Глава 32. Через Духовщину на Смоленск
Глава 32. Через Духовщину на Смоленск
Сентябрь 1943 года
Освобожденная Духовщина и дорога на Смоленск
13 сентября 1943 года город Духовщина была освобождена. Духовщину брал 5-й Гвардейский стрелковый корпус 39 армии. В 5-й гв. стр. корпус входили: 17 гв. сд, 9 гв. сд и 19 гв. сд. Вместе с 5-м гвардейским корпусом на Духовщину наступали: 184 сд, 178 сд, 28 гв. танковая бригада, 11-й тяжелый 203-й танковый полк, 21 арт. дивизия, 46-я мех. бригада.
Все эти части и соединения вели бои на подступах к городу, прорывая, так называемый "Восточный Вал" обороны противника. Бои были тяжелыми, потери были огромные с той и с другой стороны.
Когда полковая разведка и стрелковая рота нашего полка ночью накануне вошли на центральную площадь Духовщины, в городе было тихо. Штурма города, как такового, не было. Все оборонительные рубежи немцев остались позади.
На следующий день по дороге в освобожденную Духовшину стали стекаться остатки стрелковых рот, которые по разным причинам отстали ночью в пути и задержались на рубежах. Это были уже не роты в сотню солдат, а небольшие группы числом до двадцати, которые уцелели в боях на Царевиче и на подступах к Духовшине. |Не везде и подряд была взрыта и вспахана земля, где кругом с воем и скрежетом падали и рвались бомбы, снаряды и мины. Не везде всё живое превратилось в мертвое|. Где-то между свежих воронок, среди истерзанной взрывами поверхности земли остались нетронутые участки и клочки земли, уцелели отдельные солдатские окопы с живыми людьми. Не все были убиты. Мертвые оставляют после себя и живых.
По Духовщинской дороге двигались небольшие группы солдат. Они шли медленно и молча, без особого желания подвигаясь вперед. В город они не спешили. Солдаты знали, что в полку их осталось мало, что привала им в городе не будет, соберут в одну-две роты, зачитают приказ и пустят вперед. И пойдут они снова без отдыха и сна по дорогам преследовать немцев. Вот такая, она, солдатская жизнь!
А следом за ними, тарахтя, обгоняя и пыля по дороге, в город катили полковые с пушками и обозные тылы.
— Эй! С дороги прими! Берегись! Зашибу! — кричали горластые ездовые. Погоняя и нахлестывая лошадей, они явно в город спешили.
Посмотришь на них. Они как одержимые! Можно подумать, что в городе при въезде на площадь всем кто успел, подносили порцию водки и на грудь цепляли медали и ордена.
Тыловики расторопный народ. Не то, что пехота. Потом, какой ни будь скажет из них:
— Чаво? Духовщину кто брал? Мы первые заехали туды, |раньше пехоты!|
На узкой кривой дороге при въезде на площадь встретились солдаты окопники и тыловая братия полка.
Солдаты окопники вышли из пекла, выглядели усталыми, измотанными и почерневшими. Лица землистого цвета осунулись, глаза провалились, под глазами висели мешки. Даже у молодых солдат вокруг глаз и рта появились морщины и глубокие складки, в них въелась болотная грязь и гарь земли.
А эти полковые из тыловой братии, проворные и мордастые, торопливо приехавшие — деловито слезали с передков и телег, шарили вокруг глазами, где бы им поудобней на ночь устроиться, махали руками и галдели, как на базаре.
Окопники в город вошли молча. |Они в боях на подступах к городу надорвались, выдохлись и обессилили.| Они вышли на площадь, сели вдоль забора |и закрыли глаза. На лицах у них была тревога и смертельная тоска.|
А эти тыловые, |шустрые и| проворные, распаленные быстрой ездой, |по дороге, по пыли и жаре,| снимали с себя картузы и каски, вытирали рукавами потные лбы и улыбались, они были рады.
— Наконец-то! Мать твою в дышло, до мощеной дороги добрались!
На войне, как у всех. Каждому — свое! Кому свинцовые проблески |в грудь где-то там впереди.| А кому мощеная камушком дорога! |Хоть она уложена камушком за городом версты на две, на три.|
Через некоторое время на площади появился начальник штаба верхом на коне. Он легко спрыгнул на землю, огляделся кругом, показал рукой в сторону забора на спящих солдат и велел их поднимать.
