Смоленск: техосмотр транспортных средств

Смоленск: техосмотр транспортных средств

21 июля 1941 года батальон добрался до Смоленска, которым до этого (16 июля) овладели танковые войска группы армий «Центр». Несмотря на следы боев повсюду – на домах, дорогах, одним словом, повсюду, – город все же выглядел внушительно. Гигантские строения в партийном стиле – плод творчества большевистского аппарата – перемежались с домами конца XIX века. Что было самым непривычным, так это когда ты, скользнув взглядом по фасадам вполне пристойных домов, которые можно было в принципе видеть и в городах Германии, вдруг замечал в нескольких метрах от них халупы, деревянные хибары, чудом уцелевшие во время пожаров. Именно этот контраст преследовал тебя повсюду в этой стране. Нас встречало бесчисленное множество бюстов и памятников Ленину и Сталину. В Смоленске существовал даже трамвай – мы несколько раз переехали рельсы. На высоком холме стояло здание собора, не пострадавшее от авианалетов и обстрелов. Бахмайер потом просветил меня: оказывается, Смоленск принадлежал к числу самых древних русских городов (известен с 863 г.) и этот собор был заложен еще в XII веке.

Улицы города были буквально забиты войсками, и уже намечались признаки того, что этому городу будет отведена роль крупного тылового центра. Спустившись ниже собора, мы переехали через Днепр, проехали чуть дальше и вскоре, свернув с главного шоссе войскового подвоза, добрались до низины. Роты были расквартированы в близлежащих селах.

Мотоциклисты-посыльные расположились в здании, похожем на школьное. Теперь батальон был частью корпусного резерва. Наше Верховное командование пока что не ведало, как быть: то ли продолжать наступать на Москву, то ли двинуть на юг – на Киев. Дивизию СС «Дас Райх» негласно ориентировали на то, что наступление на Москву согласно первоначальному плану операции «Барбаросса» все же будет продолжено. И в том, что все потом произошло не так, как планировалось, наши генералы не были виноваты. Но я забегаю вперед.

В тот момент нам предстоял продолжительный отдых. Что было очень даже неплохо, но иногда все же оборачивалось и досадными вещами. Перерыв в боевых действиях означал занятия, ремонт техники, всякого рода построения, осмотры – оружия, той же техники и так далее. Отнюдь не исключались и строевые занятия и даже подготовка к парадам. В роты поступило пополнение из Элльвангена, теперь они были укомплектованы личным составом согласно штатному расписанию. Мы проживали в большом школьном классе. Эллизен пришел к нам взамен Вольфа, которого сразу после Ельни перевели в ремонтники. Он должен был немедленно вернуться в дивизию на смену Вернеру.

Теперь унтершарфюрер Бахмайер был в своей стихии. Все мы были собраны в одном месте, за исключением тех, кто по службе находился в дивизии. Начальник технической службы уже назначил осмотр техники на следующий день. Этот субъект, мы знали по прошлому опыту, не пропустит ничего, трудно было найти более въедливого контролера.

На следующее утро мы подогнали мотоциклы к протекавшему за школой ручью. Несмотря на строгий запрет, протерли машины, в особенности двигатели, бензином – самый быстрый способ избавиться от грязи. Других, более эффективных средств очистки у нас не было.

Бог ты мой, что представляли собой наши многострадальные машины! Приходилось удивляться тому, что хоть колеса еще вертелись. Появился унтерштурмфюрер Хильгер. Мы тут же схватились за тряпки, еще недавно бывшие подштанниками и рубахами, и стали до блеска протирать все, что можно. Хильгер был вменяемым командиром, ненамного старше нас, но все же терпеть не мог проявления неряшливости и нерадивости, чего бы это ни касалось. Все-таки наша служба была связана с тем, что мы постоянно мозолили глаза офицерам, в том числе и старшим, так что мы эту публику знали неплохо. Среди них было немало, кто по любому поводу, да и без такого, принимался нас отчитывать, нередко срываясь на крик. Хильгер к числу крикунов не принадлежал, он вел себя с нами так, что мы невольно испытывали к нему уважение.

Унтерштурмфюрер подошел ближе, принюхался, обвел нас недоверчивым взглядом. Мы уже ожидали вопроса: «Опять бензином протирали?» Но ничего подобного не последовало. Вернеру и мне он приказал собираться в путь. В помещении бывшей учительской, где обосновались офицеры, он показал нам на карте места дислокации дивизии. Мне предстояло ехать в штаб дивизии, Вернеру объехать офицеров нескольких близлежащих подразделений и оповестить их о предстоящем торжественном вечере в честь нашего Старика. Я несколько часов спустя вернулся.

Все мои сослуживцы, включая и Вернера, вернулись гораздо раньше и успели навести блеск на машины, мне же пришлось все начинать сначала.

