Милан Чурчин и Милош Црнянский предупреждают о готовящейся ревизионистской кампании
Милан Чурчин и Милош Црнянский предупреждают о готовящейся ревизионистской кампании
В апреле 1929 г. редактор «Новой Европы» Милан Чурчин обратился к общественности, прежде всего к осведомленным современникам, с призывом серьезно взяться за сбор свидетельств и документов, освещающих вопрос, который уже целое десятилетие активно обсуждался во всем мире. Речь шла об ответственности за начало Первой мировой войны. Чурчин не мог смириться с молчанием, которое воспринималось как согласие с австрийскими, германскими и всеми прочими ревизионистами, настаивавшими на том, что официальная Сербия была виновата в Сараевском покушении и, следовательно, в развязывании войны: «Некоторые наши “нерадивые патриоты” и журналисты-оптимисты все еще верят или, по крайней мере, твердят, что никого больше не интересуют разные “писульки” о причинах войны, вину за которую немцы переложили бы на Сербию и Россию, на Францию и Великобританию или хотя бы разделили со всеми ими. Они говорят, что этот вопрос раз и навсегда решен в Версале в результате подписания мирных договоров. Однако, как мы видим, мировая общественность не перестает обсуждать его, рассматривать со всех сторон и в мельчайших подробностях. Поэтому литература об ответственности за мировую войну или о причинах мировой войны, а также обо всем, что с этим связано, огромна. Не просто опубликованы отдельные номера журналов, посвященные этой проблеме, а имеются и публицисты, и ученые “специалисты”, которые ничем другим не занимаются, кроме этого вопроса»[261]. Перечислив все, что предпринимала Германия и о чем писали союзники, Чурчин подробно остановился на работах американских историков.
Неуслышанными остались адресованные сербским политикам просьбы Сетона-Уотсона озвучить свою позицию и подкрепить ее соответствующими документами. Британский исследователь, работавший в то время над книгой «о Сараево», предостерегал, что «мировая общественность снова заинтересовалась Сараевским покушением» и «Белграду пора уже понять, что дальнейшее молчание будет восприниматься как признание вины»[262]. Только в 1926 г. Пашич, поссорившись с Л. Йовановичем, заявил, что тот солгал, будто правительство или отдельные министры знали о покушении[263]. Чурчин приветствовал слова Пашича, хоть и сказанные с опозданием. Самой лестных оценок загребского публициста удостоились английское и сербское издания книги Уотсона «Сараево» (1926).
В 1929 г. Чурчин указал на новые моменты – на вредоносную деятельность югославских апологетов Германии и Австрии – Богичевича и др. Милана Шуфлая, а также на злорадство Вегерера в связи с невыполнением Сербией обещания издать собственную «Синюю книгу»[264]. Шуфлай и англичанка Эдит Дарэм, написавшая собственную книгу про Сараево[265], ставили под сомнение научную ценность работы Уотсона. Ну а Богичевич штамповал книгу за книгой[266], из которых наибольшее отторжение вызывал трехтомный памфлет «Сербская внешняя политика» (Die Auswаrtige Politik Serbiens, I, II, III, Berlin, 1928–1931). Основным аргументом бывшего сербского дипломата был тот, что он якобы кропотливо собирал документы сербского правительства, которые прихватил с собой в 1915 г.
Следует признать, что на некоторые события сербская пресса все-таки реагировала. Так, речь рейхспрезидента Гинденбурга, произнесенная им во время открытия мемориала в Танненберге 18 сентября 1927 г., удостоилась острой реакции французских и сербских изданий. Последние «возвращение к решенному раз и навсегда вопросу военной ответственности» осудили как ревизионистский «шаг назад и пробуждение духа старой вражды», как «опасный обман, подпитывающий реваншистские настроения масс». Отповедь Гинденбурга гласила: «Отвергаем, все слои немецкого народа отвергают обвинение в том, что Германия виновата в начале величайшей из войн!». Затем отставной фельдмаршал повторил официальный тезис Веймарской Германии о том, что в 1914 г. война носила не агрессивный, а сугубо оборонительный характер. Поэтому день подписания Версальского договора для Гинденбурга был «днем скорби»: «Германия подписала договор, но не согласилась с тем, что германский народ виноват в начале войны. Это обвинение не дает нашему народу успокоиться. Оно препятствует установлению доверия между народами»[267].
Одним из первых о настораживающих тенденциях развития общественного мнения Германии в связи с «виной за войну» сообщал журналист, публицист и пресс-атташе Станислав Винавер. В начале 1920-х гг. из-под его пера вышли материалы, объединенные заголовком «Брожение в Германии»[268].
Наряду с важными статьями, вышедшими в «Новой Европе»[269], и работами межвоенного времени, посвященными организации «Млада Босна», следует упомянуть и книгу Станое Станоевича «Убийство эрцгерцога Франца Фердинанда» (Сараево, 1924). Современники упрекали автора в том, что он выступал с позиций организаторов Салоникского процесса и не внес вклад в подлинное освещение столь болезненного вопроса. В кругу ревизионистов сочли, что автор выразил официальную позицию югославского правительства[270].
