Глава 15. 25-я годовщина 1985-87 гг. Ангола и линия фронта

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 15. 25-я годовщина

1985-87 гг. Ангола и линия фронта

Правительственная политика, основанная на применении грубой силы, потерпела поражение. АНК объявил 1986 год — 25-ю годовщину МК — Годом «Умконто ве Сизве». Лозунг «Каждый патриот — боец! Каждый боец — патриот!» отражал сочетание массовых действий с вооружённой борьбой. Чрезвычайное положение, убийства активистов, расстрелы демонстраций протеста, рейды в соседние государства, дестабилизация всего региона — всё это не могло ни подавить волну протестов, ни устранить противоречия, свойственные апартеиду.

Мы фиксировали до 150 операций, проводимых бойцами МК, в год. Многие операции оставались незафиксированными, поскольку у нас не было связи со многими подразделениями. Режиму не удалось ликвидировать наши подпольные структуры ни в одном из «передовых районов», включая Мозамбик и Свазиленд. Рейды групп убийц в Лесото не смогли изгнать оттуда АНК. В ответ в январе 1986 года Южная Африка установила блокаду этой страны, не имеющей выхода к морю, и спровоцировало военный переворот против премьер-министра Леабуа Джонатана. За этим последовала депортация в Восточную Африку и в Замбию множества наших товарищей.

Несмотря на закрытие границ, поток молодых новобранцев в лагеря МК продолжался. Ещё более важно было то, что всё большее число людей проходило подготовку внутри страны. Представители режима апартеида пытались тогда и после принизить достижения вооружённой борьбы, утверждая, что мы никогда не сможем подняться выше уровня вооружённой пропаганды низкой интенсивности. Они пытаются скрыть тот факт, что нам на деле удалось достичь нашей главной цели — создать опору для вооружённого сопротивления в народных массах (хотя наши успехи были большими среди городских, нежели сельских жителей). На каждую операцию, проведённую бойцами МК, приходилось множество операций, проведённых людьми, привлечёнными к нашей деятельности. Уровень сопротивления был таков, что это вынудило правительство признать, что в период между сентябрем 1984 и апрелем 1986 года более, чем 800 полицейских подверглись нападению и разрушению.

Популярность АНК, МК и ЮАКП была как никогда высокой и похороны таких активистов, как Мэтью Гониве, которых считали героями, погибшими в бою, превращались в торжества будущей победы. Знамёна запрещённых организаций развевались, бросая вызов властям. Священнослужители были готовы идти за красным флагом ЮАКП и знамёнами АНК. Огромные толпы молодёжи, танцующей «той-той», восхваляли подвиги «Умконто ве сизве». Всё более ощущалось, что режим апартеида, который чёрное население Южной Африки считало незаконным, терял контроль над страной.

Таким образом, правительственная стратегия использования грубой силы терпела поражение. Такая же судьба ждала конституционные преобразования, а именно создание трёхпалатной парламентской системы, в которой у белых, индийцев и цветных были отдельные палаты. Эта расистская система не обладала никакой законной силой и скоро была полностью дискредитирована. Но даже мы не представляли в полной мере глубины кризиса режима. В то время, когда позиции П. Боты и его «секьюрократов» — влиятельных представителей силовых структур — казались неприступными, сомнения в возможности сохранения системы апартеида усиливались. Они возникли в рядах сверхсекретного африканерского «Брудербонда», элитного слоя африканеров, которые осуществляли интеллектуальное руководство апартеидом. Ряд влиятельных министров начали встречаться с находящимся в тюрьме Нельсоном Манделой, чтобы выяснить возможность переговоров.

Ведение вооружённой борьбы из-за рубежа было чрезвычайно сложным делом. Наша борьба была затяжной, и то, что нам удалось сохранить АНК, было само по себе серьёзным достижением. Оливер Тамбо играл исключительно важную роль. Он увлекал за собой своим примером, напряжённым трудом, самопожертвованием и цельностью своей личности. Его уважали и любили все.

В отличие от других освободительных движений, у нас не было «дружественных» границ или близлежащих баз, с которых мы могли бы действовать. В нашей стране не было благоприятного рельефа местности для расширения партизанской борьбы. Наши бойцы были вынуждены действовать небольшими группами, по 2–3 человека. Наш противник был силён, он имел значительные ресурсы, хорошо подготовленную армию численностью в полмиллиона человек и мог опираться на социальную базу в пять миллионов хорошо вооружённых белых. Пользуясь развитой транспортной системой, силы безопасности могли добраться до любого места в стране в течение часа. Власть жёстко контролировала рабочих на фермах и сельское население, что сильно затрудняло наши попытки установить связь с ними.

