Победа без боя

Победа без боя

Над долиной опустилась прохладная и темная, хоть глаза выколи, ночь. Даже богатая алмазами россыпь холодно сверкающих на небосводе звезд не делала мрак менее густым. О такой ночи на Руси говорят: «Ночь темна – лиха полна».

Среди хребтов да скалистых вершин, опоясывающих долину, хозяйничает только резкий горный ветер. Он то словно из последних сил тоскливо подвывает в расщелинах, то, вдруг окрепнув, настойчиво гонит перед собой неведомо куда колючие шары перекати-поля.

Кажется, что это единственные движущиеся среди застывших в ожидании предстоящей жары гор тени.

Но нет, внимательно присмотревшись, можно заметить, как наперерез несущихся с гор в долину шаров перекати-поля к перевалу движется небольшой конный отряд. В своих темных одеждах конники чуть видны и потому больше напоминают призраков. Как неведомые тени, скачут они по еле заметной тропе, не таясь, уверенно и легко.

Достигнув перевала, большинство таинственных призраков исчезает. В просторной седловине остаются двое. По тому, как нетерпеливо поглядывают они на противоположную сторону перевала, можно было твердо сказать, что они кого-то ждут.

Не прошло и десяти минут, как из-за поворота показалось с десяток новых теней. Вскоре, словно по сигналу, эти призраки растворились среди гор, оставив среди седловины всего лишь одного своего собрата.

– Я приветствую тебя, брат Худайкул. Да снизойдет на тебя и твоих воинов благодать и милосердие Аллаха!

– Я присоединяюсь к вашим словам. Рад видеть вас и вашего помощника во здравии.

– Не откажись от приглашения. Мои джигиты разожгли костер, там и поговорим.

– Да будет так, таксыр[18].

Отблески небольшого костра сразу же превратили чуть видимые во тьме тени в живых людей.

Тот, что постарше, был высокорослым, в меру упитанным мужчиной. Он был одет в серый стеганый халат, небольшую его голову с крючковатым, длинным носом венчала искрящаяся в сполохах огня, богато расшитая бисером тюбетейка.

Молодой был одет попроще. Широкие, под цвет выжженной солнцем равнины, шаровары, сверху просторная рубаха. Гордо поднятую голову с большими выразительными глазами, орлиным носом и тонкими губами венчала чалма. Судя по легкой походке, человек, которого старший назвал Худайкулом, был по-юношески строен и крепок.

– Я искал Вас, чтобы еще раз напомнить о нашем договоре.

– Разве я и мои джигиты нарушили его?

– Да! И вы это хорошо знаете. Я еще раз напомню то, о чем мы клялись на Коране. Кишлак Торпакту, по договору, должен выставлять вооруженный отряд до ста человек по письменному уведомлению главы исламского комитета. Приказов на этот счет не поступало. Кроме того, небольшой отряд борцов за веру, который возглавляю я, должен постоянно обстреливать транспортные колонны русских, мешать их продвижению через перевал. Вон там. – Худайкул показал рукой в сторону пропасти семь сожженных машин, можете пересчитать. – Наша община свою часть договора выполняет. Дальше в договоре ваши обязанности, таксыр. Вы должны обходить Торпакту стороной и никогда, ни под каким предлогом в наш кишлак не заходить. Вы обязались не причинять вреда нашим полям. Вы обязались не чинить препятствий дехканам и торговцам, которые в базарный день направляются в город. И что же в итоге? В нарушение договора ваши нукеры напали на кишлак и увели с собой трех наших джигитов, сожгли школу, расправились с учителем. Когда мой отец – старшина кишлака – довел этот кощунственный факт до председателя исламского комитета, ваши воины, словно в отместку, начали нападать и грабить наши караваны. Один из ваших людей был убит при попытке поджечь готовую для уборки пшеницу…

Худайкул говорил все это спокойно, но по его глазам, в которых носились отблески костра, чувствовалась, что внутренне он кипит от бешенства к клятвопреступнику.

– Но я не давал распоряжений, которые бы противоречили нашему договору, – глухо, без тени волнения, ответил тот, кого Худайкул называл таксыром. – Не торопись, дай мне разобраться во всем. Скажи, чем ты можешь доказать, что на кишлак напали мои люди?

