Письма воентехника в Кремль

Письма воентехника в Кремль

Отправив письмо в Севастополь, Флёров отважился на совсем уж отчаянный шаг — написал Сталину! Воентехник второго ранга ставил в известность Верховного главнокомандующего…

«… о недостатках работы физиков сейчас, в военное время».

Он также.

«… предлагал ряд мероприятий, которые… могли бы сдвинуть работу с мёртвой точки, в которой она сейчас находится. Приведение всех этих мероприятий должно было привести и к решению вопроса о работе над так называемой «проблемой урана»».

Сталин Флёрову, конечно же, не ответил. До физики ли было вождю в тот момент, когда Красная армия громила немцев под Москвой?

Не дождавшись никаких вестей из Кремля, в декабре 1941 года Флёров написал новое письмо. На этот раз — С.В. Кафтанову, уполномоченному ГКО и председателю Комитета по высшей школе при Совнаркоме СССР. Письмо начиналось решительно и даже немного дерзко:

«Уважаемый товарищ Кафтанов!

Пишу Вам это письмо, не зная, не постигнет ли его судьба моего первого письма, направленного на имя тов. Сталина.

… пишу это письмо независимо от первого, считая, что как бы ни строилась работа по физике в настоящее время, какие бы задачи ни решались, работу над проблемой урана нам нужно продолжать».

Вкратце изложив суть «проблемы», Флёров тут же предупреждал, что затея, о которой идёт речь, вещь довольно рискованная и весьма трудоёмкая:

«… вероятность решения задачи… выражается 2–5 процентами. Решение же задачи в ближайшее время, с тем чтобы ядерные бомбы могли бы быть использованы против немцев в этой, как нам казалось, молниеносной войне, — эта вероятность… крайне ничтожна.

Зато результат, в случае удачи, будет прямо-таки фантастическим: … ядерная бомба (небольшая по весу), взорвавшись, например, в Берлине, сметёт с лица земли весь город».

Мгновенная смерть миллионов мирных жителей германской столицы воентехника второго ранга не смущала. Его заботило другое — поскорее изменить свою собственную судьбу, бросить осточертевшую армию и, занявшись любимой физикой, начать создавать урановую бомбу.

И Флёров принялся убеждать Кафтанова в том, что следует как можно скорее установить «контакт» с заграницей:

«Необходимо телеграфировать в Англию и Америку, прося союзников выслать хотя бы краткую сводку полученных ими результатов за последнее время.

Мне трудно судить о том, как должна быть составлена телеграмма для получения ответа, но один из возможных вариантов — это телеграмма за моей подписью с чисто научной просьбой о присылке результатов работ. Попутно можно прозондировать почву относительно возможности поездки в Англию для ознакомления с работой 1–2 человек».

Что можно сказать про это флёровское предложение?

Странное оно. До наивности.

В самом деле, под Москвой была в разгаре кровопролитнейшая битва. Эвакуированные на восток промышленные предприятия только-только вставали на ноги. Огромная территория страны была оккупирована вражескими войсками. Балтика, Чёрное и Баренцево моря кишмя кишели немецкими подводными лодками… А какой-то воентехник из Йошкар-Олы требовал организации «поездки в Англию»! И зачем? Всего лишь «для ознакомления с работой» тамошних физиков!

Но продолжим чтение письма.

Сделав ещё несколько предложений по организации зарубежных контактов, Флёров стал вдруг предупреждать Кафтанова (наркома и уполномоченного ГКО!) о том, что в материалах, полученных из-за границы…

«… будет, безусловно, присутствовать элемент засекречивания, поэтому копию всего присланного прошу переслать мне, для того чтобы можно было определить, что же, наконец, там сделано за это время».

По сути дела воентехник второго ранга предлагал, чтобы Государственный комитет обороны отправлял за рубеж телеграммы по урановой проблеме, а копии ответов на них пересылал бы в Йошкар-Олу, Флёрову.

Фантастика, да и только!

Но мало этого.

«Параллельно с этими телеграммами необходимо разработать план мероприятий…»

Стоп! Обратим внимание на явный промах, допущенный Флёровым. Промах, который не раз аукнется ему в будущем. Вот что он написал:

«Подготовку мероприятий можно поручить, как мне кажется, акад. П.Л. Капице, привлекая к этому А.И. Алиханова и А.И. Алиханьяна. В бригаду работающих необходимо будет привлечь проф. Л.А. Арцимовича, проф. И.В. Курчатова и часть работников Радиевого института».

Так не угадать будущий расклад сил! Поставить во главе предлагаемых «мероприятий» академика Капицу! А в его заместители предложить тех, кто возглавлял лабораторию, которая соперничала с курчатовской! Самого же Игоря Васильевича назвать пятым (!) по счёту! И не среди первых лиц, а в компании с теми, кого «необходимо привлечь». Это выражение можно истолковать и в том смысле, что эти «привлекаемые» вроде «необходимы», но, в принципе, можно обойтись и без них.

Через несколько лет, когда работы над «проблемой урана» разворачивались уже полным ходом, Флёров передаст Курчатову черновики всех своих писем, отправленных в 1941 году на самый верх. И попросит передать их копии в секретариат атомного Спецкомитета. Для ознакомления. Чтобы узкий круг высокопоставленных чиновников узнал бы, наконец, с кого всё это началось, кто всё это придумал.

Эффект получился совсем не тот, на который Флёров рассчитывал. Игорь Васильевич крепко обиделся! Ещё бы, узнать, что твой ученик так низко ценит тебя, своего учителя, было неприятно и очень горько.

Нет, нет, никаких «оргвыводов» сделано тогда не было. Флёров продолжал работать в курчатовской лаборатории. Но на ответственные посты его не ставили. Ни-ког-да!

А когда первая советская атомная бомба была успешно испытана, и её создателей стали награждать, Флёров был упомянут в 62-ом пункте секретного постановления правительства. Предпоследним в перечне из пяти фамилий!

Но вернёмся к письму, адресованному С.В.Кафтанову. Завершив излагать свои «мысли и соображения», Флёров написал:

«… нужно всё время помнить, что государство, первое осуществившее ядерную бомбу, сможет диктовать всему миру свои условия».

Как видим, 24 года советской власти даром для Флёрова не прошли: заветные чаяния большевиков о мировом господстве стали и его девизом и козырем.

Разумеется, и от Кафтанова Флёров не получил никакого ответа. И в январе 1942 года в Москву полетело новое послание. На этот раз в нём называлось имя того, кто препятствовал осуществлению «уранового проекта».