Наши возможности были ничтожными по сравнению с возможностями апартеидной Южной Африки. Мы работали в кабинетах размером чуть больше коробки из-под ботинок и из далёких партизанских лагерей. Даже нашим лидерам не хватало управленческой подготовки и опыта. Мы должны были компенсировать ограниченность наших ресурсов преданностью членов нашей организации, массовой поддержкой народа и опорой на международную солидарность.

В декабре многие из наших руководителей собрались в Анголе, чтобы принять участие в праздновании 25-й годовщины «Умкон-то ве сизве». Вместе с Джонни Макатини, представителем АНК в ООН и одним из моих соратников по Дурбану, мы поехали в лагерь Панго, который был переименован в Учебный центр имени Дэвида Рабкина.

Почти за четверть столетия мы встретились с Джонни только второй раз. Мы организовывали уличные протесты в Дурбане незадолго до его отъезда из страны в 1962 году. Все эти годы он представлял АНК за рубежом. В силу подпольного характера моей деятельности наши пути не пересекались. Сейчас же оба мы были одеты в военную форму, за прошедшие годы наши талии, конечно, расширились и мне было приятно показать ему жизнь лагерей.

Мы встретили полночь 16 декабря стрельбой трассирующими пулями и ракетами в ночное небо. Из Кибале, в 15 километрах от нас, пришел аналогичный ответ. Это был вполне приличный фейерверк и Джонни получил непривычное удовольствие от стрельбы длинными очередями из АК-47.

Панго стал нашим основным лагерем в районе Кибаше. Он был наполнен молодыми новобранцами — участниками восстаний в посёлках, которые продолжали полыхать по всей Южной Африке. Многим из них ещё не было двадцати. Они были полны энтузиазма и боевого духа. Джонни был восхищен их рассказами об уличных боях в Южной Африке, в которых бутылки с зажигательной смесью и камни служили оружием против огневой мощи и бронетранспортёров сил безопасности. В то же время он был не согласен с некоторыми методами «суровой справедливости», применявшимися против коллаборационистов. Одним из них был такой: на шею жертвы надевали автопокрышку, облитую бензином, и поджигали её. Это называлось «ожерелье».

Понимая разочарование и гнев людей, особенно против тех, кто считались предателями и изменниками, Тамби и руководство АНК в целом безусловно осуждали практику «ожерелий».

Джонни начал спорить с молодёжью о жестокости этого метода и был удивлён тем, как упорно они отстаивали этот метод.

«Дайте нам оружие, и мы уберем izimpimpi (доносчиков) чисто и красиво», — ответила одна молодая девушка, сидевшая за нашим столом во время праздничного обеда. Ей ещё не было 18 лет, но она поразила нас в то утро взволнованной речью от имени новобранцев. «Да, товарищ Макатини, «ожерелье» — это жестоко, но это позволило нам обратить изменников в бегство и превратило посёлки в запретную зону для них. То, что izimpimpi делали с людьми, ещё более страшно».

Джонни полагался на доводы морали, но не смог убедить молодых товарищей. Его интеллигентность, теплота и порядочность — качества, которые были свойственны руководству АНК в целом в течение десятилетий и которые производили такое впечатление на мировое сообщество, в этой ситуации не могли иметь решающего значения.

Я был знаком с молодым поколением достаточно хорошо и по лагерям, и по «прифронтовой линии», где мне пришлось вести напряжённые дискуссии о так называемых «твердых» и «мягких» целях. Я знал, что нужно уйти от чисто моральной аргументации, которая рассматривалась как «академическая» теми, кто ежедневно сталкивался с кровопролитием и предательством.

— Проблема с «ожерельями», — начал я, — заключается в их спонтанности и обезличенности. Можете ли вы быть твёрдо убеждены в человеке, который первым закричал; «Это предатель»? Человек, который выдвигает обвинения, может быть провокатором. Это означает, что «ожерелье» легко может стать методом службы безопасности, чтобы вносить раскол. Это же относится и к нападениям на гражданских лиц или на «мягкие» цели. Это даёт противнику возможность дискредитировать нас. Вот почему мы подчёркиваем необходимость дисциплинированных операций против ясно определённых целей.

