и направила свою атаку на запад. Она должна была как можно быстрее проникнуть в русский клин между Восточной Пруссией и остальной частью Германии, клин, который был уже близко к Данцигу и Балтийскому морю и ежедневно рос в силе. Она должна была попробовать соединиться с силами большей части 2-й армии, отброшенной назад к Висле. Она должна была сформировать коридор в Германию и оборонять его по всем направлениям, защищать проход гражданского населения и после того, как операция была бы закончена, – большей части самой армии. Потеря контакта с войсками в Кенигсберге и Замланде должна была произойти, если бы 3-я армия не присоединилась к прорыву на запад. Восточная Пруссия была бы так или иначе потеряна, поэтому борьба за Кенигсберг и Замланд могла быть продолжена только с одной целью – защищать беженцев и раненых настолько долго, чтобы позволить эвакуировать их через порт Пиллау. И это была задача, которую 3-я армия, несмотря на свое ослабленное состояние, все еще могла выполнить одна.

До конца дня 22 января генерал Хоссбах собрал всех командующих армейскими корпусами. Он объяснил свой план, искренне заявив, что одобрение Гитлера не могло быть получено и что он решил действовать под собственную ответственность. Хоссбах сказал, что уверен в одобрении его плана генералом Рейнхардтом. Он спросил у командующих, каково их мнение, и в случае их согласия просил, чтобы каждый человек в его армии был информирован о грядущей операции, о ее цели и опасностях. Каждый солдат и офицер должен был превзойти самого себя, и только понимание цели сделает это возможным и обеспечит успех.

23 января Хоссбах сообщил генералу Рейнхардту о своем решении, а также объявил, что начал действовать. Как и ожидалось, Рейнхардт одобрил его решение. Только в одном пункте было разногласие: Рейнхардт и начальник его штаба полагали, что сектор, выбранный для прорыва, находится слишком далеко на юге. Они убеждали предпринять такую попытку дальше на севере. Но здесь они столкнулись с несокрушимой уверенностью в своих силах Хоссбаха, и тот отстоял свою позицию, частично оставляя Рейнхардта в неведении.

С опозданием приказы о начале операции полетели из штаба Хоссбаха. Русские продолжали вводить все больше войск в клин к западу от 4-й армии.

Сначала VI армейский корпус под командованием генерала Гроссмана был отделен от осторожно отступающего восточного крыла 4-й армии и брошен на запад, чтобы отразить атаку. Части, которые должны были это осуществить, 131-я и 170-я пехотные дивизии и 547-я и 558-я дивизии гренадер, форсированными маршами переместились по снежным дорогам, наполненным беженцами. Далее на север XXVI армейский корпус под командованием генерала Матцки – часть 3-й танковой армии, которая была вызвана в расположение 4-й армии, – должен был собрать отступающие части 2-й армии, обеспечить северный фланг корпуса Гроссмана и атаковать западную окраину Фрише-Хаффа. «Я пошлю вам войска, в которых вы будете нуждаться, – сказал Хоссбах Матцки в ночь с 22 на 23 января, перед его отстранением, – если в последний момент их не заберет кто-то свыше».

Так начались гонки с врагом. Между 22 и 26 января снежные бури, которые охватили Восточную Пруссию, обрели новую силу. Сугробы на дорогах были выше, чем в предыдущие годы. В любое другое время пронизывающий холод заставил бы каждое живое существо найти пристанище. Но теперь дороги были черны от фургонов, людей, рогатого скота, двигающихся черепашьим шагом. Всякий раз, когда снежная мгла рассеивалась, эти колонны становились легкой добычей русских самолетов-истребителей. Они ползли от деревни к деревне, от фермы к ферме, ища какие-нибудь сараи, чтобы переночевать. Тех, кто умер в пути, – стариков, больных, детей или жертв воздушных нападений, – оставляли на дорогах или в ночных лагерях.

