Война и мир

Война и мир

С первых же дней наступившей весны дожди в провинции стали заметно затихать. Да и пора уж. Почва пропитана влагой до такой степени, что где ни копни, тут же выступает вода. Небольшой блиндажик около нашей виллы, в котором мы установили свой персональный миномет, полностью затоплен водой. Несмотря на все наши попытки вычерпать ее оттуда, вода с завидным постоянством появлялась там вновь и вновь. Поняв, что из нашей затеи так ничего и не выйдет, вытащили миномет из «болота» и установили его посреди огорода. Кто знает, может, он понадобится нам уже в самое ближайшее время, поскольку «духи» с каждым днем все активнее проявляют себя и в «зеленке», и в городе.

А провинциальный комитет НДПА словно не от мира сего. Его руководитель Ошна решил первый весенний день ознаменовать митингом, посвященным совместному заявлению Горбачева и Наджиба о предстоящем выводе советского военного контингента из Афганистана. Накануне по Кандагарскому телевидению показали интервью с Наджибом, в котором он рассказал, что уже через пару месяцев несколько советских воинских частей покинут территорию страны. И как бы в подтверждение его слов продемонстрировали сюжет о том, как провинцию Герат покидает одна такая часть. Шум, гам, слезы умиления, веночки из искусственных цветов на шеях у улыбающихся советских военнослужащих, советские и афганские бумажные флажки на тонких палочках, трепещущие в руках провожающих…

Мы смотрели на эту агитку и вслух матерились. Что это за вывод войск, когда бронетехника идет не своим ходом, а едет верхом на трейлерах? Не надо быть большим мудрецом, чтобы не понять, что под видом вывода воинской части шурави вывозят старую, вдрызг раздолбанную и не подлежащую никакому ремонту бронетехнику, на которую усадили сборную «солянку» из дембелей и отпускников. Уж кто-кто, а мы-то отлично знали, что в то же самое время по дороге со стороны Хайратона, через Саланг, в Афган въезжали танки и бронемашины, большинству из которых потом суждено остаться в Афганистане, чтобы впоследствии стать ударной силой прокоммунистического режима Наджиба.

Советские военно-транспортные самолеты в те дни все так же приземлялись в Кабуле, Баграме, Шинданде и Кандагаре, и по их трапам на бетонку сходили отпускники и необстрелянные сменщики.

И на фоне всего этого проводится показушный митинг в логове «духов» – Кандагаре.

Такая бредовая идея вряд ли могла самостоятельно созреть в голове у Ошны. Скорее всего, сверху пришло очередное ценное указание о проведении такого вселенского мероприятия. При этом деятелям, сидевшим в Кабуле, было совершенно безразлично, чем такой митинг мог закончиться. «Духи»-то – вон они, совсем рядом. Шарахнут по митингующим из реактивных установок – мало не покажется.

Но как бы там ни было, а второго марта на небольшой площади, а точнее сказать, на широкой заасфальтированной улице, протянувшейся от ворот «Идго» вглубь кварталов старого города, между резиденцией губернатора и центральной кандагарской мечетью, собралось несколько сотен зевак, пришедших послушать мудрые мысли партийного руководителя провинции.

Наверняка народу на этом митинге было бы намного меньше, а может, и вообще не было бы, но инициаторы очень точно рассчитали время его проведения.

Только что закончился обеденный намаз, и толпа верующих выходила из мечети на улицу. А тут вот вам и здрасьте – заполучите выступление партийного босса, в радужных тонах расписывающего светлое будущее всех кандагарцев, после того как провинцию покинут шурави. Хочешь-не хочешь, а любопытство все равно взяло верх, поскольку эту больную тему горожане давно муссировали едва ли на каждом углу, у каждой захудалой лавчонки.

Хитрый, однако, этот Ошна. Все точно рассчитал. Даже «духи» не рискнули бы стрелять в этот момент по прилегающей к мечети территории.

А Ошне было о чем говорить и что обещать горожанам.

Перед уходом советских военнослужащих из провинции планировалось полностью отремонтировать автодорогу от Дурахи до восточного въезда в город. Да и в самом городе все центральные улицы должны были одеться в новый асфальт. Ошна как бы между делом сообщил, что руководство столицы Казахской Советской Союзной Республики подписало дружеское соглашение с губернатором провинции, согласно которому Кандагар и Алма-Ата объявлялись городами-побратимами.

Это можно было бы считать фантастикой, но это именно так и было.

За последние дни в Кандагар уже поступала первая партия гуманитарных грузов из Казахстана, в числе которых был комплект оборудования компактного асфальтового завода. Недалеко от фабрики по переработке бараньих кишок, что располагалась непосредственно у дороги из аэропорта в город, в срочном порядке уже шел монтаж этого завода, торжественное открытие которого планировалось осуществить уже через месяц.

Буквально на днях должен был заработать совершенно новый завод по ремонту бронетехники и артиллерийского вооружения. «Стройка века», на которой вот уже который год трудились наши военные строители. Поговаривали, что на открытие этого стратегически важного для страны объекта планировал приехать сам Наджиб.

К 10-летней годовщине Саурской революции, до которой оставалось всего ничего, должна войти в строй и высоковольтная линия электропередачи Каджаки – Лошкаргах. Если бы не моджахеды из банд Муллы Насима, оседлавшие сопки в провинции Гильменд и постоянно взрывающие опоры ЛЭП, эта линия давно бы уже снабжала Кандагар дешевой электроэнергией, вырабатываемой гидроэлектростанцией на реке Гильменд, которую еще при короле Захир Шахе построили советские специалисты.

