Мерлин Монро

Ровно в шесть тридцать вечера товарищ Майкл любящими руками молодого отца вынул из кроватки сына, хорошо завернул дитя в одеяло, снес в коляску, стоявшую внутри подъезда, и выкатил ее на ярко освещенную Кенсингтон-Хай-стрит.

Гордо выпятив грудь, словно беременная дама, презревшая все вокруг, Майкл покатил коляску по «зебре», не удостаивая взглядом застывшие машины (мелькнула мысль, что на родине уже десять раз сбили бы), въехал в Холланд-парк и начал кружить по нему вместе с безучастным сыном, еще не обретшим боевой дух после сна.

Около Холланд-Хауса, особняка в тюдоровом стиле, — граф Холланд сочувствовал Наполеону и даже построил казармы для французских солдат на случай захвата Лондона — тут ныне жили советские дипломаты, — старлей присел на скамью, умиленно посмотрел на сына и поправил одеяльце, тайком взглянув на часы.

Минута в минуту из-за старых лип вынырнула жена разведчика, верный друг и помощник, и твердой походкой богини направилась к мужу по усеянной листьями аллее.

Службы слежки не хватало не только на жен, но и на самих разведчиков, и потому жен частенько использовали для прикрытия операций.

Движение с коляской несуетливо и создано для разведки: можно поставить или снять сигнал, начертанный мелом на завезенном из Азии кипарисе, или поднять контейнер — смятую пачку «Ротмэна», пролетевшую мимо урны, очень даже удобно с коляской и даже с целым выводком соседских детей.

Но на этот раз феномен коляски призван был убаюкать наружку, Майкл поцеловал жену («Буду поздно, ложись спать», — сказано было тем самым голосом, который заставляет женщину трепетать и представлять мужа, ползущего к доту с гранатой в руке), вышел через парк к метро, проехал до Оксфорд-Серкус, сделал пересадку и вскоре очутился недалеко от Кариендарс-парка, где в машине его ожидал другой ас — товарищ Павел.

Далее начались кульбиты, сальто-мортале и прочие коленца, дабы выявить вездесущий и столь часто невидимый «хвост», затем оставили машину на тихой стоянке около уже опустевшего супермаркета, погрузились в автобус, поменяли его на другой, уже не двухэтажный, а «зеленой линии», и вскоре, счастливые, вышли в Богом забытом районе, куда даже гангстеры не залетали — одни психи и шпионы.

— Тебе крупно повезло, — говорил возвращавшийся вскоре на родину Павел. — Взять на связь Мерилин Монро — это великая честь. Ты знаешь, что во время войны, когда ее муж работал в госдепе, Сталин не начинал рабочего дня без ее донесений? (Цыган кобылу хвалит.)

— Это было так давно, старик…

— Чудак, они оба получили по ордену Ленина, с нею работали только резиденты! (Значит, буду на особом контроле, каррамба!)

— Что-то ты ничего не получил. (Павла передернуло.)

— Если бы муж был жив… если бы она была помоложе. (И ты был поживее.)

— Тогда наверняка ее взял бы у тебя на связь сам резидент, у него, кажется, нет ордена Ленина. (Прислали субчика со стороны, он только глазами хлопал и что-то кудахтал, орден, правда, получил, не Ленина, а помельче, на юбилеи начальству автоматически выделяли.)

Жидко светили газовые фонари, наводя жуть, вокруг было пустынно и безмолвно, только звуки шагов, только невзрачные дома с задернутыми шторами, — не хватало собаки Баскервилей и профессора Мориарти.

Советская дипломатия — это мир во всем мире. 21 августа 1968 года, Дания

Из-за угла выползла тощая фигура, закутанная в плащ, она подходила все ближе и ближе.

— Познакомьтесь, это Майкл, — церемонно представил Павел.

Из-за очков глянули чуть навыкате глаза, шевельнулась улыбка, под плащом зябко дрогнули угловатые плечи.

Вдруг взревел мотор, на улицу вылетела полицейская машина, двое, чуть притормозив, повернули головы, однако не сочли странную тройку преступниками, видимо, приняли за местных пьянчуг, кочевавших из паба в паб.