Джонни аплодировал моему заявлению. Молодая девушка продолжала сомневаться. Моя озабоченность оказалась пророческой. Число безрассудных актов террора, осуществляемых провокаторами, находившимися на службе расистов, возросло, особенно после 1990 года.

В мае 1984 года в Панго произошел очень серьёзный мятеж. На рассвете 16 декабря мы провели торжественную церемонию около могил восьми товарищей, которые погибли во время мятежа. Причиной единственного в истории МК мятежа были проблемы, с которыми мы сталкивались со времён наших первых учебных лагерей. Разочарование, вызванное долгим ожиданием возвращения домой, раздуваемое вражескими агентами, могло создать нестабильную ситуацию. В меньших масштабах я видел это в Кибаше в 1977 году и узнал о событиях в Анголе в 1983-84 году только от других товарищей, когда находился в Свазиленде.

На самом деле общее ухудшение управления нашими лагерями происходило с 1980 года. Перевод многих командиров в «прифронтовые районы» выдвинул в число руководителей более молодых, неопытных товарищей. В отсутствие контроля со стороны старших руководителей они скатились к порочной практике. Возник глубокий разрыв между руководством и всеми остальными. Некоторые командиры начали забирать себе всё самое лучшее, что было недопустимо в то время, как рядовые бойцы были лишены необходимого. Процветал авторитаризм, использование чрезмерного наказания и доносчиков.

Департамент безопасности получил название «Мбокодо», что означало — жернова, и к нему относились со страхом. Мзваи Пилисо должен был проводить всё больше времени в Лусаке. Создавалось ощущение, что руководство АНК слишком полагалось на доклады командования лагерей. Как позже выяснилось, некоторые из них были вражескими агентами, как, например, Кеннет Махамба, который на какое-то время стал начальником лагеря в Кибаше. Ухудшающееся положение с безопасностью лагерей усугубляло проблемы.

Номаву Шангасе, круглолицая и жизнерадостная женщина-врач из Кибаше погибла, когда водитель грузовика, на котором она ехала, потерял управление и машина свалилась в пропасть. Я вспомнил о Синатле, когда узнал о подозрениях, что кто-то испортил рулевое управление.

Уровень подготовки упал, поскольку многие из инструкторов некачественно обучались нашими же людьми в Анголе. Лучшие бойцы после подготовки за рубежом отправлялись прямо в Южную Африку.

Я с сожалением узнал, что в процессе подготовки вновь возник культ силы. Мы приняли на вооружение многие методы ЗИПРА (партизанской армии ЗАПУ), которая славилась продолжительными танцами «той-той» в полной экипировке и с оружием, а также тяжёлому обучению тактике выживания в буше.

К 1986 году в лагерях появилось новое, испытанное командование, в состав которого в качестве комиссара входил Крис Хани, и положение стало меняться к лучшему.

Почвой для мятежа послужила всё возрастающая опасность, которую представляли поддерживаемые Южной Африкой силы УНИТА. Подразделения Джонаса Савимби из его укрепленного лагеря в Джамбе на юго-востоке Анголы проникали во все уголки страны. К тому времени наш основной учебный центр находился в Маланже, в пятистах километрах к востоку от Луанды. Этот район, который мы называли «восточным фронтом», подвергался сильному давлению со стороны бродячих банд УНИТА. Для того, чтобы вымести оттуда бандитов, был создан совместный отряд МК и ФАПЛА[64] численностью до тысячи человек. Начальником штаба отряда, в который входило четыреста бойцов МК, завершивших подготовку, был популярный и очень уважаемый региональный комиссар Тимоти Мокоена. Поначалу наших бойцов очень вдохновляла задача очистить пути снабжения лагерей, обеспечить безопасность мирных жителей и набраться боевого опыта. Они показали себя очень хорошо, в нескольких столкновениях нанесли тяжёлые потери УНИТА и выкинули их из этого района.

К концу года противник появился к югу от Маланже, на другой стороне реки Кванза. Здесь местность благоприятствовала повстанцам. Они создавали свои базы в течение года. Когда наши силы попытались преследовать УНИТА на другом берегу Кванзы, они несколько раз попадали в засады. В этих столкновениях погибло много бойцов ФАПЛА и девять солдат МК.