Инертность властей в связи с рассматриваемой проблемой отмечал еще один серб-пречанин – Милош Црнянский. В качестве пресс-атташе посольства в Берлине он имел возможность одним из первых ознакомиться с трудами Милоша Богичевича.
Црнянский писал: «Я уже тогда считал деятельность Богичевича в Берлине более чем опасной и предлагал своему полномочному министру не оставлять ее без ответа. Хотя после войны никто особенно не озаботился тем, чтобы установить, кто действительно виноват в начале войны, кто ее подлинный виновник, я посчитал, что для нашего молодого государства представляет опасность то, что замышляется в Берлине и потом распространяется по всему миру. Балугжич мне и говорит, что министерство готовит ответ на все это и что подготовка ответа поручена профессору Чоровичу. Однако книгу он так и не представил, и свет она не увидела. А то, что о вине за войну вышло из-под пера профессора Станое Станоевича, лучше бы не печаталось вовсе. Тема ответственности за войну прозвучала только в партийных политических дрязгах, когда товарищ Пашича, министр внутренних дел в Салониках Люба Йованович, попытался свалить Пашича. Вышло наоборот – Пашич свалил его самого. Единственная книга-памфлет, опубликованная в ответ на писания Богичевича, вышла из-под пера Тартальи (др. Оскар. – М. Б.) под заголовком “Предатель”»[271].
Более осведомленный о германской концепции «Срединной Европы» Црнянский лучше своего шефа выявлял германских лоббистов и покровителей, одного из которых – графа Монтжела (Montgelas) – он обнаружил в редакции газеты «Берлинер Тагеблатт». После Второй мировой войны эта особа продолжила свою антисербскую деятельность в эмиграции в Ирландии, «как будто с тех пор ничего и не произошло»[272].
Как мы постараемся показать во второй части нашей работы, наблюдения сербских историков, сделанные десятилетия спустя, совпали с тем, что отмечал Црнянский. Дух межвоенного германско-австрийского ревизионизма не исчез, «как будто с тех пор ничего не случилось» и как будто этот дух не принес новых несчастий.
Интересно отметить, что в 1914 г. граф Макс фон Монтжел в своей приватной переписке с берлинским адвокатом Рихардом Греллингом признал «тройную вину Германии». Из-за несогласия с воинственной политикой своего правительства Греллинг после начала войны перебрался в Швейцарию, где опубликовал книгу «Обвиняю». Монтжел писал ему тогда: «До войны Германия в интересах сохранения мира прибегала к старому и непригодному средству – постоянному наращиванию вооружений. Она сознательно спровоцировала войну, назвав ее превентивной. С ее военными целями не согласился бы ни один противник, находящийся в здравом уме». Более того, Монтжел признал, что «превентивная война, решение о которой было принято 5 июля, переросла в завоевательную в сентябре 1914 г.». После поражения Германии, как мы знаем, Монтжел пересмотрел свое мнение. Был членом комиссии по установлению вины за начало войны, возглавляемой Карлом Каутским. Однако после его смещения перешел на сторону «патриотических» сил. Ввиду того что в новых обстоятельствах Монтжел отрицал, что когда-то соглашался с Греллингом, тот опубликовал факсимиле письма генерала, за что историки ему весьма благодарны[273].
Из числа сербских дипломатов – современников событий – рассматриваемому вопросу особое внимание уделял Йован М. Йованович. Имея в виду все, что публиковалось об ответственности за начало войны, он, прежде всего, отслеживал, что пишут ревизионисты о роли Сербии. Впечатления от прочитанного публиковались на страницах «Сербского литературного вестника», «Политики» и прочих периодических изданий. Как и М. Чурчин, М. Црнянский и другие упомянутые нами авторы, бывший посол в Вене предупреждал о ревизионистских усилиях германоязычных историков. При этом он полагал, что всю правду возможно узнать только по мере публикации всех релевантных и секретных документов. В противном случае – не устранить подозрений и сомнений. С одной из важных статей, напечатанной в 1931 г. в «Политике», нас знакомит историк Габрич. Перечислив в 12 пунктах все действия Австро-Венгрии, предпринятые в 1904–1914 гг. с целью уничтожения Сербии, Йованович резюмирует, что архивных материалов, доступных на тот момент, хватило бы для разоблачения намерений Вены. Началось все со встречи короля Петра Карагеоргиевича с болгарским правителем Фердинандом в Нише в 1904 г. Наметившееся сотрудничество не устраивало Монархию, строившую планы создания лояльных Великой Болгарии и Великой Албании, а также установления контроля над Черногорией. Автор статьи напоминает, что германо-австрийская военная конвенция (1909) предусматривала ввод австро-венгерских войск в Сербию. После окончания Балканских войн Сербия получила четыре ультиматума от Австро-Венгрии, грозившей вторжением в случае их невыполнения. Агрессия состоялась бы, даже если бы Белград принял ультиматум от 23 июля 1914 г. Вена отвергала мирные предложения России, предусматривавшие ущемление сербских интересов, отказывалась как от передачи дела о покушении суду в Гааге, так и от рассмотрения вопроса великими державами. При этом Берхтольд настаивал, чтобы суд в Сараево подтвердил обвинения в адрес Сербии, прозвучавшие в ультиматуме. И в конце концов – объявление войны Сербии, спровоцировавшее остальные великие державы. Йованович приходит к выводу, подтвержденному современной историографией, что Монархия отдавала себе отчет в том, что после объявления войны Сербии (28 июля 1914 г.) ей придется воевать и с Россией, а за этим последует общеевропейская война. Такая вероятность давно обсуждалась в австро-венгерском генштабе. О том же шла речь на состоявшемся в Вене заседании объединенного совета министров в июле 1914 г.[274]
Йованович, как и некоторые другие современники (Момчило Нинчич), отмечал пагубные последствия аннексии Боснии в 1908 г. как для сербско-австрийских отношений, так и в целом для мировой системы равновесия и безопасности.