Ошна, наверно, еще долго бы рисовал радужные перспективы экономического развития провинции, но его выступление прервал какой-то любопытный старикашка, стоявший в первых рядах этой толпы зевак. Перебив выступавшего Ошну, он с ехидством в голосе поинтересовался:

– Так когда же все-таки неверные покинут Кандагар и кто будет восстанавливать разрушенный город и все кишлаки, что сейчас лежат в руинах по всей провинции?

По всему было видно, что вопрос этого седобородого старика пришелся не по нраву партийному функционеру. Он с недовольным видом посмотрел в его сторону и как бы нехотя ответил:

– В настоящее время в Кабуле находятся представители ООН, которые и будут контролировать, как исполняется соглашение, достигнутое между советским и афганским руководством. Насколько мне известно, последний советский солдат покинет землю Афганистана еще до одиннадцатой годовщины Саурской революции.

– Э-э, стало быть, нам еще почти год придется жить в страхе, ежедневно ожидая смерти от неверных, – не унимался седобородый. – Нам не надо от них никаких новых дорог. Шурави разрушили всю страну, а теперь хотят отделаться от всех нас одними отремонтированными дорогами? А кто вернет убитых ими правоверных? Кто вернет мне моих родственников, которых они тоже убили? Пусть убираются к себе домой, а дороги мы и сами отремонтируем. И чем быстрее они отсюда уберутся, тем лучше будет для них же самих. Аллах покарает всех, кто воюет против мусульман.

Седобородый, потрясая палкой над головой, обернулся лицом к толпе и призвал всех присутствующих не слушать оратора, попутно обвинив его в пособничестве кровавому режиму, который почти десять лет «пьет кровь» ни в чем не виновных мирных жителей Афганистана.

Видимо, старик имел весомый авторитет у жителей Кандагара. После сказанных им слов толпа стала быстро редеть, и через пару минут около трибуны стояли лишь несколько десятков царандоевцев в гражданской одежде да снующие между ними босоногие бачата.

Однозначно – митинг не задался…

А в Кабуле тем временем действительно происходили знаковые события. Об этом, как ни странно, мы узнали не от советских средств массовой информации, а из той скудной информации, что предоставило кандагарское телевидение. Правда, эта информация в эфир выходила с большим опозданием, но и ее было достаточно, для того чтобы понять, что к чему.

Главное, что мы усвоили сразу, так это то, что до 15 марта 1989 года в Афганистане не будет находиться ни одного советского солдата.

А это была хорошая новость. Стало быть, наконец-то закончится эта война, которую Союз вел на протяжении почти десяти лет непонятно с кем. Хотя, если честно говорить, нам-то как раз и было понятно, с кем мы воюем в угоду амбициозным планам афганской верхушки. Вот только – ради чего? Это уже второй вопрос, на который нам никто и никогда откровенно не ответит.

От ООН в переговорах участвовала довольно внушительная делегация, которую то ли возглавлял, то ли в составе которой был какой-то Шульц. Кто он, этот господин Шульц, мы не знали, но от его экспертного заключения зависело, как будут развиваться события в Афганистане после ухода с его территории советских войск.

В интервью Шульца кабульскому телевидению он сделал заявление о том, что шурави будут покидать Афганистан в два этапа. Сначала, примерно до сентября, будут выведены все войска, дислоцирующиеся южнее Кабула. Значит, все, что находилось в Кандагаре, покинет его до этой даты. А раз уж уходят войска, то, стало быть, и мы – советники – уйдем вместе с ними. Если даже не раньше.

Такой расклад нас всех вполне устраивал. Особенно меня, поскольку в первых числах августа истекал срок моей загранкомандировки.

Насторожил только второй пункт заявления этого самого Шульца.

Если верить его словам, то выходило, что все оставшиеся месяцы своего пребывания в Афганистане советские военнослужащие будут максимально использованы с экономической точки зрения, а количество боевых операций с их участием будет сведено до минимума.

Е-мое! Опять те же грабли, на которые мы уже наступили однажды. Это что же выходит, если «духи» нас и дальше будут колошматить, а мы им за это еще и спасибо говорить?

И что сие означает: «максимально использованы с экономической точки зрения»? Это что-то вроде «трудового фронта»? Я только на минуту представил наших солдат, бегающих с кетменями по «зеленке» и расчищающих заросшие камышом арыки, и мне стало дурно от всего этого.

Целинные работы, мать их е…

Так вот откуда ветер дует. И насчет этого асфальтового завода, и насчет восстановления дорог. Стало быть, прежде чем уйти из Афгана, мы должны были напоследок сделать «дружеский жест». Для того, чтобы у афганцев о нас плохого мнения не осталось.

Да чихать они хотели на нас вместе с нашими «жестами».

Они что, дурнее паровоза?

Все предыдущие акты «дружбы» «северного соседа» невооруженным глазом было видно по всему городу. Их-то куда девать? То, что разрушали на протяжении девяти лет, за считанные месяцы не восстановишь. Да и надо оно нам?

Невеселые мысли стали прокручиваться в голове. А ну как в чью-то дурную пацифистскую голову придет очередная бредятина и советским военным вообще запретят применение оружия против «духов»? Те, не зная о благих намерениях шурави, по-прежнему будут нас колошматить денно и нощно, а мы, дескать, извиняемся братья-душманы, мы за мир во всем мире. Тьфу ты, хрень какая-то.

Я и предположить не мог в тот день, что мои самые наихудшие опасения подтвердятся вечером того же дня в виде поступившей из Кабула шифровки.

В ней черным по белому было написано: «Всем старшим советникам провинциальных управлений царандоя. В связи с принятием решения о выводе ограниченного контингента советских войск с территории дружественного Афганистана завтра, 2 марта, не позднее четырнадцати часов, представить свои предложения о передаче вверенного имущества подсоветной стороне. Опись передаваемого имущества представить нарочным к 31 марта, вместе с отчетами об итогах проделанной работы за первый квартал. Перечень гражданского и военного имущества комплектовать по двум, не зависимым друг от друга, спискам. Обращаю внимание на вашу персональную ответственность за выполнение данного указания. Логвинов».