– Да не парься ты! Просто объясни офицеру-техни-ку, что, мол, тебя отправили выполнить поручение, и у тебя не было времени протирать мотоцикл! – порекомендовал мне Вернер.

Бахмайер, сделав вид, что не расслышал, дипломатично отвалил. Предложенный Вернером вариант мне не понравился. Проверяющие нередко вообще не способны принять во внимание никакие доводы, даже самые разумные. Я уговорил его, и мы совместными усилиями довели мой мотоцикл до нужной кондиции. Теперь его можно было предъявить проверяющему.

Но оказалось, все наши усилия пошли прахом. Проверяющий явился до того, как мы успели завершить подготовку к осмотру. Все машины выстроились ровненько, как по линейке. Справа мотоцикл с коляской Бахмайера. Потом такой же Вернера, а уже потом стояли мотоциклы без колясок. Я разместил свой в самом конце шеренги. Проверяющий вместе с адъютантом прошелся вдоль стоящих машин и остановился около мотоцикла Бахмайера. Осматривал он его долго и весьма придирчиво. Мы здорово нервничали. Этот старый лис ничего не упустит!

Вернеру было приказано разобрать карбюратор, Никелю – фильтр. Свечи тоже не избежали проверки. Всем уже начинало казаться, что все это не рутинная проверка, а добросовестно проводимые регламентные работы. Разумеется, никто не отрицает необходимости проверок техники, в конце концов, мотоцикл – наше оружие. Но в тот момент я готов был позавидовать даже простому пехотинцу – у него, по крайней мере, винтовку или автомат так дотошно не проверяют. Даже адъютант и тот, по-моему, стал терять терпение. И удалился.

Наконец подошла моя очередь. Мне было достаточно взглянуть на проверяющего, и я все понял. Оберштурм-фюрер лет пятидесяти с недовольным выражением лица. Видимо, сегодня у него выдался особенно тяжкий денек. Набрав в легкие побольше воздуха, он рявкнул на меня так, что мне показалось, будто наступил Судный день. Стоило мне раскрыть рот, чтобы объяснить ему, что к чему, как он буквально взорвался. Но я продолжал стоять на своем. Пока он делал вдох, я использовал эту краткую паузу для ответа: «Так точно, оберштурмфюрер!» Я раз двадцать произнес ее, причем монотонно, а этим приемом кого угодно можно задурить.

Но этот проверяющий, видно, был не из тех, кому нетрудно пыль в глаза пустить. В конце концов я был вынужден отвинтить и снять буквально все, что можно, разобрать по деталям и расположить возле мотоцикла аккуратным полукругом. Но злости проверяющего это не убавило! Под финал он выдал мне: «Завтра с утра явитесь в ремонтный взвод». Я почувствовал, как леденею от злости. Мои товарищи сочувственно глядели на меня. Бахмайер – а тот как раз мог все объяснить проверяющему – пролепетал что-то невнятное: дескать, что ему необходимо тотчас же увидеть адъютанта, и поспешно свалил. Видимо, убоялся гнева проверяющего. Что я мог, если у меня на самом времени и минуты времени не оставалось на то, чтобы заняться как следует своим мотоциклом?!

Передвижные радиостанции взвода связи стояли на возвышении неподалеку. Судя по всему, гроза бушевала и у них. Громоподобные возгласы и комментарии проверяющего доносились и до нас. Удивляться не приходилось – от нас он уходил доведенным до белого каления.

Чуть погодя Бахмайер отвел меня в сторону:

– Незачем вам тащиться в этот ремонтный взвод. Я уже переговорил с адъютантом, он все уладит.

Ну и ну! Чего-чего, но такого я от нашего Бахмайера не ожидал!

Вечером мы присутствовали при «прибытии гостей». Бела с Альбертом выступали в роли дежурных. Они были будто созданы для этого! Пришел и брат Клингенберга, служивший в танковом батальоне нашей дивизии[9]. Все было более-менее торжественно. Клингенберг не любил шумных сборищ, в конце концов, на войне как на войне, поэтому здесь веселье не всегда уместно. А вот еда явно отличалась от наших скудных рационов – теперь мы имели представление, чем потчуют наших «всевластных». Даже нам кое-что перепало.

Пока мы поглощали деликатесы, Вернер, отправляясь пригласить офицеров к столу, на ходу бросил нам, что, дескать, ему поручили во что бы то ни стало отыскать огурцов.

– Где я буду искать эти чертовы огурцы? В этом огромном городе, где я никого и ничего не знаю? Будто здесь овощные лавки на каждом шагу. Но вы же знаете нашего Старика – горе мне, если я явлюсь с пустыми руками! Я до сегодняшнего дня вообще думал, что огурцы растут на деревьях. Но мне один саксонец объяснил, что – нет, все-таки на земле.