— Может, выпьем по джину с тоником? — предложила Мерилин.

— Не надо толкаться среди англичан и привлекать внимание, я вас хотел только познакомить, — сказал Павел. — Прощайте, Мерилин, я отбываю. Майкл — надежный друг, надеюсь, вы поладите.

Все это называлось передачей агента на связь и имело целью избежать явки с опознавательными знаками в виде зонтика с бамбуковой ручкой или фикуса в петлице.

С минуту еще пошептались и разбежались в стороны, как мыши.

Домой добирались долго и снова проверялись: вдруг Мерилин притащила за собой «хвост», который радостно вцепился в нас? А полиция? И именно в момент контакта!

«Ты не смотри на то, что она на вид хрупкая и в очках, — разъяснял товарищ Павел, — воля у нее потрясающая, не удивительно, что она взяла за рога своего мужа и живо завербовала!» — «Он был коммунистом?»— «Что ты! Настоящий госдеповец, но антифашист! Шуточка ли — завербовать мужа на иностранную разведку… Так что ты взял на связь очень ценного агента…» — «Ты словно рекламный делец…» — «Пойми, старик, что надежному человеку в разведке всегда можно найти применение, все зависит от тебя». — «Что-то ты ее использовал все по мелочи: конспиративный адрес, установка личности…» — «Это тоже дело…» — «Но отнюдь не высший пилотаж, мне же и шеф, и ты преподносите эту даму как дорогой подарок!»

Но дело было сделано, и Мерилин вскоре явилась в польский ресторан «У Любы», где кормили борщом а-ля граф Юсупов и мясом а-ля граф Строганов, — аристократы, наверное, трясли кулаками из могил, ибо даже гитарист с набриолиненным чубом, наяривавший «Очи черные», не мог скрасить всего убожества кухни.

Первая агентурная встреча требует нежности, как первое свидание, только полные идиоты с ходу обсуждают дела, первая встреча — это дружелюбная атмосфера, это — наведение мостов, это — ключ к будущему, что весьма непросто, если невозможно разжевать бефстроганов и кусок подошвы попал к тому же в больной зуб, сейчас бы зубочистку, но эти шляхтичи — хамье и выжиги, зубочистки на стол не ставят и наверняка нагреют при расчете.

Боже, как болит зуб, а вдруг он еще и попахивает (что скажет дама? хорошо, что предусмотрительный Майкл облился одеколоном «Олд спайс», хотя сказано слишком сильно; не облился, а слегка смочил физиономию и волосы за ушами, ибо одеколон стоил бешеных денег, а семья копила на западногерманский магнитофон).

Мерилин налегла на зеленые бобы и салат, а товарищ Майкл глядел на героиню, уже переступившую пенсионный возраст, и думал, что с ней делать: ведь не пристроить в таком возрасте на вожделенное местечко в Форин Оффис или в Министерство обороны, где предпочитали молодых и хорошеньких, может, использовать орденоноску для слежки за подозрительными субъектами, но ведь обидится, еще депешу с жалобой передаст в Москву! А может, не суетиться и просто использовать ее адрес для получения секретных писем, написанных лимонным соком, с проявлением при помощи горячего утюга[25].

Да, жить одной трудно, много внимания требует сын, кончавший школу, молодежь сейчас пошла другая, о будущем не думает, то ли дело наше поколение, уже в юности вошедшее в классовую борьбу.

Паршивец-официант все крутился рядом, вообще лучше не ходить в эмигрантские рестораны, тут каждый второй — агент контрразведки, что делать с этой орденоноской? Предложить Центру списать ее в архив. Ха-ха. Высекут и добавят, что лишь ценный агент попал из рук умного товарища Павла в руки глупого товарища Майкла, как все дело пошло насмарку, и забудут, что Павел несколько лет лишь толок воду в ступе.