Ну все! Дожили!

Вместо того чтобы заниматься текущими делами в царандое, придется ближайшие пару недель бегать по городку и считать все, что за нами числится. От простыней и одеял до стрелкового вооружения и ящиков с боеприпасами.

Вот счастье-то, какое всем нам привалило.

А второго марта, словно во исполнение вчерашнего «шифра», в губернаторстве прошло расширенное заседание Совета обороны провинции, которое началось с выступления Ошны.

Он доложил о результатах митинга, проведенного накануне в городе. Ох, и мастак же брехать этот «партийный деятель». Наверно, все политические деятели без исключения такие вот трепачи, что у нас, в Союзе, что здесь, в Афганистане. Буквально ни из чего такой «мыльный пузырь» могут раздуть, впору очередную награду им на грудь вешать.

Выступление губернатора было куда прозаичнее.

Он доложил, что за последние дни особого обострения военно-политической ситуации в провинции не произошло.

Находясь под впечатлением от слов губернатора, я почему-то вспомнил царандоевский пост с первого пояса обороны города, вырезанный «духами» неделю тому назад, и мне стало как-то не по себе. Если для губернатора этот факт кровавой резни не является «особым обострением обстановки», что же тогда он будет подразумевать, если скажет: «обстановка резко ухудшилась»?

Словно прочитав мои мысли, Сахраи буквально в следующее мгновение внес некоторые поправки в свою речь. Он посетовал на то, что моджахеды могут неадекватно использовать ведущиеся в Кабуле переговоры и наверняка сделают все возможное, чтобы обострить ситуацию не только в провинции, но и по всей стране. Имеющейся численности вооруженных сил и царандоя было недостаточно для того, чтобы обеспечить безопасность в Кандагаре после ухода советских войск, и уже сейчас необходимо думать об их доукомплектовании до штатной численности.

Потом Сахраи плавно перешел к результатам избирательной компании, проводящейся в провинции. Полностью выборы прошли во всех шести районах города, а также в улусвали Майванд, Спинбульдак и Тахтапуль. Частично это удалось сделать в улусвали Даман и Аргандаб. В остальных шести улусвали и двух алакадари, выборы практически еще и не начинались. Всего же эти выборы прошли в 348 населенных пунктах провинции, и до 10-й годовщины Саурской революции предстоит их провести в оставшихся 355 населенных пунктах.

Я едва не рассмеялся от этих слов.

Интересно, как вообще можно проводить выборы в кишлаках, куда не ступала нога ни одного представителя государственной власти. Неужели собравшиеся на этом совещании ответственные люди не понимают, что все это бред сивой кобылы. Сейчас нужно думать не о том, как провести выборы в «зеленке», а о том, как сохранить сам Кандагар, после того как отсюда уйдут шурави.

Вслед за губернатором выступил начальник кандагарского Управления МГБ – Тадж Мохаммад. Он сделал сообщение о том, что генерал Муслим Исмат своими безответственными действиями дискредитирует органы государственной власти. Буквально на днях его малиши захватили на границе бурильные установки, шедшие из Пакистана в провинцию Герат. А мирные граждане из племени нурзай из-за боязни жестокой расправы над ними со стороны «исматовцев» отказываются возвращаться на родину из пакистанских лагерей беженцев.

Я молча смотрел на этого молодого, «кровь с молоком», генерала, а в голове крутилась мыслишка: «Ну вот, и закончилась прежде нерушимая дружба между двумя генералами».

Сначала Муслим Исмат вышел на тропу войны со своим шефом, а теперь вот и Тадж Мохаммад «покатил бочку» на своего «выкормыша». Ясно было одно, что ни к чему хорошему этот конфликт не приведет. В одной консервной банке два паука никогда не уживутся. Стало быть, совсем скоро надо ожидать кардинальных мер, которые будут предприняты начальником провинциальной госбезопасности в отношении Муслима Исмата. Если, конечно, тот первым не нанесет коварного удара по Таджу и его «конторе».

Ну – времена, ну – нравы!

Выступления командующего 2-м армейским корпусом и командующего царандоем больше были похожи на парадные реляции. Оба в один голос утверждали, что ничего такого особенного в провинции не происходит. Да, обстановка сложная, но не настолько она и сложна, чтобы говорить о ней сейчас, на этом совещании. Мир Акай даже привел какие-то цифры, из которых следовало, что преступность в городе значительно сократилась, а раскрываемость их заметно улучшилась.

«Ну, совсем как у нас в Союзе, – подумал я. – Эх, если бы все так хорошо было на самом деле».

Потом все присутствующие стали делить безвозмездную помощь, которая на днях должна была поступить в Кандагар.

Почти целый час драли свои луженые глотки, и каждый доказывал свое. В конце концов, пришли к тому, что поделили ее в следующей пропорции: 50 процентов – армейцам, 20 – царандою и 30 – губернатору.

Тут же оговорили условия распределения «гуманитарки», которая будет приходить в последующие месяцы. Пришли к единому мнению, что из нее нужно создавать стратегические резервы, которые наверняка пригодятся после ухода из провинции шурави.

Не смогли они только в тот день договориться о том, на чьих именно складах будет создаваться этот самый резерв, поскольку все отлично понимали, что потом забрать его оттуда будет весьма проблематично…

* * *

Но, видимо, еще рано было переводить провинцию на «мирные рельсы» послевоенного времени. Ни у кого из присутствующих на том совещании не хватило ума встать и обратиться ко всем присутствующим с простым житейским вопросом: «А что мы будем делать с моджахедами? Ведь они могут и не согласиться с тем, о чем мы здесь проталдычили целых три часа».