Мимо этих страдальцев войска торопились на запад. Прорыв должен был начаться вечером 26 января. В тот день был нанесен первый удар: необъяснимый неожиданный приказ командования группы армий, предписывающий передать 547-ю и 558-ю дивизии гренадеров на север к Замланду, оставляя VI армейский корпус всего с двумя дивизиями для атаки в западном направлении. Слова Хоссбаха «если в последний момент их не заберет кто-то свыше» стали трагической реальностью.

В семь часов вечера 26 января, после мучительного марша в 200 километров, 131-я и 170-я пехотные дивизии начали атаку. Снежный пейзаж заливал свет полной луны. Почти сразу они встретились с превосходящими силами русских. 7-й танковый корпус был едва в состоянии дать им защиту с фланга.

Небольшая деревня Шарнигк неоднократно переходила из рук в руки в кровавых столкновениях. 131-я пехотная дивизия, ведя неистовые бои, пробивала себе путь в предместья Либштадта, города в 88 километрах к юго-западу от Кенигсберга, который был занят русской пехотой и множеством танков «Иосиф Сталин».

Тем временем 170-я пехотная дивизия форсировала реку Пассарг, которая течет на север в Фрише-Хафф. Жертвы были большими. На следующий день, 29 января, дивизия продвинулась на 23 километра от реки и напала на полностью неподготовленные русские колонны.

Но вражеское давление с юга постоянно возрастало. Гроссман должен был бросать все больше сил на то направление. Нехватка двух дивизий, которые были переданы, дала себя почувствовать. Все же ни одна из его частей не собиралась прекращать борьбу.

Генерал Хоссбах следил за операциями с чрезвычайным напряжением. 27 января он узнал, что Рейнхардт, в соответствии с открытым телетайпным сообщением из штаб-квартиры фюрера, был снят с поста и что генерал Рендулич был переведен внезапно из Курляндии, чтобы заменить его. Хоссбах не знал того, что стояло за этим передвижением, но мог догадаться. У него было чувство, что шторм собирается над его войсками. Он действовал с чрезвычайной решительностью и скоростью. Он приказал, чтобы атака была продолжена 30 января. Но бедствие двигалось быстрее.

В ночь с 29 на 30 января генерал Рендулич позвонил по телефону из штаба группы армий и позвал Хоссбаха, чтобы зачитать ему приказ фюрера: «Атаку в западном направлении остановить немедленно. Танки и бронетанковые пехотные дивизии переместить к Кенигсбергу, чтобы присоединить к 3-й танковой армии. 4-я армия воюет там, где она стоит. Генерал Хоссбах освобожден от обязанностей. Командование 4-й армией примет сегодня вечером пехотный генерал Мюллер (Фридрих-Вильгельм), который прибудет самолетом из штаб-квартиры фюрера».

Хоссбах выслушал приказ с каменным лицом. Он оказался перед окончательным выбором: должен ли он отклонить приказ фюрера, проявить неповиновение с вытекающими последствиями и продолжить прорыв, пока не добьется успеха? Следует ли ему, в случае необходимости, арестовать генерала Мюллера? Хоссбах знал, что его армия была с ним, с ним также были все восточные пруссаки, ждущие открытия прохода на запад. В этом не было сомнения. Но Хоссбах был тактиком, и очень решительным. Все, что мы знаем, – это то, как он действовал, что двигало им – неизвестно.

Хоссбах приказал наступление остановить и передал командование генералу Мюллеру, который прибыл на машине к одиннадцати часам утра. В час дня Хоссбах улетел самолетом на запад. Преследовали ли его в поездке голоса тех, кто приветствовал его решение, голоса его солдат и миллионов граждан, надежда которых на спасение теперь была разрушена? Или Хоссбах понял, что преемник Рейнхардта Рендулич, человек, слепо преданный Гитлеру, мог легко вмешаться в предпринятый прорыв и сделать его невозможным, что Рендулич, идя по телам страдающих гражданских жителей, будет вести борьбу за власть Гитлера? Понимал ли Хоссбах, что его неповиновение будет в конце концов только нагромождением все больших страданий бегущего населения? Только один Хоссбах знал ответы на эти вопросы.

Существовала и другая сторона трагедии, о которой бегущие восточные пруссаки все еще ничего не знали.