Хватит думать об этой Мерилин (это уже на пути домой), проклятый зуб (тут уже можно было вдоволь поковырять спичкой), все обойдется, все это чепуха, шлифуй свой стих, старлей, когда-нибудь опубликуешь, что-то Центр задерживает «капитана», вот гады, парк, вычерченный четко, как чертеж, чернел, укрывшись под чадрою ливня, и лилии вытягивались в линии, и в листьях перекатывалась дрожь, как грустно мне под фонарями газовыми всю эту сырь своим теплом[26] забрасывать и наблюдать с усталою гримасою, как догорает третий час камин, не пахнут для меня цветы газонные, не привлекают леди невесомые, и джентльмены, мудрые и сонные, меня вогнали в англо-русский сплин, и я уже фунты тайком считаю, лью сливки в чай и биржу изучаю, и я уже по-английски скучаю, уныло добавляю в виски лед, черт побери, нужна хорошая концовка, не хуже начала (чаруют сплошные «ч», как стрекот стрекоз), что же делать с этой Мерилин, куда ее пристроить и что она за человек?

Родной полуподвал на Эрлс-Террас, Пенелопа не спала и штопала носок, стакан цинандали, присланного из Москвы, временами кричало дитя, опять бессонница, Гомер, тугие паруса, жена быстро заснула, намаялась с дитятей, у этой старушенции Мерилин голубые глаза, в молодости, наверное, была красавицей…

Но бесперспективна.

Думай, думай, нет таких крепостей, которыми не могли бы овладеть большевики.

И Майкл не спал и думал, он представлял, как Мерилин вербовала своего супруга-штатника, как горели голубым пламенем ее глаза. «В результате Мейер согласился помогать силам, выступающим за мир и против фашизма» (это из справки Центра). Как происходила вербовка? За чтением газет в кресле у камина. Ночью в постели, когда уже потушен свет. Или после ужина (филе камбалы с брюссельской капустой)[27] под звон льда в стакане, холодившем и без того холодные руки. «Питер, у меня серьезный разговор». — «Слушаю, милая!» — «Мне для статьи нужна информация о конфликте в американской администрации». — «Попробуй собери!» (Хмык.) — «Я хочу, чтобы ты мне помог, ты же кое-что получаешь…» (Глоток джина.) — «Но ты ведь знаешь, что это секретно, об этом нельзя писать…» — «Я не буду писать об этом, но использую для своей статьи, никто и не догадается…»

Глухое молчание. Или смешок. Или крик: да ты спятила! Я что? шпион? Закон жизни, политики и разведки: с течением времени человек привыкает ко всему, и, конечно же, к шпионству, человек привыкает ко всему, время бежало, и вскоре он уже консультировал ее, и считал это в порядке вещей. «Что тебе терять время на консультации? Принеси документы, я прочитаю и сделаю выписки… утром унесешь!» — «Но их могут хватиться!» — «Хорошо, давай сделаем это в обед…».

Сигарета за сигаретой, вой машин, бой часов, лай собаки, стук лифта, грохот двери. «Принес?» — «Да, да, я пообедаю сам, а ты читай!»

Громыханье тарелок. Скрип табуретки.

Мерилин фотографировала «миноксом», положив документы на сиденье стула, она держала камеру на спинке, лицо горело от вдохновения.

Резолюция: «В целях более надежного обеспечения безопасности следует перевербовать мужа непосредственно на нашу службу» — работать напрямую надежнее, жены бывают капризны и вздорны, даже если они борются за великое дело коммунизма.

Перевербовали. Интересно, как это выглядело?

«Милый, у меня есть товарищ, который очень хочет с тобой познакомиться!» — «Это еще кто?» — «Не ревнуй, это идейный друг…» — «Друг? Откуда?» — «Один советский журналист… симпатяга» — и закончена песня. Или попроще: хорошо выпили, предались любви. «Послушай, есть шанс сделать хороший бизнес, если я познакомлю тебя с моим русским другом. (Давным-давно рассказала о связи с нами в нарушение всех догм конспирации.) Обещают полторы тысячи в месяц…» — «Идет!»