– Пусть об этом расскажет ваш подручный, Тульки. Этого лиса и в кишлаке, и на караванной тропе многие запомнили.

– Тульки! – позвал своего помощника курбаши, но тот, растворившись в чернильно-черной ночи, молчал. – Ах этот родственник шакала, сын волчицы, как он посмел нарушать наш договор? – топал ногами таксыр, искренне изображая праведный гнев. – Он не уйдет от возмездия, я его примерно накажу, – пообещал курбаши Худайкулу.

Но тот уже не верил ни единому его слову и, нисколько не сдерживаясь, прямо заявил:

– Если еще раз вы или ваши люди посмеете потревожить кишлак, я, клянусь Аллахом, поверну оружие против вас. С разбойниками и клятвопреступниками у нас хватит силы разделаться самостоятельно, а остальное – в руках Божьих.

На этой высокой ноте и закончилась встреча главарей двух формирований моджахедов.

Костер погас, и по разные стороны перевала снова двигались чуть приметные тени.

Только когда они скрылись из виду совсем – одни в холодных и неприступных пещерах, другие в своих глинобитных домах-крепостях, – над перевалом взошла луна. Тоненький ее серп бледным светом осветил горы и долины, представив взору Всевышнего дикую, неописуемую красоту и мирный покой гор. Словно и не было только что человеческих теней, костра, бескомпромиссного разговора двух пока еще не врагов, но уже и не друзей. Покрывало ночи бдительно хранит свои черные тайны, но только до тех пор, пока не взойдет ночное светило.

Никто не должен знать, какие события происходят в одной очень маленькой стране, со всех сторон окруженной могучими горами. Никто кроме Аллаха.

Только Аллах единственный и праведный вершитель судеб. Ибо говорится в суре девятой Корана: «Да не постигнет нас никогда ничто, кроме того, что начертал нам Аллах».

Впервые за месяц день выдался свободным. Не надо было вставать чуть свет, чтобы снова и снова мчаться по пыльным и слякотным дорогам навстречу очередной колонне бензовозов и грузовиков, обеспечивая их беспрепятственный проезд через перевал. Скинув последние наваждения сна, словно армейское одеяло, заместитель начальника заставы мотоманевренной группы капитан Царевский поежился в предчувствии утренней прохлады и, свернувшись клубочком, дал себе несколько минут понежиться. Такое выпадало нечасто и всегда навевало чувство домашнего уюта. Словно и нет этих отделанных неструганными досками от ящиков из-под НУРСов стен, скрипучей двери, да и самой землянки. В такие минуты он воспринимал окружающее, словно в полудреме, и всегда ожидал всем своим существом теплого, ласкового прикосновения женских рук. Он так соскучился по нежной женской ласке. Но проходит минута, две, первые лучи восходящего солнца, отразившись от стекла приподнятой рамы, зияющей в потолке, слепят глаза, и он, заслонившись от яркого света рукой, вдруг отчетливо понимает, что все это только радужное забытье.

Тихонько скрипнула дверь, послышались легкие шаги, и у его койки кто-то остановился. Не открывая глаз, Сергей с шумом втянул воздух, пахло ваксой и земляничным мылом.

«Старшина», – уверенно подумал он, ожидая, когда тот заговорит.

– Товарищ капитан, Сергей Дементьевич, – тихо, стараясь не разбудить других, позвал старшина. Царевский открыл глаза.

– Что, старшина, не спится? Ведь сегодня у нас выходной.

– Непривычно что-то. Заставу поднимать? – спросил прапорщик Ахмеджанов, показывая на часы.

– Повремени. Сам видишь, устали, заморились наши мальчики. Пусть еще часок поспят. А тебе, если не спится, задача особая. Организуй для ребят баньку. Согласуй все с доктором. А с капитаном Зубцовым поговори о значении питания солдатам перед боем. Постарайся к обеду чего-нибудь вкусненького организовать, а то уже порядком надоели каша да суп гороховый.