Признаки того, что вражеская агентура начала использовать сложившееся положение, подтвердились, когда внешнее вещание Южноафриканской телерадио корпорации начало преждевременно сообщать о мятеже в рядах МК.

Цель изгнания УНИТА из этого района, однако, была достигнута и было решено, что МК перейдет к оборонительным действиям. Это означало, что большинство бойцов возвращалось в наши лагеря.

Однако эта договоренность не устраивала многих из тех, кто начал выражать недовольство. Это были, без исключения, люди, уставшие от лагерной жизни. Среди них были многие из тех, кто ранее были направлены в «прифронтовые районы», но затем отосланы назад в «тыл», как мы называли Анголу, из-за слабой дисциплины или провала их заданий.

«Давайте прорвемся с боями на юг через Намибию и затем в Южную Африку», таков был наивный, но популярный лозунг. Другие предлагали найти возможность добраться до Луанды и потребовать от руководства, чтобы их отправили воевать в Южную Африку. Добрая половина бойцов МК начала проявлять признаки неповиновения и отказывалась выполнять приказы. Они начали выражать отказ от подчинения бесцельной стрельбой в воздух. Слово «мкаташини», что на языке кимбунду означало «уставший солдат», стало использоваться для обозначения их мятежного поведения.

В начале 1984 года недовольные солдаты захватили грузовики, чтобы ехать в Луанду и предъявить претензии руководству. Они захватили транзитный лагерь в Виане неподалеку от столицы, где также захватили оружие и выбрали Комитет десяти, чтобы те вели переговоры от их имени.

Крис Хани вступил на территорию лагеря безоружным и произнёс взволнованную речь, убеждая мятежников сдаться. Это ему не удалось. В конце концов ангольская Президентская гвардия провела штурм лагеря и разоружила тех, кто его захватил. Около тридцати зачинщиков были посажены в тюрьму Луанды, пока шло расследование. Половина из них провели тринадцать месяцев в тюрьме, а затем были освобождены. Остальные были переведены в центр для арестованных департамента безопасности в Куатро около Кибаше.

В марте 1984 года примерно 300 бывших мятежников были направлены в Панго, который стал транзитным лагерем. Из Панго были выведены все бойцы, чтобы очистить место вновь прибывшим. Они поступили под начало немногочисленного руководства и группы сотрудников службы безопасности. Командование лагеря имело в своём распоряжении подразделение охраны в двенадцать бойцов. Руководство в духе примирения приняло решение о снисходительном отношении к мятежникам, надеясь на их перевоспитание.

Но среди обитателей лагеря Панго были опасные деятели, которые только изображали, что они сожалеют о своём поведении. 14 мая они начали действовать и захватили лагерь. Они напали на землянки, в которых жило руководство лагеря. Начался упорный бой. Начальник службы снабжения погиб в бою, а тяжелораненый комиссар лагеря, спотыкаясь, ушел в буш. Мятежники нашли его в буше на следующий день. Он был ранен в живот и просил пить. Одни из мятежников, Мгедези, ответил на эту просьбу выстрелом ему в голову.

В ходе борьбы за лагерь мятежники убили восемь человек, включая комиссара, и немедленно расстреляли шесть человек из собственных рядов, которые отказались присоединиться к восстанию.

Тимоти Мокоена собрал ударную группу и через несколько дней захватил лагерь. Пятнадцать мятежников и один из бойцов Тимоти погибли в бою. Был создан военный трибунал, чтобы судить зачинщиков. Семь человек из тех, кто были признаны виновными, были расстреляны на спортивной площадке в Панго.

Мгедезе, который хладнокровно убил комиссара, во время штурма Панго сумел сбежать с сотней других мятежников. Их постепенно выловили в буше и в соседних деревнях, где они пытались укрыться. Мгедезе, страшно боявшийся быть пойманным, застрелился из пистолета убитого комиссара.

К декабрю 1986 года Панго вновь обрел свою роль учебного лагеря для краткосрочной подготовки. Кибаше стал транзитным лагерем, и мы с Джонни Макатини поехали в колонне машин по ухабистым дорогам, чтобы присоединиться там к руководителям АНК Гертруде Шопе и Томасу Нкоби и выступить на митинге, посвященном празднику 16 декабря. По сравнению с прежними днями лагерь сильно расширился. Концерт шёл на настоящей сцене. Боевой дух везде был высоким и МК вполне оправился от мятежа 1984 года. Процесс возврата бойцов в Южную Африку ускорился благодаря возросшим возможностям подпольной сети.

