Глава 1. «О «честной сделке» президента Рузвельта и «честном» лицемерии Парижской конференции
Глава 1. «О «честной сделке» президента Рузвельта и «честном» лицемерии Парижской конференции
В 1907–1909 ГОДАХ по указанию президента Соединённых Штатов Америки Теодора Рузвельта шестнадцать свежевыкрашенных белой эмалевой краской новеньких американских линкоров совершили кругосветное плавание.
А в 1910 году Рузвельт морочил голову публике в Осаватоми, в штате Канзас: «Я стою за честную сделку, но, когда я говорю, что я стою за честную сделку, я хочу сказать не только, что я стою за честную игру в соответствии с нынешними правилами игры, но также что я стою за изменение этих правил, с тем чтобы добиваться более существенного равенства возможностей».
В 1917 году, за два месяца до официального вступления Америки в войну и за два года до смерти, почти шестидесятилетний экс-президент Рузвельт добивался уже другой возможности – сформировать конный полк под его командой для отправки во Францию.
Клемансо писал тогда действующему президенту США Вудро Вильсону, что «имя Рузвельта имеет легендарную силу во Франции», но Вильсон не позволил бывшему конкуренту насладиться новой авантюрной популярностью.
Рузвельт отыгрался на том, что «наладил» на фронт в Европу всех своих сыновей и мужа младшей дочери хирурга Дерби. Чтобы его Теодор и Арчибальд побыстрее оказались в войсках, отец добился для них личного вызова от командующего экспедиционным корпусом США во Франции генерала Першинга. Вскоре в английские войска уехал Кермит, а потом и 19-летний Квентин, поступивший в первый в США отряд военных летчиков.
Тед был дважды ранен, Арчи возвратился искалеченным, Квентин погиб. Но войну никто из Рузвельтов не проклинал… Это была их война. Сыновья оказались достойными отца, и от той «яблони империализма», которую когда-то «посадил» Рузвельт-старший, Рузвельты-младшие «упали» недалеко.
Пример семьи Рузвельтов хорошо доказывает, что Соединённые Штаты в Европе сражались-то за изменение правил «игры», но не для того, чтобы «добиваться более существенного равенства возможностей», а для того, чтобы обеспечить в будущем абсолютное неравенство в пользу США.
В Европу Америка пришла не ради Европы, но ради Америки же. Заокеанский Капитал готовил эту войну, он её и выиграл.
Для себя!
Сразу же после окончания войны это, казалось бы, стало ясно до очевидного. Уже то, что в результате войны Америка сосредоточила у себя почти весь золотой запас мира, говорило само за себя… Однако и шестьдесят лет спустя авторы советской «Истории Первой мировой войны» почему-то пересказывали старые россказни «полковника» Хауза и наивно полагали, что Штатам пришлось вступить в войну просто потому, что они, мол, очень уж оказались экономически связанными со странами Антанты, которым Америка ещё до своего вступления в войну предоставила кредитов на сумму, в сто раз большую, чем Германии.
А ведь было-то всё наоборот! Как раз для того, чтобы «сильно» привязать к себе страны Антанты и разгромить Германию, Соединённые Штаты давно задумали эту войну. Как раз поэтому 99 % своего военного «бизнеса» они и проворачивали в союзе с Антантой и против Германии.
Один «германский» процент кредитов был лишь фиговым листиком на американском «нейтралитете». Да и к тому же почему было не нажиться на немцах, хотя бы «по мелочам», уже в ходе войны?
Но драть особенно бо-о-льшие проценты с побеждённой Германии Америке ещё предстояло в будущем – после войны.
Накануне войны, осенью 1913 года, по Средиземному морю полтора месяца бродили девять опять-таки белых линкоров США, отправленных туда по указанию кузена Теодора Рузвельта – Франклина Делано Рузвельта, заместителя морского министра в правительстве президента Вильсона и будущего «трижды» президента США. Возможно, в Америке этот визит кому-то и казался «визитом дружбы», но для подобной акции хватило бы и одного линкора, ну – пары…
А девять?
Это уже, простите, была не просто демонстрация силы, а просто-таки запугивание Европы исключительно «нейтральной» Америкой…
В апреле 1917 года вступление Америки в войну придало ей новый импульс, но в декабре 1917 года Вильсон «признавался» Буллиту: «Я ненавижу всякую войну, и единственное, о чём я забочусь на земле, – это о мире, который я собираюсь установить».
Хорошо говорил американский президент, одно было плохо: лгал он. Ленин объяснил положение вещей иначе, по существу: «Содрать при помощи данной войны ещё больше шкур с волов наемного труда, пожалуй, уже нельзя – в этом одна из глубоких экономических основ наблюдаемого теперь поворота в мировой политике».
Для того чтобы сдирать эти шкуры уже при помощи мира, чтобы сделать Германию «дойной коровой», и была устроена Парижская конференция.
Слов там было произнесено немало, вместе с техническим персоналом в Париже собралось несколько тысяч человек. 14 февраля 1919 года, после месяца препирательств, Вильсон, например, высокопарно декламировал, как лекцию читал: «Пелена недоверия и интриг спала. Люди смотрят друг другу в лицо и говорят: мы – братья, и у нас общая цель. Мы раньше не сознавали этого, но сейчас мы отдали себе в этом отчёт. И вот наш договор братства и дружбы».
Даже сама манера выражаться была у Вильсона (или у его спичрайтеров) отвратительно лицемерной… Подобным же – фальшиво красноречивым – лицемерием отличался, надо сказать, и Черчилль…
Да и он ли один?!
Но всё определяли не слова, а та реальность, которая сложилась на планете к концу января 1919 года.