Солдат набралось около сотни. Их отогнали |с криками| от забора, построили на дороге, разбили на две роты, назначили ротных офицеров и приказали идти. Роты двинулись вперед |на выход| из города. Начальник штаба поднялся в седло и подался к обозникам.
Обычно первые сутки длительного перехода для солдат бывают тяжелыми. Потом они разойдутся, втянутся в непрерывный ход, дорога полегчает, спины у них разогнутся.
И вот после жары на небе появились рваные облака и тучи. Дунул порывистый ветер и заморосил холодный дождь. Мощеный участок дороги быстро кончился. Дорога размякла и покрылась водой. Полковые обозы застряли. Роты остались без хлеба и мучной похлебки на несколько дней.
— Курево вышло! — жаловались солдаты, — Хоть голосом кричи!
Солдатам, им что? Им осенние дороги, лужи, грязь и распутица … Им всё по колен! Видно пришла пара ветрам, дождям и непогоде! Солдаты стрелки, скользя и разъезжаясь по грязи, молча заходят в лужи. Идут они не торопятся. Угрюмо поглядывая вперед.
От деревни Холм мы свернули направо, обошли Мошну стороной. А деревня Бельково осталась где-то справа. Около Башкевичи мы перешли насыпь недостроенного пути. Мы думали, что здесь на рубеже нас остановят |и обстреляют| немцы. Но немцев и за насыпью не оказалось. Взяв общее направление на Сыро-Липки мы тихо и не торопясь, подвигались вперед. Мутные лужи и грязь, серая обочина дороги медленно уходит назад.
При подходе к Самодурово нас обстреляли. Немцы здесь встали на промежуточный рубеж. Стрельбы особой не было. Так постреляли для виду, |чтоб мы на них не особенно лезли.| Солдаты |поняли всё и| сразу залегли.
— Чего лежим? — спрашиваю я.
— Может, обойдем их, где справа или слева?
— Так нет приказу! Товарищ капитан! А без приказу, кому охота лезть |живьем в могилу!|
На ночь я устроился спать в какой-то сырой канаве. Солдаты лежали чуть выше по скату, а ноги у них болтались в воде. Кой где, меж торчащих кустов и травы, видны были темные согнутые спины часовых.
Я увидел ротного лежащего на земле, подошел к нему вплотную, нагнулся, заглянул ему в лицо и спросил:
— Пулемет поставил? Как я тебе говорил!
— Какой? Станковый?
— Да, да! Тот самый станковый "Максим", который англичане в 1893 году впервые применили в Родезии. Слыхал такую песню? "Трансвальд, Трансвальд страна моя! Ты вся горишь в огне! …"
— Всё сделано гвардии капитан! Ложись, отдохни до утра! А то утром снова начнется!
Я постоял, посмотрел ещё раз кругом. Небо, ещё больше потемнело. Ни малейшего движения кругом. Ни ветра, ни выстрелов, листва не колышется! Часовые молча посматривали на небо.
Я прилег на землю. От сырости и озноба по всему телу прошла какая-то дрожь. Но стоило мне закрыть глаза, как я тут же заснул.
Утром, не открывая глаз, я на слух уловил шуршание дождя и отдаленные выстрелы. Нужно вставать, подумал я и разбудить ротного.
Не поднимая головы, я протянул руку, хотел его за плечо потрясти, но рука моя коснулась земли. Ротного на месте не было.
Я поднял голову и увидел его. Исхудалый и с осунувшимся лицом он стоял в воде по середине канавы, молча моргал глазами и смотрел куда-то вперед.
Я поднялся чуть выше на край канавы, достал полевой бинокль и решил посмотреть вперёд. Но во время дождя, когда летят мелкие капли, в бинокль впереди ничего не видать. Оторвав бинокль от глаз, я стал различать неясные очертания кустов и травы и две, три рогатины от проволочного заграждения. На фоне темного куста отчетливо видны тонкие струи мелкого дождя, летящего сверху. А чуть в сторону, где нет темного фона, они пропадают и становятся размытыми.
Над немецким передним краем появляются осветительные ракеты. Немцы пускают их сразу по две. Они, как неясные призраки вспыхивают в туманной, серой пелене дождя.