А «духам» было совершенно безразлично, о чем там говорят в больших коридорах государственной власти. На сей счет у них было свое мнение и свои планы на ближайшее будущее.

Буквально на следующий день после этого совещания несколько групп моджахедов нанесли скоординированный удар по уездному центру улусвали Панджвайи. Бой шел от заката и до рассвета, и был он очень жарким. В том бою со стороны подразделений царандоя и ХАДа погибло около двух десятков человек. Еще больше было раненых.

К утру «духи» тот кишлак покинули, но не насовсем. Они выставили многочисленные засады и кордоны по всему периметру кишлака, которые стреляли во всякого, кто пытался из него выбраться.

Находящиеся в «котле» царандоевцы связались по радиостанции с Кандагаром и доложили о сложившейся критической обстановке.

Никто в тот момент не знал, что намерены предпринять «духи» уже ближайшей ночью. А если они пойдут на новый штурм кишлака, утром госвласти там уже может и не быть.

По данному поводу срочно был созван Совет обороны.

Резервов у царандоя не было, о чем Мир Акай доложил в первую очередь. Все, кто был до этого свободен от несения боевой службы, уже вторую неделю находились на постах второго пояса обороны. С постов первого пояса обороны снимать тоже было некого, поскольку эти посты сами были укомплектованы на треть от полагающегося штата.

Все, что мог дать командующий царандоем, так это одну бээрдээмку из отдела связи да несколько оперативных сотрудников джинаи и максуза. Командир хадовского опербата, майор Джабар, готов был выделить для «благого дела» с десяток своих подчиненных. Но он сразу же поставил жесткие условия, что информацию о выдвижении объединенной оперативной группы в район боевых действий своевременно доведут до сведения командования 70-й бригады, с тем чтобы не получилось нежелательных эксцессов.

Его опасения по данному поводу были небезосновательны.

В декабре прошлого года, когда операция по выдвижению на посты второго пояса обороны только-только начиналась, прикомандированные к провинциальному МГБ сотрудники оперативного батальона, постоянно дислоцирующегося в одной из северных провинций Афганистана, пытались скрытно выдвинуться в район проведения операции.

Закончилось это тем, что передвигавшихся в сумерках бойцов хадовского опербата наблюдатель с советского выносного поста принял за душманов. Местность была хорошо пристреляна советскими артиллеристами, и они, получив соответствующий сигнал, почти тут же нанесли по батальону удар из трех крупнокалиберных орудий.

Девятнадцать опербатовцев нашли свою могилу в «зеленке», так и не выполнив поставленную перед ними задачу. Почти столько же бойцов было ранено или контужено.

На «расстрелянном» опербате можно было ставить жирную точку и подумывать о его откомандировании к месту постоянной службы, поскольку солдаты, испытавшие сильнейший стресс, отказывались выходить из казармы, а командир опербата не был в состоянии повлиять на своих подчиненных и только разводил руками.

Командир местного хадовского опербата Джабар имел непродолжительную беседу с командиром «северян» Рашидом Дустумом.

Тем самым Рашидом Дустумом, который спустя несколько лет возглавит «северную оппозицию». Это потом он станет знаменитым на весь мир генералом, а в тот трагический момент он был всего лишь капитаном ХАДа. Худющий, долговязый афганец, единственным украшением лица которого были пышные усы.

А позже с ним пожелал встретиться сам генерал Варенников. На приватной встрече с генералом Дустум мог многое высказать в адрес непутевых шурави. Но он этого не сделал.

И его молчание Варенников оценил по достоинству.

Буквально через пару дней после той знаменательной встречи с шуравийским генералом Дустум щеголял в погонах майора, а на его груди сияла новехонькая афганская медаль, отчеканенная на Ленинградском Монетном дворе.

Всего лишь одно веское слово Валентина Ивановича предопределило всю дальнейшую судьбу этого человека. Причем не в худшую сторону…

Как бы там ни было, но Джабар, видимо, не хотел идти по проторенному пути своего «северного» коллеги. Очень большую цену тот заплатил за свое светлое будущее. А Джабар всегда был независимым пуштуном и к подобному обращению шурави с собственной персоной просто не привык.

Поэтому все было сделано именно так, как того требовал Джабар.

О выдвижении в «зеленку» сводного отряда был проинформирован лично комбриг Гришин. А уж как там в дальнейшем проходила эта информация по соответствующим подразделениям 70-й бригады, ни я, ни другие советники и понятия не имели.

Но как ни шифровались хадовцы, «духи» все равно их «вычислили».

Первыми под их интенсивный обстрел из засады попали царандоевцы на той самой бээрдээмке. Выстрел гранатомета пришелся в носовую часть бронемашины, и его взрыв унес с собой жизнь сотрудника спецотдела Анвара, а также командира машины, ее водителя и связиста. Еще несколько царандоевцев, сидевшие в тот момент на броне, получили ранения и контузии.

Завязался бой, во время которого погибли еще несколько хадовцев. Заняв круговую оборону, хадовцы запросили по рации подмогу. Но она к ним так и не пришла.

Как местным хадовцам удалось прорваться к шедшим им на помощь коллегам, так никто и не понял. Но они все-таки смогли это сделать, чем спасли их от неминуемой гибели.

Правда, из душманского «котла» вырваться никому так и не удалось, и все были вынуждены вновь отступить в уездный центр.

Обстановка в уезде Панджвайи действительно складывалась критическая.