23 января, когда Хоссбах сообщил Рейнхардту о своем решении, Рейнхардт и его штаб рассматривали подобные планы, столь же далекоидущие, как и планы Хоссбаха. Рейнхардт чувствовал себя уверенным, что 4-я армия должна быть отведена и что силы, которые сделаются доступными благодаря отводу, должны быть использованы, чтобы вновь установить контакт со 2-й армией. Он был также уверен, что эта операция приведет к потере Восточной Пруссии. Однако положение Рейнхардта отличалось от положения Хоссбаха пустяком – но решающим пустяком. Если бы Рейнхардт знал, что планы Хоссбаха включали отделение от 3-й армии в случае необходимости, если бы он знал, как быстро и энергично Хоссбах будет действовать, то он, как командующий группой армий, ответственный за обе армии, выступил бы против него.

Рейнхардт 23 января сообщил Гитлеру о предложенном прорыве. Но он преподнес информацию таким образом, что эта операция выглядела не больше чем попыткой вновь установить контакт со 2-й армией и, казалось, подразумевала, что в Восточной Пруссии каждый метр земли будет защищаться, как и прежде. Гитлер дал ему свое непосредственное одобрение и, кроме того, обещание, что 2-й армии будет приказано напасть на русский клин с запада, – обещание, которое 2-я армия из-за своего состояния просто не могла выполнить.

Рейнхардт, убежденный, что события вскоре вызовут общее отступление на запад, позволил ситуации оставаться неоднозначной. Он не имел никакого другого выбора, кроме радикального неповиновения, захвата всей власти в Восточной Пруссии и ареста любого преемника, посланного, чтобы заменить его.

Рейнхардт попробовал следовать средним курсом. Это вынудило его оказать поддержку почти рассеянной 3-й армии в Кенигсберге и Замланде. Он передал 547-ю и 558-ю дивизии гренадер на север и таким образом лишил Хоссбаха сил, которые имели решающее значение для прорыва.

Попытка Рейнхардта достичь компромисса потерпела неудачу. Он не мог скрыть факта, что не выполнял слепую гитлеровскую стратегию «удерживания» любой ценой. 24 января он был вынужден сообщить, что Лётцен, в 100 километрах к юго-востоку от Кенигсберга, сдан. 26 января события вынудили его по телефону попросить разрешения предпринять дальнейший отход. Этот запрос вызвал у Гитлера вспышку ярости. Вечером 26 января в штаб Рейнхардта поступило открытое сообщение по телетайпу:

«Командующему группой армий «Север» —

копия командующему группой армий «Курляндия»:

26 января 1945 г. следующие офицеры освобождены от их обязанностей: генерал-майор Рейнхардт, командующий группой армий «Север», который сохранит командование до прибытия его преемника; и генерал-лейтенант Хайдкемпер, начальник штаба группы армий «Север».

В тот же день на означенные посты назначены следующие офицеры: генерал Рендулич командующим группой армий «Север»; генерал-майор фон Натцмер начальником штаба группы армий «Север»; генерал-майор Фёрч, начальник штаба 18-й армии, начальником штаба группы армий «Курляндия».

Верховное командование армии

Начальник службы армейского персонала:

Бургдорф, генерал пех.».

Этот приказ был среди первых, где использовались новые обозначения трех северных групп армий, которые были переименованы в тот же самый день. Бывшая группа армий «Север» теперь называлась группой армий «Курляндия». Войска Рейнхардта и теперь Рендулича в (и вокруг) Восточной Пруссии стали называться группой армий «Север», а прежняя группа армий «А» на юге получила название группа армий «Центр».

Генерал Рендулич прибыл в свой новый штаб около часу дня 27 января. Рейнхардт передал командование со словами «Давайте не будем говорить об этом» и уехал, чтобы сообщить Гудериану.

Он достиг штаба Гудериана 29 января. Начальник Генерального штаба армии был в состоянии чрезвычайной депрессии – он только что узнал о решении Гитлера отстранить Хоссбаха. Гитлер, казалось, находился под влиянием телетайпных сообщений и телеграмм от окружного руководителя Эриха Коха, который предпринимал все, чтобы предотвратить потерю его Восточно-Прусской области. Одно из донесений Коха о Хоссбахе звучало так: «4-я армия бежит к рейху, делая попытку трусливого прорыва. Я продолжаю оборону Восточной Пруссии с народной армией».