Политик указывал на нежелание Германии нести материальную и моральную ответственность за развязывание войны. При этом тактика Берлина состояла в том, чтобы инициировать появление в зарубежной прессе материалов, отражающих его позицию, а затем выступить с их комментариями. Сербия в этих текстах преподносилась как установленный и несомненный виновник войны: «Уже давно Белград отказался от тезиса, будто Сараевское покушение – дело рук отдельных лиц, не имевших никакого отношения к официальной Сербии». От заинтересованного наблюдателя не ускользнуло стремление Вегерера обвинить Россию за то, как Сербия ответила на австрийский ультиматум. Сербия якобы была готова принять его полностью, однако в последний момент поступили обнадеживающие телеграммы из Петербурга, побудившие ее изменить позицию. Сегодня это утверждение дословно переписывают Кристофер Кларк и ему подобные[275].
Й. М. Йованович также приводит слова Томаша Масарика о том, что западные союзники действовали односторонне, возложив всю вину на Германию и «забыв» про Австрию, которая спровоцировала Россию. По словам чешского деятеля, после Сараевского покушения Вена и Будапешт лгали, когда обвиняли сербское правительство в том, что оно его организовало[276].
Благодаря американскому историку Димитрие Джорджевичу мы приближаемся к пониманию того, как англо-саксонский мир воспринимает сербскую историю и, в частности, проблему ответственности за начало Первой мировой войны. Это восприятие во многом обусловлено исследованиями выходцев из бывшей Австро-Венгрии, работавших в британских и американских вузах. Не секрет, что многие из них называли сербскую историографию не иначе как «великосербской»[277].
«Согласно данным на 1964 г., в университетах США и Канады 175 профессоров читали курсы лекций по истории Австро-Венгрии. 77 докторских диссертаций прошли защиту, а 55 находились в процессе написания. Комитет по изучению Габсбургской монархии появился в Америке раньше многих других научных обществ, занимавшихся историей отдельных европейских народов. В Нью-Йорке открылся Австрийский институт, который финансировался из Вены. Привлекательной казалась идея совмещения прошлого с настоящим – создания особой Срединной Европы как противовеса Советам. Присутствовала ностальгия по “старым добрым временам”, вызывало восхищение богатое культурное, художественное и научное наследие империи. Все это во многом предопределило формирование стереотипного представления о Балканах и Сербии как о каком-то постыдном рудименте Оттоманской империи. Габсбургская и германская историография, особенно появившаяся в межвоенное время, не могла простить сербам субверсивной в отношении Монархии деятельности, направленной на объединение сербского и прочих югославянских народов… Позднее, в 1990-е гг. – в период распада Югославии, – рассуждая о причинах сербофобии в американских и западных кругах, я обнаруживал ее корни в истории австро-германо-сербского противостояния, предшествовавшего Первой мировой войне. Даже американский президент Клинтон (по вине того, кто ему написал речь) прилюдно ляпнул, что две мировых войны начались на Балканах»[278].
Джорджевич приводит и произошедший с ним лично случай. На приеме в честь югославской делегации, участвовавшей в конференции «Проблемы межнациональных отношений в монархии Габсбургов в XIX в.», профессор Анте Кадич из Блумингтона (University Bloomington, Indiana) поприветствовал меня следующими словами: «Вы пишете великосербскую историю, подобно той, которую когда-то писал Владимир Чорович. Это здесь общее мнение!» Джорджевич упоминает, что Кадич в молодые годы обучался у иезуитов, и сравнивает его с правоверным Душаном Перовичем из Белграда, который тоже любил навешивать на людей аналогичные ярлыки»[279].
Данный текст является ознакомительным фрагментом.