– Да нет же ничего на складе, я вам давеча говорил об этом. Сами видите, погода какая – утром солнце, а к обеду тучи, будь они неладны. Вертолеты с продуктами не скоро по такой погоде прилетят.

Капитан, выпростав руку из-под одеяла и сдавив прапорщику плечо, наклонил его к себе и что-то сказал на ухо. Тот внезапно прыснул и, зажав рот рукой, чтобы не рассмеяться во все горло, выбежал из офицерской землянки.

Тихо, чтобы не разбудить мирно посапывающего замполита, Сергей оделся и, нашарив в тумбочке пачку сигарет, направился наверх покурить. Проходя мимо входа в спальню, где на двухъярусных кроватях умещалась почти вся застава, капитан вдруг переменил свое решение и, осторожно ступив через порог, зашел внутрь. Давно он не видел своих ребят в такой, по-домашнему мирной обстановке.

Обычно он заходил сюда, чтобы объявить об очередной тревоге, и видел, как метались бойцы, успевая за считанные минуты одеться, схватить из пирамиды оружие и боеприпасы и, еще окончательно не проснувшись, неслись сломя голову к боевым машинам. Бывало, что и досыпали там, если, конечно, по дороге моджахеды не тревожили. И так почти каждый день, особенно после того, как в районе перевала участились засады боевиков. Моджахеды сверху, с гор, нападали на очередную колонну, медленно ползущую к перевалу, и, подбив одну-две транспортные машины, а чаще наделав много шуму, быстро исчезали в предгорьях. Найти боевиков после таких налетов было просто невозможно, словно они и в самом деле были бесплотными духами, которые исчезали среди оврагов и расщелин сразу же, как только слышали гул приближающихся вертолетов. Через некоторое время ни вертушки, ни розыскные собаки уже не могли найти даже следов душманов. Видно, не пришлые люди в банде, а, скорее всего, местные. Но прямых доказательств этому не было. Правда, после того как колонны начали сопровождать вертолеты, нападения почти прекратились. Поэтому в солнечные, безоблачные дни моджахедов не видно не слышно, но стоит лишь тучам закрыть перевал, моджахеды тут как тут. Жалят там, где меньше всего ожидаешь. Подожгут машину, и нет их. Под обрывом уже с десяток сожженных транспортников и бензовозов виднеются.

Черные мысли о бесчинствах боевиков жгут капитану душу. Самое обидное то, что и он, и его парни, несмотря ни на что, бессильны против этих разбойников. Моджахеды, видя безнаказанность, жалили с каждой проходящей через перевал колонной все сильнее и сильнее. «Как много значит уверенность в безнаказанности своих деяний, особенно в деле черном», – с горечью думал офицер. Пока он ходил меж кроватей, очнулся дневальный и, усердно топая сапогами, кинулся к нему с докладом.

– Товарищ… – начал было рапортовать он.

– Тише ты, тише, курица сонная, – остановил его Царевский.

Солдата словно заклинило по стойке «смирно», и, не зная, что же предпринять в такой ситуации, он шумно засопел.

– Не мешай спать. Найди старшину, пусть заменит, – уже на ходу добавил он, направляясь на улицу.

Весеннее солнце, затопив долину теплым золотистым светом, начинало припекать. После сырого, спертого воздуха землянки здесь дышалось особенно легко и привольно. Чтобы сразу всем своим существом окунуться в ласковую, прогреваемую прохладу зародившегося дня, Сергей одним взмахом крупных, жилистых рук скинул задубевшую от пота и пыли рубашку и направился к турнику. Только сделав на перекладине полный комплекс гимнастических упражнений, он подставил свою широкую загоревшую до черноты спину под ледяную струю хлещущей из бочки воды. После душа насухо обтерся и только тогда занялся своими делами.

А дел за время разъездов накопилась уйма.

Письма нужно было написать, да и постирушку не мешало организовать. Закурив, Сергей задумался. Уж очень много всего накопилось, а времени один день. Да и мало верилось в то, что никто не потревожит их покой, даст спокойно помыться и отдохнуть. И словно в ответ на эти мысли, на дороге, ведущей из кишлака, он увидел толпу, которая уже подходила к передовому посту. Кто бы это мог быть? Вроде бы в такую рань гостей не ждали.

