В столице возникает новая власть

В столице возникает новая власть

В Петрограде уже полным ходом создавалась новая власть. На первом же заседании Петроградского совета под влиянием депутатов большевиков и эсеров был принят текст Приказа № 1 по Петроградскому гарнизону, предусматривавший начало его «демократизации», неразоружение иневывод войск из города¹. Последствия стали ясны не сразу. 1 (14) марта английский и французский послы заявили Родзянко, что их правительства «вступают в деловые сношения с Временным исполнительным комитетом Государственной думы, выразителем воли народа и единственным законным временным правительством в России»². 2 (15) марта в Думу явились служащие Главного штаба заявить о подчинении Временному правительству. Навстречу их колонне под конвоем вели городовых, полиции в столице уже не было. Улицы, ведущие к Таврическому дворцу, были уже переполнены людьми и войсками³.

В казармы по требованию Военной комиссии Государственной думы начали возвращаться офицеры. Их положение было весьма сложным: они сразу же оказались под внимательным пристальным наблюдением не доверявшим им солдат⁴. Попытки восстановления дисциплины были сразу же восприняты последнимими как угроза революции: представители восставших полков начали обращаться с жалобами в Петросовет⁵. В результате 2 (15) марта этот орган послал «свой братский привет революционным офицерам, смело выступившим на защиту народа. Полный веры в их решимость довести дело освобождения России до конца, Совет р. и с. д. протягивает им свою руку, призывая к организации совместно с народом»⁶. По иронии судьбы это обращение было опубликовано в «Известиях» вместе с текстом Приказа № 1, фактически призывающего не только к неподчинению

офицерам,

но и к их

разоружению⁷

Пункт 5-й Приказа гласил: «Всякого рода оружие, как то: винтовки, пулеметы, бронированные автомобили и прочее – должно находиться в распоряжении и под контролем ротных и батальонных комитетов и ни в коем случае не выдаваться офицерам даже по их требованию»⁸.

Восстание к этому времени охватило и Кронштадт, власть Временного комитета Государственной думы признал Балтийский флот. Его командующий адмирал А. И. Непенин также сделал это, стремясь сохранить флот как боевую силу⁹. Эта задача усложнялась предшествующим поведением. Став командующим, он сразу же поставил задачу подтянуть фронт, строевую подготовку своих подчиненных, требовал отдания чести матросами своему проезжающему автомобилю. За нарушения следовали жесткие наказания. Все это увеличивало количество врагов адмирала среди матросов, множество офицеров считало, что внешние признаки дисциплины – далеко не самое главное, чем стоило бы заняться для усиления порядка во флоте¹⁰.

С политическими симпатиями все было гораздо проще. Адмирал и ранее не был сторонником правительственного курса и симпатизировал думской либеральной оппозиции. Он признал новую власть 28 февраля (13 марта), то есть когда ее еще по сути и не было¹¹. Большое значение для него имел тот факт, что эту власть поддерживает великий князь Николай Николаевич (младший) (так, во всяком случае, заверял его Родзянко)¹². Командующий сделал это для контроля над командами, опасаясь эксцессов революции. Поначалу все шло неплохо. Представители корабельных команд, вызванные адмиралом, выступили со смехотворными требованиями, вроде разрешения носить калоши и курить на улице. Непенин, естественно, не возражал¹³.

Успокоение было недолгим. Уже на следующий день, 1 (14) марта, беспорядки начались в Кронштадте, Ревеле и других портах¹⁴. В Кронштадте одним из первых был убит адмирал Р. Н. фон Вирен – боевой офицер и герой Порт-Артура, который при этом славился самодурством и пристрастием к жесткой дисциплине. После того как был уничтожен символ власти, внушавший страх, в городе и на кораблях начались массовые убийства и грабежи¹⁵. В Гельсингфорсе, в отличие от Кронштадта, перешедшего во власть толпы, убийства были хорошо организованы: начало им положила группа, переходившая по льду от одного корабля на другой и методично убивавшая самых видных офицеров¹⁶. Адмирал Непенин вызвал на свой флагман по два представителя от матросов с каждого корабля и попытался обратиться к ним с речью, убеждая их, что «…уже сегодня Россией правит черт». К этому времени на судах флота уже шли массовые и зверские убийства: было убито около 100 офицеров. Это были специалисты, как правило, опытные, исполнительные и требовательные, заменить их было некому¹⁷.

В результате уже 2 (15) марта командование вынуждено было известить Ставку и Думу: «Балтийский флот как боевая единица более не существует»¹⁸. По-другому и быть не могло – само понятие верности Присяге для революционеров было в лучшем случае свидетельством скудоумия. Вот как отозвался о причине убийства контр-адмирала А. Г Бутакова (расстрелянного в Кронштадте у памятника адмиралу С. О. Макарову¹⁹) один из них: «Этот весьма недалекий адмирал просто-напросто отказался отречься от старого режима…»²⁰ Между тем на Балтийском флоте были убит не один «недалекий адмирал».