ВОЙНА в Европе закончилась. Но далеко не везде и не для всех. Полностью к мирной жизни не вернулся в 1919 году ещё ни один крупный участник войны. По новой Советской России – на Урале, в Поволжье, в Сибири – катилась волна мятежа белочешского корпуса, взбодрённого долларами, франками и фунтами… В мае 1918 года мятежные эшелоны вытянулись на тысячи километров от Волги до Байкала и дальше – к Тихому океану. С их одновременного выступления и началась большая гражданская война…
В полной силе был пока что «Верховный правитель» Колчак – креатура английской разведки и американских покровителей. Колчак свёл знакомство с янки летом 1917 года, во время приезда в Россию миссии Элиху Рута, и именно янки вывели адмирала на авансцену…
Чехи, американцы, японцы оккупировали Владивосток и Дальний Восток… В военном отношении особенно активны были японцы, однако Америка рассчитывала взять своё в будущем: местная буржуазия была склонна к американскому патронажу.
В Архангельске и Мурманске высадились англичане. Они же оккупировали Баку…
Поддержанный Антантой, собирал Вооружённые Силы Юга России генерал Деникин…
Батька Махно бил то «белых», то «красных», то своих… «Возвращаясь из Бердянска, – рассказывал он своему начальнику штаба, бывшему железнодорожному машинисту Белашу, – расстрелял коменданта станции Верхний Токмак. Сволочь такая, парень был хороший, помнишь, мы по занятии Бердянска назначили его комендантом. Теперь вывесил плакат: «Бей жидов, спасай революцию, да здравствует батько Махно!». Я его коцнул…»
Да, на Юге России всё перемешалось особенно круто и темпераментно. В Одессе дымила трубами англо-французская эскадра, и Григорий Котовский проводил свои одесские операции то во френче французского офицера, то во фраке «сбежавшего от большевиков» негоцианта. У маленькой же Жанны Лябурб, работавшей среди французских моряков, была одна неизменная форма – очарование француженки и опыт революционерки. Контрразведка интервентов арестовала её, и Жанну расстреляли, однако французская эскадра вскоре из Одессы ушла, «республиканский» трёхцветный флаг над военными судами всё более заливал один цвет – красный, и французы убрались от греха, от этой сумасшедшей России подальше…
Приходили оперативные сводки с фронтов Венгерской Советской Республики: «Красная Армия Советской Венгрии заняла линию фронта на румынском участке: Берек, Миносликола – Фальва, Антафальва, но отошли из железнодорожного узла Фюлес. На чехословацком фронте наши атаки продолжаются».
Германию тоже будоражили перестрелки по всей территории – от Киля до Мюнхена. Правительственные войска генерала Леки обстреливали революционных моряков. В Берлине зверствовали отряды военного комиссара правительства социал-демократа Густава Носке, который сдавшихся в плен рабочих просто расстреливал, публично заявляя: «Должен же кто-то стать кровавой собакой». Это как раз подчинённые ему офицеры штаба кавалерийской дивизии за три дня до начала Парижской «мирной» конференции убили Люксембург и Либкнехта: вначале зверски избили прикладами, а потом добили выстрелами в голову.
Тогда ещё юный референдарий, будущий королевский прусский советник Гюнтер Гереке – кавалер «Железного креста» и инвалид войны – только стал ландратом в округе Науэн. Он писал: «Продовольственное положение в районе было катастрофическим. Рабочие голодали, их семьи нуждались в хлебе насущном».
Ещё один молодой офицер закончившейся войны – Эрнст фон Саломон, ставший карателем Добровольческого корпуса, – дал впечатляющую картину двух Германий: «Мы вошли в пригород. Вокруг стояли тихие уютные дома, увитые плющом, откуда нас весело приветствовали и бросали нам цветы…».
Это была Германия бюргеров…
Была, однако, и другая Германия: «Однажды я вошёл в пролетарскую казарму. Моим глазам открылось зрелище крохотной, не более десяти квадратных футов комнаты, уставленной кроватями. В этой тесноте спали семь человек – мужчин, женщин, детей… К женщинам подошёл унтер-офицер; одна стремительно отбросила одеяло, задрала рубашку и, повернувшись к нему белыми ягодицами, издала громкий неприличный звук. Мы отпрянули… Смеялись даже дети; они вместе с женщинами кричали нам: «Свиньи!»…»
«Мы хотели спасти граждан, – заключал Саломон, – но спасали и сохраняли буржуазию»…
В номерах некогда респектабельного отеля «Адлон» пахло плесенью, и один рукав у швейцара был пуст. Пустой рукав не попытка автора «оживить» рассказ острой деталью, а реальность, известная из воспоминаний тех, кто видел всё это своими газами.
Надписи «Verboten» («Запрещено») висели повсюду, и повсюду сновали полицейские. На углу Беренштрассе стоял тяжёлый пулемёт.
Проститутки на Фридрихштрассе обслуживали только за франки, фунты и – тут уж и вообще не разговор – за доллары. Зато нищие в пока ещё приличных костюмах не отказывались от марок и смущались от непривычки к тому делу, которым им пришлось заняться.
В Берлине было неуютно и зябко, и нищие дрожали как от холода, так и от шума банкетов в отеле «Адлон», которые жена известного адвоката, бывшего члена IV Государственной Думы кадета Александрова, устраивала в честь французских офицеров. Хлопали пробки, вздрагивали нищие под окнами, лилось шампанское, звучали тосты за Францию, Англию, Америку, новую Германию и победу белых армий.
А на углу Беренштрассе стоял тяжёлый пулемёт.
ВЛАСТЬ имела силы казнить, но не могла остановить развал. Сапёрная рота обер-лейтенанта Винценца Мюллера получила приказ отправиться из Касселя в Берлин на пополнение запасного гвардейского сапёрного батальона. Утром она уже чётко вышагивала к казармам в Кепенике, удивляя прохожих выправкой и стройностью рядов. Со стороны Унтер-ден-Линден то и дело слышалась винтовочная и пулемётная стрельба. На следующее утро Мюллера разбудил ротный фельдфебель:
– Господин обер-лейтенант, рота исчезла.