Рейнхардт продолжал свой путь в штаб-квартиру фюрера. В поезде на Берлин он, возможно, думал о донесении Коха Гитлеру и о том, как сравнить его с секретным полетом Коха из Кенигсберга до побережья.

Рендулич был генералом, которому Гитлер доверял больше, чем кому-либо. Он был австрийцем, одаренным военным историком и бывшим военным атташе в австрийском посольстве в Париже. Его освободили от обязательств перед австрийской армией из-за национал-социалистических симпатий. Его речь в «Курляндии» начиналась такими словами: «Господа, я все понимаю. Я буду слушать все. И когда вы не знаете, что делать, если все выглядит самым черным, я хочу, чтобы вы ударили себя в грудь и сказали: «Я – национальный социалист, и это сдвинет горы!» Таким был человек, который теперь был высшим командующим в Восточной Пруссии.

Генерал Мюллер, преемник Хоссбаха в должности командующего 4-й армией, сказал начальнику штаба Рендулича весьма искренне: «Я – хороший исполнительный офицер. Я могу выполнить приказы, но не знаю почти ничего о стратегии или тактике. Скажите мне, что вы хотите, чтобы я сделал…» Мюллер был честным и храбрым, но не более того. Конечно, он не был парой для окружного руководителя Восточной Пруссии Эриха Коха.

Кох был заинтересован исключительно в сохранении своей личности и своей власти. В середине января, когда бои подступили к Кенигсбергу, он сбежал из города, оставив позади нескольких представителей. Объясняя свое передвижение, он сообщил своему окружению, что он, имперский комиссар обороны всей Восточной Пруссии, а не только Кенигсберга, должен иметь штаб, из которого мог направлять оборонительные операции повсюду. Сопровождаемый большим штабом, он двинулся в лучшую гостиницу в порту Пиллау. Когда 6 февраля эта гостиница была разрушена русской бомбой, он переехал в дом на Фрише-Нерунге, отгороженный колючей проволокой и патрулируемый агентами безопасности. Кох использовал любое возможное средство пропаганды, чтобы скрыть свое отсутствие в Кенигсберге. В штаб-квартире фюрера он создал впечатление, что лично готовил героическую оборону города. Но фактически он реквизировал в начале февраля два муниципальных ледокола для своего спасения в случае критического положения. Самолет также был приведен в готовность для него.

После того как Кох преуспел в том, что избавился от Рейнхардта и Хоссбаха, он дважды использовал свой самолет, чтобы посетить 4-ю армию. Но он не был информирован о страданиях бегущих гражданских жителей. Он думал о другом.

Его первый визит был сделан для угрозы генералу Матцки, командиру XXVI армейского корпуса. Матцки по собственной инициативе стал направлять колонны беженцев на север к Фрише-Хаффу – и таким образом вторгся в область власти окружного руководителя и имперского комиссара обороны.

Во время своего второго визита Кох появился в командном пункте генерала Мюллера и рассказал генералу, как он сокрушил Рейнхардта и Хоссбаха. Он предупредил, что повергнет любого, кто посмеет продвигать какие бы то ни было оправдания стратегической потребности, чтобы оправдать трусливую сдачу Восточной Пруссии. Но когда Кох заметил, что Мюллер был человеком ему по сердцу, тот открылся и стал дружественным. Он сказал, что был властителем востока и будет им снова. И если бы он удерживал не больше чем один квадратный километр земли Восточной Пруссии в то время, когда прибыли новое оружие и новые армии фюрера, то на этом квадратном километре он выстоял бы и предъявил свои права на правление востоком. И выполни Мюллер свою обязанность, его ждало бы место рядом с Кохом. Население Восточной Пруссии не было упомянуто в беседе. Затем самолет унес Коха к его штабу. Дороги внизу были черны от колонн беженцев.