Интересно! Зачем они их бросают? Что они при этом увидят? Я смотрю на свет летящей ракеты, она неясным, туманным пятном всплывает сначала вверх, повисает на некоторое время, и так же медленно опускается вниз. Туманное ее пятно поднялось и опустилось. Траектории его не видно. Оно привлекло на короткое время к себе наше внимание, а над землей, все та же белая пелена дождя. Мерцание света летящей ракеты казалось, только еще больше сплюснуло вокруг себя пространство.
Когда туман или дождь сверху подсвечивается ракетой, то он становится еще гуще и плотней.
У немцев на промежуточном рубеже отрыты в полный профиль траншеи. Я представлю, как во время дождя стенки их траншеи начинают ползти и оживают. От них начинает отваливаться глина и земля. Размокшие куски падают в воду, издают шлепки и удары. А некоторые, что совсем размякли, сползают со стен без всплеска и без удара. Еще день, два такого дождя и немецкая траншея превратиться в сточную канаву. Из нее и сейчас начинают выбираться наверх немцы. Лучше лежать в неглубокой воронке, в мутной воде, чем стоять в густой тягучей жиже.
Они видно попытаются сделать прокопы в передней стенке траншеи. Рыть землю легко, отбрасывать не надо. Капнул слегка лопатой, она сама сползает вниз. Но прокоп тоже водой заливает. Тут только смотри, вместе с передней стенкой траншеи в воду сползешь.
Льет мелкий дождь. Солдаты, как крабы карабкаются кверху, лезут вперед от воды. Немцы не выдержат, так долго. Они не привыкли ногами глину месить.
Представляю! Мутные потоки воды со всех сторон стекают в немецкую траншею. Беловатая пена и пузыри кривыми полосами ползут по поверхности воды и расходится вдоль траншеи. Уровень воды с каждым часом все выше. Ногой никуда не ступи. Здесь по колено, а там еще глубже. Снаряды не страшны. Они будут чмокать, уткнувшись в землю. А если и будет случайный взрыв, то из жижи и грязи булькнет облако дыма, а осколки останутся на дне.
За три года войны я испытал это не раз. Да и какой дурак, в такую погоду будет портить снаряды? Все прячутся и гнутся к земле. Солдатские блиндажи заливает.
Сейчас утро. На небе светло. А что будет ночью? Если днем непроглядная мгла стоит перед глазами. Если днем пелена серого дождя закрыла все видимое пространство. Ночью в двух шагах ни черта не будет видать.
Наши солдаты вылезли из канавы и расползлись по буграм. С бугорка вода скатывается быстрей.
Сейчас они расползлись и их не видать. А ночью пойди, ни одного их не найдешь. Кричать на переднем крае не станешь. Здесь говорят меж собой тихо. Чтобы слышно было, из-за шума дождя, притыкаются касками. Смотришь на них, вроде бодают друг друга.
— Ну что лейтенант, пошли под кусты! Там вроде повыше!
Мы вышли из канавы и подались вперед. Плащ-палатка набухла. Дождь стучит по ней, как по фанере. Подходим к кусту, ложусь на бок, стягиваю бечевкой капюшон на голове, ниже подбородка оставляю дырку. |Через неё видать землю, через неё я дышу. Бока и колени укрыты палаткой, сапоги торчат снаружи.|
Бока укрыты, колени тоже под плащ-палаткой, сапоги торчат под дождем. Где-то опять ударили взрывы.
Телефонной связи у нас с полком нет. Да и попробуй в этой пелене дождя нас найти. Определи, где ты находишься. Глазом не за что зацепиться. Довольно легко с направления в сторону уйти. Уйдешь, куда ни будь и будешь крутиться. |В такую погоду мозги не работают.|
На следующий день погода вроде наладилась. Утром серый рассвет ползет за спиной, солнце стало пробиваться на востоке. За мной из полка прислали связного.
— Далеко до штаба? — спросил я солдата.
— Не так далеча! — ответил он,
— Часа три хода пеший будет!
Я попрощался с лейтенантом, пожелал ему успехов в ратных делах и мы пошли назад по открытому полю дорогу искать.
В штабе полка по распоряжению начальника штаба мне подвели оседланную лошадь. Оттянув ей губу, я посмотрел ей на зубы. Лошаденка была не старая. На зеленых кормах за лето отъелась. Костлявых боков не видать. На первый взгляд не заезженная кобылка. Попробовал ее на ходу. Пустишь рысью, на шаг ногу не тянет, идет под седлом спокойно и ровно.
Два дня я не вылезал из седла. По ночам меня посылали в роты. Я ездил искать дорогу в объезд. Я день и ночь мотался по дорогам, выполняя одно поручение за другим.