– То есть?
– Берлинцы разбежались по домам, а потом и остальные ушли на вокзалы. Осталось пять унтер-офицеров, и всё.
Уполномоченный Совета солдатских депутатов отнёсся к происшедшему спокойно: в Берлине бывало сейчас и не такое. Он выдал Мюллеру штатское кожаное пальто и кепку, потому что в офицерской форме со знаками различия появляться в городе было опасно. А через пару часов в военно-инженерном отделе прусского военного министерства обер-лейтенанту предложили: «Хотите добровольно поступить в Пограничную стражу «Восток»?..»
Мюллер согласился.
Начальником Пограничной стражи был генерал фон Сект, а дислоцировалась она на полустихийно возникшей германо-польской границе и в Прибалтике. Фактически это были самые дисциплинированные войска в Германии, не считая контрреволюционных отрядов Добровольческого корпуса – фрейкора.
В районе Шауляя стояла «Железная дивизия» майора Бишофа, на Ригу наступал генерал-майор граф фон дер Гольц. Германские войска ещё держались на Украине, хотя оттуда их выметала уже не только русская, но и германская революция.
Восточные войска капитулировавшей Германии серьёзно помогали Антанте в её интервенции против России. При попустительстве Антанты они подавили Советскую власть в Прибалтике и нависали над Петроградом.
В Париже готовился Версальский договор, а немецкая Пограничная стража служила интересам как держав-победительниц, так и будущим планам аннексии Прибалтики Германией.
Верховное командование, то есть Гинденбург и генерал Гренер, даже рассчитывало на крупные операции против Советской России в союзе с Антантой. Однако на самом деле немцы уже были неспособны на масштабные военные действия, а Антанта склонялась к мысли о временном выключении Германии из европейского силового «расклада». Использование германских войск против России могло оказаться тушением пожара керосином.
Да и объективно потенциал Германии как душителя русской революции был сомнителен. Пока существовал Рейх, большевиков обвиняли в том, что они-де послушно выполняют указания из Берлина в обмен на то, что Германия устраняется от вмешательства в русские дела. В действительности Германия вмешивалась в той мере, в какой была на это способна, но не более того, насколько была способна.
Случались и курьёзы…
В предисловии 90-х годов к статье эмигранта Мельгунова «Приоткрывающаяся завеса» некто С. Н. Дмитриев сообщал, что 21 июля 1918 года «германская комиссия № 4, допущенная на основании Брестского договора правительством Советской Федеративной Республики» под командой лейтенанта Балка пленила-де в Ярославле участников антисоветского мятежа, организованного Савинковым.
По Дмитриеву, ссылавшемуся на «Красную книгу ВЧК», выходило, что с благословения Совнаркома воины Балка распоряжались в Ярославле прямо как в Фатерлянде, а Балк даже якобы выпускал приказы «Гражданскому населению города Ярославля»… Но Дмитриев просто вырвал пяток строк из многостраничного отчёта ВЧК, дающего картину, конечно, иную…
6 июля 1918 года Ярославль был захвачен врасплох мятежом эсеров и белогвардейцев… Начались аресты и расстрелы. А через неделю к Ярославлю подтянулись советские пехотные части, броневики, бронепоезд, артиллерия… Город был окружён.
Прошла ещё неделя… И, оказавшись в положении безнадёжном, мятежники нашли «выход» в том, что… объявили себя в состоянии войны с Германией (!), а потом, заявив, что «для них ясна безуспешность дальнейшей борьбы (борьбы, конечно, с Германией, стакнувшейся с проклятыми Советами. – С. К.)», «сдались германской армии» в лице представителя комиссии военнопленных лейтенанта Балка.
Балк «потешную» «капитуляцию» принял, издал комично-высокопарный «приказ», а наскоро вооружённые самими же мятежниками германские пленные заперли сдавшийся штаб в здании театра и окружили его своим караулом.
Как видим, Балк помог не Советской власти, а её врагам. Конечно, провокация эсеров имела две цели: спастись самим и попытаться создать конфликт, осложняющий наши отношения с немцами. Но вся эта трагикомическая история кончилась просто: Чрезвычайный штаб Ярославского фронта вступил с Балком в недолгие переговоры, в результате которых, как сообщал отчёт ВЧК, «австро-германские пленные сложили оружие, и театр со штабом белогвардейцев очутился в наших руках».
А вот что писал летом 1918 года в докладной записке на имя кайзера якобы «покровитель» Ленина генерал Людендорф: «Если мы не предпримем наступления (на Россию. – С. К.), то обстановка останется неясной. Мы, возможно, нанесём большевикам смертельный удар и укрепим наше внутриполитическое положение».
Просто и прямолинейно…
БЫЛИ, конечно, в Германии и дальновидно мыслящие люди, понимавшие, что большевики именно как потенциально национальная русская сила не могут быть объективно враждебными Германии как таковой.
В той же «Красной книге ВЧК» есть интересные показания одного из руководителей подпольного «Национального центра» профессора Сергея Андреевича Котляревского. Арестованный в конце гражданской войны, в 1920 году, он описывал недавние события, и вот какая у него получалась картина…
Одно время российская элита, оказавшаяся не у власти, пыталась заигрывать с немцами и прямо запрашивала, какой будет цена за оккупацию, если во имя освобождения от большевиков либеральные профессора призовут в Россию германские войска? Германский же представитель, близкий к послу Мирбаху советник посольства доктор Рицлер, откровенно заявил: «Этого спектакля мы русской буржуазии не дадим».
Почему?