Мы хохотали до упаду, в особенности когда Вернер стал передразнивать саксонский акцент своего случайного собеседника. Но вот Лойсль не поверил, что Вернер действительно такой невежда, что не знал, что огурцы растут на грядках. И мы потом битый час обсуждали прелести крестьянской жизни на подворьях.

Несмотря на казарменный быт, временами выпадали беззаботные денечки. В особенности приятно было по вечерам. Мы усаживались за стол, освещенный коптилками, Вернер брал в руки гитару и пел нам приятные песни. Казачьи песни он обожал больше всего. В юности он в своем родном Кёльне не пропускал ни одного концерта знаменитого хора донских казаков. Альберт переводил для нас слова, и скоро мы уже вполне прилично подпевали Вернеру. Бахмайер, тоже присутствовавший на этих импровизированных вечеринках с песнопениями, брал на себя роль ударных, отбивая ритм на пустой консервной банке.

Однажды в разгар такого вечера нас посетил унтерштурмфюрер Шрамм. Мы было умолкли, но он жестом дал понять, чтобы мы пели дальше. Потом мы спели что-то из репертуара колчаковцев, а потом дошли до советского марша военных летчиков: «Все выше, и выше, и выше…»

Вскоре все стали расходиться. Унтерштурмфюрер Рамм вообще не произнес ни слова. Просто закурил трубку. А в другой раз – это было тогда, когда к нам впервые пожаловал наш Старик, – Шрамм явился в компании с адъютантом. Послушав, как мы поем, он покачал головой и ушел, так ничего и не сказав.

– Как ты считаешь, это служащие войск СС или иваны? – обратился Шрамм к адъютанту.

Тот усмехнулся:

– Поют по-русски они, конечно, неплохо. Но пусть думают и о том, что кто-нибудь из их товарищей возьмет да пальнет из автомата в окошко, приняв их за русских!

Эти вечера были интересны еще и по другим причинам. Один из нас носил в вещмешке книжку «Бог и народ», изданную в 1940 году и предназначенную для немецких солдат. Книга эта была страстным, наполненным идеализмом призывом к немецкой молодежи свято блюсти немецкую чистоту нравов и немецкие добродетели с верой в Адольфа Гитлера и его миссию. Мы вслух зачитывали отдельные места и потом обсуждали их. И временами разгорались такие дискуссии! Жаль, что Шрамм не появился ни разу на этих обсуждениях. Он точно изменил бы о нас свое мнение.

Наш приятель Никель, часто бывавший в Смоленске, отыскал столовую люфтваффе на аэродроме. И с тех пор у нас не переводились шнапс, сигареты и шоколад. У Никеля были и другие причины для поездок в город. Личного характера. Ее звали Маруся. Но – не станем ее обсуждать! Лойсль переживал звездный час: наконец-то он получил возможность в стационарных условиях отдаться своему хобби кулинара. Альберт обеспечивал нас калорийными продуктами.

1 сентября 1941 года в пять утра мы отбыли из Смоленска. Наш путь из Смоленска на юг проходил через Рославль, Мглин и другие города. Наступление на Москву решено было отложить[10]. Наша дивизия потребовалась в районе Киева. В целом 400 километров, недалеко по российским меркам. Но когда дожди размыли и без того отвратительные дороги, когда возникала необходимость преодолевать водные преграды и вдобавок зачищать от противника пути следования, выяснилось, что 400 километров – это очень и очень далеко. Но ведь должна была дойти и до нас очередь!

Мы в хорошем темпе продвигались по шоссе Смоленск – Рославль. Едва мы проехали Рославль, как замигал зеленый огонек на командирской машине. Это означало: требовали меня! По распоряжению Старика ремонтники установили с тыла командирского авто разноцветные лампочки. Каждому из нас был присвоен свой цвет. Если вдруг начинала мигать зеленая лампочка, это означало: «Посыльный – в штаб дивизии». Поскольку была моя очередь ехать, я быстро догнал командирскую машину, поравнялся с ней, адъютант сунул мне картонный футляр с документами, предназначавшимися для штаба дивизии. Без лишних слов я на ходу спрятал полученный футляр под маскировочной курткой и помчался в штаб.