Население Кенигсберга не ощущало опасности до тех пор, пока нацистские чиновники, которые остались после тихого отъезда Коха, не забронировали специальный поезд, чтобы увезти свои семьи из города.

Пассажиры, которые должны были сесть в этот поезд, были уведомлены всего за несколько часов до отъезда – и им предписывалось сохранять молчание. Но персонал железной дороги быстро распространил информацию. Ранним утром 22 января новость облетела Кенигсберг, и народ ринулся на железнодорожную станцию. Но было слишком поздно.

Утренний экспресс до Берлина был последним поездом, который дошел по назначению. Все более поздние поезда возвратились в Кенигсберг 24 и 25 января. Путь на запад был отрезан. В течение этих нескольких дней Кенигсберг изменился.

Беженцы текли в город бесконечным потоком, приносящим остатки армии, военно-воздушных сил и служащих Организации Тодта. Повсюду двигались коляски и велосипеды, салазки и мотоциклы, сероватые-зеленые вагоны с оружием, грузовики – и люди, люди, люди… Все они надеялись убежать. Их глаза были устремлены на канал из Кенигсберга до Фрише-Хаффа, – они надеялись преодолеть Хафф, добраться до Фрише-Нерун-га и двинуться далее – на запад.

Десятки тысяч людей переполнили порт. Они стояли плечом к плечу и ждали. Только несколько тысяч успели подняться на борт торпедного катера, субмарины, минного тральщика и одной из угольных барж, которые, пыхтя, двигались по каналу позади буксирных судов и ледоколов. Место на борту судна стоило состояние, и некоторые из капитанов использовали эту возможность нажиться в полной мере. В медленной процессии, на которую нападали русские самолеты, ряды барж пробивались к порту Пиллау, чтобы выгрузить людей и оставить их перед новой проблемой. Те, кто не имел средств, чтобы подкупить капитана, возвратились в город или присоединились к потоку тех, кто отправился к Пиллау по побережью. В Пиллау можно было, как говорили, сесть на паром до Нерунга, а Нерунг все еще давал проход до Данцига.

Население Кенигсберга ничего не знало о реальной ситуации. Партийные кабинеты были покинуты; правительственные машины исчезли. Отключение электричества заставило радио замолчать. Не было никаких газет, только слухи – рои слухов.

Едва ли кто-то в городе знал, что не было ничего способного помешать русским взять Кенигсберг в любое время, которое они выбрали, что русских сдерживала только их неосведомленность о слабости цитадели. У населения создалось впечатление, что немецкие линии фронта удерживаются перед городом и русское наступление остановлено. Многие решили ждать. Они ждали лучшей погоды или того, когда минует наводнение беженцев или когда снова пойдут поезда в Пиллау. Солдаты жаждали тепла и отдыха и, успокоенные на время ослаблением напора русских позади них, пробовали найти отдых среди гражданского населения. Их все еще хорошо снабжали питанием и алкоголем – и они были хорошо приняты в этом городе, который лежал в странных сумерках надежды и страха. Те части, которые сохранили дисциплину, сопротивлялись русским, прокладывавшим путь в Замланд, медленно и осторожно окружая Кенигсберг.

Затем поступило сообщение, что русские совершили внезапную вылазку к дороге из Кенигсберга до Пиллау. Грозило окружение.

Волна паники охватила город. Те партийные чиновники, которые еще остались в городе, сбежали на автомобилях в Пиллау. Но члены партии были не единственными – правительственные чиновники и армейские офицеры тоже в спешке уехали. Персонал покинул военные госпитали. Прекратилась какая-либо забота о раненых – она была возобновлена только тогда, когда медицинские части с фронта отступили в Кенигсберг. Служащие медицинского корпуса 1-й восточнопрусской дивизии, которая затем вступила в город, нашли раненого солдата на операционном столе – он был мертв. Только половина пациентов в больничных палатах подавали признаки жизни. Другие умерли.