В мае 1918 года сам же Рицлер это Котляревскому и объяснил. Они встретились в частном доме, и разговор у них получился непринуждённым, откровенным. Рицлер, сын знаменитого баварского историка и сам историк, был знаком с Котляревским ещё по Мюнхену, где Котляревский когда-то работал над диссертацией и бывал в доме Рицлеров.
– Надежды русских на наше вмешательство иллюзорны, – разочаровал Котляревского Рицлер.
– ??!…
– Советская власть как-никак заключила с нами мир. К тому же Германия не сочувствует вашим правым кругам. Конечно, «военная партия» и сам Людендорф настроены по отношению к большевикам непримиримо, но есть ведь и объективные соображения…
– Какие? – тут же вскинулся Котляревский, – Ведь ранее вы поддерживали наиболее реакционные круги!
– Напрасно вы так думаете, – не согласился Рицлер, – вашу реакцию держали на плаву миллиарды французских займов. И что тут может измениться теперь?
– Многое, – пытался возразить Котляревский.
– Нет, нет, – рассмеялся Рицлер, – кадеты все заражены ненавистью к Германии и находятся под полным влиянием англичан. И даже если бы Германия хотела низвергнуть Советскую власть, то работать на передачу власти в руки кадетов – значит работать на Антанту. К чему это нам?
Немец помолчал и прибавил:
– Левые, между прочим, – я говорю об эсерах – тоже враждебны к Германии. Нет, то правительство, которое вы имеете, наиболее приемлемо как для самой России, так и для нас…
Разговор Рицлера с Котляревским состоялся незадолго до покушения левых эсеров на Мирбаха и левоэсеровского мятежа. Так что в оценке эсеровских настроений Рицлер не ошибся, как и в оценке политических устремлений кадетов. Профессор Милюков в Киеве пытался, впрочем, организовать широкую интервенцию Германии в Великороссию, однако это была попытка установить лишь временный, вынужденный союз с «тевтонами» против «Совдепии».
Хотя показательно то, что, по словам Котляревского, даже в профессорской либеральной среде, ранее не принимавшей Брест-Литовский мир, возникало понимание того, что он был для России тогда единственным выходом.
В уже готовой рухнуть кайзеровской Германии взгляды, подобные тем, которые высказывал Рицлер, не были, увы, главенствующими. Однако даже здравомыслящая Германия была склонна к определённой лояльной сдержанности в отношении к Советской власти не потому, что эта власть была «прогерманской», а потому, что только эта власть верно понимала, чт? России необходимо от внешнего мира.
А необходимы были нам, во-первых, мир, а во-вторых – максимально широкие экономические связи с немцами.
В разговоре с Котляревским Рицлер признал, что самостийная Украина более нужна Австро-Венгрии, чем Германии.
– И что из этого следует? – поинтересовался Сергей Андреевич.
– Ну, во всяком случае, после окончания войны Брест-Литовский мир будет, надо полагать, пересмотрен в духе длительных добрососедских отношений Германии и России. Нам нужно уже сейчас укреплять их экономическую и культурную сторону…
А ВСКОРЕ левыми эсерами был убит Мирбах. 14 июля 1918 года в 11 часов вечера доктор Рицлер, исполнявший должность германского дипломатического представителя, посетил народного комиссара иностранных дел Чичерина и сообщил ему содержание только что полученной из Берлина телеграммы. Германское правительство поручало Рицлеру «просить о согласии русского правительства на допущение батальона германских солдат в военной форме для охраны германского посольства и о скорейшей доставке этих солдат в Москву». Рицлер заверял, что, мол, «всякие оккупационные цели далеки от германского правительства».
Батальон не дивизия, но и не взвод.
Да хоть бы и взвод! Это была та точка, отступить за которую означало утратить национальный характер Советской власти. Вот почему назавтра, 15 июля, Ленин на заседании Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета зачитал проект правительственного заявления, где было сказано:
«Подобного желания мы ни в коем случае и ни при каких условиях удовлетворить не можем, ибо это было бы объективно началом оккупации России чужеземными войсками.
На такой шаг мы вынуждены были бы ответить… усиленной мобилизацией, призывом поголовно всех взрослых рабочих и крестьян к вооружённому сопротивлению… Война стала бы тогда роковой, но безусловной и безоговорочной необходимостью, и эту революционную войну рабочие и крестьяне России поведут рука об руку с Советской властью до последнего издыхания».
ВЦИК утвердил это заявление Совнаркома РСФСР единогласно. Риск, конечно, был, немцы могли начать наступление… Но и отступать нам было уже некуда: за нами была Москва. Немцы поняли, что любой нажим принесёт результат, обратный желаемому. И пока всё оставалось как было.
Прошло четыре месяца… И на первом же заседании ВЦИКа шестого созыва, 13 ноября 1918 года, Свердлов в тишине замершего зала зачитал постановление:
«Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет сим торжественно заявляет, что условия мира с Германией, подписанные в Бресте 3 марта 1918 года, лишились силы и значения. Брест-Литовский договор <…> в целом и во всех пунктах объявляется уничтоженным.
Российская Советская Федеративная Социалистическая Республика предлагает братским народам Германии и бывшей Австро-Венгрии <…> немедленно приступить к урегулированию вопросов, связанных с уничтожением Брестского договора»…
На том же заседании ВЦИКа было решено отправить в дар рабочим Германии два хлебных маршрута.