Майкл заскрипел на кровати, жена тяжело вздохнула, проснулась и с ненавистью прошипела, что она и так целыми днями с ребенком и почти не спит, и если товарищ Майкл не перестанет скрипеть, то она плюнет на Лондон, на весь этот мерзостный КГБ (одни рожи чего стоят!) и уедет с сыном к маме на Тракайские озера под Вильнюс.

Напуганный Майкл осторожно выполз из постели, набросил шерстяной клетчатый халат (точно такой носил гомосексуальный владелец замка в фильме Висконти) и поплелся на кухню.

С этой парой работали серьезные ребята, иных уж нет, а те далече, иных выгнали, иные спились, в справке о Мерилин, которую он читал в пленке через специальный аппарат, мелькали клички, военные и послевоенные Томы, Грегори, Энтони постепенно уступали место солидным Томовым, Григорьевым, Антоновым, оно было спокойнее, не дай Бог обвинят в космополитизме, выпить, что ли? ни в коем случае, надо следить за здоровьем.

Выпил валерьянки, вполз обратно в постель («Развел вонь!» — проворчала жена и тут же заснула), и, уже засыпая, уже проваливаясь, уже когда окутывало тепло: а почему бы не использовать сына Мерилин? Гениально. Конгениально!

И заскрипел, как слон в клетке (когда клетка мала).

— Вот что, милый, — проснулась жена. — Хватит! Самолет в Москву улетает через два дня. Ты думаешь только о себе, ты эгоист, и на нас тебе глубоко наплевать!

И заснула. Спи, милая, ты не знаешь, как я счастлив!

Совершенно голый, как будто и не сотрудник мощной организации и не выдающийся старлей, на цыпочках вышел он в кухню, достав из ванной полотенце, дабы прикрыть срам, если вдруг из комнаты напротив выйдет в туалет соседка.

Спасибо, мысль, что ты иногда есть, вот и сейчас все началось с французского генерала Лиотэ, который объяснял садовнику, что мощные дубы появлялись не с неба, их нужно было сажать заранее, лет за сто, а потом лелеять и холить, пока они не превратились в украшение и гордость парка и всей нации.

Вот оно, то самое ленинское звено, за которое можно вытянуть всю цепь, и виделась мама Рамона Меркадера, надежная агентесса ОГПУ-НКВД, уговорившая своего сына прикончить Льва Троцкого, она совала ему в руки ледоруб, целовала на прощание и желала удачи.

Несомненно, что Мерилин Монро из такого же материала, как и те, кто в Париже за ноги утягивал в машину оглушенного генерала Кутепова или пускал газ в морду Степану Бандере в ФРГ, прекрасная порода фанатиков и великих мучеников, легко всходящих на эшафот и бросавших перчатку пошлому мещанству, — «о, почему так лживо, вяло ты лижешь этот белый лист? Перо, будь скрипкой, будь кинжалом, о хлябь ночную расшибись! И тех прославь, кто мыслил строго и жил по правилам своим, бросал семью, и дом, и Бога, был щедр и не бывал любим…» (Это старлей, а не Блок.)

Итак, дело Ипполита (имя сына), будущее: президент, в худшем случае государственный секретарь, хотя нет, он же наполовину англичанин, главное — не спешить, суперконспирация, редкие встречи, определить мальца в Оксфордский университет, желательно в гуманитарный колледж (придется раскошелиться), поручить внедриться в американский клуб, посетить библиотеку при американском посольстве.

Пожалуй, стоит выпить виски. Хорошенько разбавить. Это дело не хуже «пятерки», их же тоже вербовали в университете. Ким Филби, Гай Берджесс и К^о. «Капитана» задерживают, мерзавцы, и так всегда, себе небось никогда не задерживают. Красивая вербовка, но пока он выбьется в президенты или в госсекретари… (Еще виски.) Вот так завербуешь, получишь жалкого «капитана», которого и так бы дали, и уедешь, передав на связь. А потом, когда Ипполит станет большой шишкой, какой-то сукин сын снимет пенку, а Майкл, вылепивший из него агента, получит фигу (очень хотелось бюст Героя СССР прямо на улице Карла Маркса в Днепропетровске).