30 января разнесся слух, что поезда до Пиллау будут отправляться от пригородной станции. Сквозь метель толпы людей пошли туда и действительно нашли состав из грузовых вагонов. Наступила ночь, и поезд наконец двинулся со станции. Но где-то в середине 40-километрового участка пути до Пиллау он остановился позади нескольких других составов, заполненных беженцами. Поврежденный бомбардировкой локомотив блокировал путь. Прежде чем миновала ночь, русские достигли железной дороги, пересекли ее и вышли к берегам Хаффа. Утром 31 января Кенигсберг был полностью отрезан от Замланда и порта Пиллау.

В это время в Кенигсберге оставались несколько дивизий и множество частей народной армии, большинство солдат которых даже не имели униформы. Было также приблизительно сто тридцать тысяч гражданских жителей и большое количество французских и русских военнопленных и чернорабочих.

Военные командиры, которые остались в городе, в частности генерал Лаш, начальник штаба действующего корпуса, ожидали скорого конца. Никто в городе не был в состоянии отразить русское нападение. Но русские остановились в предместьях Кенигсберга. Они хотели сначала взять Замланд и Пиллау, единственный порт, осуществлявший поставки для 4-й армии. Если бы советские войска сражались с той же энергией, которую они показали в течение прошедших недель, 3-я танковая армия – вернее, то, что от нее осталось, – не остановила бы их. Но русские нуждались в отдыхе и подкреплении. Хотя они достигли побережья, но были не в состоянии взять Пиллау.

В Кенигсберге Лаш предпринял все меры, чтобы сделать жизнь населения более терпимой и организовать рассеянные войска для возможной вылазки. Он надеялся, что будет возможность эвакуировать население и получить подкрепление, без которого Кенигсберг не мог быть защищен. В решении двух этих задач он видел цель своего присутствия.

Предприятия коммунального обслуживания города восстанавливались. Скоро в домах снова появились вода, газ и электричество. Магазины, владельцы или служащие которых были найдены, снова открывались. Насколько было возможно, армия давала пищу гражданским жителям. Собрали рогатый скот, который привели колонны беженцев, и появилось молоко и мясо для больных и детей. Специальные команды, действующие по кодексу, который не знал никакого наказания, кроме смерти, вышли подавлять грабежи, которые распространились в дни паники.

Генерал Лаш изучил военные ресурсы города. Он слишком хорошо знал, что название «цитадель» было лишь горькой иронией. Бастионы на внешнем кольце, приблизительно в 8 километрах от центра Кенигсберга, были построены в 1870 г. и не составляли препятствия для современного оружия. Кроме того, большинство из них имело только один выход, оборудованный разводным мостом, следовательно, они превращались в мышеловки для гарнизонов.

С городских крыш можно было видеть русскую пехоту и наблюдать за медленным сосредоточением тяжелой русской артиллерии. Город не имел ни артиллерии, ни самолетов, чтобы вмешаться в действия русских. Лаш требовал подготовиться к вылазке. Его патрули прочесывали улицы, здания и подвалы, чтобы собрать бесчисленных солдат, которые затерялись среди населения или завязали дружбу с женщинами, которые хотели напоследок повеселиться. Но силы, которые собрал Лаш, были едва ли достаточны, чтобы предпринять попытку вылазки из города, – да и те испытывали недостаток в боеприпасах, оружии и бензине.

В своих приготовлениях Лаш опирался на старое правило: в осажденном городе военный командующий имеет высшую власть. Он был активен в течение первых дней хаоса, когда большинство партийных чиновников или исчезло, или потеряло голову. Но когда паника прекратилась и фронт на север от Кенигсберга закрепился, окружной руководитель Эрих Кох еще раз поднял голову.

Из своего убежища на Нерунге Кох неоднократно летал в Кенигсберг, чтобы совещаться с представителями, которых он послал в город. Он проинструктировал их поддерживать его власть любой ценой. Они должны были сохранить под контролем народную армию, найдя надежных лидеров для этого, и внимательно следить за каждым шагом военного командующего. Кох приказал организовать отдельное питание и склады оружия для партийцев и для тех частей народной армии, на которые он мог положиться – секретные склады, – и занять отдельные ключевые позиции так, чтобы быть готовыми к любому проявлению слабости со стороны военной команды. Люди Коха действовали соответствующим образом.