Я хотел быстро миновать остановившуюся колонну грузовиков. Но все вышло иначе. Дорога была довольно узкой. Я думал, что все же сумею проскочить мимо уже приближавшейся колонны. Но пришлось быстро искать другое решение. Шофер третьего по счету грузовика слабо закрепил брезент кузова, и, когда я поравнялся с этим грузовиком, подхваченный порывом ветра кусок брезента хлестнул по рулю. Мотоцикл стал терять управление, и не было никакой возможности удержать его; в долю секунды машина свалилась на бок, а меня швырнуло чуть ли не под колеса следующего грузовика. От неминуемой гибели меня спасло чудо – мой полет завершился в считаных сантиметрах от левого переднего колеса машины. Завизжали тормоза, сидевшие в кузове солдаты свалились на дно. Чуть-чуть и… конец! Что же касалось моего мотоцикла, с ним было все в порядке. Если не считать отвалившейся левой подножки. Только и всего!

– Брат, отменные тормоза у твоей машины! – поднявшись на ноги, прокричал я водителю грузовика, под который едва не угодил. Потом стал разглядывать дыру в левой штанине.

Побелевший как снег шофер грузовика дрожащими пальцами прикурил сигарету. Я тут же пожаловал ему пачку из ассортимента смоленской столовой люфтваффе, и мы оба отпраздновали мое второе рождение глубокими затяжками и глотками шнапса.

– У вас что, праздник посреди дороги? Вы же оба целую дивизию тормознули! – вмешался унтер-офицер военной полиции. – Так что кончайте распивать и раскуривать!

Это он еще весьма вежливо обошелся с нами. Мы разошлись по машинам и несколько секунд спустя продолжили путь: я в штаб дивизии, а водитель – туда, куда ему было предписано.

Эллисон, которого я прибыл сменить, был без ума от радости снова вернуться в батальон. Правда, он ни сном ни духом не знал, что его там ожидает направление на курсы кандидатов в офицеры. И тут же умчался. Под деревьями стояли штабные машины. Отбыть мне полагалось, по-видимому, не раньше ночи. Сидевший за столом у деревянного домика командир дивизии жестом подозвал меня:

– Ну, солдат, из какой вы части будете?

Я попытался вытянуться по стойке «смирно». И впервые подумал о своем левом плече. Мой инструктор в свое время заявил мне, что я в обмундировании напоминаю ему скрипача из кафешантана. Никто ни до ни после него подобного сходства не улавливал. Скорее всего, остальные просто не имели ни малейшего представления ни о кафешантанах, ни о скрипачах. Короче говоря, мое левое плечо напомнило о себе, и я незаметно попытался поднять его чуть выше. Наш командующий дивизией, вызывавший у нас безграничное уважение, ничего не заметил и никакого сходства ни с кем не усмотрел. Так что, роттенфюрер Зубяк, вы были не правы!

Группенфюрер Хауссер желал знать, как идут дела в голове колонны, замечал ли я по пути сюда заторы, стоящие на обочинах неисправные грузовики и тому подобные вещи. Отвечал я ему лаконично и ясно, как учили. Вскоре мне разрешили идти, и я стал искать, где мне «позаимствовать» подножку мотоцикла. И к вечеру она у меня была!

Я мчался по бескрайним российским просторам в свое подразделение. Прибыл Ципп. Целый день он угробил на поиски нашей дивизии. Его мотоцикл был в таком состоянии, что его и мотоциклом не назовешь. Еще бы – отмахать столько! Вскоре начальство приняло решение не посылать на такие расстояния посыльных на мотоциклах – бессмысленно и рискованно.

Офицер связи дивизии позволил мне самому решать, то ли отправляться назад в батальон, то ли продолжить следовать на юг в составе отделения дивизионных мотоциклистов-посыльных. Я долго не раздумывал. Во-первых, то, что я стащил подножку, могло в любую минуту выясниться, и тогда неприятностей не оберешься; во-вторых, не обязательно все должно быть так плохо, как описал мне Ципп. Заправив бак под крышку, я доложил кому следует и отъехал.

К концу лета 1941 года фронт представлял собой изломанную, кое-где прерывистую линию. Иногда наш маршрут следования проходил через глубокий тыл, а иногда вплотную к линии фронта. Бывало, что мы проскакивали контролируемые русскими участки территории, но узнавали об этом лишь по прибытии к своим. Мы всегда предпочитали кратчайший путь, и, как правило, нам было плевать на все эти изгибы линии фронта.

Я уже говорил, что мотоциклетный батальон являлся подразделением первого эшелона. То есть иногда, если того требовала обстановка, батальон поднимали по тревоге и перебрасывали на прикрытие тех или иных участков или, например, на боевое охранение флангов дивизии на марше или же туда, где внезапно возникала опасность прорыва сил противника. Потом на передний план выходил разведбат. Эти два подразделения представляли собой «глаза дивизии», поэтому всегда должны были быть под рукой.

«Обеспечение безопасности» – фраза эта звучала в принципе вполне обыденно. Ничего героического она не подразумевала. Напротив, имелось в виду заурядное боевое охранение. И чаще всего все сводилось именно к охранению. Хотя «обеспечение безопасности» можно было понимать и как бой с численно превосходившим противником, уверенным, что наносит удар в самое уязвимое место и что решительно все козыри у него на руках. И в нашу задачу входило разубедить его в этом и дать дивизии возможность до конца выполнить поставленную ей задачу.