И вот тут-то от одного из агентов царандоя поступила информация о том, что общее руководство теми моджахедами осуществляет некий бывший агроном – Ходжа Мохамад Ахунд.

После проверки по царандоевским оперативным учетам выяснилось, что этот человек в свое время был одним из основных сборщиков податей с земледельцев данного уезда. Но самое интересное заключалось в том, для кого именно из крупных землевладельцев уезда этот человек собирал деньги с рядовых декхан. Этим человеком оказался не кто-нибудь, а сам генерал Хайдар, бывший командующий царандоем провинции.

Лично для меня это была ошеломляющая новость, о которой я незамедлительно доложил в Кабул. Последовав моему примеру, Мир Акай направил аналогичную информацию на имя министра внутренних дел Афганистана Гулябзоя.

Какой уж там в Кабуле состоялся разговор между Хайдаром и Гулябзоем, я уже никогда не узнаю. Но буквально на следующий день Хайдар прилетел на «Алиане» в Кандагар.

Судя по тому, как генерал матюкался в аэропорту с Мир Акаем, можно было сделать вывод, что он был совсем не рад этому непредвиденному визиту в «фатерлянд».

Еще по дороге в Кандагар Мир Акай рассказал генералу обо всех обстоятельствах окружения представителей госвласти в уезде Панджвайи, и в этот же день, взяв в царандое «уазик» с водителем, без какой-либо охраны, Хайдар уехал в «зеленку».

В тот момент я почему-то подумал, что уже никогда больше не увижу Хайдара в живых.

До чего же я был наивен.

На исходе того же дня Хайдар вернулся в Кандагар живым и невредимым. Более того, он вывел из окружения всех раненых бойцов.

Но и это было еще не все. Каким-то образом он умудрился договориться с «духами», и те полностью разблокировали осаду уездного центра.

Хайдар не был бы тем самым Хайдаром – генералом с «дореволюционным» стажем, если бы он попутно не решил все свои «шкурные» вопросы. В Кандагар он вернулся не с пустыми руками, а с целым мешком афгани. Эти деньги ему вручил тот самый агроном – Ходжа Мохамад Ахунд, который в течение года собирал их с местных земледельцев, с тем чтобы в определенный момент передать их своему «хозяину».

И вот этот самый «определенный» момент наступил.

После того, как я узнал обо всем этом, мои мозги вообще сдвинулись набекрень. Вот, действительно, страна «лимония». А мы-то, заезжие долбо…, воюем в ней черт знает с кем и, самое главное, не зная, ради чего.

В тот момент очень хотелось нажраться до «чертиков» вонючей «кишмишовки», приехать в Бригаду, отыскать там Варенникова и послать его вместе со всем его штабом к едреной мамане.

Да что же это за война такая? Одни люди гибнут, непонятно ради чего, а другие в это же самое время на этом еще и деньги делают. Причем деньги-то немалые. Далеко ходить не надо – тот же Хайдар, выводя царандоевцев из душманского «котла», по ходу дела «обшкурил» своих нафаров больше чем на два «лимона» «афошек».

Не хило, должен я вам сказать. Даже при моем относительно высоком окладе советника заработать такие деньги я мог лет за пять пребывания в Афгане.

А тут раз – и «в дамки»…

* * *

Пока генерал собирал «дань» с «духов», на шестом посту второго пояса обороны разыгралась страшная трагедия.

Еще в середине февраля с этого поста дезертировали трое солдат. Далеко от поста они не успели уйти, и уже в первом же кишлаке, что оказался у них на пути, их пленили моджахеды.

Допрос «с пристрастием» продолжался совсем недолго. После того как двум пленникам отрезали головы, оставшийся в живых сарбоз согласился провести своих мучителей на пост, откуда он сбежал накануне ночью. Он совершенно не знал схемы минных полей вокруг поста, но зато хорошо запомнил тропинку, по которой со своими подельщиками ушел в бега.

А от него большего и не требовалось.

«Духи» не стали идти напролом на оборонительные сооружения поста. Почти две недели они незаметно наблюдали за самим постом и прилегающей к нему местностью, выявляя все уязвимые места. Провоцируя защитников поста частыми обстрелами из стрелкового оружия, «духи» засекли все огневые точки и за сутки до запланированного нападения открыли по ним ураганный огонь из минометов и безоткатных орудий.

Раненых и убитых сарбозов в тот день так и не успели вывезти с поста.

«Духи» заминировали дорогу, которая подходила к посту с запада и востока, и при первой же попытке эвакуации пострадавших подорвался на «итальянке» и сгорел дотла совсем новенький царандоевский ЗИЛ.

А с наступлением сумерек «духи», ведомые проводником-дезертиром, незаметно подкравшись к позициям поста, напали на его защитников. Темное время суток, элемент неожиданности и численное преимущество «духов» стали роковыми обстоятельствами для всех, кто в тот момент находился на посту. Большая часть военнослужащих погибла в считанные секунды. Те же, кто успел спрятаться в укрытия, вступили в жестокую схватку с превосходящими силами противника.

Командир поста погиб в самые первые минуты этого скоротечного боя, так и не успев принять никакого ответственного решения.

Но на беду «духам» на том посту был еще один командир. Точнее сказать, не совсем командир, а некий «наблюдатель».

Еще в январе, снимая своих подчиненных с постов второго пояса, командир кандагарского опербата Алим оставил на каждом из них по сержанту.

Эти проверенные временем и войной люди обязаны были контролировать все происходящие на постах события, о которых незамедлительно докладывали лично Алиму. Перед принятием любого ответственного решения командир поста обязан был доложить об этом «наблюдателю». Силу приказа такое решение обретало только после того, как Алим давал на то свое согласие.