В расположенном неподалеку центре для арестованных, называвшемся «Лагерь 32» или «Куатро» содержалось около восьмидесяти заключённых. Слово «куатро» на португальском означает «четыре». «Номер 4» было название старой Центральной тюрьмы в Йоханнесбурге и его португальский эквивалент стал названием центра для арестованных в Анголе. В 1979 году департамент безопасности АНК превратил в центр для арестованных комплекс зданий бывшей плантации. Даже я, будучи тогда региональным комиссаром, не знал о существовании этого центра.

Должность начальника военной разведки давала мне возможность посещать место, где заключённые находились в ведении департамента безопасности, находившегося в Лусаке. Я был там с Крисом Хани по крайней мере два раза. Вместе с тремя ведущими руководителями АНК мы поехали туда, чтобы провести мероприятия по случаю 16 декабря. Хотя это было всего в трёх километрах от лагеря Кибаше по прямой через густой лес, поездка на машине по извилистой просёлочной дороге растянулась на двадцать километров.

Крис Хани приехал туда раньше нас. На дни празднования он был назначен в «Куатро» старшим. Именно он вмешался, чтобы остановить расстрелы в Панго, ибо испытывал отвращение к смертной казни. Он всегда был готов занять примирительную линию в вопросах дисциплины и предпочитал решать спорные ситуации в пользу обвиняемых. По натуре он был человеком мягким и на него, несомненно, повлиял его собственный жизненный опыт. В 1969 году, просидев два года в тюрьме в Ботсване после боёв операции «Уанки», он был подвергнут дисциплинарному взысканию в Лусаке. Причиной этому была его открытая критика организационных недостатков и поведения некоторых лидеров. Он был реабилитирован решением конференции АНК в Морогоро в конце того же года.

Вопрос о том, где содержать и как наказывать вражеских агентов, приобрел особую остроту к началу 80-х годов. У многих бойцов МК было то же отношение к этому вопросу, что и у людей внутри Южной Африки: шпионы и изменники не заслуживают права на жизнь. Руководство АНК не разделяло этих взглядов и всегда стремилось к тому, чтобы перевоспитывать таких типов. Однако с усилением борьбы и по мере того, как вражеские агенты становились всё более многочисленными и опасными, ситуация осложнялась.

Для того, чтобы обеспечивать проверку новобранцев и вычищать агентуру, был создан департамент безопасности под руководством Мзваи Пилисо. Его сотрудники рассматривали себя в качестве защитников организации. Мы испытали настоящий шок в 1981 году, особенно в Лусаке, когда была раскрыта шпионская сеть врага и обнаружилось, что многие с виду умные и многообещающие товарищи на деле оказались удачливыми агентами.

Поначалу этих агентов держали в тюрьме страны пребывания. По мере того, как число разоблачённых и подозреваемых агентов росло, справляться становилось всё трудней. «Куатро» был создан для того, чтобы работать с подозреваемыми и перевоспитывать тех, чья вина уже была доказана. Некоторые из нас утверждали, что шпионов нужно просто отправлять в другие африканские или западные страны. Проблема заключалась в том, что они получили информацию, которая была полезна для противника, и их могли начать использовать снова.

АНК не был у власти. У нас не хватало средств, людей и оборудования, чтобы должным образом проводить расследования в отношении тех, кто вызывал подозрения. Процесс работы с подозреваемыми представлял собой особенно сложную проблему ввиду большого расстояния от Южной Африки и отсутствия внутренних структур, которые могли бы проверять утверждения проверяемых. Департамент безопасности не справлялся с нагрузкой и, соответственно, число дел росло. В некоторых случаях подозреваемых держали в заключении по несколько лет. Для весьма серьёзных подозрений в отношении некоторых людей могли быть косвенные причины, но факты и доказательства часто отсутствовали. В этой ситуации наши лидеры несомненно, хотя и небезболезненно, выбирали наиболее надёжный подход. Я понимал дело так, что тяжёлая ответственность и опасные последствия возможной ошибки означали, что они не могли рисковать. Мы вели не избирательную кампанию в Гемпшире или Кенте, а сражались с беспощадным врагом, полным решимости стереть нас с лица земли.