В этих целях батальон располагал и необходимой огневой мощью. В отличие от обычного пехотного мотоциклетное отделение насчитывало командира и семерых бойцов. В дополнение к обычным вооружениям пехотинцев оно располагало двумя легкими пулеметами. Три отделения составляли взвод. Три взвода плюс так называемый тяжелый взвод с минометом и тяжелым пулеметом и штабом роты – роту. Наш батальон имел в своем составе три такие мотоциклетные роты, тяжелую пулеметную роту и роту тяжелого оружия, состоявшую из противотанкового взвода, взвода легких пехотных орудий и саперного взвода. Если добавить к этому взвод связи, мотоциклистов-посыльных и батальонного врача вместе с его ассистентами и, кроме того, тыловиков, вы получите полную картину подразделения, в котором мне пришлось воевать. Впечатляет, как по-вашему?

Где же мне найти свой батальон? Кроме нашей дивизии в южном направлении перебрасывалось множество других соединений и частей. Колонны, отправлявшиеся по маршруту следования, в пути разреживались и к прибытию в пункт назначения разбивались на группы по четыре-пять автомобилей и других транспортных средств, каждая из которых стремилась отыскать своих. Темп! Темп! Темп! – вот что не сходило с повестки дня! Разумеется, переброска осуществлялась не по одной-единственной дороге. Да и термин «дорога», как нетрудно понять, использовался лишь условно, поскольку здесь ни о каких дорогах в нашем понимании речи быть не могло. Рабоче-крестьянский режим СССР так и не нашел времени на постройку дорог[11]. И мчаться по здешним «дорогам» на 60–80 км в час было недостижимой мечтой. Я обливался потом, пытаясь пробраться через грязь и заболоченные участки, и постепенно понял, что Ципп нисколько не преувеличивал, рассказывая мне о своих скитаниях.

Где-то около полудня в одной из деревень я натолкнулся на группу солдат. И даже поел из их полевой кухни. За три дня до этого они видели мотоциклистов с теми же тактическими знаками, что и на моей машине. Это означало, что я на верном пути.

Удар, потом металлический лязг, и мое заднее колесо стало выписывать восьмерки. Так, еще один прокол. Ну это уж на самом деле чересчур! Проклиная все на свете, я принялся счищать грязь с покрышки заднего колеса. Потом снял его. Держа камеру в руках, я убедился, что никакое латание тут не поможет. С тяжким вздохом я полез в ящик, где лежала шина-запаска, которую Бела все же вернул мне. Несколько минут спустя можно было ехать дальше.

Пока я менял колесо, зарядил отвратительный дождь. Все вокруг превратилось в сплошную серую стену, усугубляя и без того не слишком радостное чувство одиночества. А на часах между тем было уже 20:00, и я постепенно сообразил, что неплохо бы позаботиться и о ночлеге. У меня совершенно не было желания тащиться ночью по незнакомой местности и по сквернейшим дорогам. На этом мои смелость и решительность заканчивались! Я уже начал сомневаться, на ту дорогу ли я выехал. И потом, чья это территория? Наша? Или ее контролируют русские? Здесь не было четко определенной линии фронта, некому было следить за всякого рода лазутчиками, а о том, чтобы добраться до соседней части, и мечтать не приходилось.

Конечно же дождь явно не улучшил дорожных условий. Ухватившись за руль, я запустил двигатель. Только бы не увязнуть! Да нет, все-таки увяз! Слез с мотоцикла, попытался обеими руками ухватить переднее колесо и вытащить его из месива. Потом провел ту же операцию с задним. Густая грязь не желала отпускать машину. В конце концов мне все же удалось одолеть грязищу, но на это ушло час времени. Только при помощи штыка избавившись от налипшей между колесом и крылом грязи, я смог сдвинуться с места и поехать. Впрочем, термин «езда» мало подходил для этого.

Тем временем совсем стемнело. Вокруг не было слышно ни звука, только мой двигатель тарахтел. Черт меня дернул ехать! Лучше бы остался в штабе дивизии. А теперь придется спать в грязи и сырости.

Я заглушил двигатель. Нерешительно обойдя машину, я попытался организовать ночлег. Обозвав себя идиотом, я снова завел мотоцикл. Какой сон может быть в таких условиях? Куда ни глянь, сплошное болото. Надо пробираться дальше, иного выхода нет.

Двигатель ровно тарахтел, словно подгоняя меня вперед. Нужно, необходимо отыскать кого-нибудь из своих. Или хотя бы деревенскую хатенку.