Далее же вышло так… Когда эшелоны прибыли на пограничную станцию Вержболово, представители немецкого солдатского Совета стали мяться: мол, указаний не имеем, хлеб пока принять не можем. А наутро член нового германского правительства Гуго Гаазе по прямому проводу передал в Германский Совет рабочих и солдатских депутатов в Москве:
«Прошу сообщить русскому правительству нижеследующее. По вопросу о предложенной отправке муки кабинет поручил высказать ему глубоко прочувствованную благодарность народного германского правительства. Мы тем выше ценим эту жертву, что нам и всему миру известно об острой нужде, которую терпит население в Петербурге и Москве. К счастью, в результате предпринятых нами у президента Вильсона шагов открылась для нас возможность получения съестных припасов из-за океана. Мы поэтому в состоянии пока отказаться от великодушного предложения русского правительства».
Полсотни вагонов хлеба – капля в море потребностей как России, так и Германии. Конечно, это с нашей стороны был лишь жест. Но жестом – вполне многозначительным – был и отказ Берлина: «вожди» германской революции старались отмежеваться от родства с русской революцией.
Но красным цветом Германия тогда была окрашена густо, как и остальные отвоевавшие европейские державы. И хотя к 1919 году на Россию навалилась ещё и Антанта, в англо-французских интервенционистских силах начиналось брожение.
Пройдёт немного времени, и, как уже было сказано, одесская эскадра французов задымит в направлении Босфора и Дарданелл – подальше от России и от «греха большевизма».
Даже англичане не чувствовали себя спокойно в новом мире, где возникла Советская Россия. Даром что английская элита немало потрудилась над созданием той «империи желудка», которой страстно желал Сесиль Родс. За пять лет до войны имущая Англия отважилась на крупные социальные реформы: страхование от болезней, безработицы, необеспеченной старости. По закону о страховании стариков, каждый английский подданный старше 70 лет, не имеющий средств к существованию, получал право на 5 казённых шиллингов в неделю. Деньги невеликие, но от голодной смерти спасали.
В тогдашнем мире это было явлением новым, «эпохальным». Но с появлением рабоче-крестьянского государства «смелые» реформы сразу как-то поблекли. Да и деньги на подобные «благодеяния» были во многом израсходованы во время войны, а после войны приходилось платить по военным долгам.
Англия беднела, общественная атмосфера накалялась, по стране начинали гулять мощные социальные вихри…
ГУЛЯЛИ вихри, но уже дипломатические, и по залам со съехавшимися в Версаль «миротворцами». 30 января 1919 года полковник Хауз записал в дневнике: «Казалось, что всё пошло прахом. Президент был зол, Ллойд Джордж был зол, и Клемансо тоже был зол. Впервые президент утратил самообладание при переговорах с ними…».
Не будем доверчивыми: «Дневники» Хауза писались в расчёте на обязательное опубликование их. Так что сплошь и рядом целью их автора была не фиксация подлинного положения вещей, а создание нужного Золотому Интернационалу (то есть искажённого до неузнаваемости) представления о подлинных мотивах, планах и решениях наднациональной Элиты.
Хотя сквозь полковничьи «дымовые завесы» – не хуже тех, которые так мастерски наловчился ставить за время войны морской министр Англии Черчилль – проступали порой и контуры правды.
И на этот раз дневниковая запись Хауза отражала явно имевшее место быть, то есть грызню. Да и могло ли не быть её среди хищников, готовых лить родную – как Теодор Рузвельт и пушечный король Шнейдер, потерявший на войне сына, или собственную – как магнаты на «Лузитании», кровь ради «золотых» выгод?
Выгод своих и своего класса.
«Дневники» Хауза были опубликованы во второй половине тридцатых годов, а в те времена, когда «полковник» был ещё занят практической политикой, Америка хотела сделать стержнем будущего мира Лигу Наций.
Естественно, «американская» Лига задумывалась, как рычаг господства Америки во всём мире, включая, конечно, и Европу.
Английский же проект видел Лигу как равноправный блок крупных империалистических государств, обеспечивающих status quo по части колоний и сфер влияния. Тут тоже всё было ясно: так сохранялось английское колониальное могущество.
Положение Франции было иным. В войне она потеряла каждого десятого мужчину, плодородные земли были засеяны осколками. И французов на конференции волновали дела более конкретные и близкие: ограбление Германии, возврат Эльзаса и Лотарингии, репарации и… «русский вопрос».
Маршал Фош раз за разом кричал:
– Мсье, если мы не покончим с «большевистской опасностью», то проиграем войну!
– А это ещё как? – удивлялись «коллеги».
– Германия побеждена, но что, если она в своих интересах урегулирует отношения с Россией или, не дай бог, сама станет жертвой большевизма, – пояснял маршал.
Он был даже готов пойти на сотрудничество с Германией в борьбе с русским большевизмом после подписания прелиминарного договора и считал, что такой вариант может оказаться очень ценным.
Буржуазная Франция оставалась верна себе: не допустить сближения русских и немцев любой ценой – и была готова ради этого даже лишиться части добычи при предстоящей её делёжке.
Французы заботились и о создании Польши как «барьера между Германией и Россией», по словам Клемансо. Возросший на двуличии, Клемансо лгал и тут. Польша замышлялась не как барьер, а как шлагбаум для новой войны, который будет поднят в своё время.
И, ПОЖАЛУЙ, на теме «версальской» Польши надо остановиться отдельно…
Осенью 1916 года из оккупированных земель русской Польши кайзеровская Германия создала первое в новейшей истории мира «независимое» Польское королевство. После поражения Рейха оно ушло в небытие, и ему на смену пришла Польша, вызванная к жизни уже Антантой. От германского варианта союзному варианту остались в наследство лишь кавычки при слове «независимая».
Смысл «польской государственности» в версальском исполнении был иным, чем в германском варианте. Теперь у Германии отторгался Данциг, а создаваемый «Польский коридор» к Балтийскому морю шириной под сто километров отрез?л от Германии Восточную Пруссию.
Границы с Польшей искусственно рассекали единые в хозяйственном отношении районы Германии и отсекали от родины обширные районы с чисто немецким населением. В военном отношении граница Германии с Польшей была вскрыта на сотнях километров.