Через несколько лет, когда все заключённые были освобождены и большинство вернулось в Южную Африку, многие утверждали, что с ними плохо обращались и их били. Хотя были и преувеличения, особенно со стороны тех, кто был тесно связан с органами государственной безопасности ЮАР, АНК признал, что злоупотребления действительно имели место. Однако в те времена никто и никогда не делал таких заявлений непосредственно руководству. Возможно, те из нас, кто находил время бывать в «Куатро», наивно верили, что все охранники и офицеры безопасности могли вести себя правильно, когда до них доходили известия о злодеяниях апартеида. Достойно сожаления, что бесчеловечное обращение прикрывалось именем АНК, хотя оно не шло ни в какое сравнение с преступлениями апартеида.

Среди руководителей шли жаркие дебаты по поводу неприятного вопроса о содержании под стражей. Желание быть терпимыми разбивалось о серию убийств и кровавых расправ над нашими людьми как внутри Южной Африки, так и в соседних государствах. Член Национального исполкома Джеймс Стюарт возглавил комиссию по расследованию сложившегося положения, и он настойчиво рекомендовал осуществить реформы. Эти рекомендации и другие наши требования однако, не были выполнены, в силу проблем размещения и тех ограничений, которые наши руководство испытывало ввиду опасности освобождения людей, которые могли принести вред нашей организации и её членам.

Одним из таких типов был Роберт Де Соуза, который учился в США. Он сам сознался в том, что был шпионом и что он указал на одного из моих оперативников в Хараре, как на вражеского агента. Де Соуза завоевал доверие руководителей АНК в США, включая Джонни Макатини, тем, что возглавил голодовку в своём колледже в знак протеста против капиталовложений в Южную Африку. Он приехал в Южную Африку на каникулы и по дороге туда встретился в Хараре с Крисом Хани. Тот дал ему задание по сбору информации. Но на деле оказалось, что Де Соуза входил в состав группы, которая должна была убить Хани. Де Соуза, однако, вышел из игры и оказался под защитой АНК.

Его признания представляли из себя увлекательное чтение. Он рассказывал о том, как был завербован полицией безопасности и как ему помогли получить стипендию в Штатах. Он сообщил о тех, кто управлял им в США и как он собирал информацию о деятельности АНК и активистов движения против апартеида в этой стране. По рекомендации своих «наставников» он начал принимать участие в акциях протеста и как же они встревожились, когда его голодная забастовка дала слишком хороший результат, и они были вынуждены ограничивать его. Во время одних каникул он работал добровольцем в представительстве АНК в Лондоне, где делал ксерокопии с каждого факса, который попадал ему в руки. Как всегда в таких случаях, он предоставил список людей, которых он или уверенно называл агентами Претории, или подозревал в этом.

Я встретился с ним в комнате для допросов в «Куатро» в присутствии сотрудника безопасности, который вёл его дело. В тех случаях, когда расследование в отношении какого-либо задержанного касалось оперативников военных или политических структур, иногда было можно получить доступ к таким делам. Департамент безопасности зачастую неохотно шел на это, потому, что «внешнее» вмешательство могло оказывать отрицательное воздействие на ход их расследования. Джо Нтлантла, который сменил Мзваи Пилисо на посту руководителя службы безопасности, сообщил мне в Лусаке о сведениях Де Соузы и дал согласие на моё участие в его допросе.

Де Соуза был нервным человеком, многословным в разъяснениях, с оттенком отчаяния в тёмных глазах. Одетый в рубашку и шорты цвета хаки, он неловко стоял передо мной.

Я попросил рассказать всю его историю от вербовки до ареста как шпиона, не показывая при этом своего огромного интереса. Затем мы вернулись к утверждениям о его подпольных связях в Хараре. Я положил на стол перед ним фотографии нескольких женщин и спросил, узнаёт ли он кого-либо. Без малейших колебаний он указал на одного из оперативников МК, как на вражеского агента.

— Как Вы узнали, что эта женщина работает на Преторию? — спросил я.

— Мой «контролёр» сказал мне, что если у меня когда-либо возникнут проблемы с службой безопасности Зимбабве, я должен обратиться к ней, — ответил он.

— Как Вы должны были вступить в контакт с ней?

— Я должен был позвонить ей или просто прийти к ней домой.

— Был ли какой-либо пароль или кодовое словосочетание для того, чтобы она признала Вас?

Он замолчал, его глаза забегали и, наконец, он сказал:

— Ну, нет. Я должен был просто представиться, а она уже знала бы обо мне.