Утром Майкл выложил гранд-идею резиденту, получил «добро» (слово это любили в КГБ, оно ассоциировалось с неким умным усатым дядей вроде полководца времен гражданской войны Пархоменко) и начал готовиться к очередной встрече с Мерилин.

Шептались нежно.

— Покойный муж не понял бы вашего подавления революции в Венгрии. (Господи, уж эти либералы!)

— Не революции, а контрреволюции… Они же вешали коммунистов на фонарях. (Представил себя, мотавшегося как мочалка.)

— Муж считал главным свободу и демократию народу. (М-да.)

— Народ, увы, не всегда знает, что ему нужно. Западная печать все сваливает на СССР. (Стало немного тошно.) Знаете, Мерилин, а почему бы вам не пригласить меня в гости?

— Я приглашала и Павла, и других товарищей, но они всегда говорили, что это влечет за собой риск: вдруг кто-то случайно увидит или заскочат соседи… (Совершенно верно.)

— Сейчас обстановка изменилась в лучшую сторону. (То-то газеты каждый месяц сообщают об арестованных агентах!)

— Милости прошу, я буду очень рада. Я неуютно чувствую себя в ресторанах…

— А сын будет дома? (Нейтрально-козья морда.)

— Ему следует уйти? (Не поняла.)

— Что вы! Наоборот, я рад буду с ним познакомиться. (Ласковый оскал.)

Ночь, когда серы все кошки и шпионы, мощнейшая проверка, появление без всяких приключений в доме у Мерилин. Представлен как журналист и друг семьи, знавший покойного отца Ипполита.

Квартира, утонувшая в пуфиках, ковриках, цветах и безделушках (больше купеческая, нежели интеллигентская), гравюра с видом Кремля в гостиной (к счастью, ни Ленин, ни Сталин не бродили по Красной площади), непростительно для агента калибра Мерилин, все равно что разгуливать по Лондону при советских орденах.

Товарищ Майкл забавлял семью анекдотами (целился, естественно, в Ипполита), мальчик совсем растаял под искрами интеллекта, что-то в нем было от «сердитых молодых людей», брюзжавших по поводу сытой, но духовно пустой действительности, — к тридцати из таких вырастали жирные пингвины, — коммунистов он не жаловал, что вполне вписывалось в запланированный имидж.

Мерилин подала куропаток с брусничным соусом, это не замедлило сказаться на состоянии желудка гостя, и он был проведен в уединенное место. Пути разведки неисповедимы и неожиданны, судьбе угодно было отключить в тот вечер воду и поставить аса перед проблемами техническими. Бился он над ними долго и бесплодно, заставил Мерилин выйти в коридор и нервно вскричать: «Все в порядке, Майкл? Ничего не случилось?»

Он стыдливо попросил какую-нибудь посудину с водой и вскоре вышел в гостиную розовый и деловой, словно после получения нагоняя лично от председателя КГБ.

«Куда вы собираетесь после школы, Ипполит?»— «Очевидно, в технический колледж, хочу быть инженером», — в восторг это не приводило, работать, работать и работать, ваять, как Пигмалион Галатею.

Вскоре Ипполит удалился к себе в комнату, сославшись на занятия («Плейбой», исчезнувший с дивана, указывал на их род).

«Прекрасный у вас сын, Мерилин, чудесный парень! Как бы мне хотелось еще с ним увидеться, пообщаться, поговорить! Конечно, конспиративно, я понимаю, что, если наш контакт станет вдруг известен, это может отразиться на его будущем…» (Первый пробный шар.) — «Я рада, что он вам понравился, но он еще совсем маленький, вам с ним будет неинтересно…» (Вот щука!) — «Мы очень плохо знаем положение в молодежной среде, Ипполит мог бы мне в этом помочь».

Так Майкл и ушел ни с чем, посоветовав на всякий случай перевесить Кремль в спальню, чтобы не будоражить воображение случайных посетителей.

Через две недели в пабе, увешанном часами.

— Мерилин, Центр требует информации о молодежном движении. Мало времени? все отнимает учеба? войдите в наше положение, Мерилин.