Такая своего рода жесткая централизация власти в одних руках в тот период была просто необходима. Еще в первых числах февраля, с подачи Мир Акая и с моего письменного согласия, специальным приказом Гулябзоя была утверждена не предусмотренная штатным расписанием должность заместителя командующего по второму поясу обороны Кандагара. Фактически эту должность мы ввели специально под Алима.

Этот боевой офицер заслужил такой чести.

Так вот, в ту трагическую ночь, когда «духи» штурмовали шестой пост, сержант-«наблюдатель» успел заскочить в землянку, где находился полевой телефон. Забаррикадировавшись изнутри, он связался с первым постом и передал своему невидимому корреспонденту условный сигнал, суть которого сводилась к одному: «Вызываю огонь на себя»…

Спустя пару суток силам кандагарского опербата и приданной к нему «сборной солянки» из прикомандированных в царандой военнослужащих удалось прорваться к тому посту.

Когда Алим на следующий день докладывал на Военном совете о том, что он там увидел, некоторым членам Совета стало дурно. Я сидел молча, представляя огромную, зловонную кучу из фрагментов человеческих тел, полуобгоревших деревянных щепок и дымящейся утвари. Чьи это были останки, определить было просто невозможно. Просто одно кровавое месиво из плоти двух противоборствующих сторон. Развороченный труп «наблюдателя» был обнаружен в той самой связной землянке. Около него под обрушившимся перекрытием лежало три трупа «духов». По всей видимости, сержант не имел никакого желания сдаваться «духам» в плен и поэтому подорвал себя и их одной гранатой.

Сильный духом человек. Настоящий воин-пуштун.

О смелости и решительности этого сержанта Мир Акай доложил шестого марта на заседании Совета обороны, которое на этот раз проходило в губернаторстве. Все присутствующие на том совещании афганские и советские военные руководители минутой молчания помянули погибших.

А то заседание Совета обороны в определенной мере стало знаковым, поскольку на нем, кроме Варенникова, присутствовали практически все руководители провинциальных властных, силовых и прочих структур, которых раньше мне никогда не доводилось видеть.

В частности, рядом с комбригом Гришиным Николаем Николаевичем я заметил стройного, высокого полковника. Как позже выяснилось, это был его новый заместитель – Никулин. До Афгана он занимал должность заместителя командира дивизии, дислоцированной где-то под Ленинградом. А теперь вот приехал на замену Гришину, чей дембельский «борт» улетал буквально через неделю.

Первым на том совещании взял слово сам Варенников.

Он коротко доложил о переговорном процессе, ведущемся в настоящее время в Кабуле. Между делом он как бы намекнул, что сам лично считает вывод советских военных из Афганистана несколько преждевременным. Но если смотреть на этот вопрос более глобально, то присутствие ограниченного контингента советских вооруженных сил в Афганистане стало неким тормозящим фактором в реализации провозглашенной доктором Наджибуллой политики национального примирения.

– Простые афганцы хотят мира и спокойствия, – рассуждал генерал. – Хотя в стране есть еще силы, и не малые, которые намерены продолжать эту кровопролитную и братоубийственную войну. После ухода из Афганистана советских солдат они автоматически лишатся денежных потоков из-за границы. А им этого очень не хотелось бы. Они как клопы-кровососы на теле собственного народа, жирующие за счет его крови.

В первую очередь, всем вам, руководителям, сидящим в этом зале, надо четко уяснить для себя, какую именно вы изберете тактику в необозримом будущем. От этого будет зависеть все ваше дальнейшее существование. Уже сейчас нужно учиться находить общий язык с собственным народом, нужно прислушиваться к его замечаниям и чаяниям. Если власть не переломит себя и не пойдет навстречу народу, грош ей цена. Такая власть долго не продержится и будет сметена почти сразу же после ухода последнего советского солдата из Афганистана.

Очень серьезно обстоят дела и со вторым поясом обороны города. Уже сейчас необходимо заключать договора с влиятельными полевыми командирами и вождями пуштунских племен в Дамане и Маладжате. Путем переговоров нужно добиться от них того, чтобы оппозиционные силы прекратили вооруженное противостояние органам государственной власти, афганской армии и царандою. Если вам это удастся достигнуть, переговорный процесс ни на минуту нельзя прекращать. Надо идти дальше, вплоть до ликвидации тех же постов второго пояса обороны. После окончательной ликвидации этих постов мирные люди смогут спокойно возделывать землю.

Слушая Варенникова, нельзя было не прослезиться. Его бы устами да мед хлебать. Вот только куда девать тридцать восемь защитников шестого поста, сгинувших накануне в огне междоусобной мясорубки? Во имя какой такой идеи о национальном примирении сложили они свои буйные головы?

После Варенникова выступил ухоженный афганец лет сорока пяти в цивильном костюме и при галстуке. Это был руководитель властной структуры, занимавшейся вопросами межплеменных отношений. Он слово в слово повторил то же самое, что говорил генерал. Однозначно, все плодородные земли в районе постов второго пояса обороны надо освобождать от военных, поскольку ничего путного из этого все равно не будет.

Начальник провинциального управления МГБ Тадж Мохаммад повел разговор о бесцельной стрельбе на постах безопасности. С его слов получалось, что своими безответственными действиями военнослужащие и царандоевцы только провоцируют «духов» на открытие ответной стрельбы. Если бесцельной стрельбы не будет, все претензии можно будет предъявлять самим «духам». Для пущей важности, они должны быть письменно уведомлены о прекращении обстрелов города. В противном случае госвласть примет соответствующие меры к противоборствующей стороне.

Я сидел, низко склонив голову, прячась за спину впереди сидящего «Сизого носа», еле сдерживая приступы смеха.

Да, уважаемый рафик генерал госбезопасности, далеко вы пойдете с такими рассуждениями. Уж не Муслим ли Исмат вбил в вашу голову эту бредятину?