В комнате стало тихо и Де Соуза нервно следил за мной, когда я молча сидел некоторое время.

— Вы знаете, что мне кажется странным? — наконец, заявил я. — Ваш «контролёр» обычно действует очень профессионально. Я много знаю о нём. И, тем не менее, он раскрывает друг другу личности двух важных оперативников. Правила безопасности у нашего противника, также как и у нас, требуют, чтобы люди ничего не знали друг о друге в таких ситуациях. На его месте я снабдил бы Вас безопасным номером телефона и научил, как организовать «слепую» встречу в случае, если Вы будете нуждаться в помощи. Хорошо, я буду считать, что полиция безопасности совершила ошибку…

Я отправил Де Соуза обратно в камеру, предупредив его, что ему может помочь только честность. После этого я встретился с Крисом и сказал ему, что утверждения Де Соузы не произвели на меня никакого впечатления. Менее, чем через час Де Соуза попросил о новой встрече со мной.

— Я лгал Вам об этой женщине, — заявил он. — Я указал на неё и на многих людей в Америке потому, что те, кто допрашивал меня, всё время требовали сообщить им имена других агентов. Они говорили, что я никогда не выберусь отсюда, если я не укажу на других и что я должен сообщить имена людей, работающих на буров или на ЦРУ.

— Вас хоть раз били? — спросил я.

— Нет, но мне угрожали. Мне сказали, что если я не буду помогать следствию, то я умру, ибо шпионы буров не заслуживают права на жизнь.

Он говорил торопливо, глаза его были полны страха, и он продолжал:

— В любой момент здесь можно услышать стрельбу. Я слышу её по ночам, и мне говорят, что это расстреливают агентов.

Мы с облегчением сняли подозрения с женщины-оперативницы в Хараре, которой Де Соуза уготовывал судьбу, похожую на его собственную. Я всегда был убеждён в том, что признания, полученные под давлением, не могут быть надёжными. Что бы ни думали о методах допросов в коммунистических странах, но, по моему мнению, подготовка в Советском Союзе и Восточной Германии делала акцент на необходимости работать головой, а не на выбивании сведений. Задержанные, однако, находились в руках молодых и неопытных товарищей, которые под влиянием обстоятельств могли допускать отклонения. Многие типы, которых им передавали, уже были вовлечены в отвратительные преступления, включая изнасилование и убийство местных крестьянок или участие в кровавых бойнях в Южной Африке.

АНК не хватало системы контроля, способной предотвратить злоупотребления отдельных личностей. Отсутствие необходимых условий, опыта решения таких проблем, географическая разбросанность руководства и удаленность лагеря, всё это, в контексте борьбы не на жизнь, а на смерть, привело к злоупотреблениям.

Легко было бы предположить, как это сделал я, что доброжелательный подход мог сработать лучше. Но доводам в пользу милосердия никак не способствовало выявившееся впоследствии поведение некоторых из бывших заключённых АНК. Я считаю, что доброжелательный подход мог сработать, но те, кто имел дело с заключёнными, могут не согласиться со мной. Одна из газет сообщила о том, что бывший заключённый вскоре после возвращения домой застрелил свою жену и друга и, как выяснилось, получил покровительство полиции. Некоторые из бывших заключённых после возвращения в Южную Африку возобновили сотрудничество с полицией безопасности.

Ещё один заключённый, с которым мне было интересно встретиться, была признавшая свою вину 26-летняя Оливия Форсайт — лейтенант полиции безопасности. В качестве тайного агента, с британским паспортом, она внедрилась в студенческие круги в Южной Африке, предавая множество своих друзей по антиапартеидному движению. В конце 1985 года, с учётом того, что её легенда не была раскрыта, она появилась в Хараре в качестве журналистки-исследовательницы некой фиктивной английской компании.

Её первые контакты с членами АНК Ховардом Баррелом и Гартом Страчаном вроде бы шли по плану. Её, однако, явно потрясла встреча с главой представительства АНК Редди Мазимба, проницательным, требовательным сотрудником департамента безопасности. У него возникли подозрения, когда она попросила дать ей возможность участвовать в конференции АНК в Танзании. Явно выбитая из колеи вопросами, которые он задавал, и, возможно, опасаясь неминуемого ареста жёсткой Службой безопасности Зимбабве, она поспешно нашла Гарта Страчана и призналась ему. Она объяснила, что ей было поручено проникнуть в АНК, однако заявила, что её участие в студенческой политике вызвало у неё искреннее желание вступить в нашу организацию. Её отправили в Лусаку для встречи с Мзваи Пилисо, который в то время ещё был главой службы безопасности и разведки. Она была готова работать в качестве агента-двойника.