«Тут что-то не так», – подумал он и торопливо нырнул в полумрак землянки. Быстро натянул на плечи выгоревшую до белизны хлопчатобумажную гимнастерку, подпоясался ремнем и, на ходу выхватив из пирамиды автомат, приказал проснувшемуся от шума замполиту:

– Заставу пока не поднимай, если надо будет, сообщу по радиостанции.

– А что там случилось? – недоуменно спросил старший лейтенант.

– Толпа какая-то у поста собралась, пойду, разберусь, а ты все организуй по распорядку, старшина в курсе. Постарайся, чтобы все в одном месте были. Обстановка, сам знаешь, какая.

Выбравшись наверх, он торопливо зашагал к посту. Сзади на небольшом удалении за капитаном неотступно следовал боец – выше среднего роста крепыш с веснушчатым обветренным лицом и большими черными глазами, которые смотрели на мир доверчиво и простодушно. Солдат и ростом, и атлетическим телосложением, и даже веснушками чем-то напоминал капитана, наверное, поэтому тот и выбрал именно его своим телохранителем.

Вскоре Сергей уже отчетливо слышал гортанный галдеж дехкан и крики часовых, которые старались перекричать толпу и беззлобно ругались. Увидев приближающегося командира, солдаты замахали на собравшихся у поста крестьян руками, требуя, чтобы те отошли подальше. Поняв по посерьезневшим лицам бойцов, что подходит начальство, толпа отхлынула от поста подальше. Сержант, возглавляющий наряд, побежал навстречу офицеру.

– Товарищ капитан, – прерывающимся от волнения и бега голосом начал докладывать он, – мы не подпускали их ближе положенного, они сами подошли. Лопочут что-то по-своему, без переводчика не понять.

– Хорошо! Разберусь сам. Передай дежурному, что все нормально. Да, вот что, пусть разбудит Усманходжаева – переводчика и направит сюда, да побыстрее. – Отдав распоряжение, Царевский начал внимательно разглядывать собравшихся дехкан. Те, увидев, что на них обратили внимание, притихли и в свою очередь начали присматриваться к офицеру.

До этого случая Сергею ни разу не приходилось так вот непосредственно общаться с местными жителями. Все его впечатления о них слагались из того, что он видел, наблюдая в бинокль за окрестностями да с командирского бронетранспортера, на большой скорости пролетая мимо высоких дувалов, полностью скрывающих убогие жилища афганцев. Правда, частенько приходилось встречаться с сарбозами и командирами афганской воинской части. От них он и узнал о местных нравах и обычаях и с десяток наиболее употребляемых в разговоре слов на пушту, основном языке общения афганцев.

– Хубасти, джурасти, бахарасти, – приветствовал он дехкан. Те вразнобой ответили на приветствия. От толпы отделились два седобородых старика в больших белых тюрбанах и бодро зашагали ему навстречу. Сергей тоже сделал несколько шагов вперед. Встретившись вплотную с афганцами, он в первый момент растерялся. Как же без переводчика они будут говорить?

Первым нарушил молчание старик со шрамом на лбу. Из красноречивого потока его слов он уловил только несколько знакомых. Но общего смысла так и не понял. Видя, что его не понимают, старик заговорил на другом языке – узбекском. Офицер узнал только слово «нон» и снова ничегошеньки не понял. Тогда в разговор включился второй. Он показал на землю, потом на солнце и снова на поле, по которому еле-еле волочился в упряжке одинокий буйвол. После этого старик сделал опечаленное лицо и протянул капитану пачку зелененьких бумажек – афганей. Только тогда капитан окончательно догадался, чего от него хотели.

«Наверное, с пахотой управиться не могут. – Сергей вспомнил, что зимой в кишлаке побывали бандиты, хотели мясом поживиться, но попали под обстрел батальона царандоя и, видя, что животных им в горы не угнать, все бросили, предварительно хладнокровно расстреляв всех животных, по большей части буйволов. – Но чем я им помогу, ведь ни лошадей, ни тем более тракторов у нас нет, и крестьяне это прекрасно знают», – думал капитан, соображая, что же им ответить.