Вылазку пришлось откладывать несколько раз. Настало 19 февраля, прежде чем силы генерала Лаша смогли пойти в наступление, которое, вместе с одновременной атакой немецких войск в Замланде, должно было прорвать кольцо вокруг Кенигсберга.

Ночью 20 февраля два немецких острия встретились. После трех недель окружения шоссейная и железная дороги между Кенигсбергом и Пиллау были свободны для проезда снова.

Между 25 и 29 марта последние остатки 4-й армии, скопившиеся у берега Фрише-Хаффа, пересекли его на плотах и лодках, направляясь к Нерунгу. Они были скорее призраками, чем людьми, – дивизиями, которые теперь насчитывали всего четыреста человек, сожженными в буквальном смысле. Из всей армии две тысячи пятьсот тридцать солдат, две тысячи восемьсот тридцать раненых и три тысячи триста добровольцев русской и других национальностей, которые присоединились к 4-й армии, достигли Нерунга. В течение многих недель они были без убежища и часто без теплой пищи. И почти без боеприпасов. Их отступление прикрывало маленькое отделение под командованием генерала Хуфенбаха, сына фермера из Восточной Пруссии. Он и его люди погибли в рукопашном бою.

Генерал Мюллер перевел свой штаб в Замланд. Генерал Рендулич возвратился в Курляндию в середине марта, и генерал Вейс, командующий 2-й армией, принял командование группой армий «Север».

Вскоре после этого действия русских, осаждавших Кенигсберг, изменились. Патрули из народной армии в траншеях вокруг города исчезали ночь за ночью, обычно без звука. Около десяти часов вечера русские самолеты пролетали над немецкими позициями, звучали популярная музыка и пропагандистские речи. «Мужчины из народной армии, – раздавался голос, – идите домой! Мы не будем вредить вам, старики! Бросьте свои винтовки!» Через некоторое время тот же самый голос говорил: «Смотрите – мы сбрасываем бомбы!»

На фронте Замланда потери быстро росли.

В течение первых дней Пасхи русский огонь в Кенигсберге внезапно прекратился. Население, приученное хвататься за соломинку, охватила новая волна надежд. Означала ли эта тишина, что большое немецкое контрнаступление, о котором так часто говорилось, шло полным ходом? Русские уходили из Кенигсберга?

Но это было только затишье перед бурей.

Рано утром 6 апреля воздух над Кенигсбергом огласился воем, город встряхнуло.

Сотни русских батарей, неисчислимые минометы вели ураганный огонь, который с короткими перерывами длился почти тридцать часов. Большие формирования бомбардировщиков появились и сбросили свой груз. В то же самое время советский маршал Василевский, преемник Черняховского, который погиб в сражении, пошел в новое наступление из Замланда. Он продвинулся через немецкие войска, достиг побережья Хаффа и еще раз отрезал город от западного Замланда.

До сумерек 6 апреля большинство немецких позиций вокруг Кенигсберга были сокрушены. В течение нескольких часов все роты и части народной армии были похоронены в своих траншеях и стрелковых окопах. Те, кто уцелел, с тяжелыми потерями отходили из предместий за старые окруженные стены. Коммуникации были отрезаны, склады с боеприпасами захвачены. Облако дыма висело над городом. Улицы были загромождены транспортными средствами, мертвыми лошадьми и убитыми людьми. Объятые страхом гражданские жители, проклиная иллюзии прошлых недель, носились в поисках убежища. Другие ждали в тихом ошеломлении, как распорядится рок.

7 апреля русские танки и пехота пошли в наступление. Василевский сосредоточил тридцать дивизий, и среди них немало испытанных бойцов, закаленных на улицах Сталинграда. Русское главное наступление, пришедшее с юга, врезалось в город и достигло центральной железнодорожной станции. Советские ударные войска захватили порт и повсюду вошли в предместья. Каждое нападение предварялось тяжелым артобстрелом. Только несколько немецких полевых орудий отвечали. Ни один немецкий самолет не поднялся в воздух. Немецкие гнезда сопротивления были уничтожены огнеметами.