Немцы с промежуточного рубежа отошли. Наши передовые роты были на марше, |преследуя немцев.| Иногда головные заставы соседних полков сходились, где ни будь на дороге, |принимали друг друга за противника и открывали стрельбу. Потом, после непродолжительной перестрелки солдаты узнавали, что бьют по своим и стрельбу прекращали. Но все дело пока кончалось только пальбой. Пострадавших среди солдат не было.| Наш маршрут лежал по Смоленским дорогам.
Теперь на нашем пути стали попадаться обжитые деревни. В одной из деревень на нас глазели бабы, ребятишки и молчаливые старики. |Бабы молча не могут стоять. У баб внутри всегда подмывает.|
— Вон, та шлюха, с зелеными наличниками! Она с ихнем офицером жила!
— А эта! Вон та! Что стоит у калитки, у них в прислугах работала!
— А та, вон из-под занавески выглядывает! В Германию ездила!
— А это чей дом?
— Это дом полицая! Это его ребятишки у забора стоят!
Мы постояли, поговорили и тронулись дальше. А бабы, удивились.
— Придут наши особисты, они с ними разберутся!
— А какие они есть?
— Чистенькие, побритые, на лицо мордастые, смеемся мы.
— Как только явятся в деревню, сразу узнаете!
Сегодня мы сменили стрелковую роту. Она двое суток шла в головной заставе полка. Накануне она случайно сошла в сторону с указанного маршрута и потеряла связь со штабом полка. Штаб был уверен, что впереди идет охранение, а оказалось, что на дороге нет никого. Целая рота исчезла с дороги.
Меня верхом послали ее искать. Я проскакал вперед, влево и вправо несколько километров и никого не нашел. Я прошел рысью еще пару километров вперед, роты нигде не было, она как сквозь землю провалилась. Ни роты, ни немцев на дороге не оказалось. Мне нужно было вернуться назад или остаться на месте. С дороги нельзя мне было сойти.
Часа через два я сзади услышал голоса. Это были солдаты нашего полка. Я остановил их, велел выставить охранение, сказал, что впереди нет никого. Роту остановили. А в головную заставу назначили разведчиков. Я оставил лошадь в обозе и пошел с разведчиками вперед пешком.
Мы шли по дороге, назад уплывали кусты и поля. Бывают моменты, когда на местность не обращаешь внимания. Всё надоело. Всё однообразно и одинаково.
Как-то к вечеру поперек нашей дороги появилась насыпь. Я посмотрел на нее, огляделся по сторонам и подумал, странное дело. Кругом одно и тоже, кусты и поля, а здесь какая-то насыпь, уходящая вправо и влево. Мы останавливаемся и озираемся вокруг. Мне даже в голову не пришло достать карту и определить место стояния на местности. Об этом я подумал потом, когда мы забрались на насыпь.
Медленно поднимаемся на нее, перед нами дорога, покрытая асфальтом.
— Вот это да! Мы дошли до Минского шоссе.
Солдаты вступили на шоссе и рады как дети. Сколько нужно было пройти по дорогам войны, чтобы ногами ступить первый раз на асфальтовое покрытие. Наконец-то мы вылезли из трясины и из грязи |покален!| Солдаты выходят на шоссе и по очереди отбивают перепляс. Какое-то новое чувство у каждого на душе. Наконец-то и мы стоим ногами на твердой земле. У нас и походка для такого покрытия не годится. Мы привыкли шаркать ногами по глине и мутной воде, а тут что ни шаг, то удар подметками о твердь. Так можно и ноги себе отбить!
Оглядываюсь вперед и назад — на шоссе ни души, ни малейшего движения. Мы и о немцах совсем забыли. Я посылаю трех разведчиков пройти вперед по шоссе и выйти на бугор. Мы будем ждать своих, когда подойдут полковые. Мне нужно получить маршрут, в каком направлении двигаться с разведкой.
— Передай ребятам, — говорю я Рязанцеву, — До подхода наших объявляю привал.
Я присаживаюсь на бровку, достаю сигарету и смотрю на небо. Не будет ли дождя? Темно-серые облака лохмотьями низко плывут над землею.
Через некоторое время на шоссе появляется связной из штаба. Мне приказано двигаться по шоссе до наступления ночи. Я поднимаю разведчиков и мы уходим вперед.