– Бакшиш не надо, – он показал на деньги и для большей убедительности отрицательно завертел головой.

После его отказа глаза у стариков погрустнели. В это время к ним подбежал запыхавшийся от быстрого бега сержант. Отдышавшись, он доложил:

– Товарищ капитан, сержант Усманходжаев, по вашему приказанию прибыл. Дежурный мне ничего толком не объяснил, говорит, беги на КПП.

Сергей облегченно вздохнул.

– Это по твоей части – разобраться, что они от нас хотят.

Сержант Усманходжаев прибыл в роту недели две назад. После окончания педагогического института в Ташкенте он учительствовал в своем родном селе и, когда настало время идти в армию, написал военкому заявление с просьбой отправить его в состав Ограниченного контингента советских войск в Афганистане. Главный его козырь – то, что он знал не только свой родной язык, но и пушту, – подействовал безотказно. После непродолжительной учебы в школе младших командиров его направили в мотоманевренную группу пограничных войск, расквартированную на окраине города Маймене.

Поклонившись старикам, переводчик начал беседу. Говорили в основном дехкане, он лишь слушал, изредка задавая вопросы.

– Товарищ капитан, здесь собрались жители кишлака Ислам-Кала. Тот, что со шрамом – старейшина кишлака, второй – сельский мулла. Они говорят, что после того, как сбежал отсюда землевладелец, пашни в долине вот уже второй год не засеваются. А здесь ведь самые урожайные, поливные угодья. Вот дехкане и хотят вспахать и засеять эту землю, да только сил у них не хватает. Просят помочь.

– Ну как же мы им поможем? Ведь не на тракторах же мы сюда приехали.

Сержант перевел ответ командира. Услышав его, старики удрученно закивали головами и, попрощавшись, медленно поплелись прочь.

– Товарищ капитан, а что если попробовать на бронетранспортере, – неожиданно предложил молчаливо стоявший доселе боец. Глаза его загорелись. – Я сам могу пахать, дома не раз приходилось. Правда, там на одной лошадке пахал, а здесь больше сотни будет, но ничего, слажу.

Услышав просительные нотки в голосе солдата, капитан вдруг понял: от его решения, может быть, зависит очень многое не только в соседнем кишлаке, но и во всей долине. Наверное, не меньше, чем от решения дипломата в какой-нибудь дружественной стране.

Сергей подошел к грибку, стоящему рядом с воротами, и, сняв трубку коммутатора, потребовал от неведомого связиста:

– Соедини меня с майором Калининым.

– Товарищ майор, докладывает капитан Царевский. Здесь пришли старейшины соседнего кишлака Ислам-Кала. Они просят помощи. Просят вспахать им поле. Вы же знаете, душманы всех их буйволов порешили. Нужен всего один бронетранспортер. Пахарь у меня есть. Под мою личную ответственность.

Получив от начальника мотомангруппы «добро», Царевский повесил трубку, и довольным голосом сказал:

– Усманходжаев, верни стариков! Спроси у них, где пахать?

Узнав, что «шурави» готовы им помочь, старики наперебой повторяя «ташакур»[19], пытались целовать офицеру руки.

– Да объясни ты им, чтобы они без всякого «рукоприкладства» показывали, где пахать.

Переводчик что-то им резко сказал, и старики тут же с опаской отскочили от капитана. Испуганно переглянувшись, они начали что-то лепетать в свое оправдание.

– Что ты им такое сказал, – Сергей вопросительно взглянул на сержанта, – что они от меня как от чумы шарахнулись?

Усманходжаев улыбнулся.

– Я сказал, что туран изволил гневаться.

Сергей улыбнулся.

– Ну ладно, ближе к делу, – видя, что с гор ползут тяжелые набухшие от влаги тучи, озабоченно сказал Царевский.

– Ермаков, – обратился он к своему молчаливому «двойнику», – давай в роту, поднимай экипаж «тридцать восьмого» и сюда. Если ребята не успели позавтракать, пусть возьмут у старшины сухой паек, скажи прапорщику, что я приказал.