Идеологические соображения «польско-советской дружбы» формировали в СССР совершенно искажённое и неадекватное восприятие Польши. Однако польский аспект проблемы европейской стабильности необходимо рассматривать прежде всего в свете его возможного дестабилизирующего потенциала, потому что Польша органически не может быть фактором стабилизации.
И умные люди понимали это всегда!
25 марта 1919 года премьер-министр Англии Ллойд Джордж направил участникам Парижской «мирной» конференции меморандум, озаглавленный «Некоторые соображения для сведения участников конференции, перед тем как будут выработаны окончательные условия» – так называемый «документ из Фонтенбло».
Ллойд Джордж писал: «Если в конце концов Германия почувствует, что с ней несправедливо обошлись при заключении мирного договора 1919 года, она найдёт средства, чтобы добиться у своих победителей возмещения… Поддержание мира будет… зависеть от устранения всех причин для раздражения, которое постоянно поднимает дух патриотизма; оно будет зависеть от справедливости, от сознания того, что люди действуют честно в своем стремлении компенсировать потери… Несправедливость и высокомерие, проявленные в час триумфа, никогда не будут забыты или прощены.
По этим соображениям я решительно выступаю против передачи большого количества немцев из Германии под власть других государств… Я не могу не усмотреть причину будущей войны в том, что германский народ, который достаточно проявил себя как одна из самых энергичных и сильных наций мира, будет окружён рядом небольших государств. Народы многих из них (Ллойд Джордж мог бы сказать и прямо: Чехии и Польши. – С. К.) никогда раньше не могли создать стабильных правительств для самих себя, и теперь в каждое из этих государств попадёт масса немцев, требующих воссоединения со своей родиной. Предложение комиссии по польским делам о передаче 2100 тыс. немцев под власть народа иной религии, народа, который на протяжении всей своей истории не смог доказать, что он способен к стабильному самоуправлению, на мой взгляд, должно рано или поздно привести к новой войне на Востоке Европы».
К Ллойд Джорджу не прислушались, и в результате передела территория Германии после Первой мировой войны уменьшилась на 13 процентов за счёт щедрых антантовских подарков Польше.
Через десять лет после появления «меморандума из Фонтенбло» некоторые аналитики в Англии заявляли, что создание Польского коридора с выводом Польши к морю – это «одно из самых тяжких известных в истории преступлений против цивилизации». Ни более и не менее! Англичанин Фоллик расценивал фактическую передачу Польше Данцига как второе тягчайшее преступление.
А вот оценка Польши тридцатых годов, принадлежащая американскому журналисту, хорошо знакомому с предметом: «Вполне можно застраховать пороховой завод, если на нём соблюдаются правила безопасности, однако страховать завод, полный сумасшедших, немного опасно»…
Итак, Польша – пороховой завод, полный сумасшедших… Это не я сказал, уважаемый читатель, а американец. Что ж, со стороны, из-за океана, наверное, виднее… Прибавлю лишь, что к этой давней оценке не мешало бы прислушаться и нынешней Европе… Тем более что и в Европе политические способности польских «верхов» умели оценить нелицеприятно даже те, кто им покровительствовал. Сам Черчилль во время Второй мировой войны, в октябре 1944 года, взбешённый тупым нежеланием эмигрантского «премьера» Польши Миколайчика признать будущие границы Польши с СССР по этнической «линии Керзона», бросил лондонским полякам: «Вы не правительство, вы ослеплённые люди… У вас на уме только низменные собственные интересы… Ваша аргументация является, попросту говоря, преступной попыткой сорвать соглашение между союзниками… Вас следует посадить в больницу для умалишённых».
Возвращаясь же к предварительному европейскому раскладу, намеченному версальскими «миротворцами» по окончании Первой мировой войны, сообщу, что австрийским немцам – вопреки громко провозглашённому Антантой «праву наций на самоопределение» – категорически запрещалось воссоединение с немцами германскими, хотя Учредительное Собрание в Вене единогласно высказалось за аншлюс, то есть присоединение Австрии к Германии!
Австрийская Судетская область, населённая почти исключительно немцами, передавалась – опять-таки вопреки провозглашённым принципам об этнической однородности – в состав новообразованной «версальской» Чехословакии.
В дополнение к «польским» «новациям», передача миллионов немцев под власть чехов программировала будущий конфликт в центре Европы с точностью умелой штурманской прокладки на морской карте.
ВЕСНОЙ 1919 года до новой европейской войны было, конечно, ещё далеко. 30 апреля германская делегация прибыла в Париж, а 7 мая её вызвали в Версаль на заседание конференции. Клемансо, маленький и жёлтый, как высохший зародыш человека (сравнение Гарольда Никольсона, наблюдавшего француза своими глазами. – С.К), заявил им: «Час расплаты настал»…
Пока речь французского премьера переводилась, секретарь конференции вручил побеждённым толстенную книгу – условия мира. Четыреста сорок статей на двухсот девяти страницах…
Полистав их, Брокдорф-Ранцау в ответной речи сказал: «Господа! От нас требуют, чтобы мы признали себя единственными виновниками войны. Подобное признание в моих устах было бы ложью. Германия признаёт несправедливость, совершённую ею по отношению к Бельгии. Но и только! Ошибались не одни мы. А надёжно выправить эти ошибки можно на основе 14 пунктов мира, из которых Германия и исходила, соглашаясь на перемирие»…
«Пункты мира» Вильсона действительно трактовали лишь территориальные и национальные проблемы в духе образования в Европе лишь таких государств, которые были бы целостными в национальном отношении при широкой автономии национальных меньшинств. Однако в Версале на Германию не только «вешали всех собак», но ещё и неумно корнали её территорию, взваливали непомерные репарации…
Условия толстой «книги мира» оказались потяжелее всей мировой полиграфической продукции той эпохи. Начались сложные взаимные переговоры. Немцы упирались, в Берлине проходили демонстрации, президент Эберт и министр Шейдеман произносили речи с балкона, простирая руки к толпе. «Пусть отсохнут руки прежде, чем они подпишут такой мирный договор», – заклинал Шейдеман.