На одном из переходов, при обходе разбитого моста головная застава напоролась на мины. Одного разведчика убило, двоих ранило. Я приказал прекратить движение, оставаться на месте до утра.
Утром меня вызвали в штаб.
— По нашим сведениям, — сказал мне начальник штаба |Денисов,|
— Головная застава 48 полка находится у нас впереди и идет по дороге на Рудню.
— Откуда у вас такие данные? — спросил я его.
— Квашнину доложили, что Каверин сообщил ему об этом.
— Как далеко они впереди нас находятся?
— Я запрашивал дивизию. Никто точно сказать не может.
— Каверин? Это тот капитан, которого Квашнин привез с собой в дивизию?
— Тот самый.
— И теперь он что? Командир 48-го полка?
— Не теперь, а с самой Духовщины.
— Так это он докладывал тогда, что 48 полк ворвался первым в Духовшину?
— Ну и дела! И опять он впереди?
— Вот ты поедешь и выяснишь!
— А чего выяснять? Мы при подходе к мосту напоролись на мины. Впереди нас не было никого.
— Ты возьмешь лошадь и поедешь вот здесь в объезд, по проселочной дороге!
И начальник штаба показал мне по карте, где я должен был ехать и где предполагал он находиться 48-ой полк.
У меня мелькнуло тогда в голове, почему я должен ехать в одиночку. А вдруг никакого сорок восьмого впереди вовсе нет? Но, эта мысль на мгновение появилась и тут же исчезла. Уж очень уверенно начальник штаба говорил о месте нахождения 48-го полка.
А может, действительно солдаты сорок восьмого полка где-то идут впереди? Свои сомнения я не стал выкладывать начальнику штаба. Поживём — увидим! решил я.
Наш штаб всегда теперь на ночь останавливался, в какой ни будь деревне. И на этот раз он стоял в небольшой деревне, на опушке леса в стороне от дороги на Рудню. По мере продвижения стрелковых рот вперед, он каждый раз к вечеру занимал на несколько дней новое место.
Ночью в роты давали проволочную связь, штаб запрашивал данные и отчитывался перед дивизией.
Я оседлал лошадь и выехал из деревни. К вечеру сильно похолодало, трава побелела, деревья и кусты покрылись инеем. На белом фоне поля ночью лошадь и всадника видно с большого расстояния. Я на это и рассчитывал. Увижу солдат метров за триста, и немцы и наши примут меня за своего. Кто будет, в открытую, ехать ночью по полю? Ну, а если нарвусь на выстрелы, то ночью человека точно на мушку вряд ли можно взять. Можно будет в первый же момент уйти галопом, куда ни будь в сторону. Рассуждать легко. Предполагать можно всякое. А на деле получается все иначе и по-другому. Важно настроить себя на спокойный лад, рассеять сомнения и вселить уверенность. А как будет на месте — посмотрим!
По дороге я не поехал. Дорога на Рудню осталась у меня слева. Немцы обычно седлают дороги. Я пустил лошадь по открытому полю. Справа в направлении Рудни тянулась опушка леса, слева за лощиной лежала дорога. Болотистые и топкие места на поле видны были хорошо. Бугры и сухая земля, укрытые первым снегом, белели, а низины на общем фоне видны были темными пятнами.
Я проехал по открытой местности километров пять, остановил лошадь и огляделся кругом. Ни ракет, ни трассирующих в направлении Рудни не было видно.
Проехав немного вперед, я поднялся на небольшой бугор и увидел небольшую группу построек. Два-три приземистых домика и отдельно стоящий сарай. Подъезжаю ближе, каждую минуту жду встречного выстрела.
Останавливаю лошадь метрах в ста, оглядываю крыши и чердачные окна. Смотрю между домами, не выглянет ли, где часовой.
|По спине пробежал озноб.| Холодным, резким ветром подуло в спину. Подъезжаю медленно еще ближе, разворачиваю лошадь боком к домам, чтобы не вертеться на месте, если раздадутся выстрелы и придется уходить галопом назад. До домов не больше пятидесяти метров.
Ночью не все как следует видно. Смотришь и ждешь, не мелькнет где-либо темный контур в немецкой каске и коротких сапогах. Заранее представляешь его себе, в какой бы позе он не появился.
Выстрелов нет. Движения между домами никакого. Смотрю на уши своей лошади, они не насторожены. Лошадь стоит спокойно, кажется, что даже спит. Лошаденка невзрачная |на внешний вид,| но соображает и чутка, как собака.