– Есть, товарищ капитан! – на бегу выкрикнул солдат и стремглав помчался к землянке.

Минут через десять все громче и громче, набирая обороты, взревели двигатели, и вскоре из капонира показался сначала нос, а затем и весь бронетранспортер. Сделав несколько кругов, он ринулся к стоящей в ожидании толпе и, не доезжая до них метров десять, резко остановился. Дехкане, не привычные к таким маневрам, помчались врассыпную, но, повинуясь гортанному крику старейшины кишлака, вскоре вернулись. Старик со шрамом что-то сказал, и человек десять молодых мужчин ходко направились к кишлаку, остальные, окружив машину, трогали руками шины, щелкали по броне и что-то, восторженно цокая, говорили друг другу.

– Переведи им, что в этой машине больше полутора сотен лошадей.

Усманходжаев сказал что-то дехканам, и те, шарахнувшись от машины, прекратили щупать броню. Они смотрели на бронетранспортер с удивлением и в то же время с испугом.

Вскоре показалась телега, которую лениво, несмотря на хлопанье плетки, тянул вол. В телеге навалом лежали какие-то деревяшки и небольшая связка толстого каната.

– Спроси, чем они собираются пахать?

– Говорит, что орудия в телеге.

Сергей подошел ближе, внимательно осмотрел первую попавшуюся деревяшку и удивленно хмыкнул. Перед ним лежала самая настоящая деревянная соха, которую он видел несколько раз, правда, всего лишь на картинке из учебника по истории.

Крестьяне осторожно, как самую большую ценность, взяли соху и понесли ее за корму бронетранспортера. С помощью веревок закрепили ее за крюк и в ожидании невиданного зрелища застыли с обеих сторон машины. Сергей залез на броню.

– Давай потихоньку, – приказал он водителю. Чихнув бензиновой гарью, бронетранспортер медленно тронулся с места. Веревка натянулась, увлекая за машиной этот средневековый плуг. Проделав борозду в сотню метров, Сергей остановил машину и спрыгнул на землю. Взял встревоженные плугом комочки красноватой земли и вдохнул в себя ее аромат. Удивительно, но пахла она так же, как и на огороде в пригороде Алма-Аты, где Сергей родился и сызмальства был приучен к нелегкому земледельческому труду. Хоть уж скоро пятнадцать лет, как надел он сначала курсантские, а затем и офицерские погоны, его нет-нет, да и тянуло к земле.

Если отпуск приходился на весну или лето, Сергей обязательно ехал домой, чтобы хоть на огороде покопаться. Прикосновение к земле афганской, а может быть, дурманящий дух, который от нее шел, навеяли нестерпимое, какое-то пращурское желание пахать.

Капитан подошел к дехканину, который, цепко держась за ручки сохи, широко расставив ноги, стоял в ожидании. Жестом показал, что хочет пройтись за сохой. Дехканин отрицательно замотал головой и что-то залопотал.

– Он говорит, что эта соха досталась ему от отца, что это самое дорогое, что у него есть. Он боится, что вы ненароком сломаете ее и он умрет с голоду, – спрыгнув с брони, перевел Усманходжаев.

– Скажи, что я с детства научен этой работе.

Сержант перевел.

Дехканин недоверчиво посмотрел на капитана, видимо, продумав, что тот шутит, и что-то быстро начал говорить.

– Он говорит, что у них в кишлаке только один дехканин стал выдающимся и уважаемым человеком – духанщиком, да и то потому, что нашел на своем поле клад.

– Скажи ему, что скоро и у них каждый дехканин сможет не только офицером стать, но и целым государством руководить.

Ошарашенный словами переводчика, крестьянин отошел от сохи, с трудом переваривая услышанное. Капитан, засучив рукава, схватился мертвой хваткой за отполированные многими ладонями ручки и крикнул:

– Н-н-о-о-о-о! Поехали!

Бронетранспортер, грозно рявкнув, медленно покатил вперед.

Первая борозда растянулась почти на километр и уперлась в изгиб глубокого арыка. Машина развернулась и поехала обратно.

С непривычки ломило руки и поясницу, но Царевский был доволен собой. Он проложил свою самую длинную в жизни борозду здесь, на афганской земле, и поэтому сегодня, сейчас она стала для него, советского офицера, родной.