Справа я разглядел указатель. Посветив фонариком, увидел тактический знак немецкой части. Слава богу! Уже хорошо, что я хоть на контролируемой нами территории. Я сменил направление, поехав туда, куда велел указатель. И плевать, что я отклонился от маршрута следования моей дивизии. Необходимо было отыскать хоть одну живую душу.

В стороне от дороги в темноте вырисовывались очертания домов. Я остановился, вытащил пистолет на всякий случай. Вообще-то пистолет мне не полагался, но я им обзавелся.

– Стой! Кто идет? Пароль!

У меня гора с плеч свалилась! Немцы!

– Какие тут могут быть пароли? – отозвался я. – Не знаю я твоего пароля, но уж точно не иван. Так что, будь человеком, проводи меня к своему начальству.

Это оказались люди из Имперского трудового союза!

Плотно поев за общим столом подразделения, унтерфельдмейстер пригласил меня к себе в каморку, где мы с ним основательно угостились шнапсом.

На следующее утро – дождь так и не прекратился – я, поблагодарив за гостеприимство подразделение Имперского трудового союза, возобновил поездку. Спал я в предыдущую ночь мало. Дело в том, что этот унтерфельдмейстер оказался моим земляком и мы долго беседовали о родине. Потом он показал мне карту, и я более-менее точно сориентировался и знал теперь, как ехать, во всяком случае, главное направление.

Интересно все же, куда же успели забраться за это время мои товарищи? Я даже соскучился по нашей компашке. По Вернеру, по его казачьим песням, по глуповатым шуточкам Белы. Я уже целые сутки провел в дороге. Позже я выяснил, что подразделения нашей дивизии в ходе семидневного марша страшно оторвались друг от друга. Лишь благодаря мастерству и выдержке водителей дивизия смогла все же прибыть в пункт назначения и выполнить возложенные на нее задачи. Нелегко даже описать, что пришлось вынести за эту неделю нашим шоферам – нередко грузовики по самую ось увязали на раскисших от дождей дорогах. В ходе этого марша даже родилась масса новых ругательств.

Примерно в полдень я заметил на склоне холма справа от дороги несколько машин. Они передвигались довольно уверенно. Это избавило меня от сомнений – ехать туда же, куда они. Позже выяснилось, что эти грузовики с орудиями были из артиллерийского полка нашей дивизии. Несколькими километрами дальше – дорога по-прежнему представляла собой болото – рядом с деревенской хатой мы увидели автоцистерну. По моей просьбе унтершарфюрер распорядился выделить мне горючее, и я заправил мотоцикл. Надо сказать, что к мотоциклистам-посыльным в подобных случаях относились с пониманием и предоставляли не только горючее, но и еду из любой полевой кухни.

Только один раз – и это было как раз перед событиями у Березины – какой-то унтер-офицер из зенитной части отказался дать мне черпак еды в термос.

– Ты считаешь, что мы здесь всех без разбору кормим?

Может, у него были какие-то личные счеты с ваффен СС или просто неудачный день выдался, но я на провокацию не поддался. Просто повернулся и стал искать дежурного офицера и, найдя его, вытянулся в струнку и изложил суть просьбы.

– Вы из какой части? – спросил обер-лейтенант.

Я назвал и тут же встал перед унтер-офицером, ведавшим полевой кухней. Ехидно улыбаясь, я протянул ему термос и тут же получил еду. Унтер-офицера перекосило, как от зубной боли. А я как ни в чем не бывало поблагодарил его за гуляш, кстати говоря, очень вкусный, как выяснилось позже, и отбыл дальше. И – повторяю – это было один-единственный раз.

Обменявшись несколькими фразами с унтершарфюрером у автоцистерны-заправщика, уселся на мотоцикл и поехал дальше уже в одиночестве.

Километров через шесть показалась деревня. Туда я и направился. Дорога пошла под уклон, и в низине скопилось целое озеро жижи. Сначала я никакой особой угрозы для себя не видел, но… Вскоре выяснилось что тут уже не пробраться никак. Заметь я это место чуть раньше, я мог бы объехать его, но припоздал. В общем, увяз я как полагается! Грязи было столько, что она едва не затекла в сапоги.

Я слез с мотоцикла, а он стал неторопливо заваливаться на бок. Чтобы не дать ему упасть, пришлось подложить под подножку каску. Потом я извлек из ящика трос, который мне тоже не полагался, как и пистолет. Просто несколько дней назад я увидел, как из кузова одного грузовика торчит кусок троса, потянул за него и, убедившись, что вблизи никого нет, вытащил трос, он оказался около пяти метров длиной. Теперь он мне здорово пригодился – я закрепил его на передней вилке и стал ждать проезжающего грузовика. Здесь должны были проходить грузовики артиллеристов. К тому же мотоцикл стоял чуть в стороне, так что не мешал проезду. И тут на спуске я заметил два крупповских грузовика. Я приготовился прицепить кабель к заднему крюку, это должно было сработать, разумеется, если грузовик будет ехать медленно.