В Германии на неделю объявили национальный траур.
Но, прежде чем отсохли руки у германских лидеров, наступила суббота, 28 июня 1919 года. В Зеркальном зале Версаля воссел Клемансо под тяжёлым балдахином с лепной золочёной надписью: «Le roi gouverne par lui-meme» («Король управляет по своей воле»).
С лентой через плечо, этот зародыш то ли человека, то ли будущей войны проскрипел: «Впустите немцев!».
Звуки шагов в тишине, а потом вновь голос Клемансо: «Месье, заседание открыто!».
Ещё несколько процеженных сквозь зубы фраз, и немцев подводят к столу, где лежит договор. Доктор Мюллер подписывает его под громы артиллерийского салюта.
«Заседание окончено», – сплёвывает Клемансо.
Немцев уводят. Они, наконец, юридически капитулировали перед «союзными и объединившимися державами»: Соединёнными Штатами Северной Америки, Британской империей, Францией, Италией и Японией, а также примкнувшими к ним Бельгией, Боливией, Бразилией, Китаем, Кубой, Эквадором, Грецией, Гватемалой, Гаити, Геджасом, Гондурасом, Либерией, Никарагуа, Панамой, Перу, Польшей, Португалией, Румынией, Сербо-Хорвато-Словенией, Сиамом, Чехословакией и Уругваем.
Китай Версальский договор по причине уважительной не подписал: прав? на Шаньдунскую провинцию получил не он, а Япония.
США, Эквадор и Геджас договор подписали, но не ратифицировали, каждый по своим соображениям.
США заключили в 1921 году с Германией отдельный договор, мало чем отличающийся от Версальского, а как там было с Геджасом – не знаю…
Достоверно одно – кровь воинов Самсонова, обеспечивших «чудо на Марне», кровь «Брусиловского» прорыва, обеспечившего последующие «чудеса», как и пот русских мастеровых и крестьян, в зачёт не пошли.
Антанте было не до того – надо было помогать Деникину и Колчаку.
ПО УВЕРЕНИЯМ союзников основу будущей Версальской системы должны были заложить 14 пунктов мирных условий президента Вильсона. Звучали они, как мы знаем, красиво – заокеанскому дядюшке полагалось выглядеть добрым и справедливым. И действительно, куда уж лучше: мир без аннексий, равноправие наций, открытая дипломатия, свобода морей…
Однако немцев обманули – подписанный ими договор ничего общего с посулами Вильсона не имел. В Париже был разыгран последний акт грандиозного спектакля: вначале надо было забросить немцам вильсоновскую «приманку», потом, когда они прекратили воевать, эту приманку вырвали у них с кровью. А чтобы Америка сохранила лицо (точнее, личину) свободолюбца, «разногласия» союзников на Парижской конференции раздувались для публики до размеров непримиримых. Вильсон якобы отстаивал будущие всемирные «братство и дружбу», а роли «бук» отводились другим: отчасти – Ллойд Джорджу и всецело – Клемансо.
В конце концов «мир» вышел таким, что Ленин, глядя на него со стороны, заметил: «Война путём Версальского договора навязала такие условия, что передовые народы оказались на положении колониальной зависимости, нищеты, голода, разорения и бесправности, ибо они на многие поколения договором связаны и поставлены в такие условия, в которых ни один цивилизованный народ не жил. Это неслыханный, грабительский мир, который десятки миллионов людей, и в том числе самых цивилизованных, ставит в положение рабов».
Ленин не преувеличивал – Германия попадала в самое настоящее рабство. Даже Черчилль признал: «Экономические статьи договора были злобны и глупы до такой степени, что становились явно бессмысленными».
При этом исключительно на Германию – и даже не на руководство, а на немецкий народ – единолично возлагалась вся официальная ответственность за войну. Правда, и кайзеру в порядке санкции предъявлялось обвинение в «высшем оскорблении международной морали и священной силы договоров».
Немецкие полководцы Гинденбург, Людендорф, немецкие промышленники Тиссен, Крупп и другие объявлялись военными преступниками. Так-то оно так, но выходило, что Дюпоны, Бэзил-Захаровы, Морганы, Френчи, Тафты, Стимсоны, Рокфеллеры, Гепнеры, Бродские, Рябушинские, Путиловы, Клемансо, Черчилли, Ротшильды, Греи, Сухомлиновы, Барухи, Пуанкаре и Вильсоны были ни при чём…
Да, кайзер в случае победы рассчитывал на крупные аннексии и экономические выгоды. На пангерманских картах желательные границы «Deutsches Kaiserreich» протягивались от Кале до Финского залива и даже захватывали, как вассальную территорию, Англию. Но это был, во-первых, «пивнушный» экстремизм, не подкреплённый ресурсами и реальной государственной политикой. А, во-вторых, немцы, в отличие от Америки, и не прикидывались освободителями европейских народов. Они властно требовали, чтобы с ними считались…
Умея работать, они были готовы жёстко конкурировать со всем светом в экономическом соревновании, а раз им этого не позволяли, они желали добиться своего права вооружённой рукой. Что ж, с таким народом действительно было более верным не воевать, а ладить миром. Золотой же Интернационал выбрал войну.
НАПИСАВ так, автор отнюдь не склонен оправдать немцев, в их национальном характере недостойных черт хватает, но в чьём национальном характере их нет?
Не склонен я и принимать сомнительный принцип «Понять – значит простить». То, чего нельзя простить, прощать нельзя.