Дехкане шумно обсуждали его неимоверный в их глазах поступок. Он заметил, что теперь они смотрели на него без страха, недоуменно и в то же время почтительно.

– Товарищ капитан, – оторвал Сергея от нахлынувших мыслей Ермаков, – у них там еще две сохи есть. А что, если и их привязать. Получится трехлемешный плуг. Только укреплять их нужно уступом.

– Иди, иди новатор ты наш, – улыбнулся Сергей.

Вместе с переводчиком солдат уговорил дехкан на эксперимент, и, когда сохи были закреплены так, как он хотел, боец закинул автомат за спину, засучил по локоть рукава гимнастерки и, став в борозду, крикнул, улыбаясь во весь рот:

– Пошли, залетные!

Машина, крякнув от натуги, не спеша, зашуршала по полю шинами.

Сергей не заметил, как быстро пролетело время. Немного передохнув, он вновь стал за соху. Сделав полный круг, передал соху хозяину. А сам стоял в окружении крестьян и с помощью Усманходжаева пытался объяснить им, что такое его Родина. К обеду начал накрапывать дождь, и Царевский, боясь, что скоро хлынет ливень и развезет всё и вся, приказал поставить машину в капонир. К этому времени огромное поле между позициями ММГ и кишлаком было вспахано.

К Сергею снова подошли два старика, и тот, что со шрамом, снова протянул ему пачку денег. Но, как и в предыдущий раз, Сергей решительно от них отказался.

– Усманходжаев, скажи им, что мы помогали крестьянам бесплатно. Это им наш «бакшиш».

Услышав слово «бакшиш» старики заулыбались. Мулла подозвал к себе одного из крестьян, показал на отару, пасущуюся невдалеке, и что-то властным голосом сказал. Тот стремглав бросился выполнять распоряжение, и вскоре уже волок упирающегося барана.

– Это подарок вам от всего кишлака, – перевел сержант.

– Ну и здоровенный, – уже от себя радостно добавил он.

– Это нам кстати. Давно без свежего мяса сидим, – удовлетворенно сказал офицер, мысленно взвешивая животину.

«На ужин хватит – и то ладно», – подумал он.

– Ташакур, ташакур, рафик, – сказал Сергей и в знак благодарности, так же как и белобородые, приложил правую руку к груди и наклонил голову.

Восхищению стариков не было границ. Они долго прощались с ним, желая шурави самых больших благ.

В лагере, несмотря на начинающийся дождь, все с нетерпением ждали прихода пахарей. И когда Царевский вместе с Ермаковым и переводчиком появился на площадке у землянок, говор стих. Первым к Сергею подошел замполит.

– Сергей Дементьевич, по-моему, полдня на отдых хватило. Ребята помылись, письма домой написали. Может быть, политзанятия проведем?

– Что же, дело хорошее. Только знаешь, что я тебе скажу – многое из того, чему наставляли тебя в училище, забудь. Жизнь требует другого подхода. Вот ты говоришь, в баньке помылись, письма написали, и все. А спроси у любого солдата… – Капитан повернулся к Ермакову, и поманил его к себе: – Скажи Иван, чего тебе больше всего хочется после того, как отоспишься и в баньку сходишь?

– Чего? – солдат задумался. – Собраться всем вместе, да песню хорошую спеть! А еще лучше послушать.

– Слышал, замполит? Устами солдата глаголет истина!

– Ступай Иван, баня еще, наверное, не остыла, – добавил он, обращаясь к солдату.

Ермаков, словно этого и ждал, кинулся в землянку, и вскоре его коренастая фигура маячила возле палаточной бани.

– Вот так, Иваныч. А политзанятия сегодня уже прошли. Или ты не видел, с каким интересом ребята наблюдали за нашей сегодняшней пахотой? Да не скажи я тебе, чтобы на поле никого не пускал, разве усидели бы они здесь? Вряд ли. Так что можешь без зазрения совести записать в журнал, что изучили тему «Долг и обязанности воина-интернационалиста», и всем без исключения поставить «отлично». Они зарабатывали эти оценки не словом, а делом.