Водитель первого грузовика уже стал разгоняться, чтобы с ходу миновать это окаянное место, но вовремя понял, что это ему не удастся. Поэтому сбавил ход. Второй оказался умнее и включил привод на четыре колеса. И после этого медленно, но верно выбрался. Почему я их не остановил? Да какой дурак остановился бы здесь – в лучшем случае фыркнул бы, да и поехал дальше. Всем водителям нужно было думать в первую очередь о том, как самим бы не увязнуть, а уж помочь другим… И я бы на его месте не стал рисковать.

Вот второй грузовик мог меня выручить. Ехал он медленно, переваливаясь с боку на бок, точно корабль на волнах. Поравнявшись со мной, он и вовсе еле полз. Пора было действовать. Значит, так – трос мой пять метров в длину. Все получится! Я быстро, насколько возможно, прошлепал по грязи к заднему крюку грузовика, накинул на него трос, кое-как завязал, благо что он был тонким, потом бросился к мотоциклу, извлек из-под ножки каску. Уф! На физиономию полилась черная жижа! Черт с ней! Переживем! Я вскочил на мотоцикл. Интересно, выдержит ли трос? Должен выдержать. Рывок! Трос выдержал! Я, балансируя, как акробат, старался удержать машину, увлекаемую за собой грузовиком. Дорога стала тверже, водитель грузовика прибавил ходу. А я нажал на сигнал. И сигнал работал! Вот это уж точно было чудом! Самое время было дать шоферу знать остановиться, иначе это кончилось бы скандалом. Но водитель был тертый калач и сразу понял, что что-то не так. Я уже ждал, что он набросится на меня с кулаками. Из кабины машины выбрался роттенфюрер и уставился на меня, как на вдруг оживший призрак.

– Как это вы умудрились прицепиться к моей машине? – наморщив брови, спросил он.

– Догадайтесь!

Роттенфюрер признался, что почувствовал рывок, но подумал, что наехал на камень. Чтобы хоть как-то загладить вину, я предложил ему хлебнуть шнапса, который мне дали в дорогу в подразделении Имперского трудового союза.

Деревня оказалась довольно крупной. Я не знал, то ли уже попал на Украину, то ли это была еще Россия. Но главная улица была непроезжей абсолютно, и я стал опасливо красться по самому краешку, выбирая покрытые травой участки.

Неужели это не сон? Я увидел мотоцикл с коляской из нашего батальона. Не успел я очистить от грязи тактический знак, как кто-то позвал меня:

– Эй, что ты там творишь? Жить надоело?

– Вернер! Как ты здесь оказался?

И тут Вернер узнал меня. Неудивительно, что не сразу – я с ног до головы был в грязи.

– Ладно, ладно, потом все расскажешь. Знаешь, и Альберт тоже здесь.

Как я был рад вновь видеть знакомые лица!

Выяснилось, что Вернер с Альбертом были на задании и прибыли в эту деревню лишь за полчаса до меня. А из батальона они выехали рано утром. Они знали дорогу туда, и теперь мы могли ехать все вместе хотя бы несколько километров. Им тоже пришлось немало поплавать в этой грязи, и оба завернули сюда, чтобы перевести дух.

Альберт уже успел подружиться со стариками, жившими в хате поблизости.

– Хоть бы помылся и почистился, а то на поросенка похож, – посоветовал Вернер.

Во дворе стояла колонка, старая, наверняка времен Ивана Грозного, но в рабочем состоянии. Умывшись, я на самом деле почувствовал себя куда лучше. Двое моих товарищей уже сидели в хате за столом, который хозяева добела оскребли. В печке, занимавшей, наверное, треть хаты, потрескивали дрова. Здесь было уютно. На столе стоял чугунок печеной картошки, распространяя аппетитный запах.

– Усаживайся и лопай!

Чугунок быстро опустел. Дед не мог надивиться на нашу прожорливость. Альберт дал хозяевам банку консервированной колбасы, а Вернер – сигарет. Старик, разорвав бумагу, ссыпал табак в трубку. Вообще я впервые после долгого перерыва почувствовал себя спокойно, будто никакой войны не было.

Прямо надо мной в левом углу висела икона, как и во всех деревенских домах в России. Сначала это нас просто забавляло. Атеизм большевиков, судя по всему, эффекта не возымел, им так и не удалось «перевоспитать» людей, во всяком случае деревенских жителей. Вновь и вновь мы убеждались, что типичные русские – люди добродушные, открытые и гостеприимные. И верующие, несмотря на то что прежние церкви были превращены в клубы, магазины или складские помещения. В особенности в городах. И в этом не было вины простых людей.