Однако верное понимание прошлого обеспечивает нам верную линию в настоящем… А если желания понять нет, от одностороннего взгляда не спасает даже энциклопедическая эрудиция… Я имею в виду взгляд всё того же нашего знаменитого историка-академика Е. В. Тарле…
Евгений Викторович происходил из вполне состоятельной интеллигентной буржуазной среды. Родившись в 1875 году, он с 1903 года стал приват-доцентом, а с 1917 года – профессором Петербургского университета. Не случись Октября 1917 года, он всё равно стал бы крупной величиной в исторической науке: для этого у него было всё… Но как историк и как общественная личность он сформировался либералом.
После Октября Тарле начал работать как историк-марксист, и, скорее всего, вполне искренне. Но и до того, как марксистский метод исследования истории стал в России нормативным, и после этого Тарле по своим душевным пристрастиям всегда был, повторяю, русским либералом. Французская Марианна-«Свобода» и корректные английские «джентльмены» были ему ближе, чем «тупой пруссак-солдафон». Мягко-барственная натура Евгения Викторовича была «прусской муштре» глубоко враждебна.
И поэтому Тарле органически не мог и не желал признавать как непреложный научный вывод и заявлять как гражданскую позицию, что по отношению к Германии у России всегда был один разумный путь: дружить с ней. Иначе приходилось с ней воевать, нарушая интересы России.
По отношению ко всем остальным державам жёсткости выбора не было… Со всеми остальными можно было (и нужно, конечно, было) дружить; но если они лезли на рожон, с ними можно и нужно было воевать или просто «выводить за скобки» и учитывать постольку поскольку…
А безусловный мир с Германией был ценностью сам по себе! Мир с Германией – непреложное условие мощного развития России. Вот что должно было быть императивом русской внешней политики XX века.
Увы, безусловная дружба с Германией – это был путь не для Тарле и других, схоже с ним мыслящих… А в единомышленниках у Тарле был, скажем, такой влиятельный человек, как нарком иностранных дел СССР Литвинов, добрых десять лет вбивавший клин в советско-германские отношения и почти открыто придерживавшийся англосаксонской ориентации до самой своей отставки в 1939 году.
Вот почему в 1938 году в журнале «Историк-марксист» Тарле мог писать: «Теперь, когда советская наука ликвидирует последствия систематической фальсификации истории, проводившейся «школой» Покровского, пора разделаться окончательно и с одним из совсем уж безобразных по своей явной лживости, одним из наиболее ошибочных в научном отношении и наиболее вредным в отношении политическом представлений, пущенных в ход Покровским… Мы говорим о пресловутом вопросе касательно «виновности» в мировой войне.
Неустанно (Покровским. – С. К.) с жаром и подъёмом обличалась Антанта. А так как Антанта и в самом деле тоже (это «тоже…» Тарле выглядит просто-таки бесподобно! – С. К.) была виновна и очень виновна, то статейки «школы» приобретали для наивного читателя крайне убедительный вид, стоило только, обличая Антанту… скороговоркой бормотать о Германии… Звериные клыки германского империализма и в 1912, и в 1913, и в 1914 годах ни один историк не имеет никакого права конфузливо прикрывать от взоров потомства»…
Вот что значит не любить! Историк Тарле начисто забывал, что к началу Первой мировой войны если какой империализм и имел звериные клыки, периодически пуская их в ход, так это англосаксонский.
Уничтожение североамериканских индейцев… Миллионы чёрных рабов, переправленных из Африки в Штаты, и миллионы таких же рабов, до Штатов не довезённых и пошедших на корм акулам…
Зверский, изощрённо-подлый расстрел бриттами восставших сипаев, привязанных к пушечным жерлам… Зверства англо-бурской войны… Зверства, которые десятилетиями ни на секунду не скрывала ночная мгла, так как над Британской империей «никогда не заходило солнце»…
Вот ведь как дела обстояли на деле! Колониальными захватами Германия не пренебрегала, но вот уж тут уместно будет употребить слово «тоже»…
В 1926 году Тарле подписывает письмо старому большевику-ленинцу, историку Михаилу Николаевичу Покровскому: «Преданный Вам Евг. Тарле», а в конце 1932 года хвалится в письме Т. Л. Щепкиной-Куперник «архихвалебным» отзывом только что скончавшегося Покровского о своей работе «Жерминаль и прериаль».
Свою явно профранцузскую и негативную к немцам книгу «Европа в эпоху империализма» Тарле свободно опубликовал при жизни Покровского, в 1927 году… И Покровский Тарле «под орех» за неё не разделывал.
Но 1938 год – это время дипломатического и внешнеполитического могущества англофила и германофоба Литвинова, и Тарле громит покойного Покровского в таких вот выражениях: «Покровский, возглавляя ряд исторических учреждений, мог легко распространять свои антинаучные и антиленинские взгляды, не допуская их критики со стороны научной общественности».
В своё время «антиленинец» Покровский редактировал ленинский «Империализм как высшая стадия капитализма» по просьбе Ленина, хотя во взглядах на «германский вопрос» с Лениным однажды и разошёлся. Во времена Брестского мира Покровский публично настаивал на немедленном наступлении против немцев, а Ленин его критиковал.
То есть записать Покровского в германофилы было трудно, и он всего лишь старался быть исторически точным, когда утверждал: «С начала мирового кризиса 1911–1914 годов военно-политическая обстановка его развязки была предрешена военными соглашениями и планами генеральных штабов Франции и России».
Оно ведь так было! Без реально, документально и публично оформленного и практически работающего франко-русского союза (и только без него!) развязать нужную Золотому Интернационалу большую и долгую европейскую войну было бы просто не-воз-мож-но!
Данный текст является ознакомительным фрагментом.