Однажды как-то шла по дороге и вдруг встала. Насторожила уши, мордой стала водить. Кругом вроде тихо, ничего подозрительного, а она стоит, водит ушами и не шагу вперед. |Эта невзрачная лошадёнка была исключительно понятлива и умна.| Как выяснилось, потом, на дороге нас с ней ждала засада. Немцы не стреляли, ждали, чтоб я подъехал ближе. Я повел ее чуть уздечкой, она охотно развернулась и рысью стала уходить |обратно.| Немцы, увидев, что я повернул и ухожу обратно, открыли беспорядочную стрельбу.
Сейчас, я ей тоже ослабил повод и смотрю на темные стены домов. Она стоит спокойно и ушами не водит. Я трогаю ее слегка, она поднимает голову, трогается с места. Я выбираю дорогу ложбиной и приближаюсь к домам.
Два темных бревенчатых дома и на отшибе сарай. Кругом тишина и никакого движения. Не слезая с седла, объезжаю дома и сарай кругом. Жду несколько минут, и ловлю себя на мысли. Что я жду и оглядываюсь? Если бы, кто здесь был, давно бы себя обнаружил.
Нужно решить себе самому,| что делать дальше. Ехать на Рудню или остаться здесь до рассвета, посмотреть, где проходит дорога, далеко ли она отсюда?
Разворачиваю лошадь и шагом направляюсь в сторону дороги |на Рудню.| До дороги не далеко, с километр не больше. Смотрю вдоль дороги никакого движения.
Я мотаюсь, уже несколько суток и мне страшно хочется спать. |Глаза начинают слипаться. Смотрю вперед и ничего не вижу.| Возвращаюсь, обратно, подъезжаю к домам, перекидываю ногу через седло и опускаюсь на землю. Беру лошадь за уздечку и веду ее за собой. Дверь в одном из домов открыта. Соизмеряю высоту проема двери и высоту лошади вместе с седлом. Лошадь не может войти в дом, |и на пороге пригнуться. Она не пролезет спиной внутрь, если верхняя притолока у двери низкая.
Лошадь моя не породистая, не строевая, роста небольшого, седло снимать с нее не надо.| Веду ее за уздечку, она послушно переступает порог. В темноте ступает ровно, стуча подковами по деревянному настилу пола. Внутри небольшое помещение с заколоченными окнами. Включаю фонарик, осматриваюсь внутри. У стены железная кровать с досками и старой соломой. А в головах лежит настоящая пуховая подушка. Вид у нее, правда, |замызганный| грязный, но мягкая, как из пуха.
Прикрываю дверь, закладываю за дверную ручку деревянную палку, |как на засов,| отпускаю подпруги и привязываю лошадь к кровати. Гашу фонарь и ложусь на солому, |под головой тепло и мягко. Я| закрываю глаза и тут же засыпаю.
Утром сквозь сон слышу спокойное и глубокое дыхание своей лошади. Она стояла тихо около кровати и ровно дышала, |ни фыркала, ни ржала и ни хрипела. Пока я спал она стояла как вкопанная, ни разу ни дернулась, ни стукнула подковой?|
Открываю глаза, смотрю на нее. Она |уловила, что я проснулся, потому что тут же чуть| шевельнула ушами. В подсумке на седле лежал небольшой мешочек овса, для неё, как вроде для солдата, пара сухарей на всякий случай. Но первой мыслью было, где ее напоить.
Встаю с кровати, вынимаю засов из двери и выхожу наружу. Осмотревшись кругом, я вернулся назад и вывел лошадь.
Серое утро заметно светлело на небе. Я обошел дом, в котором ночевал, и за углом натолкнулся на бочку. Ночь была холодная. Вода в бочке замерзла. На поверхности лежал тонкий ледок. Сентябрь, а уже вода замерзает. Надавив пальцем, я проткнул тонкую пленку льда, разогнал осколки в стороны и нагнулся над бочкой. Лошади привередливые чистюли. К испорченной и тухлой воде не подойдут. Вода была без запаха и прозрачна. Я припал к воде и сделал несколько глотков, потом окунул лицо в воду, выпрямился, снял пилотку с головы и утерся.
Лошадь посмотрела на меня, шевельнула ушами и вытянула шею.
— Чего смотришь? Пей, давай поскорей!