Рядом с иконой висела фотокарточка молодого человека в солдатской форме. Старушка расплакалась, а дед объяснил, что это, мол, его внук, о котором ни слуху ни духу с самого начала войны. Его сын и жена сына погибли от голода в 1920-х годах. Мы приумолкли. Сколько же горя выпало на долю этих людей! И сколько еще предстояло пережить!

Вернер зажег новую сигарету, потом мы попрощались со стариками украинцами, и время, так напомнившее нам о родном доме, ушло в прошлое. Мы уже успели отмахать изрядное расстояние. Близился вечер, солнце садилось ниже, красноватые его лучи ложились на белые стволы придорожных берез. Пейзаж стал выглядеть приветливее, и даже ехать было веселее. Оба моих товарища ехали впереди, поскольку знали дорогу. Некоторые сложности вызвал лишь песчаный участок, одному бы мне в жизни не справиться, но впереди был Вернер на мотоцикле с коляской, и я ехал след в след за ним на пониженной передаче.

Поездка продолжилась через сосняк, что так напомнило мне местность в Бранденбурге. Уже почти совсем стемнело, когда мы успели с трудом прочитать указатель с нашим тактическим знаком и вздохнули с облегчением, в особенности я, осознав, что батальон наш в двух шагах. Но радоваться было рано! Дело шло к полуночи, а мы все никак не могли найти своих. Что делать? Блуждать дальше в потемках? Мы решили бросить поиски. Отыскав более-менее подходящее место для ночлега, остановились. Первым в охранение заступил Альберт.

Вернер поведал мне историю о нашем Старике и казначее. Когда мы наступали через Авдеевку, армейские части продвигались на том участке с великим трудом из-за постоянных контратак русских. Было принято решение срочно контратаковать противника, засевшего на территории мясокомбината. Проведение контратаки было поручено 3-й роте. Мотоциклисты спешились и успешно провели операцию. После операции поступил приказ об общем сборе.

Пока Старик обсуждал дополнительные меры с командиром 3-й роты, прибыл какой-то высокопоставленный штабист. С ним едва не случился приступ, когда он увидел целую толпу солдат, жующих гигантские куски колбасы, держа их в руках. Все расселись по мотоциклам и собирались отъехать. Побагровев от возмущения, штабист бросился к Клингенбергу. Вернер своими ушами слышал, как Старик, стиснув зубы, прошипел приезжему штабисту: «Камрад, это ВЫ взяли этот мясокомбинат?» И после этого повернулся и ушел, не желая вообще разговаривать с ним. Поджав губы, штабист прошагал к своей машине.

Мы устали за день. Дослушав историю Вернера, мы завернулись в шинели и вскоре уснули. Проснулись от холода уже под утро. Розовевший восток возвещал о наступлении нового дня. С восходом солнца мы продолжили путь. К полудню ехать стало проще – по обочинам дороги стояло множество вышедших из строя мотоциклов с колясками. Но серьезная поломка была лишь в одном случае. Тут на самом деле требовался ремонтник. А у остальных были либо проколоты шины, либо неполадки в электропроводке, либо проблемы с зажиганием.

К моменту доклада адъютанту я провел в дороге трое суток. Из всего взвода только Никель, Лойсль и я были свободны. Унтершарфюрер Бахмайер застрял где-то между Рославлем и тем местом, куда мы только что прибыли. Бела попал в аварию, его мотоцикл был серьезно поврежден и уже лежал в кузове грузовика, который должен был доставить машину к ремонтникам. Сам Бела сильно ударился головой при столкновении с грузовиком и сейчас ходил весь в бинтах. Ни о каком госпитале он и слышать не хотел. Потерь в ротах было не так много. Когда мы прибыли в батальон, все заливали в баки горючее.

От одного ротного вестового я узнал, что мой друг Ганс, которого перевели под Ельню, погиб во время патрулирования. Мы вместе с ним были еще в учебке, после того как только что призвались, мы с ним остались вдвоем из нашего самого первого взвода, который потом стал взводом мотоциклистов-посыльных, мы с ним прошли и Венгрию, и Югославию. Нас связывала истинная солдатская дружба. Ганс был хорошим, спокойным парнем. Никогда ему уже не увидеть вновь своей родной Восточной Пруссии. Эта новость стала для меня настоящим ударом, потрясением, от которого я долго не мог отойти. Даже ездить на задание и то было трудно. Я собрался при первой же возможности написать его родителям. У Ганса было двое братьев. Одного в 1940 году убили во Франции, где он служил в звании фельдфебеля, второй попал служить во флот. А Ганс был самым младшим.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.