Но генерал в своем выступлении пошел еще дальше, чем я мог ожидать. Он предложил снять солдат с постов второго пояса и за счет них усилить посты первого пояса обороны и аэропорта. А с полевыми командирами он предложил заключить письменные договора о взаимном ненападении.

Возможно, генерал искренне верил в то, что сейчас говорил с трибуны. Но на фоне складывающейся в провинции военно-политической обстановки его слова вызывали у всех присутствующих на совещание советников, мягко говоря, улыбку.

М-да. Видимо, афганцы перед началом совещания сговорились, о чем будут «глаголить» на этой джиласе. Вон и Мир Акай, ни с того ни с сего, вдруг запел о том, что солдаты на постах должны едва ли не брататься с населением, в том числе и с «духами». Ему классически подпел начальник политотдела царандоя – Гульдуст. Тот очень долго и весьма туманно разъяснял присутствующим, как надо «дружить» с мирным населением, как оказывать декханам помощь в очистке арыков. Под завязку своего выступления Гульдуст предложил каждому члену Совета обороны поручить конкретный участок работы, чем вызвал не совсем довольные возгласы с мест.

Командующий 2-м армейским корпусом Ацек начал свое выступление со стихов какого-то средневекового восточного писателя. Потом он высказал свое сомнение по поводу того, что мирные граждане Кандагара смогут ужиться с мятежниками. Каждый преследует в первую очередь свои личные интересы, и вряд ли кто захочет уступать свой «кусок хлеба» другому человеку. Прежде чем думать за народ, нужно его спросить: а хочет ли он того, что ему может предложить государственная власть?

Хитрый этот Ацек. Ни дать ни взять – дипломат. В конце своего выступления он предложил провести в провинции Джиргу, на которой старейшины всех племен должны высказаться по поводу того, какой они видят дальнейшую судьбу своего народа. Что же касается проблемы постов второго пояса обороны, Ацек ответил несколько уклончиво, но тем не менее отметил, что отсутствие этих постов приведет к тому, что моджахеды беспрепятственно будут подходить к городу со всем своим вооружением и боеприпасами. А это однозначно приведет к ухудшению и без того плохой обстановки в Кандагаре.

Секретарь провинциального комитета НДПА Ошна ничего существенного на этот раз не сказал, но своим выступлением он как бы подытожил все, о чем говорили предыдущие ораторы.

С этого дня едва ли не в обязательном порядке запрещалась бесцельная стрельба в городе и бесконтрольные обстрелы «зеленки». В исключительных случаях, когда «духи» предпринимали попытки нападения на посты безопасности, разрешалось открывать ответный огонь. Правда, только после того, как этот вопрос будет согласован с генералом Ацеком.

Уже со следующей недели разворачивалась широкомасштабная агитационная работа, направленная на привлечение руководителей племен к процессу примирения.

Руководителям всех силовых ведомств вменялось в обязанность ужесточение контроля над расходованием боеприпасов во всех строевых подразделениях. При проведении зачисток и засадных мероприятий должно было учитываться мнение других ведомств.

Короче говоря, миру – мир, войне – пиписька.

Да уж. Весело вам, господа хорошие, совсем скоро будет жить, если вся эта галиматья, которую вы тут наговорили, найдет свое отражение в реальной действительности.

Губернатор Сахраи за все время заседания Совета не проронил ни слова, и только в самом конце он робко выразил свое согласие со всеми предыдущими выступавшими и предложил чаще использовать старейшин племен в сложном переговорном процессе.

Откровенно говоря, я в тот день так и не понял, чего ради потерял целых три часа своего рабочего времени, если все мы, советники, находившиеся на том совещании, выступали в роли обыкновенных статистов, без права высказывать собственное мнение.

Стало быть, дела в Афганистане уже в ближайшем будущем будут обстоять не совсем хорошо. Даже совсем не хорошо.

А через пару дней наступил Международный женский день – 8 марта.

Это был обычный, ничем не выделяющийся день. С утра немного поморосил дождь, но часам к десяти сероватые облака разбежались в разные стороны, словно неуправляемое стадо баранов, и с неба засветило яркое кандагарское солнце. От испарения влаги стало неимоверно душно, и, спасаясь от этой невыносимой духоты, я забился в самую дальнюю комнату нашей «мушаверской».

Последние дни приходилось заниматься всяческой писаниной, разрабатывая многочисленные планы мероприятий, оформляя всевозможные справки и отчеты о проделанной работе, перепроверяя всевозможные ведомости и отчеты аж сразу четырех своих подсоветных. Обычная рутинная работа советника, и никуда от нее не деться.

Примерно за час до окончания работы в комнату вошел Мир Акай. Как-то загадочно улыбаясь, он взял меня за руку и произнес:

– Завязывай-ка ты с этой бюрократией. Завтра будет время – докончишь. У меня для тебя есть небольшой сюрприз. Собирайся – поехали.

Интересно, что это за сюрприз приготовил мне командующий в этот день?

На «ландкрузере» командующего мы поехали по дороге, ведущей в шестой район. Проехав недостроенное шестиэтажное здание, на втором этаже которого размещалась студия кандагарского телевидения, машина свернула влево и въехала в какой-то двор.

Посреди двора стояло массивное одноэтажное здание с узкими и высокими окнами. По всему было видно, что это был не жилой дом, а какой-то административный корпус. Вон и сарбоз с автоматом стоит у входной двери. По всему видно, часовой.

Мы вошли внутрь здания, и я сразу же ощутил приятную прохладу.

За дверьми оказался длинный коридор. Точно такие же характерные сводчатые потолки, что и у всех остальных зданий Кандагара, в которых мне приходилось бывать. Справа по всей длине коридора были окна, а слева однообразные двери с какими-то табличками.