Выслушав капитана, замполит в задумчивости отошел в сторону.

– Ну, что, орлы, приуныли? – весело начал Сергей, подходя к бойцам.

Солдаты расступились, пропуская Царевского в середину.

– А что, товарищ капитан, не спеть ли нам нашу песню, – предложил заставский зубоскал Загидуллин и, не дожидаясь ответа командира, нырнул в проход землянки. Вскоре он вернулся оттуда с видавшей виды гитарой, и тотчас над долиной развернулась ласковая и грозная, щемящая солдатское сердце песня:

… И я тоскую по родной земле,

По ее рассветам и закатам,

На афганской выжженной земле,

Спят спокойно русские солдаты…

Внезапно с гор подул промозглый, сырой ветер, разгоняя сомкнувшиеся над долиной тучи. Дождь перестал назойливо ныть, прислушиваясь к незнакомой, будоражащей всех вокруг мелодии. Даже солнце, разорвав на мгновение небесные путы, ненадолго позолотило своим лучом струны гитары, и они запели еще красивее и звонче.

К капитану подсел замполит.

– Сегодня вы провели здесь, на афганской земле, самое показательное политзанятие, на котором я вместе со всеми был простым слушателем. И думаю, что рано или поздно заслужу свою пятерку, – тихо, так, чтобы услышал только Царевский, сказал он.

Сергей молча с чувством стиснул его локоть. Они поняли друг друга без слов.

Назавтра было новое, не похожее ни на одно другое, утро, предвещавшее теплый солнечный день и долгожданные вертолеты с письмами, продуктами, боеприпасами и другой всякой всячиной.

– Товарищ капитан, к лагерю подходит банда, – еще в полудреме услышал Сергей, и в следующее мгновение он, был уже в сапогах, нырнул на ходу в свежую, пахнущую земляничным мылом рубашку и, схватив автомат, уже бежал к выходу. Солдаты, поднятые по тревоге, мчались следом, быстро, без суеты, занимая свои позиции.

Сергей, впившись глазами в окуляры бинокля, внимательно осматривал местность.

– Вот они, – процедил он сквозь зубы. «Идут без опаски, словно к себе домой», – с ненавистью подумал он.

Банда шла по направлению к их передовому посту, явно из кишлака Ислам-Кала.

«Вот отблагодарили нас», – зло подумал о дехканах Сергей.

Присмотревшись внимательно, он вдруг увидел, что впереди душманов, вооруженных винтовками и автоматами, бодро шагают два старика, его вчерашние знакомые.

«Что-то здесь не то», – мелькнула мысль.

За всю свою боевую жизнь он не помнил, чтобы боевики ходили перед их позициями просто так среди бела дня, и доложил об обстановке начальнику ММГ майору Калинину. Тот спокойно сказал:

– Ты эту кашу заварил, ты и расхлебывай.

Видя, что солдаты изготовились к стрельбе, Сергей передал команду без его разрешения не стрелять. Сам вместе с Ермаковым и Усманходжаевым направился навстречу белобородым парламентерам. Увидев, как сотнями стволов ощетинилась мотомангруппа, старики, остановив отряд на месте, к позициям шагали вдвоем.

Встретились на том же месте, где стояли накануне, решая земельный вопрос. Поприветствовав стариков, Сергей спросил о цели их визита.

Ответил старейшина кишлака. Показав назад, где в сотне метрах стоял вооруженный отряд, он сказал:

– Это мой сын Худайкул не давал тебе жизни на перевале. Его с сотней джигитов заставили, под страхом уничтожения кишлака, воевать с вами, чтобы он освободил нашу землю от вас, «шурави». До вчерашнего дня я был полностью на его стороне. И в затею муллы, который посоветовал обратиться за помощью к вам, я, честно говоря, не верил. Рад, что ошибся. Это я сказал и своему сыну. У нас слово отца – святое слово. Сын со своими джигитами пришел, чтобы просить тебя о милости – разрешить им самим охранять кишлак и перевал от душманов…

Это была первая значительная победа, которой советские пограничники добились без единого выстрела.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.