К полудню генерал Лаш понял, что сражение за город будет закончено через несколько дней. Он все еще поддерживал связь с генералом Мюллером, сообщил о ситуации и предложил, чтобы весь гарнизон сделал попытку прорваться на запад. Гражданское население должно было выходить, двигаясь посреди боевых частей.

Ясно, что это предложение было отчаянным, но другая возможность отсутствовала. Ближе к вечеру Лашу сообщили, что Гитлер отказался разрешить пожертвовать городом. Лаш узнал, что Гитлер предпочел их героическую смерть в Кенигсберге.

Попытка прорваться была тем не менее предпринята. Но генерал Лаш не имел к ней никакого отношения. Вылазка была инициирована представителем имперского комиссара обороны, который внезапно отошел от своего оголтелого фанатизма.

К 7 апреля даже самые надежные партийные лидеры в Кенигсберге поняли, что их ждет конец, если они не смогут убежать. Некоторые воинские части были готовы подчиниться партийной команде, с ними партийные лидеры и решили предпринять попытку вылазки ночью 7 апреля.

Группа во главе с генералом Судау находилась в бронированном автомобиле разведки. Снова участники акции были уведомлены о тайне, и снова тайна не была сохранена. В квадрате, который должен был стать отправной точкой, вечером 7 апреля появились не только армейские части и не только партийные лидеры – все они теперь были без партийных униформ, – но также и огромная толпа, которая хотела присоединиться к этой операции.

Вылазка, направленная на запад к Пиллау, началась вскоре после полуночи и была чуть не сорвана. Русские стреляли изо всех видов оружия, от винтовок и минометов до «органов Сталина»[2]. Солдаты, члены партии и гражданские жители погибли в кровавой бане, лишь немногие возвратились в горящий город.

Более тяжелый артобстрел и воздушная бомбежка разразились 8 апреля. Немецкие оборонительные укрепления потеряли контакт между собой и с командным пунктом генерала Лаша. Посыльные были единственными средствами связи. Улицы опустели – население забилось в подвалы.

В сумерках защитники собрались в узком месте. Они ожидали, что заключительный удар произойдет следующим утром, 9 апреля.

Подполковник Кервин командовал несчастной группой пожилых офицеров и бойцов народной армии в так называемых бараках Троммельплаца, он никогда не мечтал, что станет одним из главных актеров в драме Кенигсберга. Когда 9 апреля рассвело, «органы Сталина» начали свой концерт. Русская пехота пересекла реку Прегель, которая течет через город, и бои бушевали на главной магистрали Кенигсберга. Из казначейства и клиник университета, где лежали тысячи раненых, медицинский персонал отправлял посыльных, чтобы умолять всех командующих прекратить борьбу – это могло бы обеспечить милосердие к раненым. Женщины, размахивающие белыми тряпками, как серые тени, появились из подвалов и просили прекратить сопротивление.

Кервин также знал, что борьба бессмысленна. Он послал одного из капитанов к генералу Лашу, чтобы получить соответствующее распоряжение.

Вскоре после полудня капитан возвратился с «очень конфиденциальным» письмом, адресованным Кервину. В нем говорилось: «Мой дорогой Кервин, я решил капитулировать. Я потерял контакт с войсками. Артиллерия – без боеприпасов. Я не могу продолжать кровопролитие и обрекать на ужасное бремя гражданских жителей. Попробуйте начать переговоры с русскими. Я прошу, чтобы они немедленно прекратили огонь и послали ко мне офицера. Я хочу сдать Кенигсберг».

Кервин показал письмо некоторым из офицеров своего штаба, затем сжег его. Он написал на клочке бумаги: «Командующий Кенигсбергом, генерал Лаш, просит, чтобы русские прекратили огонь по городу и послали парламентера. Он сдаст Кенигсберг. Кервин, подполковник». Три эмиссара – два офицера и сержант, который нес белый флаг, – взяли письмо и начали экспедицию в неизвестное.

Белый флаг защищал группу от русских, но не от немецких фанатиков, которые стреляли в них из почтового отделения. Один из этой троицы был тяжело ранен, но двое других достигли наступавших частей советских войск около казначейства.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.