На площади Свеаборга был собран митинг – присутствовавший на нем «тупой честолюбец»²¹ вице-адмирал А. С. Максимов обещал служить революции «верой и правдой» – его немедленно избрали командующим флотом вместо Непенина. Толпа потребовала прибытия «царского адмирала» на встречу с Максимовым для передачи командования.²² Выбора у Непенина не было, и он направился на митинг. В результате командующий флотом и один из лучших моряков России был убит 2 (15) марта выстрелом из толпы в Свеаборге. Кто стрелял – матрос с линкора «Гангут» или подосланный немцами убийца – так и осталось неясным²³. Во всяком случае, после смертельного ранения Непенин получил еще несколько ран: на теле позже было обнаружено 2 пулевых и 3 штыковых ранения²⁴. Труп адмирала был отправлен в городской морг, где вскоре подвергся глумлению. В конце концов его установили на ноги и сунули в рот трубку²⁵.

Флот лишился лучших своих адмиралов и офицеров, далеко не все погибшие были непопулярны, но прежде всего масса расправлялась с командирами, которые были на виду. Многие из них до начала революции пользовались уважением и авторитетом среди матросов²⁶. Популярность или репутация человека с характером лишь делала их особо опасными для сторонников революции.

Тем временем Иванов, так и не получив подкрепления, простоял с Георгиевским батальоном в Вырице три дня. Позже он объяснил свое трехдневное бездействие информацией от начальника Генерального штаба генерала Зенкевича, переданной лично с Доманевским. Занкевич извещал, что порядок восстанавливается, а вооруженная борьба только ухудшит ситуацию, власть может перейти к крайне левым. Во-вторых, Иванов получил от Алексеева телеграмму, в которой говорилось о наступившем в Петрограде «сравнительном успокоении и возможности умиротворения путем соглашения Государя с народными представителями. С одним из этих народных представителей, А. И. Гучковым, генерал Иванов обменивался телеграммами и стремился лично повидаться, но ему это не удалось»²⁷. В-третьих, в 00:20 2 (15) марта из Пскова Иванову была отправлена телеграмма. Император приказывал ему не предпринимать особых мер до его приезда в Царское Село: он еще надеялся, что этот приезд состоится²⁸. 4 (17) марта Иванов вернулся в Могилев. 14 марта английский представитель в Ставке отметил в своем дневнике: «Тем не менее приказы к армиям отправляются как обычно, и, как сообщается, большинство фабрик продолжают работу. Отсюда, на расстоянии, это похоже на мирную революцию, но все выглядит плохо»²⁹.

Николай II, уже склонявшийся к идее ответственного министерства, вынужден был отправиться в Псков³⁰. Попытки Бубликова помешать этой поездке и задержать императорские поезда на станции Дно, где предполагалось организовать встречу монарха с Родзянко, успеха не имели³¹. Первоначально император надеялся всего лишь проехать через Псков: он относился к генералам Н. В. Рузскому и Ю. Н. Данилову, сменившему на посту начальника штаба фронта Бонч-Бруевича, с меньшим доверием, чем к Алексееву³². Главнокомандующий Северным фронтом имел репутацию либерала и считался любимцем оппозиции и ее печати, он поддерживал контакты с Гучковым и не пользовался симпатиями монарха, что было одной из причин того, что Петроградский гарнизон был выведен из подчинения командующего Северным фронтом, а командующий Петроградским военным округом был подчинен непосредственно Военному министру приказом императора³³. Рузский болезненно воспринял это решение³⁴. Беляев вступил в должность только что, в начале года. Положение Рузского казалось более прочным. Однако с первыми известиями о волнениях в столице и он начал колебаться. 27 февраля (12 марта), получив телеграммы от Родзянко и от Беляева, в которой военный министр просил прислать в столицу надежные части, Рузский немедленно отправил в Ставку сообщение первого, добавив свои сомнения по поводу целесообразности использования войск³⁵.

Северный фронт был наиболее близок к столице, и не только географически. «Каждый день столица, – вспоминал Ю. Н. Данилов о ситуации конца 1916 – начала 1917 г., – все более и более нас беспокоила своими настроениями»³⁶. Настроения эти были явно не в пользу монарха и его семьи. Показателем их могут быть слухи, появившиеся после «митавского» наступления 12-й армии в январе 1917 г. Теперь в штаб фронта направлялся Николай II. 1 (14) марта в 14:45 начальник штаба Северного фронта Ю. Н. Данилов сделал запрос на имя Наштаверха: «Ввиду ожидающегося через два часа проследования через Псков поезда литера А (императорского. – А. О.), главнокомандующий Северного фронта просит ориентировать его срочно для возможности соответствующего доклада, откуда у начальника штаба Верховного главнокомандующего сведения, заключающиеся в телеграмме 1833»³⁷. Энергичного ответа не последовало. Бубнов объясняет пассивность Алексеева тем, что с самого начала петроградских событий он был болен и упустил благоприятный момент для подавления восстания³⁸. Судя по многочисленным свидетельствам, генерал действительно плохо себя чувствовал и Данилову от его лица отвечал А. С. Лукомский: он подтвердил сведения, изложенные в телеграмме № 1833³⁹.