«Школа», – мгновенно пронеслось у меня в голове.

– Мы находимся в женской средней школе, – словно прочитав мои мысли, тихо сказал Мир Акай. – Правда, в ней сейчас всего два класса: младший и старший. Но ничего не поделаешь – война. Родители не хотят отдавать своих детей на учебу. Боятся, что моджахеды взорвут школу и дети погибнут. Исламский комитет муджахетдинов неоднократно расклеивал листовки на стенах школы с угрозами в адрес учителей и учеников. Потому-то сейчас в школе учится не более тридцати учениц. В основном, это дети, родители которых занимают ответственные посты во властных структурах провинции.

– Если так, то почему же тогда школу охраняет всего-навсего один часовой? – поинтересовался я.

– Как один? – Мир Акай посмотрел на меня удивленными глазами. – А-а, это ты, наверно, имеешь в виду того часового, что стоял у входной двери?

Я утвердительно кивнул.

Мир Акай усмехнулся в свои пышные усы и, аккуратно взяв меня за локоть, подвел к ближайшему окну, через которое я увидел, как по двору школы дефилируют два вооруженных сарбоза. Когда мы заходили во двор, я их не видел. Видимо, они в тот момент находились на противоположной стороне двора.

– И это все? А почему в самом помещении школы нет охраны? – не унимался я.

– Еще два солдата сейчас находятся на крыше здания, – пояснил Мир Акай. – Там у них оборудованы огневые точки, откуда они могут отражать нападение моджахедов на школу. А в самой школе охраны не должно быть вообще, поскольку школа-то – женская.

– Не знал, что так серьезно у вас школы охраняют, – подытожил я. – Раньше на это как-то и внимания не обращал.

– А что теперь делать, – согласился со мной командующий. – Если бы ты знал, чьи дети учатся в этой школе, наверно, то же самое предпринял. А мне лишняя головная боль совсем не нужна. Ты бы видел, на каких машинах и с какой охраной эти школьницы сюда приезжают по утрам и уезжают по домам в обед.

– Сейчас вроде бы еще нет обеда, а школьниц что-то нигде не видно.

– Так ведь сегодня же женский праздник, – удивился моей некомпетентности Мир Акай, – потому они и не учатся. А привез я тебя сюда не для того, чтобы показать учащихся. Сейчас все поймешь.

В этот момент мы подошли к концу коридора, где он под прямым углом сворачивал влево.

Вывернув из-за угла, мы оказались в аналогичном коридоре, в котором вдоль стены рядами были установлены стулья. По четыре стула в каждом ряду.

Мама моя родная!

На стульях, спиной к нам, сидели женщины! Человек пятьдесят настоящих афганских женщин, без «целомудренных мешков» на головах.

Возраста эти дамы были всякого. Как говорится в таких случаях, на любой вкус, от пятнадцати до пятидесяти.

Ближе всего к нам, в самом последнем ряду, сидели совсем молоденькие девушки, которым до совершеннолетия еще расти да расти. Они первыми заметили нас и замерли от неожиданности. Ну как же, посторонние мужчины лицезреют сейчас их неприкрытые физиономии, что в этой стране делать категорически запрещено шариатскими правилами. Одна девушка инстинктивно дернулась, пытаясь натянуть на свою голову чадру, лежащую у нее на коленях, но в этот момент нас заметила женщина, которая, как я понял, была самой главной «ханумкой» на этом «девичнике».

Она радостно всплеснула руками, после чего объявила присутствующим о том, что их скромное мероприятие посетил сам командующий царандоем, всеми уважаемый полковник Мир Акай. Меня она не знала и, видимо, поэтому несколько замялась, не зная, как представить молодого мужчину, стоявшего рядом с командующим. Мир Акай сам меня представил, после чего все женщины вперили свои взоры в мою персону.

Вот не знаю почему, но в тот момент я почувствовал себя молодым султаном, которому в подарок преподнесли огромный гарем. А что вы хотите – почти полгода воздержания, после того как я вернулся в Афган из отпуска. За это время не видел ни одного женского лица, ни одной женской фигуры. Все «мешки» да «мешки». Разноцветные, но все одно – «мешки». Так, видел мельком несколько советских женщин, когда бывал на «рекогносцировке» в Бригаде. Но на них особо засматриваться тоже не следовало, поскольку моя физиономия запросто могла «поймать» кулак какого-нибудь ревнивого кобеля. Те женщины с первых дней своего пребывания на афганской земле раз и навсегда были поделены между офицерами Бригады, и разглядывать их томные глаза и пышные груди было крайне небезопасно.

Все это я проворачивал в своей только что перенесшей выплеск гормонов голове, одновременно разглядывая сидящих передо мной афганок. Были среди них и невзрачные бабенки, но были и конкретные красавицы. Таких красивых женщин даже в Союзе я раньше никогда не видел. Отдался бы им всем сразу. Если б, конечно, они этого захотели. А потом… ну что потом. О том, что будет потом, в такие минуты не задумываешься.

По просьбе супруги секретаря провинциального комитета НДПА, а это именно она заправляла всем этим мероприятием, Мир Акай выступил перед присутствующими женщинами, поздравил их с праздником и пожелал всем хорошего настроения в этот праздничный день. Потом началась раздача кульков с подарками, но мы не стали дожидаться окончания мероприятия и тихо удалились.

Весь оставшийся день я находился под впечатлением от увиденного. Вечером с мужиками выпили за «неподражаемых» и «привлекательных», которые ждут не дождутся нашего возвращения домой.

А потом всю ночь мне снились красивые женщины, которых я нежно ласкал…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.