Она переступила передними ногами, нагнулась над бочкой, дыхнула горячим дыханием, опустила губу и стала пить.
— Давай пошевеливайся! — сказал я. Нам ехать пора!
Она шевельнула ушами и подняла голову, у нее изо рта потекла струйками вода. Я подтянул подпругу, поймал левой ногой стремя, и слегка подавшись вперед, подтянулся и перекинул ногу через седло.
Не успел я завернуть за угол дома, как со стороны сарая услышал отчетливую немецкую речь. Я мельком оглянулся назад, машинально рукой потянулся к поясу за пистолетом. На пороге увидел выходящих наружу немцев. Их было трое. Но потому, как один из них вполоборота разговаривал с кем-то, кто остался в темноте прохода, я понял, что их было больше чем три. Они о чем-то говорили, не видя меня.
Тронув слегка поводок, я отъехал за угол дома, поставил лошадь боком к стене и стал наблюдать, что будут делать немцы. Бросаться вскачь сразу было нельзя. Я видел пока лишь троих, не зная наверняка сколько их, осталось внутри дома.
Вот еще двое вышли на крыльцо вслед за первыми. Эти двое тоже о чем-то говорили между собой.
Странное дело. Мне много раз, вот так, близко приходилось видеть немцев. И всегда они о чем-то без устали говорят меж собой. Упорно молчат они только в одном случае, когда попадают к нам в плен.
Немцы никогда не ходят молчаливой группой. Были бы это наши славяне, они вышли бы молча, молча принялись за дело, молча собрались и молча бы ушли. А эти без остановки лопочут, чешут языками.
На крыльце дома появился еще один, и теперь все шестеро направились к сараю. Откинув бревно, которым была подперта дверь, они через некоторое время вывели во двор двух короткохвостых ломовых лошадей, |и направились к бочке с водой, из которой я умылся и напоил свою лошадь.| Продолжая разговаривать, они напоили своих лошадей и завели их за дом, где стояла их фура. Двое вернулись в дом, вынесли оттуда металлические коробки с лентами и пулемет, погрузили в повозку, сели в нее все шестеро и покатили в сторону Рудни.
Были бы здесь со мной человека два разведчика, половина немцев и повозка с лошадьми была бы наша.
Скажу откровенно. Я часто потом раскладывал на варианты этот случай. Я спрашивал себя, что я мог сделать и верно ли я поступил, спрятавшись за дом и наблюдая оттуда пассивно за немцами. Хотя по опыту войны, я ясно представлял, что война состоит из бесчисленных промахов и неудач. И только один из десяти приносил, иногда, результаты и успех. Правда, ситуации и случаи на войне всегда бывают разными. За много лет, ни одного похожего случая. Каждая новая встреча с немцами, складывается по-новому. |Из тысячи новых и не похожих на прошлые тысячу мелочей.
Разведчик, пытается каждый раз решить, в одно мгновение, задачу из двух неизвестных — жизнь или смерть? А всё остальное варится в голове под сознательно, неясными образами.| Многие моменты и детали ускользают из твоего внимания, потому что задачу с двумя неизвестными приходится решать в секунды и мгновения. Самое простое, пойти на верную смерть, не о чем не думая, не рассуждая. В этом случае, тоже может подвернуться удача. |Кто-то должен был держать в голове некоторые извлечения из уроков войны. Кто-то должен был, обучать других думать о смерти и обходить ее всякий раз, отправляясь на дело. Кому-то после нас придется начинать все это с нуля. Где-то должна полковая разведка оставить следы времён войны.|
— Ну и дела! — подумал я. Все в штабе уверены, что сорок восьмой полк находиться впереди. Наши сняли головные заставы с дороги.
Оглядев в бинокль всю местность |кругом,| я развернул свою лошаденку и не торопливо, шагом поехал назад по открытому полю. Я несколько раз останавливался, оглядывался по сторонам и назад, посматривая на поле и на опушку леса. Дорога на Рудню была совершенно пуста.
Так я доехал до деревни, из которой накануне выехал, штаба в деревне не оказалось. Деревня |по неизвестным причинам| опустела.
Проехав еще километра два, на лесной дороге я встретил полковую повозку. У нее что-то случилось в пути, и она с ночи застряла на дороге.
— Где наши тылы полка? — спросил я солдат чинивших повозку.
— С той стороны леса! С вечера подались туда!
Данный текст является ознакомительным фрагментом.