Через две недели в буфете кораблика, плывшего по Темзе: «Возможно, Мерилин, вы сами нацелите сына на работу среди юнцов, у вас же есть опыт».

(Черт побери, если завербовала мужа, то почему же не завербовать и сына?)

Еще через месяц в столовке Уайтчейпла: «Прошу вас, Мерилин, я буду встречаться с ним редко, никакого риска нет (Боже, как морозны ее голубые глаза, как сжаты губы!), мы будем помогать ему стать на ноги. Он заболел? как жалко!»

Еще через месяц в парке у Гринвичской обсерватории (после астрономических изысканий): «Извините, что я настойчив, Мерилин, но я, как и вы, солдат (забыл добавить: революции) и подчиняюсь воле Центра. Товарищи нами недовольны (глаза превратились в голубые льдинки), они не понимают вашей позиции».

Неухоженный район Патни, булыжники, которых касались и ядовитый Искандер, и несчастный Огарев, и взбалмошный Бакунин, и даже — чуть-чуть, очень легко! — зовущий к топору Чернышевский, два брата, Майкл — старший, мудрый пастырь, Ипполит — младший, скромный ученик, внимающий золотым словам.

Дальше как в страшном сне: Ипполит из трех встреч пропускал две, извинялся, снова пропадал, и снова приходилось просить Мерилин, и парень приходил, и соглашался подумать об Оксфорде, и снова исчезал.

Майкл жаловался Мерилин, она удивлялась: «Я вас познакомила, работайте сами, он уже взрослый, чтобы мне его контролировать».

Прошло полгода. Майкл не выносил на дух проклятого парня, который мотал его, как хотел, все обещал и ничего не делал.

И тут старлей не выдержал: «Мерилин, можно, я буду откровенен? Мне кажется, вы не хотите, чтобы ваш сын нам помогал?» — «Почему вы так решили?» — «По-моему, это совершенно ясно. Но знайте, Мерилин, Москва нам этого не простит. Москва не поймет. Вы смогли привлечь на нашу сторону своего мужа, почему же сейчас…» — «Думаете, я об этом не жалею?» — и словно задохнулась. — «Неужели жалеете?» — «Я этого не говорила. Интересно, Майкл, а вы могли бы завербовать своего сына или подарить его какой-нибудь иностранной державе?» — «Конечно, смог бы, если бы это были товарищи по оружию, как мы с вами!» — соврал он.

Они уже ненавидели друг друга, как лютые враги.

Однажды, гуляя с коляской по Холланд-парку, вычерченному четко, как чертеж, Майкл увидел меловую черточку на кипарисе — сигнал вызова от Мерилин к тайнику «Гегель» (не зря ведь в разведшколе философию учили не по Гегелю).

Что стряслось? Может быть, что-то с Ипполитом? Угроза ареста? Выплыли старые дела? Боже, как ужасна, как непредсказуема разведка! А срочные вызовы — самое страшное, они разбивают все планы, все иллюзии, от них бессонница и неврастения. А может, ты потому и пришел в разведку, что она так не похожа на плавную жизнь, где будильник, тягучая работа, унылый приход домой сразу после шести? Может, за это ты и любишь свою разведку, товарищ Майкл?

Тайник находился между Виндзорским замком и частной школой в Итоне, где на теннисных кортах выигрывают Ватерлоо, он медленно шел по парку, все ближе и ближе к развесистой иве, корни которой, оголившись, образовали прекрасные глубокие дыры.

Светило солнышко, ветер покачивал верхушки деревьев, он оглянулся вокруг: ни души, тишь и благодать, и хотелось жить и работать, работать и жить…

Майкл нагнулся, рука напряглась и скользнула под могучий корень (был случай — наткнулся на больного зайца, чуть в штаны не наложил).

Вот и контейнер — и тут удар по шее, очевидно, ребром ладони, сознание выключилось, он повалился на траву, успев подумать: кто это? контрразведка? Ипполит? подручные Мерилин? Провокация? Месть?

Когда он очнулся, вокруг никого не было — только шелестели дубовые листья.

Парк, вычерченный четко, как чертеж.