Мзваи пригласил меня поучаствовать в нескольких беседах с лейтенантом Форсайт. Мы получали сообщения о ней от Гарта Страчана со времени их первой встречи. Ещё перед тем, как она призналась, мы выяснили, что компания, которую она якобы представляла, была фиктивной, и что в студенческих кругах в Южной Африке в отношении неё были подозрения.

Мы сели в тени большого зонта около бассейна в мотеле в пригороде Лусаки, где её поселили. Привлекательная брюнетка, нервно затягивающаяся сигаретой, лейтенант полиции рассматривала нас через модные солнечные очки. За исключением непрерывного курения ничто больше не выдавало её нервозности, когда она пыталась убедить Мзваи и меня, что она была искренне на стороне АНК. Необходимость жёсткого внутреннего контроля вызвала напряжённое выражение лица и исключала возможность проявления человеческих чувств. В этом отношении она в точности походила на Крейга Уильямсона, который изображал из себя «левака» без малейших признаков эмоций. Коротко говоря, это было неубедительно. Она произвела на меня впечатление одновременно холодности и расчётливости.

Я попросил её снять тёмные очки. Она сделала это подчеркнуто медленно, как будто она снимала маску. Резкий солнечный свет заставил её прищуриться, а затем она посмотрела на меня безразличными глазами, посаженными на невыразительное лицо.

— Итак, как Вы собираетесь играть эту двойную игру? — спросил я.

Она заговорила низким, размеренным голосом и предложила, чтобы мы направили её на подготовку в Восточную Германию или в Советский Союз, чтобы произвести впечатление на её начальство, а затем назначить её на ответственную исследовательскую должность в Лусаке.

— Например, — добавила она, спокойно затягиваясь сигаретой, — с учётом моего журналистского опыта, это мог бы быть департамент информации и пропаганды, который возглавляет Табо Мбеки.

Она имела бы хорошую возможность снабжать Преторию той дезинформацией, которую мы сочли бы нужным туда отправить.

Нервы у неё, конечно, были крепкие, но её наивность поразила меня. У нас даже не вставал вопрос, можем ли мы ей доверять. Мзваи решил отправить её назад в Южную Африку, поручив ей задачу сбора информации. Это задание показало бы, какую пользу она могла бы принести.

Но её руководители немедленно швырнули её нам обратно. Меня не было в Лусаке, когда она вернулась через несколько дней. Она объяснила, что её начальство было настолько заинтересовано в продолжении её внедрения в АНК, что оно сфабриковало историю о том, будто её разыскивает полиция и что ей необходимо было покинуть страну. Я пытался убедить Мзваи рискнуть и использовать её в качестве двойного агента, чтобы побольше узнать о наших безликих противниках в Претории. Однако Мзваи не горел желанием играть в такие игры, которые забирали много драгоценного времени. Посоветовавшись с сотрудниками своего Департамента, он решил отправить её в «Куатро».

Она похудела и форма цвета хаки висела на ней мешком. Она выглядела бледной, но невыразительное лицо, которое я видел в Лусаке, стало более мягким и расслабленным. Мы беседовали с ней вместе с Крисом Хани и у неё не было больших претензий к условиям её содержания. Она написала стихи о Марион Спарг — женщине-бойце МК, которая была приговорена к 25 годам тюрьмы в Южной Африке за установку бомб в полицейских участках. Это были прочувственные и хорошо написанные стихи.

Мы обсудили с ней её положение, и она продолжала утверждать, что искренне изменила свои убеждения и по-прежнему готова работать на нас внутри Южной Африки.

Она находилась в большой камере с шестью другими заключёнными-женщинами: одна участвовала в мятеже и вела себя особенно жестоко, остальные были вражескими агентами. Заручившись сначала поддержкой Джо Модисе и военной штаб-квартиры, мы настойчиво предложили в Лусаке, что по крайней мере женщин нужно вывести из «Куатро». Руководство согласилось, и все, включая Оливию Форсайт, были переведены в специальные дома в Луанде.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.